Текст книги "Серебряная дорога"

* * *

Лелле почти не спал летом. Он винил в этом свет, солнце, которое никогда не опускалось с небосвода и нахально пыталось прорваться внутрь сквозь черную ткань занавесок. Винил также птиц, шумевших ночами, и еще комаров, которые начинали жужжать над головой, стоило положить ее на подушку. Он винил в этом всё и всех, кроме того, что на самом деле не позволяло сомкнуть глаз.

Соседи сидели на террасе, смеялись и дребезжали столовыми приборами. Лелле пригнулся как можно ниже, направляясь к машине, чтобы они не смогли увидеть его.

Он беззвучно катился вниз по склону, так долго, насколько получилось, прежде чем завести мотор. Но при всех предосторожностях у него почти не было сомнений, что соседи прекрасно знают о его исчезновениях по вечерам: они видели, как его «вольво» удаляется от дома, когда приближалась ночь.

В деревне царил покой, дома утопали в мягком свете вечернего солнца. Когда он приблизился к автобусной остановке, кровь с шумом запульсировала в висках. В его сердце все еще теплилась крошечная надежда, что он увидит Лину в небрежной позе со скрещенными на груди руками, как это было, когда он оставил ее. Прошло три года, но при виде чертовой остановки у него снова и снова перехватывало дыхание.

Как считали в полиции, кто-то ехал по Серебряной дороге, затормозил у остановки и увез Лину. Вероятно, этот никому не известный человек предложил подвезти или заставил сесть в машину силой. Свидетелей в пользу данной версии не нашлось, но это выглядело единственным правдоподобным объяснением, почему девочка могла исчезнуть так быстро и бесследно. Лелле оставил Лину без десяти шесть. Автобус, если верить шоферу и пассажирам, подошел четверть часа спустя, и девочки уже не было. Все произошло за пятнадцать минут. Максимум.

Прочесали весь Глиммерстреск. Никто не остался безучастным. Проверили каждый ручей и, выстроившись цепочкой, прошли порядка десяти километров во всех направлениях. Собаки и вертолеты, добровольцы со всего округа помогали в поисках. Но все было напрасно. Они так и не нашли Лину.

Лелле отказывался верить в ее смерть. Для него она по-прежнему оставалась живой, как и в то злополучное утро. Порой ушлые репортеры или бестактные незнакомцы спрашивали его:

– Ты веришь, что твоя дочь жива?

– Да, я верю в это, – всегда отвечал он.

Лелле успел выкурить шесть сигарет за те полчаса, пока добирался до Арвидсъяура. В помещении автозаправки не было ни одного клиента, когда он зашел. Киппен стоял спиной к нему и мыл пол, лысое темя блестело в ярком свете ламп. Лелле на цыпочках подошел к кофеварке и наполнил бумажную чашку до краев.

– А я как раз сейчас подумал, где ты. – Хозяин заправки оперся тяжелым телом на ручку швабры. – И засыпал свежий кофе для тебя.

– Спасибо тебе за это, – сказал Лелле. – Как ситуация?

– Нормальная, нет причин жаловаться. Ты сам-то как?

– Жив.

Киппен взял с него плату только за сигареты. Помимо кофе он угостил Лелле вчерашней булочкой с корицей. Лелле отломил сухой край и макнул в горячий напиток, а Киппен продолжил уборку.

– У тебя поездка сегодня вечером, я вижу, – возобновил он разговор.

– Да, отправляюсь в дорогу.

Киппен грустно кивнул:

– Печальный день приближается.

Лелле опустил взгляд на мокрый пол:

– Три года. Порой кажется, все было только вчера, а порой – словно целая жизнь прошла.

– И что делает полиция?

– Одному богу известно.

– Но они же не бросили это дело?

– Особо ничего не происходит, однако я не оставляю их в покое.

– Это хорошо. Если тебе понадобится помощь с чем-то, я здесь.

Киппен отвернулся и опустил швабру в ведро. Лелле сунул сигареты в карман, взял в одну руку булочку и кофе и на пути к выходу хлопнул мужчину по плечу свободной рукой.

Хозяин заправки принимал участие в поисках с самого начала. После исчезновения Лины он потратил долгие часы, просматривая записи с камер наружного наблюдения, пытаясь найти какой-то след, который привел бы к девочке. В случае, если Лину подвозил кто-то или увез насильно, вполне возможно, что этот человек останавливался залить бензин. Ничего такого не нашлось, но у Лелле создалось впечатление, что Киппен никогда не забудет о случившемся с его дочерью, сколько бы времени ни прошло.

Лелле сел в машину, окунул последний кусок булочки в кофе и, пока ел, смотрел на колонки. Он уже давным-давно рассчитал, как долго похититель Лины мог ехать при условии, что бак был заправлен полностью. При большом баке машина могла добраться до гор и пересечь норвежскую границу. Если бы она и дальше ехала по Серебряной дороге, конечно. Вполне возможно, похититель мог свернуть на менее известные трассы, по которым обычно никто не ездил и никто не жил поблизости. То, что девочка исчезла, поняли только вечером, более чем через двенадцать часов, поэтому похититель или похитители имели в запасе массу времени.

Он вытер руки о джинсы, закурил очередную сигарету, завел мотор и, покинув Арвидсъяур, остался наедине с дорогой и лесом. Окно оставил приоткрытым, чтобы чувствовать запах хвои. Если бы деревья умели говорить, нашлись бы тысячи свидетелей.

Серебряная дорога была главной артерией, от которой отходили многочисленные дороги-капилляры, густой сетью охватывавшие всю страну. Среди этих дорог хватало разбитых проселков, используемых для вывоза бревен, потом еще таких, по которым ездили на снегоходах исключительно зимой, а также еле заметных тропок, змеившихся между мертвыми деревнями. В лесах, по которым проходили дороги, хватало озер, и рек, и бурных маленьких ручейков, бежавших как по земле, так и под ней. А также зловонных болот, готовых поглотить любого сделавшего неосторожный шаг в свое бездонное чрево. В таких местах поиски пропавшего человека могли продолжаться вечно.

Обычно требовалось проехать много километров, чтобы попались очередное жилье или какая-нибудь заброшенная постройка, а уж увидеть попутную или встречную машину вообще было чудом. Когда такое происходило, у Лелле начинало учащенно биться сердце, он надеялся увидеть Лину через стекло. Он останавливался на пустынных площадках для отдыха и, от волнения задерживая дыхание, поднимал крышки мусорных баков. Сколько бы раз он ни проделывал эту процедуру, она никогда не станет для него рутиной.

Перед Арьеплугом он свернул на маленькую дорогу из тех, что обычно соединяют соседей, на них трудно разъехаться двум машинам. Курил, не снимая рук с руля. Клочья тумана двигались между деревьями, подобно призракам, и он, прищурившись, смотрел вперед, пытаясь понять, где находился. Проселок был настолько узкий, что не позволял развернуться, пришло бы в голову поехать назад – двигался бы задом. Но ему такое не придет в голову. Лелле не привык отступать и заставлял «вольво» ползти все дальше по ямам и ухабам, не замечая, как пепел падает на рубашку. Он притормозил, только увидев дом между стволами. Когда-то в нем жили люди, но сейчас густые кусты и молодые деревья, уже поднявшиеся до подоконников, взяли его в плотное кольцо, а на месте окон и дверей зияли пустые дыры. Дальше был еще один деревянный скелет, почти поглощенный лесом, и еще один. Полусгнившие усадьбы, по меньшей мере лет десять назад покинутые хозяевами.

Остановив машину посреди этого запустения, Лелле долго сидел неподвижно, прежде чем наполнил легкие воздухом и достал «беретту» из бардачка.

* * *

Мея старалась держаться подальше от мужчин Силье. Она избегала находиться в одной комнате с ними, так как знала, что их может интересовать не только мать. Им нравилось прижиматься к ней, игриво шлепнуть ее по заду или как бы случайно дотронуться до груди, причем еще тогда, когда у нее таковой не было и в помине.

Но Торбьёрн явно не собирался прикасаться к ней. Она поняла это уже на третий вечер в его хижине, когда спустилась на первый этаж и обнаружила его сидящим в одиночестве на кухне, где он с шумом прихлебывал кофе из блюдца. Мея прошмыгнула мимо него на террасу как можно тише, словно не заметила, но только успела закурить сигарету, как он высунул голову и спросил, нет ли у нее желания что-нибудь съесть. Глядя на его изрезанное морщинами лицо, она догадалась, что ему больше лет, чем она думала, – он был значительно старше Силье и вполне годился ей самой в дедушки.

Торбьёрн исчез, и Мея слышала, как он насвистывает что-то, пока она курит. Она не спускала настороженного взгляда с леса. У нее не укладывалось в голове, как кто-то добровольно может жить здесь. Она слышала странные звуки, замечала танцевавшие между елей подозрительные тени. Из дома вышла собака и легла у ее ног так близко, что Мея почувствовала прикосновение шершавой, неприятно пахнувшей шерсти. Время от времени собака поднимала голову и смотрела в сторону леса, словно тоже слышала кого-то там, в глубине. Мея чувствовала, как ее сердце убыстряет ритм. В конце концов она не выдержала. Общество возившегося на кухне мужчины было куда предпочтительнее.

Он уже успел поставить на стол чашки и положить все для бутербродов.

– К сожалению, у меня нет ничего сладкого.

Мея в нерешительности остановилась в дверном проеме, скосилась на закрытую дверь комнаты, где пряталась Силье, потом снова уставилась на еду:

– Бутерброды подойдут.

Она села напротив него, но не отрывала глаз от поцарапанной поверхности стола. Торбьёрн налил кофе, оказавшийся настолько горячим, что между ними облачком поднялся пар.

– Ты же, конечно, пьешь его?

Мея кивнула. Она пила кофе, сколько помнила себя. Либо кофе, либо алкоголь, но в последнем ей не хотелось признаваться, во всяком случае, постороннему. Булка оказалась вкусной и мягкой, прямо таяла во рту, и она, намазывая масло, уплетала кусок за куском; она была настолько голодная, что не могла остановиться. Торбьёрн, казалось, ничего не замечал, сидел, повернувшись лицом к окну, и говорил непрерывно, сопровождая свой рассказ жестами. Показывал на тропинки, бежавшие в лес, на дровяной сарай в углу, где хранились велосипеды, спиннинги и все прочее, чем она может воспользоваться.

– Все что есть в усадьбе – в твоем распоряжении, это твой дом теперь. Я хочу, чтобы ты знала это.

Мея слушала его, жевала и чувствовала, что ей становится трудно глотать.

– Я никогда не рыбачила…

– Ничего страшного, я могу научить тебя как-нибудь.

Ей нравилось его морщинистое лицо, когда он улыбался, и его сдержанная манера говорить. Торбьёрн задерживал на ней взгляд только на короткие мгновения, словно стеснялся, а она расслабилась настолько, что осмелилась налить себе еще кофе, хотя ей пришлось наклониться через стол, чтобы дотянуться до кофейника. Было уже поздно, но солнце светило в окно, и она и без кофе не смогла бы заснуть.

– Ага, сидите и кайфуете.

Силье, бледная как тень, стояла в дверном проеме в одних трусах, грудь висела. Мея отвернулась.

– Иди к нам и садись, пока твоя дочь не приговорила батон, – сказал Торбьёрн.

– Да, моя Мея способна сожрать все в доме, если ты ей позволишь, – буркнула Силье, проковыляла через кухню, встала под вентилятором и чиркнула зажигалкой. Она с такой жадностью втянула в себя дым, словно не курила сто лет.

Мея машинально напряглась – ей не понравился тон матери. Она видела ее отражение в стекле старинных прадедовских часов: блестящие глаза, ребра, выпирающие из-под кожи, – и сразу захотела спросить, нет ли у нее абстиненции после таблеток. Но она не стала делать это при Торбьёрне, который как раз протянул Силье кофейник.

– Я только что предложил Мее осмотреть усадьбу, – сказал он. – У меня есть несколько велосипедов на случай, если она захочет прокатиться к озеру или в деревню.

– Слышишь, Мея? Почему бы тебе не прогуляться и не познакомиться с окрестностями?

– Пожалуй, завтра.

– Тебе же все равно нечем больше заняться. Прокатись в деревню, может, найдешь там ровесников. Сейчас же фактически лето. Ты ведь не будешь постоянно сидеть здесь и помирать от тоски. – Силье загасила сигарету, потянулась за бумажником, достала из него двадцатку и протянула Мее: – Купи мороженое или еще что-то.

– У нас все уже закрыто, поздно, – сказал Торбьёрн со своего места. – Но молодежь обычно гуляет допоздна. Они, конечно, обрадуются новенькой.

Мея неохотно поднялась и взяла деньги. Силье вышла вместе с ней на террасу.

– Нам с Торбьёрном просто надо немного времени для себя, – прошептала она. – Ты же можешь не возвращаться несколько часов? Езжай и проветрись немного!

Она чмокнула дочь в щеку и протянула ей две сигареты, затем закрыла дверь за собой. Щелкнула щеколда. Мея замерла и еще какое-то время ошарашенно таращилась на дверь. Она слышала шум деревьев за спиной – казалось, они смеются над ней, – потом медленно повернулась, и до нее дошло, что она осталась наедине с лесом. То есть произошло то, чего она так боялась.

* * *

Именно такие заброшенные места он и посещал теперь. Давно опустевшие усадьбы с заросшими тропинками. Прорицательница из Кеми сказала ему, что именно там его дочь. «Среди густого леса и деревянных руин, оставленных людьми». И пусть Лелле особо не верил ясновидящим, сейчас он готов был схватиться за любую соломинку.

Хорошо еще, было светло как днем, когда он переступал через прогнившие пороги и, сгибаясь, проходил в двери, еле державшиеся на проржавевших петлях. Щелястый пол скрипел и подозрительно трещал под его ногами, когда он бродил по комнатам, скользя взглядом по обшарпанной мебели, печам и абажурам, покрытым паутиной и толстым слоем пыли. В некоторых усадьбах эхо гуляло по пустым помещениям, тогда как другие, похоже, покидали в спешке, судя по стоявшему на полках фарфору и заключенным в рамки вышивкам с различными мудрыми изречениями.

«Люби меня больше всего, когда я этого меньше всего заслуживаю, поскольку тогда мне это по-настоящему необходимо».

«Довольствуйся малым, не забывай, что погоня за большим зачастую оборачивается только лишними заботами!»

«Счастье заглядывает в дом, если радость живет в душе».

Он подумал о розовощеких женщинах, сидевших у керосиновой лампы длинными зимними ночами с иголкой в руках. Скрашивали ли эти простые истины убогое существование? Может, как раз он и ошибается, считая их смешными?

Солнечный свет проникал внутрь сквозь пустые квадраты окон, в глаза бросались следы жизнедеятельности зайцев, мышей и прочей живности, обосновавшейся здесь. Стараясь не шуметь, Лелле шагнул в спальню, заглянул под кровати и в гардероб. Он старался двигаться как можно быстрее, но и не забывал об осторожности, прекрасно понимая, что пол может провалиться в любом месте. Сердце постепенно успокаивалось. Его миссия почти закончилась – осмотрит большой жилой дом и с чувством выполненного долга может снова сесть в машину.

Этот дом, похоже, находился в самом приличном состоянии, во всяком случае, в окнах держались стекла, а черепица ровными рядами лежала на крыше. Входная дверь, однако, не хотела открываться, и ему пришлось приложить силу, чтобы сдвинуть ее с места. В конце концов она распахнулась так внезапно, что Лелле свалился на землю. Громко выругавшись, он почувствовал, как сквозь джинсы просочилась влага, и жгучую боль около копчика. Поднялся, выпрямился и машинально бросил взгляд через плечо, как бы в попытке убедиться, что никто не стоит сзади и не смеется над ним.

Ноги еще не успели переступить через порог, когда в нос ударило зловоние, идущее изнутри, – тошнотворный запах смерти и гниения. Он попятился назад так резко, что чуть снова не упал, и, положив руку на засунутый за пояс пистолет, торопливым движением снял его с предохранителя. Автомобиль стоял метрах в пятидесяти позади, наполовину закрытый молодыми деревьями, и первым желанием было побежать к нему, сесть за руль и умчаться прочь, забыв про ясновидящую с ее предсказанием. Однако, немного успокоившись, он передумал и, закрыв лицо свободной рукой, с пистолетом наперевес шагнул внутрь.

Смрад был просто невыносимый. Пока глаза привыкали к царившему внутри полумраку, к горлу подступила тошнота. Осмотревшись, он увидел множество лиц, улыбавшихся ему: маленькие беззубые дети, женщина в черном платье со столь же черными глазами… Стены комнаты были плотно увешаны черно-белыми фотографиями, кто-то прикрепил их булавками к обоям. Покрытая сажей печка, треногие стулья и кухонный стол с цветастой скатертью, больше ничего. Под столом чернел небольшой бесформенный предмет.

Мышь-полевка. Мертвая и распухшая, с длинным хвостом, завернувшимся вдоль серого тела.

Лелле сунул пистолет за пояс и направился к выходу, стараясь не смотреть на улыбающиеся лица, а на улице побежал к машине. Постоял около нее какое-то время, положив руки на колени. Пытался очистить легкие, набирая лесной воздух, однако без особого успеха. Зловоние преследовало его, когда он ехал назад к большой дороге. Казалось, оно пропитало кожу и стало неотъемлемой частью его собственного тела

* * *

Мея оказалась на улице так внезапно, что не успела не только переобуться, но даже подумать об этом, а ее сандалии с тонкими подошвами не слишком годились для хождения по корням и шишкам. Однако она не замечала этого; рыдая, она старалась как можно быстрее удалиться от дома, только бы Силье не видела ее слез. Сначала она бежала, толком не разбирая дороги, потом долго стояла, прежде чем ей удалось восстановить дыхание и немного прийти в себя. Деревья, громко скрипя, качались, царапая ей руки ветками, словно пытались схватить. Собака увязалась за ней, но постоянно сворачивала то в одну, то в другую сторону, исчезая среди упавших стволов и веток. Мея пожалела, что нет поводка, тогда бы она держала собаку рядом с собой. Сердце трепетало от страха, но она сама не знала, чего боялась больше: мелькавших среди деревьев теней, диких зверей или одиночества. Ей никогда еще не приходилось бывать в лесу в таком захолустье, где, как она понимала, сколько ни кричи, никто тебя не услышит. Окружавшие ее деревья были старыми, их возраст явно насчитывал десятки лет. Покрытые мхом толстые серые стволы сосен тянулись так высоко к небу, что у нее закружилась голова, когда она подняла взгляд к кронам.

«Здесь можно легко потеряться, и никто не найдет», – подумала она.

Озеро, которое она видела из окна машины Торбьёрна, оказалось большим. Какое-то время она шла вдоль берега; ее ноги оставляли глубокие следы в поросшей травой и мхом мягкой земле; маленькие кривые березки стояли, понурив головы и купая ветви в воде. Из зарослей вышла собака и принялась жадно пить. Мея села на валун, покрытый почерневшим мхом, похожим на свернувшуюся кровь, сняла сандалии и сунула пальцы ног в воду, однако быстро подтянула их к себе. Собака снова убежала, и Мея торопливо последовала за ней. Вдоль берега змеилась еле заметная тропинка, отклоняясь в сторону, только когда требовалось обогнуть упавшее дерево или переправиться через бурные ручейки. Мея начала уставать. Сколько времени прошло? Можно ли уже возвращаться? Она достала одну из полученных от матери сигарет, чиркнула зажигалкой и сделала затяжку.

Вдруг она услышала голоса. Снова подбежавшая собака лаяла, как будто звала за собой. Мея поспешила по тропинке и между ветками увидела людей, сидевших на берегу. Горел костер, тонкая струйка дыма поднималась прямо к небу. Они засмеялись, увидев собаку, ласково поприветствовали ее, а потом заметили Мею. Она выронила сигарету изо рта, но быстро наклонилась, подняла ее с земли и сделала затяжку, словно ничего не случилось, однако почувствовала, как щеки залились румянцем.

Парни… Молодые, с прыщавыми лицами и выпирающими вперед кадыками, дергавшимися при глотательных движениях. Один из них встал и направился к ней. Длиннорукий, довольно своеобразной внешности, он, прищурившись, подошел так близко к ней, что Мея невольно попятилась. Парень вытянул вперед открытую ладонь, словно собираясь поздороваться, но затем внезапно выхватил сигарету из ее пальцев и бросил в воду, не спуская взгляда с ее лица.

– Что ты сделал, черт побери?

– Красивые девушки не должны курить.

– И кто это сказал?

– Я.

Со стороны костра послышался громкий смех.

– И кто же ты такой? – спросила она.

В его серых глазах вспыхнули озорные огоньки, и Мея поняла, что он дразнит ее.

– Меня зовут Карл-Юхан.

Он вытер руку о джинсы и протянул ей. Кожа была шершавой и мозолистой.

– Мея, – сказала она.

Он кивнул через плечо:

– А там у нас Ёран и Пер, они не такие опасные, как выглядят.

Два парня кивнули от огня. Все трое имели пепельные волосы и были одеты в похожие футболки и джинсы.

– Вы братья? – спросила она.

– Все думают, что я самый старший, – ответил Карл-Юхан. – Хотя все совсем наоборот.

Он достал нож из ножен, висевших у него на поясе, и показал кончиком в сторону костра.

– Подходи и садись, – сказал он. – Мы как раз готовим еду.

Мея колебалась какое-то мгновение, а собака уже сидела у костра и, виляя хвостом, поедала глазами рыбу, которой они как раз занимались. Мея бросила взгляд на тропинку, ведущую к дому Торбьёрна. Мох блестел в свете ночного солнца, и лес уже не казался ей столь пугающим.

* * *

К северу от Абборртреска он повернул на новый проселок, хотя Лина запротестовала:

– Хватит уже на эту ночь.

– Только этот, и всё.

Гравий трещал под колесами и, вылетая, карябал днище машины. По обеим сторонам тянулись болота. Он мог видеть пар, поднимавшийся из разрывов во мху, как будто дышала сама земля. Проехав несколько километров, он обнаружил черное пятно озера впереди. С каждой стороны от него находилось по одной заброшенной усадьбе.

Остановив машину, направился дальше пешком с сигаретой между зубов, держа «беретту» обеими руками. Ствол наклонил к земле, которая, казалось, качалась. Он не знал, зачем ему оружие, поскольку не мог представить, что способен выстрелить в кого-то. Но в критической ситуации ему не хотелось быть беззащитным.

Первый из двух домов встретил его знакомым запахом запустения. Паутина в виде нитей висела от стены до стены, щекотала ему лицо, когда он ходил по комнатам. В спальне он встал на колени и заглянул под узкую койку, там обнаружилась коробка для рыболовных принадлежностей из зеленой пластмассы, наполненная крючками и блеснами. В гостиной он открыл дверцу печки и покопался среди серых прогоревших угольков. От пустой корзины для дров тянулся пестрый половик. На нем он смог различить следы от испачканной глиной обуви. Наклонившись и ковырнув пальцем коричневатую грязь, он констатировал, что она была влажной и еще свежей. Кто-то побывал здесь совсем недавно.

Лелле прижался спиной к печи и, выставив пистолет перед собой, скользнул взглядом по окнам, в которых частично сохранились стекла. Снаружи покачивались ели. Он стоял так, пока не привел в порядок мысли. Сердце уже не билось так отчаянно. Другие люди тоже бывают в этих лесах, заходят в заброшенные усадьбы, чтобы согреться, найти защиту от непогоды или просто обследовать. Ни о чем ином не могла идти речь.

Лелле вышел наружу и направился к озеру, на черной поверхности которого лениво покачивались кувшинки. Подумал, насколько оно глубокое и можно ли обследовать дно. Бросил окурок в воду и пожалел, что пошел тут. Почва была болотистой, уходила под ногами, словно ожидая случая утянуть пришельца за собой. Его атаковало целое полчище комаров, и он закурил новую сигарету, чтобы защититься дымом.

Вторая усадьба была в лучшем состоянии. На стенах местами осталась желтая краска, входная дверь открылась без скрипа. Лелле переступил через порог, и дверь закрылась за ним. Больше ничего не удалось сделать, поскольку он сразу почувствовал, как к затылку прижали ствол.

Он поднял руки вместе со своей «береттой» и стоял, не смея пошевелиться, слыша биение собственного сердца и чужое дыхание рядом.

– Кто ты? – спросил мужской голос почти шепотом у него за спиной.

– Меня зовут Леннарт Густафссон. Пожалуйста, не стреляйте.

Ствол по-прежнему касался затылка, и Лелле почувствовал горечь желчи во рту. «Беретта» выскользнула из руки и упала на пол. Мужчина вытянул вперед ногу и пнул пистолет в сторону, а потом с такой силой прижал дуло ружья к голове Лелле, что тот чуть не упал. Он зажмурился и как наяву увидел перед собой Лину, ее красивые голубые глаза, как она подмигнула ему. Уловил укоризненные нотки в ее голосе. «Что я говорила тебе».

* * *

Они почистили рыбин и, опустошив от внутренностей, повесили на палочках над огнем. Темные хвосты блестели на солнце. Кишки и прочие отходы парни бросили за камень, к восторгу собаки, а окровавленные руки вымыли в озере. Ели без всяких изысков, только слегка поперчив и посолив, и Мея удивилась, насколько вкусной оказалась рыба.

Все трое говорили не особенно много, но охотно таращились на нее. Она смущалась, не понимала, как себя вести, то и дело приглаживала волосы, не зная, куда девать руки.

Каждый раз, когда она встречалась взглядом с Карлом-Юханом, парень улыбался. У него были красивые зубы и ямочки на щеках. Мея толком не могла есть, когда он смотрел на нее, просто в ступор впадала. Он явно верховодил над остальными и говорил больше всех, двое других лишь кивали, фыркали и гордо задирали носы в нужных местах. Ростом он уступал братьям, но явно не силой, и при этом выглядел безобидным, как мальчишка. Упросил ее съесть еще одного окунька и поинтересовался, уж не на стокгольмском ли диалекте она говорит.

– Я жила везде понемногу, – ответила Мея, почувствовав себя светской львицей, – поэтому моя речь – смесь всего на свете.

– Как ты оказалась в Глиммерстреске?

– Моя мама захотела перебраться сюда.

– И почему?

– Она познакомилась с мужчиной в Сети. У него усадьба здесь. А мама всегда мечтала об этом… о простой жизни в лесу, типа того.

Мея почувствовала, как у нее порозовели щеки. Она ненавидела говорить о Силье, но заметила, как у Карла-Юхана восторженно заблестели глаза.

– Она, похоже, умная женщина.

– Ты так считаешь?

– Да, конечно. Все должны искать более простой жизни при мысли о том, каким стал мир.

Он сидел близко, почти вплотную к ней, их плечи и колени время от времени касались. А голос действовал опьяняюще. И он не сводил с нее глаз.

– Вы всегда гуляете по ночам? – спросила она.

– Сейчас лучше всего клюет. – Карл-Юхан кивнул в сторону озера, в блестящей поверхности которого отражалось небо. – А ты… что ты делаешь здесь так поздно?

– Я? Я не могла заснуть.

– После смерти отоспимся, – усмехнулся он. – Ладно, сейчас, по-моему, пора нам окунуться.

Карл-Юхан снял футболку, обнажив крепкое загорелое тело. Как по команде, парни тоже разделись и пошли к воде. Мея осталась сидеть у костра, но Карл-Юхан звал и звал ее своим певучим голосом, пока она не сдалась.

Скинула джинсы и в футболке окунулась в ледяную воду – ей показалось, что у нее от холода сердце выскочит из груди. Потом они обсыхали на валунах, завернувшись в полотенца, – Карл-Юхан отдал Мее свое. Собака не отходила от симпатичного парня, как будто тоже поняла, кто здесь все решает.

Мея подумала о словах, сказанных Силье, когда они жили у одного крестьянина в Лахольме: «На парня, который ладит с животными, можно положиться».

– Вы живете в деревне? – спросила она.

– Нет, мы живем не в Глиммерсе. Мы приходим из Свартшё.

– А где это?

– Примерно в десяти километрах отсюда.

Кожа Ёрана, старшего из братьев, было буквально усеяна крупными прыщами, которые он постоянно теребил кончиками пальцев. Мея старалась не смотреть на него.

– Вся эта страна постепенно катится в ад, – заявил Ёран. – Свартшё – наше убежище.

– Убежище от чего?

– От всего.

В окружавшей их тишине его слова прозвучали высокопарно, как будто он был политиком. Средний брат по имени Пер сидел молча, надвинув кепку на лицо. Мея скосилась на Карла-Юхана и увидела, что тот улыбается.

– Ты должна навестить нас, сама все увидишь, – сказал он. – Возьми с собой маму тоже. Если вас интересует простая жизнь, Свартшё вам понравится.

Мея крутила в пальцах последнюю сигарету. Ей очень хотелось зажечь ее, но она не стала.

– Вы странные, – пробормотала она. – Ужасно странные.

Они рассмеялись на это.

Карл-Юхан напросился проводить ее через лес, за что она была ему очень благодарна, поскольку тем самым избежала муки находиться наедине с деревьями. Тропинка была узкой, и им приходилось идти друг за другом. Мея чувствовала, как его глаза жгут ей затылок. Собака бежала первой и хлестала хвостом по кустам брусничника. Тут было над чем призадуматься. Обычно Мея не нравилась парням, во всяком случае, по-настоящему, поскольку была слишком молчаливой и неуверенной в себе. Парни предпочитали девиц, которые умели ругаться и громко смеялись над шуточками. Она же не преуспела ни в первом, ни во втором. Иногда она пыталась быть «своей в доску», но, судя по взглядам, выходило у нее плохо.

Карл-Юхан, однако, и не пытался шутить. Он просто шел позади нее и рассказывал о живших у них коровах, козах, собаках. «У нас все есть в Свартшё», – повторил он несколько раз вибрировавшим от гордости голосом. Обернувшись, Мея увидела, что у него очень серьезные глаза, из-за чего он выглядел ужасно взрослым. Интересно, сколько ему лет? Спросить она не решилась. Парня явно устраивала собственная жизнь. В отличие от нее.

Она подумала о Силье, о том, что мать, пожалуй, уже спит мертвецким сном, но здесь ничего нельзя было знать наверняка. С таким же успехом Силье могла болтаться по усадьбе абсолютно голая, пьяная и нести околесицу.

Когда показалась крыша дома, Мея остановилась.

– Моя мама больна, – сказала она. – Я не знаю, стоит ли тебе провожать меня до конца и заходить к нам.

Карл-Юхан стоял так близко, что она чувствовала запах озерной воды и рыбьей крови, пятнами засохшей на его футболке. Живот слегка заныл от его взгляда. Она могла видеть, как тонкая кожа на ребрах вибрирует от ударов его сердца.

– Тогда увидимся, – сказал он.

Мея была вынуждена взять собаку за ошейник, чтобы та не последовала за ним, когда он уходил. Ей захотелось разреветься, когда парень исчез между елями.

* * *

– Повернись, чтобы я мог видеть тебя.

Задержав дыхание, Лелле начал медленно, очень медленно поворачиваться и закончил, только когда ствол ружья уперся ему в грудь.

Теперь он мог рассмотреть мужчину. Длинноволосый, со спадающей на грудь неухоженной бородой, грязным лицом и колючим взглядом; одет в обтрепанную на швах старую одежду, болтавшуюся на нем как на вешалке, сквозь большую дыру в свитере виднелась бледная кожа. От него исходил резкий запах леса, пота и костра. Не сводя глаз с Лелле, он опустил ружье:

– Какого черта тебя сюда занесло?

– Прошу прощения, – сказал Лелле. – Я не знал, что здесь кто-то живет. Я ищу свою дочь.

– Свою дочь? – сказал мужчина таким тоном, словно это слово было из другого языка.

– Да.