Текст книги "Вкус. Кулинарные мемуары"

Этот подвал был для меня машиной времени и своего рода святилищем. Он разделялся пополам лестницей, ведущей в гостиную. По одну сторону от этой лестницы располагалась импровизированная кухня (со старой стиральной машинкой с ручными валиками, которая еще вовсю использовалась), а по другую – мастерская моего дедушки Винченцо. Вдоль одной из стен стоял длинный верстак с видавшими виды инструментами и десятками банок, заполненных гвоздями, шурупами, болтами, гайками и шайбами. Эти банки прикручивались к крышкам, прибитым к нижней стороне деревянной полки. Образцовая коллекция всяческих мелочей, какую мог собрать только настоящий мастер на все руки. А в дальнем левом углу подвала находилась дверь в мою самую любимую комнату – винный погреб.

Это было небольшое помещение с низким потолком, примерно два с половиной на три метра. Ведущая в него грубоватая побеленная дверь уже начала гнить из-за высокой влажности. Внутри справа располагались столь же грубо сколоченные полки, на которых стояли бесконечные ряды бутылок из-под газировки с длинным горлышком, заполненные драгоценным домашним томатным соусом. Тут я сделаю паузу, чтобы рассказать, как и из чего готовили этот эликсир жизни.

Томатный соус в бутылках по рецепту семьи Тропиано

– ИНГРЕДИЕНТЫ —

Помидоры (сколько хотите)

Соль

Свежий базилик

– ОБОРУДОВАНИЕ —

Один открытый очаг или жаровня с прочной металлической решеткой

Огонь

Два больших чана из оцинкованного алюминия

Одна белая наволочка

Много старых бутылок из-под содовой

Один половник

Одна воронка

Много новых крышек для бутылок из-под содовой

Одна машинка для закрывания крышек

Кусок толстой клеенки, достаточно большой, чтобы накрыть один чан

Достаточное количество воды, чтобы заполнить один чан

• Разведите огонь.

• Наполните один из чанов водой и поставьте его на решетку над огнем.

• Возьмите сразу много помидоров, засуньте их в наволочку и изо всех сил сжимайте над другим чаном, чтобы томатный сок сочился сквозь ткань. Выглядеть это должно как последствия Бойни в День святого Валентина[5]5
  Бойней в День святого Валентина называют расправу итальянских мафиози из группировки Аль Капоне над семью членами ирландской группировки Багза Морана в Чикаго 14 февраля 1929 года. – Прим. ред.


[Закрыть]. Продолжайте до тех пор, пока не закончатся помидоры или пока вы не почувствуете себя Макбетом в конце пьесы.

• По одной заполняйте бутылки томатным соком (половником, через воронку). В каждую бутылку добавляйте щепотку соли и лист базилика.

• Закройте бутылки крышками.

• Поставьте бутылки в воду, налитую в первый чан.

• Накройте их клеенкой.

• Прокипятите какое-то время. (Не помню, что по этому поводу говорит минздрав, но, несмотря на это – или как раз поэтому, – снимаю с себя всю ответственность за возможные пищевые отравления.)

• Достаньте бутылки.

• Дайте им остыть.

• Поставьте их в винный погреб моего дедушки или в другое, более удобное для вас сухое и прохладное место.

Мы использовали этот соус круглый год. Он был легким и сладким, и его можно было смешивать с оливковым маслом, жареным чесноком и луком – или употреблять другим образом. Всего пара дней работы – ради многих месяцев жизни с красным золотом. Бутылки стояли в винном погребе на деревянных полках, рядом с банками маринованных зеленых помидоров и печеных перцев в оливковом масле, с солью и зубчиком чеснока. Над этими сокровищами висели маленькие домашние салями и мягкие грушевидные головки сыра проволоне.

Итак, вернемся в винный погреб. В старый погреб к молодому вину. Все стены и древний винный пресс, гордо стоявший в углу, были покрыты густой мрачной плесенью. Можно не сомневаться, что из спор, танцевавших на всех поверхностях, рождались новые формы жизни, которые при первом же вдохе запрыгивали в наши ноздри и легкие. Но та гордость, с которой мой дедушка наливал свое драгоценное вино из зловонной дубовой бочки в потертый декантер и угощал отца и дядьев (а затем и нас с кузенами), затмевала любые респираторные болезни, которые мы могли там подхватить. Участвовать в этом подземном ритуале – и даже просто присутствовать при нем – было для меня настоящей честью. Я помню, в какую ярость пришел, когда за мной увязались сестры: ведь это действо казалось мне чисто мужским обрядом инициации. Во всяком случае, те из нас, кому повезло присутствовать при этом таинстве, раздувались от гордости, когда наливали мутную пурпурную жидкость в декантер, несли ее к столу, разливали по бокалам, чокались и выпивали.

Было ли это вино лучшим в мире?

Нет.

Было ли оно худшим в мире?

Очень может быть.

Имело ли это значение?

Нет.

Вино делал наш любимый дедушка – и потому оно было сладчайшим из всех напитков, которых касались наши губы.

Мы давным-давно продали дом с тем подвалом, той кухней и теми воспоминаниями, но вкусы и ароматы – сладкие и кислые, свежие и затхлые – по-прежнему живы у меня в носу, во рту и в сердце.

* * *

Позади дома Тропиано располагался солидных размеров сад, где бабушка с дедушкой не только выращивали всевозможные овощи, но и разводили кроликов, кур и время от времени коз, чтобы прокормить свою большую семью. И в доме, и в саду в любое время года было полно дел – но в конечном счете все заботы были посвящены тому, что в итоге оказывалось на тарелках: от посадки овощей и выращивания животных до прививания веток с одного плодового дерева на другое или ремонта уличного очага, на котором пастеризовали бутылки с томатным соусом. Бабушка с дедушкой приехали из чрезвычайно бедной Калабрии и, как и их предки, не знали праздной жизни. Все их силы были направлены на выживание и создание минимально комфортных условий для жизни. Ничего не растрачивалось впустую, ни о какой роскоши не могло быть и речи. Только самое необходимое, так уж и быть, можно было себе позволить.

На юге Италии даже в начале XX века сохранялась феодальная система и большинство людей работали на богатых землевладельцев. Америка сулила рабочие места и мужчинам, и женщинам – но и в новой стране далеко не все были готовы отказаться от привычки к ручному труду и земледелию, которая была у людей в крови. В самом деле, если вы можете сами что-то посадить, вырастить, добыть на охоте, соорудить или починить, зачем платить за это другим? Поэтому дворы итальянских иммигрантов стали миниатюрными копиями их далекой родины.

Если вы когда-нибудь бывали в Италии, то наверняка знаете, что сады и виноградники можно увидеть там абсолютно везде: на террасах крутых холмов, в узких долинах, на каменистых склонах и даже вдоль автострад. Итальянцы прекрасно умеют выращивать лучшие овощи и фрукты в весьма непростых условиях. Количество мелких ферм и виноградников в такой гористой стране просто поражает – как и разнообразие и качество их продукции. На Сицилии люди с риском для жизни селятся возле действующего вулкана Этна, чтобы выращивать овощи и виноград на вулканической почве. А в Кампании, где находится Неаполь, плодородная почва в окрестностях Везувия придает невероятно сладкий и глубокий вкус помидорам сорта «Сан-Марцано» – опять же благодаря древнему вулканическому происхождению.

Поэтому, переехав в Америку, бабушка с дедушкой не только разбили во дворе большой огород, но и обустроили (пока мама была маленькой) небольшую ферму с парой коз, курами, кроликами и прочими не слишком большими животными, которые приносили пользу или были пригодны в пищу. И они ели каждую съедобную часть этих животных. Когда запекали цыплят, то их печень, сердце и лапки готовили по старинным семейным рецептам, а из костей варили бульон или суп. То же касалось и кроликов, как бы ни было тяжело некоторым это слышать. (В детстве мы с сестрами навещали кроликов в их домиках, которые дедушка сколачивал из обрезков досок и кусков старых сетчатых дверей. Мы кормили кроликов и спрашивали дедушку, как их зовут. Он уклонялся от ответа, понимая, что лучше не давать имен тем, кого собираешься убить. Но я помню, как он намекал, что самым толстеньким из выводка жить осталось недолго.)

Козу, чье молоко дети пили прямо из вымени, рано или поздно отводили в подвал, подвешивали за задние ноги, перерезали ей горло, сливали кровь и наконец четвертовали.

Мне рассказывали, что, когда мои родители уже были помолвлены, отец присутствовал при одном из таких ритуалов. Но в тот день его будущий тесть взял слишком тупой нож. Увидев страдания бедного животного (которое от ужаса помочилось на всех присутствующих), отец упал в обморок. Бабушка повернулась к дочери и спросила: «И за него ты собираешься выйти замуж?»

Я знаю, что многим людям неприятно слышать такие истории, но это была часть повседневной жизни. (Впрочем, я все равно не понимаю, почему кое-кто не заточил тот нож.) Конечно, в паре километров от дома был гастроном, и, конечно, бабушка что-то там покупала – но от старых привычек отказаться трудно, особенно если для этого нет никакой нужды. Охота, свежевание, четвертование животных и поедание их мяса составляли важную традицию, и ею следовало дорожить. Однажды, когда мне было лет тринадцать, я вышел на заднее крыльцо бабушкиного дома и обнаружил, что она разделывает белку, которую ее приятель принес с охоты. Я был в шоке и уставился на нее, как на сумасшедшую, а она в ответ удивленно посмотрела на меня, как будто сумасшедшим из нас двоих был я. Помню, как я открывал холодильник и нередко обнаруживал там аккуратные ряды дроздов в полиэтиленовых пакетах, угрей или куски оленины – подарки от друзей, сходивших на охоту или рыбалку.

Бабушка всегда расплачивалась за такие подарки. Конечно, брать за них деньги считалось невежливым, но предложить деньги было необходимо, и бабушка всегда так и делала. После короткого притворного переругивания о том, что деньги не стоило предлагать и невозможно принять, бабушка угощала дарителя домашним печеньем, пиццей, пирогом или одной из бутылок дедушкиного вина, которые всегда были под рукой. Мне нравятся такие небольшие акты щедрости, потому что они делают дружбу крепче, особенно если вы мастерите подарок своими руками или приобретаете его каким-то нетривиальным способом.

Кстати о полезных подарках близким. Мои родители никогда не приезжали к бабушкам и дедушкам без подарков (и мне до сих пор не по себе от мысли, что можно прийти в гости с пустыми руками). Но при этом никто не принимал такие подарки просто так.

Предположим, в воскресенье мы навещаем бабушку с дедушкой. Мама берет с собой курицу, бабушкин любимый сыр и, скажем, дегустационный набор шоколада Fanny Farmer.

Давайте посмотрим, что происходит.

Обычно человек, принимая подарок, говорит что-нибудь такое: «Спасибо за курицу, бла-бла-бла, но, право, не стоило».

Ему отвечают: «Да пустяки, курица была свежая и со скидкой, и я же знаю, ты их любишь, бла-бла-бла».

Получатель говорит: «Спасибо большое, это так мило с твоей стороны».

И на этом все заканчивается. В большинстве семей на этом бы и правда все закончилось.

Но только не в моей. Нет. Нет, нет и еще раз нет. В моей семье, когда мы по воскресеньям навещали бабушку с дедушкой, происходило нечто совершенно противоположное. Чтобы вы лучше поняли, что именно, я описал один из таких визитов в лицах. Важно помнить, что все эти люди очень сильно любят друг друга.

Отъезд

Мы находимся на кухне небольшого типового дома в Верпланке, штат Нью-Йорк, примерно в 1972 году.

За длинным столом сидят мои сестры Джина (9 лет) и Кристина (6 лет), я (12 лет), папа (43 года) и дедушка по матери (за семьдесят). У раковины стоят мама (под сорок) и ее мама, моя бабушка (за шестьдесят).

Мы только что разделались с сытным ужином, и бабушка начинает складывать свежие овощи в пластиковый пакет.

МАМА: Что ты делаешь?

БАБУШКА: Я кладу тебе немного помидоров.

МАМА: Мне не нужны помидоры.

БАБУШКА: Они из нашего огорода.

МАМА: Я уже взяла помидоров в Grace’s.

БАБУШКА: И как они?

МАМА: Ничего.

БАБУШКА: Ну и моих тоже возьми.

МАМА: Я не хочу.

БАБУШКА: Почему?

МАМА: Потому что я уже… Ну хорошо, давай, только немножко.

БАБУШКА: Смотри, какие красивые.

МАМА: Я вижу.

Бабушка кладет в пакет совсем не немножко помидоров.

МАМА: Что ты делаешь?

БАБУШКА: Я кладу тебе помидоры.

МАМА: Сколько ты кладешь?

БАБУШКА: Я не считала.

МАМА: Все, стоп, достаточно.

БАБУШКА: Да возьми ты эти помидоры!

Мама вздыхает. Тишина. Мужчины молча допивают вино.

МАМА: Дети, одевайтесь.

Мы одеваемся.

МАМА (папе): Ты сможешь сесть за руль?

ПАПА: Кто, я?

МАМА: Да, ты.

ПАПА: Я в порядке.

МАМА: Сколько ты выпил?

ПАПА: Немного, не волнуйся.

МАМА: Выпей кофе.

ПАПА: Я уже выпил.

МАМА: Тогда зачем ты пьешь вино?

ПАПА: Мне налил твой отец.

МАМА: Это не значит, что нужно пить.

ПАПА: Но было бы невежливо…

Он смотрит на дедушку. Тот кивает и улыбается. Папа допивает вино и встает. Бабушка дает ему переполненный пакет.

БАБУШКА: Вот.

ПАПА: Спасибо.

БАБУШКА: И еще вот.

Она пытается дать ему пятидолларовую купюру.

ПАПА: Что это?

БАБУШКА: Просто возьми.

ПАПА: Нет, за что?

БАБУШКА: Вы принесли курицу.

ПАПА: Да не нужно!

БАБУШКА: Бери!

Она запихивает купюру в пакет.

ПАПА: Серьезно, не надо.

Он вынимает купюру из пакета. Подходит мама, выхватывает купюру у него из руки, сминает ее и бросает на стол.

МАМА: Мам, ну не надо.

БАБУШКА: Ой, ради бога!

МАМА (смотрит в пакет): Что еще ты туда положила?

БАБУШКА: Ничего.

Мама берет пакет и начинает в нем копаться.

МАМА: Мне не нужны цукини, я их уже купила.

БАБУШКА: Но это хорошие цукини.

МАМА: Я купила тоже хорошие.

Мама вынимает цукини.

БАБУШКА: Да возьми ты их!

МАМА: Не хочу!

Мама вываливает цукини на стол.

БАБУШКА: Ну ты и упрямая.

Бабушка незаметно берет смятую купюру со стола и разглаживает ее.

БАБУШКА: А где твой сын?

Я (из гостиной): Я тут!

БАБУШКА: Где ты?

Я вхожу.

Я: Я тут!

БАБУШКА (шепотом): Возьми.

Она протягивает мне купюру.

Я: Нет. Бабушка, я…

БАБУШКА: Бери.

МАМА: Мама!

БАБУШКА: Ну раз ты не хочешь, пусть хотя бы он возьмет.

Я: Я возьму.

Папа жестом просит меня передать ему купюру. Я передаю. Он кладет ее на стол рядом с дедушкой. Тот едва заметно пожимает плечами.

МАМА (доставая из пакета огромный кусок сыра): А это что здесь делает?

БАБУШКА: Что?

МАМА: Сыр, который я тебе принесла.

БАБУШКА: Возьми его.

МАМА: Зачем? Я купила его для тебя.

БАБУШКА: Но ты же такой любишь.

МАМА: Ты тоже. Поэтому я тебе его и купила!

БАБУШКА: У меня и так хватает сыра.

Мама открывает холодильник, буквально кидает в него сыр и хлопает дверцей.

МАМА: Невероятно. Ну все, дети, поехали!

БАБУШКА: Не понимаю: почему ты не хочешь взять деньги?

МАМА: Не хочу – и все. Видит бог, я тебе больше никогда ничего не привезу.

БАБУШКА: Ну и хорошо. Мне ничего и не нужно.

МАМА: Дети!

МЫ (из другой комнаты): Мы тут!

ПАПА: Идите попрощаться.

Мы с сестрами заходим попрощаться с бабушкой и дедушкой. Тем временем бабушка сует каждому из нас по однодолларовой купюре (точнее, запихивает их нам в карманы).

МЫ: Нет, бабушка, не надо…

БАБУШКА: Тихо. Берите деньги, а то больше сюда не приедете!

Мы смотрим на папу. Тот кивает и медленно моргает: это значит «можно согласиться».

МЫ: Спасибо, бабушка.

БАБУШКА: Не за что. Пока.

Мы по очереди целуем бабушку, но она не целует нас в ответ, а только подставляет щеку, а потом отпихивает этой щекой наши губы. Папа обнимает дедушку и целует бабушку в щеку. Мама целует дедушку. Затем мама целует бабушку – точнее, они толкаются щеками.

МАМА: Ладно. Спасибо, мам.

БАБУШКА: За что?

МАМА: Я тебе позвоню на неделе.

БАБУШКА: Если я еще буду жива.

Дедушка закатывает глаза. Папа улыбается.

ПАПА: Господи.

Уходя, мы еще несколько раз кричим друг другу «до свидания».

Я вижу, как бабушка возвращается на кухню, а дедушка идет к мягкому креслу-качалке, достает из-под подушки итальянскую газету, садится и начинает читать.

Дом погружается в тишину.

* * *

Дом семьи Тропиано не только изобиловал дарами ухоженного сада и огорода, но и располагался так близко к реке Гудзон, что бабушка с дедушкой пользовались и речными богатствами. В детстве я любил ходить с ними на реку, привязывать к сети для ловли крабов кусочки сырой курицы, садиться на краю заброшенного пароходного причала и опускать сеть в мутную воду.

Как я сказал, крабы были из реки Гудзон[6]6
  Хотя в Англии представлен превосходный ассортимент крабов, мои любимые ракообразные – это все же голубые крабы Восточного побережья США: сладкие, нежные и достаточно мясистые, чтобы имело смысл ловить их часами напролет.


[Закрыть]. Многие знают, что Гудзон, как и большинство рек в тех прекрасных краях, чрезвычайно загрязнен – или, по крайней мере, был чрезвычайно загрязнен в те годы[7]7
  С тех пор такие организации, как Riverkeeper, внесли большой вклад в улучшение ситуации.


[Закрыть]. Завод General Electric, расположенный выше по течению, с 1947 по 1977 год сбросил в некогда «благородный Гудзон» почти 600 тысяч тонн ПХБ (полихлорированных бифенилов – веществ, которые использовались для охлаждения электроаппаратуры и которые, как выяснилось, высокотоксичны). Более того, атомная электростанция Индиан-Пойнт, расположенная в полутора километрах от дома бабушки с дедушкой, забирала из Гудзона миллионы литров воды на охлаждение реакторов, убивая местную фауну и сбрасывая ядовитые вещества в грунтовые воды, откуда они попадали в реку.

Но мои родственники либо не знали об этом, либо предпочитали закрывать на это глаза. Они ели все, что удавалось поймать в Гудзоне, и при этом, насколько мне известно, никто из них не болел ни раком, ни даже расстройством желудка. Это можно объяснить лишь исключительно крепким иммунитетом итальянцев. Калабрийцев в Италии называют teste dure – «твердоголовые», что указывает на их врожденное упрямство. Но, судя по долголетию моих родственников, их тела еще более крепки, чем головы.

Как бы то ни было, мы проводили несколько томительных часов за ловлей этих радиоактивных крабов, а потом варили их и бесцеремонно бросали на накрытый газетой стол в увитой виноградом беседке в саду у бабушки с дедушкой. Крабов мы ели с початками кукурузы[8]8
  У многих кукуруза ассоциируется со Средним Западом, но одни из лучших в мире сортов сладкой кукурузы выращивают в штате Нью-Йорк. В августе все магазины и фермерские лавки заполнены кукурузой сорта «Серебряная королева» с маленькими молочно-белыми зернышками.


[Закрыть], вареной картошкой, салатом из помидоров и бабушкиным домашним хлебом. Само собой, к ним подавалось вино (дедушкино) и холодное пиво (Schaefer или Black Label – недорогие, но пригодные для утоления жажды марки из 1960 –1970-х).

Если вам когда-нибудь доводилось варить крабов, то вы знаете, что мяса в них очень мало, а извлекать его довольно сложно. Но вы также знаете, что вкус того стоит. Мы любили крабовое мясо – но еще больше любили беседы, протекавшие за этим кропотливым занятием, и ценили удачный повод подольше посидеть за столом, a tavolo.

Что касается гарниров, то картошку мы просто варили, солили и поливали оливковым маслом. А салат из помидоров готовили следующим образом.

Салат из помидоров

– 4 ПОРЦИИ —

8 маленьких спелых помидоров:

разрезать на 2–4 части в зависимости от размера

Зубчик чеснока: разрезать пополам

Немного оливкового масла extra virgin

Горстка рваных листьев базилика

Немного красного винного уксуса (по вкусу)

Крупная соль

• Выложите нарезанные помидоры в миску с чесноком, оливковым маслом, базиликом и уксусом. Перемешайте.

• Посолите за пару минут до подачи. (Если добавить соль слишком рано, помидоры пустят сок и салат получится водянистым.)

Кукурузу мы варили примерно шесть минут, выкладывали на большое блюдо и несли на стол, пока она не остыла, а затем жадно разбирали горячие початки. Правда, еще предстояло намазать их сливочным маслом… И это было совсем не так банально, как может показаться.

Взять ножом кусок сливочного масла и намазать его на початок?

Нет.

О нет.

Господи упаси.

Ни в коем случае.

Мы намазывали маслом ломтик домашнего хлеба, а затем обтирали им соленую кукурузу. Таким образом, в лучших итальянских традициях у нас получалось сразу два блюда вместо одного: початок кукурузы и домашний хлеб, пропитанный растаявшим маслом, солью и сладким кукурузным соком. Это была, пожалуй, самая вкусная часть и без того отменного лакомства. Хотя рецепт до смешного прост, никто из моих знакомых так не делает – кроме родственников, которых я бы как раз не назвал смешными или простоватыми (за одним-двумя исключениями). Могу лишь предложить вам последовать нашему примеру, когда вы в следующий раз будете есть кукурузу в початках, и вы поймете, о чем я говорю.

Когда обед и обязательная послеобеденная партия в бочче заканчивались, наступала пора возвращаться домой. Мы с сестрами дремали на задних сиденьях, родители сидели спереди, но кроме нас в машине были и другие весьма желанные пассажиры – едва различимые сладкие запахи вареного краба и сливочного масла.

3

В 1973 году мы всей семьей на год переехали из Катоны в Италию: папа взял годичный отпуск, чтобы изучать рисунок, скульптуру и литье из бронзы в знаменитой Академии изящных искусств во Флоренции. Мама, сестры и я никогда не бывали севернее Вермонта или южнее Манхэттена и ни разу не летали на самолете, поэтому перспектива пролететь через полмира, чтобы пожить в совершенно другой стране, да еще и в городе (а не в привычном пригороде), завораживала и немножко пугала.

Прилетев в Рим, мы на пару ночей остановились в отеле-пансионе, чтобы изучить достопримечательности города перед отъездом во Флоренцию. Мы осмотрели все пункты обязательной программы: Сикстинскую капеллу, Колизей, Римский форум – и, конечно, нам, никогда не видевшим ничего старше Рокфеллер-центра, Эмпайр-стейт-билдинга и некоторых наших родственников, все это казалось невероятным. По вечерам мы ужинали в ресторане по соседству с отелем, и надо сказать, это был первый настоящий ресторан в моей жизни. Мне было уже почти тринадцать, но, кажется, до той поры я не бывал ни в одном заведении общепита, кроме пиццерии Muscoot Tavern в трех километрах от нашего дома.

Пиццерия эта получила название в честь близлежащего водохранилища Маскут – одного из многих водохранилищ на севере штата Нью-Йорк, обеспечивающих водой город Нью-Йорк. Muscoot Tavern ютилась в узком ветхом здании 1920-х годов с наклонным полом, как у навечно накренившегося корабля. Внутри было темно и неопрятно: обшарпанная барная стойка и пара десятков столиков, накрытых клетчатыми скатертями. Холодное разливное пиво (что-то вроде Miller High Life) подавали в потертых стеклянных кувшинах по два доллара за каждый. Салат айсберг приносили в маленьких мисочках «под дерево», какие и сегодня украшают столы дайнеров по всей Америке. Но, несмотря на удручающий интерьер и, вероятно, многочисленные нарушения санитарных норм, дела у заведения шли хорошо – их пицца на тонком тесте была восхитительна. С той поры на севере Вестчестера открылось множество пиццерий, но ни в одной из них пицца и близко не была такой вкусной. Мы с семьей ездили в Muscoot Tavern два-три раза в год, по особым случаям. Если не считать гамбургера в забегаловке Friendly’s в Маунт-Киско после ежегодного осмотра у врача, это был весь мой опыт походов по ресторанам. (Кстати, недавно я узнал, что жена легендарного шеф-повара Массимо Боттуры Лара Гилмор работала в той Friendly’s официанткой – она родом из Бедфорда, городка по соседству с нашей Катоной. Я просто подумал, что вам это будет интересно, а заодно решил похвастаться знакомством, чем собираюсь заниматься и дальше.)

Впрочем, полвека назад в этой части Вестчестера почти не было ресторанов, а те, что были, представляли собой либо дайнеры, либо очень дорогие заведения, где подавали утку à l’orange и прочую классику французской кухни, которая в Америке 1970-х была на пике моды. Зарплаты школьных учителей тогда, как и сейчас, не позволяли питаться в ресторанах всей семьей из пяти человек, поэтому мы ели дома, тем более что мамина кухня была так хороша, что мы все равно не нашли бы столь же вкусных блюд даже в дорогих ресторанах, не говоря уже о дайнерах.

Поэтому ужин в ресторане – а тем более в римском ресторане!!! – буквально открыл для нас с сестрами целый новый мир. Помню ли я, что мы тогда ели? Нет, не помню. Скорее всего, какую-нибудь простую пасту, которая должна была насытить троих детей в возрасте двенадцати, девяти и шести лет, чтобы те спокойно спали всю ночь и не будили уставших и тревожных родителей. Но что я действительно запомнил, так это невероятную чистоту и порядок, а также яркое освещение – как и в большинстве современных итальянских ресторанов. Я помню, как аккуратно были разложены приборы, как бокалы стояли на столе вверх дном и как официант ловко перевернул их, пока мы рассаживались. Я помню белые крахмальные скатерти и такую же белую накрахмаленную форму официантов и то, как тепло они с нами общались, когда папа гордо объяснил им на своем ломаном итальянском, что мы собираемся провести в Италии целый год. Все, что я видел, было для меня абсолютно новым и чуждым – и я был в восторге. Я восхищался безупречной готовностью зала и сотрудников, атмосферой ожидания, витавшей над пустыми столиками, – ведь кто знает, что может произойти здесь сегодня или в любой другой вечер?

Я почему-то всегда любил смотреть, как сотрудники ресторана готовятся к открытию: это завораживает и успокаивает. Их жилеты еще не застегнуты, бабочки торчат из карманов или свободно висят на шее. Особенно мне нравится тот момент, когда зал наконец подготовлен и метрдотель призывно отворяет дверь, а затем возвращается внутрь в ожидании первого клиента, пока официанты застегивают последние пуговицы на своей безупречно чистой, свежевыглаженной униформе.

Вернувшись в Рим через много месяцев, мы снова зашли в тот ресторан – папа решил показать нашу преданность, ведь нас там так хорошо приняли. Когда мы усаживались за стол, он напомнил официанту, что однажды мы уже к ним заходили. Тот сразу всплеснул руками, улыбнулся, поприветствовал нас и даже обратился к сестрам по именам. Как этот человек, уже весьма немолодой, мог такое запомнить, если учесть, сколько у него было клиентов за прошедшие месяцы, да и за всю жизнь, – загадка. Могу лишь сказать, что он был образцом профессионализма и любезности, присущих потрясающим итальянским официантам.

Когда мы приехали во Флоренцию, я не знал по-итальянски ни слова. Меня записали в итальянскую школу, но на класс младше, чем мне полагалось по возрасту, чтобы я смог нормально изучить грамматику вместе с остальными учениками. Это решение оказалось очень мудрым: уже через пару месяцев я свободно говорил по-итальянски, а к концу нашего пребывания корректировал папину корреспонденцию. (Сегодня мой итальянский, к сожалению, не так хорош, потому что мне редко доводится на нем говорить. Но я периодически брал уроки, да и частые поездки в Италию тоже позволяли мне практиковаться. И все же я сочувствую итальянцам, которым приходится меня слушать, и восхищаюсь их терпением.)

В отличие от Америки, здесь в школах не было ланчей. Уроки начинались примерно в половине девятого, а заканчивались в час дня, и все расходились по домам – пообедать и отдохнуть. Однако в качестве компенсации за такой короткий учебный день мы учились и по субботам, с девяти до двенадцати. Мне это даже нравилось, поскольку оставалось больше свободного времени по вечерам. Конечно, такое расписание было рассчитано на то, что дома всегда есть взрослый, который позаботится о детях. Сегодня многое изменилось, но в Италии начала семидесятых в доме действительно всегда был кто-то из взрослых – обычно мама, бабушка или дедушка.

Присутствие взрослых дома становилось все важнее по мере того, как учащались забастовки учителей (это совпадало с улучшением погоды – разумеется, по чистой случайности). В тот год мы уже пережили несколько забастовок, и учеников о них всегда предупреждали. О целях забастовки дети не знали, но, конечно, были только рады. А когда весна уже полностью вступила в свои права, расцвели деревья, над головой плыло голубое итальянское небо и лето было не за горами, забастовки участились, и нас уже никто о них не предупреждал. Я помню, как несколько раз приходил в школу и видел пустые коридоры, по которым бродил единственный сотрудник и говорил недоумевающим нам: «Ragazzi! Non c’è’ scuola oggi. C’è’ uno sciopero. Tornate a casa!» («Дети! Уроков сегодня нет, сегодня забастовка. Возвращайтесь домой!»)

И мы, конечно, с удовольствием возвращались.

После первого случая мама с удивлением спросила, почему я пришел домой так рано, и я радостно ответил, что учителя объявили забастовку. Сначала мама с папой были в шоке: они работали в американской школе, где ничего подобного не случалось. Но учителя устраивали себе выходные все чаще, и, когда я в очередной раз возвращался домой через полчаса после выхода, мама лишь закатывала глаза и качала головой.

Мои сестры ходили в католическую школу. Монашки не бастовали и не требовали повышения зарплат и сокращения рабочего дня, поэтому сестренки учились строго по расписанию. Но и мой год в итальянской школе, за который я выучил язык, дал мне едва ли не лучшее из полученных мною образований.

Здесь следовало бы написать о том, что я ел в Италии в течение того года, но боюсь, что если мы не уезжали в другой город смотреть достопримечательности или не навещали родственников в Калабрии, то мы ели дома. На время годичного отпуска папину зарплату сильно урезали, и, хотя тогдашняя итальянская лира была очень слаба по отношению к доллару, на рестораны нам все равно не хватало. Даже когда мы разъезжали по стране на поездах, родители всегда сами делали сэндвичи, чтобы сэкономить и не переплачивать за готовые. Поэтому с чудесным разнообразием итальянской кухни я познакомился лишь спустя много лет, когда начал путешествовать по стране самостоятельно.

Однако мне все же запомнилось одно блюдо из Калабрии. Я попробовал его в городе Читтанова, на самом носке итальянского сапога, где родились мои бабушка с дедушкой по материнской линии и где до сих пор живут дедушкины родственники. Сначала дедушка с бабушкой навестили нас во Флоренции, а потом мы совершили ответное паломничество в их родной город. Как и большинство городов Калабрии и вообще юга Италии, Читтанова оставалась очень бедным местом. Сначала мне даже показалось, что я вернулся в прошлое. По сравнению с Флоренцией здесь было намного меньше машин, а дома разваливались. Почти все ходили в черном – так к югу от Рима принято соблюдать траур по погибшему члену семьи, а семьи были такими большими, что почти всегда кто-нибудь да умирал, поэтому траур снимали редко. Мои родственники тоже были одеты во все черное – одного из патриархов семьи убили в мафиозной перестрелке. Якобы он случайно оказался не в том месте не в то время, то есть шел рядом с другим человеком, которого хотели убить, и принял на себя изрядную часть выстрела из дробовика. Однако позже я слышал, что это несколько отретушированная версия реальности. Никто не скажет наверняка, что случилось, – и это, пожалуй, даже к лучшему.

Улицы Читтановы были очень чистыми, но большинство зданий пребывало, мягко говоря, в аварийном состоянии. Люди жили в домах, построенных сотни лет назад, зачастую с глиняным полом и без водопровода. Дом, где остановились мы, принадлежал одной из сестер моего деда; в нем был плиточный пол, но не было горячей воды. Помню, как папа ходил в каменный сарай в саду и брился там, смывая пену водой, нагретой на плите, потому что в доме не оказалось ванной комнаты. Незадолго до нашего приезда в доме оборудовали туалет, но там был только унитаз – без раковины.