Текст книги "Срыв"

«…Память постепенно, до мельчайших подробностей, вернула вчерашний день»

На какое-то мгновение ему стало легче. Вроде как исповедовал грех, назвал свой поступок по имени. Только теперь он заметил, что носовой платок был весь мокрый от слёз. Это подействовало на него отрезвляюще. Глубоко внутри он почувствовал какой-то неприятный озноб. «Вообще-то зря я от чая отказался, – подумал он. – Сосёт уже в желудке. Может, успокоился бы немного… Да и какое впечатление я произвёл на проводницу? Что она подумает? Горе горем, а впечатление на людей надо производить хорошее».

Это в нём сказывалось воспитание. Знакомый пожилой пресвитер любил повторять: «Служитель должен всегда производить хорошее впечатление. Некоторые вещи ну просто не положены служителю! Всегда думай, где, когда и какие чувства показываешь. Плакать, конечно, можно, но только к месту и вовремя. Не показывай слабости на людях. Некоторые начнут презирать тебя за них, другие не будут принимать тебя всерьёз, третьи же попытаются добить тебя». Это звучало, конечно, жестоко и не совсем по-христиански, но со временем он убедился в правоте его советов.

Он высморкался, вытер лицо и открыл дверь. В проходе вагона всё ещё было пусто. Он опять прошёл в туалет, ещё раз умылся. Возвращаясь, встретил проводницу.

– Вы меня извините, пожалуйста, но я передумал. Стаканчик чая можно?

– Ну, какой разговор, конечно, можно! Сию минуту!

Он достал бутерброд, сделанный хозяйкой той семьи, где он ночевал, и кулёк со сладостями. Каждый раз, складывая его вещи, жена давала в дорогу некоторые сладости. Знала, что после длинного, напряжённого дня мужу приятно будет, лёжа у кого-то дома на диване или в гостинице в постели, или просто на вагонной полке, пожевать что-нибудь сладкое. «Полезно для нервов», – считала она. Пусть это были порой простые карамельки, но это была видимая нить их невидимой любви. Почти всегда кулёк имел другое содержание и каждый раз вызывал в его груди приливы новых чувств любви и благодарности к жене.

Сейчас же это была не радость, а боль. Он раскрыл кулёк, заглянул в него, опять закрыл и прижал к лицу. Имел ли он право прикасаться к тому, что с такой любовью было упаковано любимым человеком? Он развернул карамельку, сунул её в рот, начал жевать. Всякое желание есть пропало. Он сам не знал, что с ним происходит. Чувство голода вдруг резко перешло в тошноту, озноб сменился потом. Но он заставил себя выпить чай и несколько раз откусить от бутерброда. Вроде бы немного полегчало. Хорошо, что больше у него попутчиков не было.

* * *

День начал клониться к вечеру. Деревни, машины, стоявшие на железнодорожных переездах, маленькие станции – всё это проносилось мимо окна, и он удивлялся, что жизнь, как ни в чём ни бывало, идёт дальше. Люди куда-то ехали, кто-то с кем-то разговаривал, а в соседнем купе громко смеялись. Заходившее с другой стороны поезда солнце подсвечивало всё жёлто-оранжевым светом и придавало проплывавшим за окном пейзажам загадочный вид.

Обычно это время дня навевало на него романтическую тоску, и теперь он не мог её изгнать. Хотелось, как в молодости, писать стихи или гулять с женой, только обязательно держась за руки. Порой ему вдруг хотелось страстно влюбиться, да так, как он когда-то влюбился в свою Валентину. Иностранец, который подарил ему бумажник, видно, разбирался в психологии и рассказал ему, что все мужчины в возрасте между сорока и пятьюдесятью годами переживают кризис. Он назвал это мудрёным английским словом, которое в переводе вроде бы означает «кризис середины жизни». Некоторых тогда полностью выносит из колеи. Может быть, у него сейчас тоже такое?

Надо расслабиться и обдумать произошедшее. «Что это такое со мной произошло? Есть ли для меня возврат? Как на всё это смотрит Бог? Что мне сказать жене? А говорить ли вообще?» Скоро ему выходить, и как смотреть братьям в глаза? Можно ли продолжать служение? Что делать? Как быть?

Эти вопросы роем кружились в его голове, теснили друг друга. Он не успевал сосредоточиться ни на одном из них, не успевал принять какое-либо конкретное решение. И вдруг он почувствовал в себе небольшое облегчение оттого, что ещё несколько дней будет находиться вдали от дома – может быть, удастся успокоиться и обдумать создавшееся положение.

В таких сумбурных размышлениях прошёл остаток пути. На улице стемнело, в вагоне зажгли электрический свет. Муха исчезла, видимо залезла на ночь в какую-то щель. Скоро выходить. А он так и не принял никакого решения по всем мучившим его вопросам. Как хорошо всё было – и вдруг сатана всё поломал, разрушил.

Но действительно ли всё было хорошо? Не катился ли он уже давно к этой точке? Не находился ли уже давно на самом краю обрыва? Нет, об этом он сейчас думать не хотел. Да и некогда, приближается станция.

– Добро пожаловать, Олег Николаевич, приветствуем вас. Как доехали? Всё нормально?

– Приветствую вас, да, конечно, всё замечательно.

И сам ужаснулся от того, как легко соскочила с его языка ложь. Вместо того чтобы рухнуть на колени и громко исповедовать свой грех – «всё хорошо».

– Пойдёмте, на стоянке нас ждёт машина, а дома вкусный ужин, поди проголодались?

– Спасибо, есть немного.

Вначале он подумал, что братья по лицу увидят, что с ним что-то не в порядке. Ему казалось, что на нём с этого момента будет стоять клеймо. А оказывается, никто ничего вроде бы не замечает. Но, может быть, это только поначалу, в темноте всё нормально, а потом, по ходу вечера, всё раскроется? Может быть, лучше сразу всё исповедовать? Не ждать, пока народ догадается?

Он был рад, что вечером не надо будет идти на собрание, предстояла только беседа с руководящими братьями.

Ужин был вкусным и не по-перестроечному обильным. Сказывалась сельская местность. В отличие от городов, люди в селе выкручиваются легче. У кого огород, у кого коровы и пару десятков кур, гусей. А у самых старательных – даже и то и другое. Хозяйка попалась сердобольная, гостеприимная.

– Брат, ну, вы кушайте, что это вы так скромно? Давайте я вам ещё добавлю. Или не вкусно?

– Нет, что вы, всё очень вкусно, спасибо! Только у меня что-то аппетит сегодня не очень… Устал, наверное…

Всё окружающее доходило до него как сквозь туманную пелену. Мысли постоянно возвращались к событию в купе. Он пытался их оттеснить, просто не думать, но они, как та назойливая муха, возвращались.

Пытался отвлечься разговором. Крепкий кофе, видимо, заграничный, немного прояснил мысли. «Как это гуманитарка добирается до таких глухих мест?» – промелькнуло у него в голове.

В беседе с руководящими братьями местной церкви он смог даже внести несколько конкретных предложений. Вначале ему, правда, казалось, что все на него немного странно смотрят, но потом это чувство улеглось. По окончании совещания он попросил как можно скорее дать ему возможность отдохнуть.

* * *

Потом он лежал в отдельной комнате, на тщательно приготовленной постели, и удивлялся сам себе, как это у него всё отлично получилось. Вроде бы никто ничего не заметил. Да и что они собственно должны были заметить? Они что, сердцеведцы что ли? Хотя, если вдруг это выйдет на люди, что тогда? Позор неописуемый. По всей области, а, может, и по всей стране пойдёт слух. Как ему потом смотреть людям в глаза? Да и вся жизнь разрушится. Нет, только не это! Он знал несколько случаев, когда видных братьев уличали в подобном грехе. Что с ними потом было! Некоторые пытались такой поступок скрыть, другие выкручивались. Третьи сразу каялись. Было несколько случаев, когда, спустя несколько лет, они сами приходили с повинной. Но не все были в его положении. В любом случае грозило отстранение от служения или даже отлучение от церкви.

А сколько разочарования это влекло за собой! Сам он два раза разбирал такие случаи и наказывал, конечно, виноватых по всей строгости закона. Хотя в душе жалел. У молодых, согрешивших по молодости до брака, это было проще. Женятся, потом когда-то выйдут вперёд, попросят прощения – и всё позади. Правда, некоторые пожилые сестры, отличавшиеся хорошей памятью на такие случаи, долго ещё вспоминали в беседах чужой грех. Скольким молодым, перспективным братьям это перекрывало дорогу к служению…

Опять придётся идти на завод работать. Может, возьмут на старое место? Или лучше на другом предприятии поискать? Но как объяснить бывшим коллегам возвращение из пасторов в токари? А ведь не хочется…

Привык к такой жизни. Сам распоряжайся своим временем, сам составляй распорядок дня. А на заводе опять по гудку начинай, по гудку кончай. Запах эмульсии, грязь неубранной стружки… Нет, не хочется. Да и очень больно будет. Посещавшая его иногда тоска по старой жизни вдруг резко улетучилась.

«Может быть, всё пройдёт? Может быть, я всё вижу в слишком мрачном свете? Может быть, я из-за происшедшего события слишком эмоционально перегружен? Может, завтра, всё будет выглядеть иначе? Ведь между Светланой и мной огромные расстояния. Постараюсь не бывать в её краях, – решил он. – Ведь она, кроме моего имени, ничего не знает. Ни фамилии, ни адреса. Даже не знает, в каком городе я живу. Может, обойдётся?»

Такие и подобные мысли кружили в его голове. Потом он уснул, и сон его был глубокий, но, в то же время, какой-то болезненный, как обычно спят после сильных нервных потрясений.

* * *

На следующее утро он проснулся рано и первой мыслью было, что что-то произошло. Спросонок он не мог понять, что именно, но потом память постепенно, до мельчайших подробностей, вернула вчерашний день. Первой реакцией был испуг: «Какой ужас! Неужели это было со мной? Нет, этого не могло быть! Может быть, мне это приснилось? Может быть, это был не я? Нет, было! И именно со мной! Что делать?»

Он решил ничего не делать в спешке. Что-нибудь придумаем. Он был очень энергичным человеком и, в большинстве случаев, находил правильный выход из положения. Главное – сосредоточиться и спокойно всё обдумать. Конечно, вчерашний день нанёс его жизни непоправимый урон. Но, может быть, можно всё же вред от случившегося сделать небольшим, как-то обойти его?

«Ничего, война план покажет», – мысленно повторил он любимую поговорку коллеги-пастора. Резко сбросил с себя одеяло, встал, умылся, оделся, хотя всё время чувствовал лёгкую дрожь в ногах и слабость во всём теле. Хозяева уже ждали его. Они были примерно его возраста, тоже имели троих детей.

– Доброе утро, Олег Николаевич. Как спалось?

– Спасибо, замечательно спал, – он выговорил эти слова с некоторой радостью.

Ему не надо было лгать. Он действительно чувствовал себя лучше.

После завтрака хозяин, извинившись, сообщил, что ему надо срочно сходить в магазин. Может быть, гость в это время отдохнёт или что-нибудь почитает. Но гость попросил взять его с собой. Хотелось немного прогуляться.

Когда-то это было большое село – это было видно по большим огородам и спокойному укладу жизни, – но недавно ему дали статус посёлка городского типа и жители неимоверно гордились этим и называли вчерашнюю деревню городом. На улицах было тихо, изредка проезжала машина или со страшным треском проносился мотоцикл. Давно не было дождя, и от этого всё покрылось толстым слоем пыли. Во всём было заметно приближение осени.

В магазине было почти пусто – ни товаров, ни покупателей. После некоторых поисков купили, но заказу хозяйки, хлеб, молоко и ещё кое-какую снедь.

Люди на улицах были какие-то сосредоточенные, все чего-то искали. Поразило множество молодых, ничем не занятых прохожих.

– Работы нет, вот молодёжь и слоняется без дела, – охотно, но с грустью пояснил хозяин.

Когда они заходили в следующий магазин, навстречу ему прошла молодая женщина. Неожиданно ему сделалось плохо, закружилась голова, к горлу подступил неприятный ком, сердце забилось быстрее. Отчего это? Что-то больное всколыхнулось в его груди, вся внутренность похолодела от страха. Это был запах… Да, в ноздри его ударил знакомый запах. До вчерашнего дня он его ещё не знал или не замечал. Теперь же этот запах неимоверно взволновал его. Запах Светланы… Это были её духи. Неужели? На мгновение он растерялся – броситься вдогонку или лучше бежать? Он заставил себя оглянуться, и дыхание его немного успокоилось. Просто эта женщина пользовалась теми же духами, что и Светлана. «Так можно и слабонервным стать, – подумал он, украдкой вытирая пот с лица. – Ну откуда ей здесь быть? Расстояние-то, поди, несколько сот километров». Хозяин, к счастью, ничего не заметил.

* * *

Остаток дня прошёл в беседах на различные темы. Вечером состоялось членское собрание. После вступительной молитвы и пения гимна ему предоставили слово для доклада о положении в регионе, в стране и вообще в мире. Он постарался говорить спокойно, уверенно. Люди в провинции любят, когда их посвящают в глобальные проблемы.

Потом обсуждались кандидаты на диакона. Довольно долго разбирали их образ жизни. Выросли братья в здешней местности, и все знали их с малолетства. Это, с одной стороны, упрощало дело – вроде и так всё ясно, но, с другой стороны, и осложняло. Слишком уж хорошая память у некоторых верующих. Ведь вспомнили все малолетние прегрешения братьев, все юношеские шалости. Особенно одному досталось. Оказывается, лет десять тому назад, ещё до женитьбы, он передружил с несколькими молодыми сестрами, и некоторым пожилым сестрам очень хотелось узнать: почему же он не женился сразу на первой? Но после того как «первая» встала и решительно заявила, что она сама этого не хотела, вопрос вроде бы был решён.

– Ну, тогда скажите нам, вы хоть ни с кем из них не согрешили? – решил допытаться последней истины какой-то очень уж настырный голос.

Получив отрицательный ответ, обладатель голоса успокоился.

Как он радовался, что не ему приходится отвечать на вопросы этих людей. «Если бы вы знали, кто перед вами только что стоял и кому вы, затаив дыхание, внимали? Что бы вы со мной сделали?! Господи, помилуй! Только бы не впасть мне в руки человеческие…» – повторял он мысленно слова псалмопевца Давида. Хотя это были руки братьев и сестёр по вере.

* * *

Ночью он спал плохо. Ему снилось членское собрание. Он стоял перед церковью и десятки голосов задавали ему один и тот же вопрос: «С кем ты согрешил? Ну, признавайся!» Перед ним мелькали знакомые и незнакомые лица, к нему протягивали руки – сморщенные, крючковатые, очень цепкие. Он боялся их. Он старался придать себе важный вид и этим осадить собрание, но ничего не помогало. Пытался громко и строго говорить, но его никто не слушал.

Вдруг он обнаружил нечто совершенно ужасное – оказывается, он стоял перед собранием голый. Какой позор! Пока этого вроде бы никто не замечал, но ведь могут каждое мгновение заметить. Что потом будет?! Все всё сразу узнают. Как же это произошло? Хотя ему было совершенно ясно, что он сам обнажился, но как и когда, – не мог вспомнить. Он начал искать свою одежду, но она куда-то исчезла. Тогда он попытался снять со стоявшего перед ним стола скатерть, чтобы прикрыться ею. Она оказалась прибитой, и он начал рвать её. Тут скатерть довольно легко поддалась. Он завернулся в неё и стал пробираться к выходу. Но его не пускали. Десятки рук хватали за скатерть, громкие голоса требовали ответа на вопрос: «Нет, брат, ты нам всё же скажи – согрешил ты или нет?» От всего этого скатерть начала рваться, и он опять стоял совершенно голый.

Сонное сознание сверлила одна мысль: «Только не в руки человеческие… только не в руки…» Наконец добравшись до двери, он в ужасе отпрянул: в дверях со злорадной улыбкой на лице стояла Светлана…

Сон покидал его мучительно медленно. Всё его тело было покрыто потом. Нечто подобное, что он, обнажённый, находится среди людей, ему уже не раз спилось. Но чтобы так страшно – это было в первый раз. Он повернулся на другой бок и тяжело вздохнул. «Господи, услышь молитву мою, помилуй меня грешного, – молился он. – Не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается перед Тобой ни один из живущих».

* * *

Наутро он решил ехать домой. С трудом дозвонился до пресвитера церкви, которую хотел посетить. Извинившись, сослался на плохое самочувствие и усталость.

Когда он сел в купе, дрожь пробежала по его телу. Тот же вагонный запах, тот же интерьер. Ведь десятки раз ездил в поезде, и неужели последняя поездка оттеснит все предыдущие? Неужели мысль о случившемся будет постоянно сверлить его мозг и не даст ему покоя? Может быть, время всё сотрёт, яркость происшедшего исчезнет, забудется, переболит? Но когда это будет? Пока что рана от позавчерашнего события очень кровоточила.

Настроение у него было ужасное. Хотелось домой, но, в то же время, он боялся встречи с женой. Хотелось оказаться одному на необитаемом острове, как Робинзон Крузо. Или запереться где-нибудь в комнате и неделю ни с кем не разговаривать. Благо, попутчики в купе оказались на этот раз очень спокойными. Почти не разговаривали. Спокойствие, которое он ощутил вчера утром, покинуло его. Пролетавшие за окном пейзажи сегодня его абсолютно не интересовали. «Это что, теперь всегда так будет?» – думал он.

Он казался себе человеком, выпившим отраву, которая шумела в его крови, точнее, в мыслях, будоражила, травила, заглушая всё остальное. И неизвестно, как она поведёт себя дальше. Разбавится когда-нибудь и успокоится или же нанесёт непоправимый вред. Всю жизнь может испортить, всё поломать… Но как избавиться от этого, как выполоскать яд из собственной жизни? Эх, зачем же он его вообще впустил…

Опять вспомнился царь Давид. «Когда я молчал, обветшали кости мои от вседневного стенания моего. Ибо день и ночь тяготела надо мною рука Твоя, свежесть моя исчезла, как в летнюю засуху». Надо бы достать Библию и прочитать весь 31-й Псалом, но безразличная усталость завладела им, не хотелось даже пальцем пошевелить.

Неужели ему предстоял этот же путь? Путь страданий, обличения, Публичной исповеди? Наказания или, что ещё страшнее, наказания детей, как это было у Давида? Его-то ладно – заслужил, но дети здесь при чём? «Как приеду домой, запрусь в своём кабинете и день или даже два проведу в посте и молитве, выпрошу у Господа прощение, – решил он. – Ведь получил же Давид его. Даже блаженным назвал себя и всякого, кому прощаются грехи. Может быть, мне тоже простится? Чем я хуже Давида?» От этой мысли ему стало немного легче. Он даже выглянул в окно и полюбовался осенним лесом. Сколько раз проезжал этой дорогой, и каждый раз природа выглядит немного иначе.

Внезапно шилом кольнула мысль о Светлане. Что будет с ней? Кто простит её грех? «А ведь и перед ней я согрешил, она-то мне простит? Её грех перед Богом я тоже замолю, – решил он мысленно. – Всё возьму на себя. Надо было всё же взять её адрес. Смалодушничал… Стыдно вспомнить. Может, поехать как-нибудь в её местность и попробовать найти её? Но как найдёшь? Вышла она в небольшом городе, но кто знает, может, живёт в какой-нибудь деревне… Хотя она говорила что-то про работу в лаборатории. В деревнях таких нет. Да и бывший её муж вроде бы большой человек… Значит, всё же в городе живёт. Какое же там население? Может, тысяч сто пятьдесят? Трудно будет… Да и что это даст? Что случилось, того не исправить. Колесо этого события вспять не повернёшь».

От чая он отказался. Со страхом заметил, что на следующей станции ему выходить.

* * *

Встречу с семьёй он попытался проиграть радостно, непринуждённо. Хотя сам себе казался неестественным. Дома была только жена и младшая дочь. Старшие двое были заняты своими делами. Всё реже удавалось поужинать всем вместе. Иногда приезжавший к ним знакомый пастор-иностранец рассказывал, что в его стране это, ну прямо, как ритуал: раз в день вся семья встречается за столом. Вообще-то, хорошо, надо у себя тоже такое завести, а то ведь так с семьёй и разжиться можно…

После радостного приветствия и вкусного ужина он остался наедине с женой. Хотелось что-то рассказать, но он не знал что именно. Обычно начинал рассказ о своей поездке с самого яркого события, но на этот раз такое было невозможно. Самое яркое – было самым страшным. Разрушило бы всё. Или, может быть, рассказать всё жене? Нет, лучше в другой раз…

Сославшись на усталость и головную боль, он пошёл пораньше спать. Когда попозже легла жена, он притворился спящим.

* * *

Прошло несколько недель. Из недель складывались месяцы. Он погрузился в работу. Событие в поезде понемногу теряло свои краски, но из памяти не исчезало. Мысль о Светлане была, как магнит: стоило ему перестать думать о чём-то конкретном, как мысли непроизвольно возвращались к ней. Проходя по улицам города, он начинал ловить запах её духов. Если ему встречалась хоть чем-то похожая на Светлану женщина, он невольно поворачивался и смотрел ей вслед. Горечь понемногу исчезала, осталась только память.

«Может быть, Бог простил случившееся? Или, может, забыл?» – думал он, хотя был уверен, что Бог не забыл. Да и насчёт прощения он тоже сомневался.

В церкви всё шло, как обычно. Пока одна беседа с бывшим пресвитером церкви, Владимиром Никаноровичем, не взволновала его. Некогда этот брат в течение многих лет руководил церковью. Время было трудное, застойное. Требовалось много мудрости, чтобы сохранить церковь как от нападок извне, так и от распрей изнутри, дать молодёжи возможность развить свои таланты, но в то же время не навлечь на церковь гнев властей. Когда началась перестройка, он сердцем почувствовал, что пора отдать руководство в более молодые и энергичные руки. В церкви брат пользовался большой любовью и уважением. Почти все члены церкви были крещены им, многих он сочетал. Молодёжь называла его «почётным пресвитером».

– Олег Николаевич, мне нужно с тобой поговорить, – шепнул ему как-то после собрания Владимир Никанорович, – задержись немного.

Когда все вышли из небольшого, старого молитвенного дома, они уединились в пресвитерской, и пожилой брат сел напротив него, ласково улыбаясь.

– Дорогой брат, я тебя очень люблю и внимательно наблюдаю за твоим служением. Ты это знаешь.

Олег кивнул головой. Какое-то нехорошее предчувствие шевельнулось у него в груди.

– Я всегда радовался твоим успехам и тому, как Господь тебя использует в Своём винограднике. Но в последнее время я наблюдаю в тебе нечто непонятное. Ты какой-то сам не свой…

– Как это сам не свой? – попытался разрядить обстановку Олег Николаевич.

– Ну, например, твои проповеди стали не такие, как раньше. Может быть, я стал хуже слышать, но содержание я всё равно хорошо улавливаю. Обмельчали проповеди… Что-то в тебе происходит, а вот что – не знаю. Может, ты сам скажешь, что у тебя случилось, – болеешь духовно или проблемы какие? Сила в твоём служении слабеет. Да и очень уж редко ты появляешься на кафедре – говорят, отказываешься от служения.

Старик на секунду смолк и чувствовалось, что он ждёт ответа. «Может быть это от Господа? – подумал Олег Николаевич. – Может, это Он положил на сердце брата заговорить со мной?

А что если, в самом деле, рассказать ему всё, исповедовать мой грех, очиститься от внутренней отравы? Может это час Господень? Будь, что будет… Ведь жизни же нет от всего этого…»

Владимир Никанорович преподал ему когда-то крещение. Помогал советом на первых шагах служения сначала дьяконом, а потом и на более высоком уровне. Олег Николаевич был уверен в искренности слов пожилого брата.

– Ну, а в чём это проявляется? – снова попытался он вопросом отвлечь ситуацию от прямой необходимости отвечать.

– Мне трудно назвать сейчас что-то конкретное, Олег, но я это чувствую. Вот нутром чую, сердцем, что у тебя что-то не так. Ведь я помню тебя с самой молодости и, честно говоря, всегда радовался, видя твоё рвение в деле Божьем. Каждая твоя проповедь была наполнена огнём любви к Богу. Ты просто зажигал слушателей! Многие уверовали под влиянием твоих проповедей. Только вот в течение последнего времени огонь будто гаснет в тебе, взгляд у тебя какой-то грустный…

Олег Николаевич делал вид, что внимательно, со смирением слушает своего наставника, но чувствовал, где-то внутри в нём зашевелилось раздражение. Ведь он же трудится для Господа не покладая рук, в любое время дня и ночи готов беседовать с ищущими совета, мотается по всему региону, неделями дома не бывает! Ведь не жалеет он ни сил, ни времени, а тут немного расслабился – и сразу же наставления! Ну что, у самого Владимира Никаноровича никогда не бывало никаких духовных спадов? Ведь невозможно же всю жизнь работать в полный накал, можно ведь и немного расслабиться. Да и сам Владимир Никанорович наверняка никогда не находился в подобном положении, как Олег сейчас. На некоторое время эти мысли отвлекли его, но конкретные вопросы Владимира Никаноровича чуть не застали его врасплох:

– Может, у тебя нелады в семье? С женой всё в порядке? Или, может, грех какой приключился? Ты можешь мне, конечно, не отвечать, но всё же призадумайся, Олег. Удели побольше времени для молитвы, и Господь откроет тебе, в чём у тебя проблема.

Олегу Николаевичу захотелось ответить ему что-нибудь резкое и прекратить этот разговор. Почему у Владимира Никаноровича сложилось такое конкретное мнение? Откуда он взял себе право высказывать такие подозрения?! Не слишком ли это? От желания исповедать свой грех не осталось и следа. «Нет, это будет глупо, – думал он. – Спокойно, нельзя разоблачать себя, ведь старик ничего конкретного не знает. Всё только какие-то намёки…»

– Владимир Никанорович, я вам искренне благодарен за вашу заботу обо мне, – Олег Николаевич старался говорить ровно, но не получалось, голос звучал резковато. – Во мне действительно что-то произошло. Вы знаете, сколько сейчас проблем в церквах, сколько мне приходится разъезжать по региону? Неделями дома не бываю. Просто переутомился я, регулярно недосыпаю. Надо, наверное, немного отдохнуть.

Старик-пресвитер внимательно посмотрел ему в глаза, ничего не сказал, предложил только помолиться.

Олег Николаевич чувствовал, что брат не поверил ему. Может, надо было показать больше тепла в голосе, лишний раз улыбнуться ему? Или, наоборот, более самоуверенно выступить, может, даже гневно отвергнуть все подозрения? Он продумал свои ответы и вроде бы никаких ошибок не обнаружил. Хотя сердцем понимал, что всё же допустил ошибку, мог всё привести в порядок, но не сделал этого.

* * *

Проповедь он попытался закончить как можно скорее и, сославшись на головную боль, которая в действительности раскалывала его череп, сразу скрылся в глубине сцены. Он знал, был уверен, что Светлана узнала его и обязательно будет его ждать. Он переждал, пока народ разойдётся и вышел в фойе дома культуры. Ноги были, как ватные.

– Здравствуй, Светлана.

– Здравствуй. Узнал меня?

– Конечно, узнал. Как ты?

– Да, как сказать, ничего хорошего…

– Со здоровьем как? Ты мне тогда говорила, что у тебя какие-то обследования проводились.

– Лечимся…

– Что-нибудь серьёзное?

– Может быть.

Они немного помолчали. Он был рад, что она не упрекает его, не устраивает сцену. Он разглядел её лицо, попытался заглянуть в её глаза. Кожа была бледной, глаза впавшие, очень грустные.

Какое-то новое, неведомое чувство колыхнулось в его груди – чувство ответственности за этого человека. Откуда оно взялось, он не понимал. Но оно было в нём и побуждало задавать Светлане вопросы. Но разговор продолжила она.

– Я тогда сразу почувствовала, что никакой ты не токарь. А попала сюда случайно, соседка пригласила. Она баптистка.

– Как тебе понравился вечер? – решил он перейти в атаку.

– Знаешь, я даже толком не слушала о чём ты говорил. Мысли разные кружились в голове. Да и ново всё это для меня. В первый раз я на таком мероприятии.

Тут он решил говорить только правду и во что бы то ни стало исправить допущенную тогда ошибку.

– Светлана, ты теперь знаешь, кто я такой и я прошу тебя, прости меня. Я очень прошу тебя об этом. Это было нехорошо, что между нами тогда в поезде случилось.

– Да что ты такое говоришь?! Тебе что, плохо было со мной? Не за что тебе извиняться передо мной. Утешил ты меня, пригрел… Спасибо тебе.

– Да нет, ты меня не понимаешь. То, что мы там сделали, это был грех. Грех перед Богом.

– Что ты за глупости говоришь! Мы же взрослые люди, знаем, что делаем. Что значит грех? Это, может, в прошлом веке такое говорили, а в наш-то, просвещённый… Может, ты перед женой согрешил, а я свободный человек, мужа-то нет…

– Да не в первую очередь в жене или в муже дело. Понимаешь, есть Бог, и в Его глазах наш поступок является грехом, мерзостью. Он накажет нас за это…

Олег Николаевич со страхом почувствовал, что его речь, несмотря на все старания, звучит несвязно, нелогично и неубедительно. Он говорил вполголоса, боясь, что вдруг кто-то пройдёт мимо и услышит.

– А раньше ты этого знал? – перебила она его.

– Что? – не понял он.

– Ну, что это грех, – пояснила Светлана.

– Знал, конечно.

– А почему же тогда сделал?

– Не знаю, сатана попутал…

– Сатана, говоришь, – опять перебила она его, и в её голосе прозвучали лёгкие иронические нотки. – А ведь раздевали меня твои руки, а не руки сатаны, целовали твои губы. По-моему, сатана здесь ни при чём.

– Конечно, это я был, но ты понимаешь… всё очень сложно… сатана толкает нас на такие поступки. Это он и в то же время я… – Олег Николаевич пытался что-то объяснить, но чувствовал, что запутывается в своих словах. – В ад мы попадём за этот поступок, Света…

– Ну что ж, в ад, так в ад, коли судьба такая.

– Но, Света, ведь можно и по-другому, можно попросить у Бога прощения и Он простит. Понимаешь? Если мы с тобой покаемся в этом поступке, то Бог простит, и судьба здесь ни причём. Покаянием перед Богом можно изменить свою судьбу.

– А почему ты говоришь о нас? Если все, что ты говорил со сцены, правда и ты всё это так здорово знаешь, то ты сам мог бы давно уже покаяться за это перед Богом. И за себя и за меня, – ирония, приглушённо звучавшая до этого в её голосе, стала вдруг явной.

– Делал я это уже много раз, но нет мне облегчения. Пока ты это тоже не сделаешь, не будет мне прощения. Ведь я и перед тобой согрешил.

Он попытался придать своему голосу уверенность и в первый раз за последние месяцы почувствовал, что ему становится легче на душе. Впервые он с кем-то говорит о своих душевных муках. Он понимал, что Светлана многое не понимает и он должен был бы объяснить ей всё это пообстоятельней, но его ждут, у него мало времени, и он торопился. Да и ощущение было такое, что она не верит ему. Звучавшая в её голосе ирония смущала его. За колонной, ближе к выходу, стояли ждавшие его братья.

– Да ничего ты не согрешил! Чушь какую-то городишь…

Он почувствовал себя стоящим перед стеной.

– Светлана, ну ты можешь мне простить тот случай?