Текст книги "Серебряная дорога"

* * *

Теперь Лелле направился по Серебряной дороге в южном направлении. Пока солнце пряталось за лесом, успел миновать Йерн и Болиден. Он особо не гнал и предусмотрительно сбрасывал скорость задолго до того, как видел камеры контроля. В Шеллефтео остановился заправиться и купил сигареты у ночной продавщицы, оторвав ее от телефона. В магазинчик заскочил водитель фуры в бейсболке с длинным козырьком, налил себе две большие чашки кофе из автомата. За окном магазинчика царили мягкие сумерки, окрашивая все вокруг голубым цветом, и Лелле подумал о море. Он сел в машину, закурил и попытался направить мысли в другом направлении, но, когда завел мотор, уже знал, что на перекрестке руки сами повернут руль налево, навстречу воспоминаниям.

Неловко стряхивая пепел за окно, он проезжал погруженные в сон усадьбы, загоны для скота, черные ленты лесов. Чувствовал, как постепенно воздух становится все солонее, и наконец увидел море. Солнце начало пробиваться сквозь тучи, небо просветлело. Лелле припарковался, вышел и вдоль заросшего кустами каменистого берега направился к тому месту, где когда-то стоял его дом. Сейчас от него и досочки не осталось, но ему все же удалось различить контуры фундамента под травой. Он стоял какое-то время и курил, чувствуя, как становится все труднее дышать и как сердце неистово бьется в груди.

В этом доме он провел свое детство. Здесь его отец умер от пьянства, и он часто сидел вечерами в одиночестве, пока мама работала. Ему было семь-восемь лет, когда он начал допивать из горлышка капли, остававшиеся после отца. Он быстро научился различать крепкие и слабые алкогольные напитки по одному только запаху, потом попробовал и самогон, и водку. Лет в десять впервые напился пьяным. На следующее утро проснулся и обнаружил блевотину рядом с кроватью, но не помнил, как его рвало. Мать конечно же замечала, что от него все чаще попахивает спиртным, но так ничего не сказала ни ему, ни отцу – отец тогда еще был жив. На алкоголь не следовало обращать внимание, это было главное правило, действовавшее в их семье.

Лина никогда не видела, как он пил, и слава богу. Эту часть своей жизни он похоронил здесь, у моря. Она никогда не видела дом, где он рос, и никогда не встречалась с бабушкой. Лелле солгал, что его мать умерла, а то, что отца давно уже нет, это было правдой. Став старше, Лина, естественно, стала задавать вопросы о его детстве, о родителях, но он всегда старался уйти от ответа, пообещав себе, что уж его-то ребенок никогда не будет без должного внимания из-за того, что взрослые увлекаются алкоголем… Он поклялся себе в этом, но все равно потерпел крах. Остался у разбитого корыта.

Лелле спустился к берегу, который когда-то считал своим, нашел плоский голыш и пустил его прыгать по волнам с такой силой, словно был зол на море, словно оно было причиной всех его бед. Запах соли вызывал у него тошноту, и, чтобы избавиться от него, он потом еще долго сидел и курил в машине. Ему снова ужасно захотелось выпить, но он прогнал эту мысль, развернулся и поехал назад.

Он уже почти добрался до дома, когда внезапно как из ведра хлынул дождь. Пришлось остановиться, поскольку дворники не справлялись с потоками воды. Курил и слушал, как ливень барабанит по крыше.

На Лине были синие джинсы и белая футболка с длинными рукавами в тот день, когда она исчезла. То есть ничего, что могло бы защитить от непогоды. В первые дни после ее исчезновения он сильно беспокоился, что лето еще только начиналось, а у нее нет нормальной одежды, что она замерзнет или промокнет или что ее искусают комары. Об угрозе со стороны людей он и думать не хотел.

Позади него на площадке для отдыха остановилась машина. Он видел свет противотуманных фар, пробивавший стену дождя, но не мог рассмотреть водителя. Непогода неистовствовала, ветер прижимал ели к оградительной сетке, тянувшейся по обеим сторонам от дороги.

«Хорошо еще, что я сижу в железной банке», – подумал Лелле с благодарностью, и в этот момент по окну постучали. Он вздрогнул от неожиданности и выронил сигарету; упав, она прожгла еще одну дырку в коврике. Запах жженой пластмассы наполнил салон.

Лицо стучавшего закрывал капюшон; опустив стекло, Лелле увидел, что это пожилой мужчина со впалыми щеками.

– Я не собирался тебя напугать, – сказал незнакомец. – Мне просто хотелось узнать, нельзя ли одолжить твой телефон на минутку? У моего сдох аккумулятор. – Седые пряди прилили ко лбу, ручейки воды стекали по бровям и дальше вдоль носа.

Лелле скосился на свой лежавший в держателе для термоса мобильник.

– Ты можешь сесть ко мне и разговаривать, – сказал он и кивнул на пассажирское сиденье. – Я не хочу, чтобы мой телефон промок.

Мужчина быстро обошел автомобиль и проскользнул в салон. С его одежды капала вода, над ним заклубилось облачко пара.

Лелле вылез наружу, пока мужчина набирал номер. Ноги затекли от долгого сидения, и он решил пройтись немного, чтобы размяться. Обошел чужой «вольво» и, прищурившись, как бы ненароком заглянул внутрь. Мужчина оставил дворники включенными, и они метались из стороны в сторону по мокрому стеклу. В салоне горел свет, и Лелле смог разглядеть чашку с кофе в держателе. На застеленном черным брезентом заднем сиденье валялся всякий хлам: обертки от конфет, рыболовная леска, пустые пивные банки, ножовка, моток изоленты… На переднем сиденье лежало что-то белое. Футболка? Сквозь конденсат, осевший на стекле, он рассмотрел контуры лица своей дочери. Ниже была надпись: «Ты видел меня? Позвони 112». Да, точно… Одна из футболок, которые все эти годы заказывал и раздавала Анетт.

Кто этот мужчина? Он едет из Глиммерстреска?

Голова гудела от волнения, когда он вернулся к своей машине. Незнакомец вышел и протянул ему телефон:

– Спасибо за помощь. Извини, что так получилось. Я не хотел выгонять тебя на улицу в такую дождину.

– Да ладно, – кивнул Лелле. – Мне все равно требовалось размяться.

У мужчины не хватало одного зуба спереди, и, когда он улыбался, язык выглядывал через брешь.

– Ну и погодка, – сказал он. – Пришлось позвонить моей старухе, сообщить, где я. Иначе она бы сошла с ума.

– Твой дом далеко отсюда?

– Я живу в Хедберге… неблизко.

– Тебе надо ехать осторожно. – Лелле вытер лицо рукавом куртки.

– Тебе тоже.

Мужчина потрусил к своей машине. Проводив его взглядом, Лелле достал пистолет из бардачка и вбил в мобильник регистрационный номер автомобиля незнакомца вместе с описанием его внешности.

Мужчина, 50–60, 175–180, нормального телосложения, не хватает переднего зуба. Хедберг.

Автомобильные часы показывали 04:30. Неужели жена щербатого господина в такое время не спит? Лелле это показалось маловероятным. «Вольво» на площадке все еще стоял, и свет в салоне горел. Через зеркало Лелле увидел, что мужчина спокойно откинулся на спинку сиденья. Расстояние не позволяло рассмотреть, открыты у него глаза или нет. Похоже, не торопится… Или выжидает, пока он уедет?

Лелле снова взялся за мобильник. Хассан ответил на втором сигнале, несмотря на ранний час:

– Что опять?

– У меня есть регистрационный номер машины, которую ты должен проверить.

* * *

Торбьёрн настоял, что он приготовит для нее завтрак. Как только Мея спустилась из своей комнаты, его лицо озарила улыбка. Он предложил ей сесть за обшарпанный кухонный стол, а сам, включив радио, встал к плите. Он пытался заставить Силье составить им компанию, но в итоге сдался. Она не любила подниматься рано. Мея не помнила, чтобы они с матерью когда-либо завтракали вместе.

Торбьёрн сварил кофе в медной турке и выложил на стол больше еды, чем они могли съесть вдвоем: простоквашу, овсяные хлопья, яйца всмятку, батон, два сорта сыра, ветчину и какое-то темное мясо, которое Мея сначала проигнорировала, несмотря на все увещевания.

– Ты должна попробовать, девочка! Это копченая оленина, таких замечательных вещей у вас на юге нет.

В конце концов она уступила, отрезала себе кусочек и положила на язык. Постаралась не думать о том, что ест. Соленый, резкий и незнакомый вкус распространился во рту. Чтобы не обижать Торбьёрна, она сделала восторженную мину.

Он рассмеялся, и она увидела, что у него не хватает многих зубов. Вдобавок крошки цеплялись к усам, когда он откусывал булку. Но его вид не вызывал у нее ни малейшего раздражения.

Торбьёрн смотрел на нее как-то странно. Как будто смущался, как будто хотел поговорить о чем-то, но не решался.

– Твоя мама любит поспать.

– Она может проваляться в кровати весь день.

– Жаль, что она пропускает завтрак, это лучшая трапеза за весь день.

На нем была грязно-серая майка, и Мея чувствовала запах немытого тела, как только он начинал двигаться. И как справляется с этой проблемой Силье? Может, старается не дышать, когда лежит рядом с ним? Закрывает глаза и думает о лесе?

Торбьёрн вытер руки о брюки и провел тыльной стороной ладони по засеянным крошками усам:

– Моя матушка сейчас лежит в своем гробу и ухмыляется, Мея. В этом я точно могу поклясться.

– Да? И почему же?

– Потому что ты сидишь здесь. Она постоянно твердила мне, что я должен обзавестись детьми. В ее понимании это было важнее, чем просто найти себе женщину. Иметь кого-то, кто позаботится о земле, когда ты сам станешь старым и немощным.

Мея не знала, что ответить, поэтому потянулась за олениной. Положила большой кусок на хлеб и сразу же жадно вилась в него зубами. Надеялась, что это обрадует старикана. И он действительно улыбнулся.

Торбьёрн вылил остатки кофе в термос и потянулся за наушниками. Мея понятия не имела, в чем заключалась его работа, знала только, что он проводит целые дни в лесу. Как обычно, уходя, он надел зеленую куртку с кожаными накладками на локтях и оранжевый жилет, не сходившийся у него на животе.

– Не забудь, в сарае есть велосипеды, если тебе надоест сидеть здесь, – сказал он на прощание.

Когда Торбьёрн ушел, она приоткрыла дверь в комнату Силье. Ее встретил кисловатый запах от пепельницы и недопитого вина. Мать лежала, раскинув руки и наклонив голову к плечу, как Иисус на кресте. Словно мертвая. На бледной коже, подобно синякам, выделялись соски. Грудная клетка поднималась при каждом вдохе. Именно в этом Мея всегда стремилась убедиться в первую очередь – в том, что мать дышит.

– Ты проснулась?

Она на цыпочках подошла к Силье, сунула руки ей под спину и, опершись о матрас, повернула на бок. Силье не издала ни звука, ничем не показала, что она в сознании. Мея подогнула худые колени матери к животу, и теперь та лежала, свернувшись калачиком. Еще несколько усилий, и лицо Силье оказалось у края кровати. Так было безопаснее всего. В случае, если мать будет блевать во сне.

* * *

Когда звонок телефона нарушил тишину, Лелле от неожиданности расплескал кофе, и только спустя время сердце перестало частить. Он подумал, что ему никогда уже не привыкнуть к этому звуку, телефон для него стал предвестником беды.

– Я проверил того мужчину… ну, из Хедберга, – сказал Хассан.

– И?

– Похоже, у тебя нюх на всякую мразь. Имя этого господина – Рогер Ренлунд. Его судили за изнасилование в семьдесят пятом и еще за избиение женщин в восьмидесятые… Теперь он на пенсии по инвалидности и вроде как унаследовал усадьбу в Хедберге после родителей. Живет там один с одиннадцатого года.

– Один? Ты уверен?

– Во всяком случае, он единственный числится по этому адресу, да.

– Он сказал, что звонил своей старухе. Я проверил потом номер, он принадлежит дому престарелых в Арвидсъяуре.

– Скорее всего, она работает там. Или ему нравятся пожилые дамы. Геронто… как его… фил, – блеснул познаниями полицейский. Рот Хассана был набит едой, когда он говорил.

Лелле бросил взгляд на кухонные часы. Они показывали пять минут первого. Обеденное время для нормальных людей.

– Ты встретишься с ним?

– На каком основании? Потому что у него футболка с изображением Лины? Такие есть у половины Норрланда.

Пальцы до боли сжали телефон.

– О’кей, – буркнул Лелле. – Я понимаю.

– Лелле, – устало сказал Хассан, – только не наделай глупостей, ладно?

Лелле сидел с опущенными жалюзи и изучал спутниковую фотографию усадьбы Рогера Ренлунда. Она стояла уединенно, сзади вплотную примыкал густой лес, а спереди раскинулся дикий луг. Загоны, судя по снимку, были пустые, ни коров, ни лошадей. Хлев, три небольших сарая и курятник… Возможно, погреб в правом углу участка, но это было трудно понять. В любом случае, места, чтобы спрятать кого-то или что-то, хватало. До ближайших соседей – почти пять километров. До владений Рогера Ренлунда никому дела не было, и это было большим плюсом, если щербатому есть что скрывать.

Лелле не хотел зацикливаться на подобных мыслях, но они были его единственным утешением. Он ведь отказывался верить в смерть Лины и с самого начала заявил Анетт, что кто-то держит их девочку у себя. Кто-то в этом мире знал, где она находится, и он собирался найти ее, пусть даже ценой собственной жизни. В первое лето он стучался к каждому подозрительному мужику и просил разрешения заглянуть в подвал и на чердак. Его встречали и проклятиями, и горячим кофе – по-разному, и, убедившись, что Лины нет, он чувствовал еще большее опустошение. Со временем он пришел к мысли, что Норрланд – умирающая земля. Здесь царило одиночество. Оно было разлито повсюду и распространялось, подобно эпидемии. И он все больше осознавал, что одиночество поглощает его самого.

* * *

– Тебе известна деревня под названием Хедберг?

– Да, конечно.

– Там есть некий Рогер Ренлунд, ты знаешь его?

Киппен прищурился и, выпятив губы, уставился на полку с сигаретами, словно там был написан ответ:

– Нет. Это имя ничего мне не говорит, а что?

– Я решил заявиться к нему без предупреждения.

– Хочешь попытать счастья?

Лелле кивнул и разорвал упаковку сигарет:

– Если я не вернусь, ты знаешь, что тебе делать.

Киппен передернул плечами, дряблая кожа на шее качнулась, но он ничего не сказал, только тихо присвистнул.

В магазин вошли несколько молодых парней, и Лелле, сунув сигарету в рот, направился к двери.

Он припарковался на заросшей травой поворотной площадке, которую нашел через спутник, а дальше собирался идти вдоль ручья, чье русло вело к заднему двору Рогера Ренлунда. Шагнул в густые заросли кустов и молодых деревьев, доходивших ему до подмышек, и вверх взмыли целые тучи насекомых. Он заправил брюки в сапоги и натянул на голову капюшон, чтобы защититься от комаров, а еще немного спустя сломал ветку и принялся энергично обмахиваться. Жужжание над ним уменьшилось, и стало чуточку легче. Почва была сырой и топкой, свет ночного солнца едва проникал между деревьями. Комары возобновили атаку, норовя укусить в лицо. Пистолет покоился за поясом, и Лелле ощущал запах собственного страха, пропитавший кожу. Пожалуй, именно этот запах и привлекал чертов гнус.

Лелле не знал, чего он собственно боялся: то, что его обнаружит щербатый мужик, или то, что в его усадьбе он может найти следы Лины? Или не найти – это тоже вариант. О своей безопасности он думал меньше всего. Что с ним будет, не играло никакой роли. Он с самого начала решил искать свою дочь любыми средствами, законными или нет, со всеми вытекающими последствиями. Но если покопаться… его пугало то, что сам он находился едва ли не на грани безумия, считая каждого одинокого мужчину потенциальным похитителем. Вряд ли его выводы так уж безупречны, но какие есть. У него был другой путь – глотать диазепам и зопиклон, проводить вечера, терзая социальные сети. Так, как это делает Анетт. Она не нарушает никаких законов, не бегает с пистолетом по чужим владениям среди ночи. Не ездит по мертвым деревням и не ищет дочь среди развалин. Этим занимается он, и не прекратит заниматься, пока не найдет Лину.

К тому времени, когда Лелле добрался до края леса, футболка под рубашкой успела прилипнуть к телу, и жужжания комаров он больше не слышал по той причине, что от нервного напряжения у него шумело в ушах. Поляна поросла высокой травой, и можно было не прятаться, но Лелле присел на корточки среди цветов и поднял взор на двухэтажный хозяйский дом. В темных окнах отражалось ночное небо, никаких признаков жизни, даже собака не залаяла. Пригибаясь, он подошел ближе и увидел знакомый «вольво» у стены дома. Неподалеку под брезентом стоял то ли мотороллер, то ли мотоцикл. Миновав ржавую тачку, наполненную черной землей, он свернул к картофельному полю, где уже начала прорастать ботва.

В качестве первого объекта исследования Лелле выбрал дровяной сарай, находившийся ближе всего. Он еще раз прислушался, потом осмелился выпрямиться и направиться в его сторону. Однако очень скоро ему пришло распластаться на мокрой земле. Тишину нарушил скрип петель, за которым последовал сухой кашель. Лелле пытался лежать неподвижно, но легким не нравилась сырость. Одежда промокла насквозь, и его затрясло. Он внезапно вспомнил, как в детстве провалился под лед. Цеплялся за край льдины окровавленными пальцами, а мгновенно протрезвевший отец бросил ему веревку и закричал: «Держись за нее, сынок!»

Сквозь траву Лелле увидел силуэт на крыльце дома. Ренлунд… Он был в зеленых трусах, живот свешивался через резинку. Хозяин усадьбы сунул пальцы в рот и свистнул; от опушки леса к нему побежала серая собака. Лелле вжался в землю и зажмурился, но собака его почему-то не учуяла. Ренлунд что-то сказал псу, они вмести вошли в дом, и дверь за ними закрылась. Лелле еще долго лежал, не меняя положения тела, потом пополз к дровяному сараю, поглядывая на окна хозяйского дома. Последние метры он пробежал рысцой.

Дверь в сарай была приоткрытой, и он быстро прошмыгнул внутрь. Прищурившись, огляделся в темноте и почувствовал запах сухого дерева. Дрова лежали штабелями метровой высоты вдоль стены, и их с лихвой хватило бы на три зимы. Ренлунд, пожалуй, был мразью, как сказал Хассан, но он точно не лентяй.

Лелле направился к следующему сараю, там воняло гнилым сеном. Включив карманный фонарик, он увидел кучи сена в пустых стойлах и с помощью грабель проверил, не спрятано ли что-нибудь под ним. Судя по паутине и птичьему дерьму на перегородках, живности у хозяина не было.

У собачьей конуры валялись миски для еды, наполненные водой и землей. Собака явно тут не жила. Недалеко находился охотничий сарай с покосившимися стенами. На двери висели тушки двух зайцев, словно поджидавшие, когда с них сдерут шкуру. Заглянув внутрь через маленькое оконце, Лелле увидел, что там полно всякого инструмента. У торцовой стены громоздился стол для разделки туш.

Лелле снова оглянулся на хозяйский дом. Дом выглядел слишком большим для одного человека. Вот бы туда зайти… там наверняка хватает неиспользуемых комнат.

Особо не раздумывая, на автомате, он отправился к дому, но не успел преодолеть и половины расстояния, как в тишине громом прозвучал выстрел. Лелле согнулся и побежал. Через плечо он увидел Ренлунда, тот стоял на крыльце в своих «семейных» трусах, но теперь с ружьем под мышкой. Мужчина что-то крикнул, но Лелле не расслышал, потом прогремел еще один выстрел, и на этот раз пуля пролетела совсем рядом. Лелле бросился на землю и быстро пополз на четвереньках. Про собаку он забыл – и чуть дуба не дал, когда она залаяла у него за спиной. Псина прижала его к земле лапами и зарычала. Тяжелые шаги… Хриплый голос приказал собаке замолчать, и Лелле попытался подняться, однако Ренлунд поставил ему ногу между лопаток и надавил.

* * *

Мея сидела на террасе и таращилась на лес. Над верхушками деревьев раскинулось светлое ночное небо, отчего лес казался еще более мрачным. Тишину нарушал только храп Торбьёрна, прорывавшийся из спальни. Можно было бы пойти к себе, но она ждала Карла-Юхана. Он приходил только ночью, если такое вообще случалось. Мея ловила каждый звук, надеясь услышать машину или тихий голос, не сводила глаз с лесной опушки. Она вспомнила о сигаретах и подумала, что одна сигаретка не принесет особого вреда. Но ей не хотелось вонять табаком, если он все-таки появится между елями.

В конце концов она утомилась сидеть и решила пройтись. Воздух был сырой и холодный, но она не собиралась углубляться в лес. Собака последовала за ней, но, как всегда, быстро свернула в сторону. Мея позвала ее, но ей не нравилось слышать собственный голос. Ветер гулял среди деревьев, колючие ветки, казалось, пытались схватить ее. Мея вернулась и, чтобы не идти в дом, направилась к сараю.

Дверь оказалась тяжелой и поддалась неохотно, но она все-таки открыла ее. Шагнув внутрь, осмотрелась. Как это ни странно, но в сарай она зашла в первый раз. Потолок был низким, под темным брезентом дремали велосипеды, одна из стен была сплошь увешана инструментами. Торбьёрн, похоже, питал особую страсть к топорам, их там было не меньше дюжины, и почти все лезвия закрывали кожаные чехлы. Мея провела по рукояткам кончиками пальцев, подумала, как это – замахнуться таким топором? – но не решилась попробовать. Потом попросит Торбьёрна показать.

Велосипеды оказались старые, без скоростей, на одном вместо багажника прикручен ящик.

За перегородкой была комната, на стенах которой висели звериные шкуры, а с потолка свешивался большой железный крюк. Посередине стоял деревянный стол, и, подойдя к нему ближе, Мея увидела, что вся его поверхность в засохших пятнах крови. Она поняла, что здесь Торбьёрн разделывает животных, от мяса которых ломились холодильники. Когда это дошло до нее, она резко попятилась назад.

Снаружи залаяла собака, и Мея уже собралась покинуть сарай, когда заметила еще одну дверь. Она подошла, взялась за ручку, и дверь с громким скрипом открылась.

Крохотное помещение с грязным окном, на полках, прибитых вдоль стен, длинными рядами теснились искусно вырезанные деревянные фигурки, от безобидных кроликов и белок до ковбоев и грудастых женщин. Пол толстым слоем покрывала деревянная стружка, в углу стояли ящики из-под бутылок, полные макулатуры.

Не такая уж это и макулатура… Глянцевые страницы изобиловали снимками обнаженных женщин в непристойных позах. Мея подумала о Торбьёрне, представила, как он сидит здесь, в сарае, вырезает поделки и листает порнушку. Картинка была скорее грустной, чем смешной. Покопавшись в ящиках сама не зная зачем, она натолкнулась на стопку явно любительских пляжных фотографий. Молодые женщины в цветастых бикини… Похоже, они даже не догадывались, что их фотографируют.

Мея прищурилась, пытаясь различить лица, и вдруг почувствовала, что ее сейчас стошнит. Собака снова залаяла, и она торопливо сунула снимки назад в ящик. Жадно хватая ртом воздух, выскочила из тесной каморки, пробежала мимо разделочного стола и топоров на стене, выбежала на улицу и с шумом захлопнула тяжелую дверь за собой.

Собака сидела на террасе и ждала ее. Мея посадила собаку на цепь, быстро поднялась в треугольную комнату и, забаррикадировав дверь, рухнула на кровать.

Ночь почти закончилась, и Карл-Юхан уже вряд ли придет. Ничего не изменилось. Она по-прежнему была одна, и ей не на кого было положиться.

* * *

Рогер Ренлунд варил кофе на дровяной печке. Лелле сидел в стороне на стуле и теребил коричневую полосатую клеенку, которую постелили, наверное, еще на заре шестидесятых. Серая собака растянулась на полу и сонными глазами наблюдала за ним. Ренлунд выплюнул жевательный табак в раковину и налил кофе в зеленые пластмассовые кружки. Напиток был крепким и черным, над кружками поднимался пар, хорошо заметный в лучах света.

– Извиняюсь за предупредительные выстрелы, – сказал он, – но я не целился в тебя. У меня постоянно воруют бензин в последние годы, и я решил приструнить воришек.

У Лелле все еще дрожали руки, когда он поднял чашку.

– Ничего страшного, – ответил он. – Мне тоже не следовало болтаться по твоей усадьбе среди ночи.

– То есть нам не за чем звонить в полицию?

– Нет, черт побери.

Они какое-то время молча пили кофе, и Лелле огляделся. Усадьба явно была очень старой, с мебелью, переходившей от поколения к поколению. Кухонный диванчик отличался изящной спинкой и когда-то кокетливыми желтыми подушками. Стены, обклеенные полосатыми обоями, украшали охотничьи ножи. На столе стоял букетик высушенных кошачьих лапок.

Ренлунд мял между пальцами щепотку жевательного табака и не сводил глаз с Лелле.

– Я узнал тебя, – сказал он. – Это же с тобой я встретился на днях ночью. Ты ведь одолжил мне телефон, чтобы я смог позвонить моей старухе!

– Все правильно.

Ренлунд нахмурил брови и опустил взгляд на фотографию Лины, лежавшую между ними на клеенке:

– Значит, это твоя дочь?

– У тебя есть футболка с ее фотографией. В машине.

– Ну да. Нас задело за живое ее исчезновение, меня и мою старуху. Мы несколько раз принимали участие в ее поисках в лесу за все эти годы.

Лелле посмотрел на него.

– А где твоя старуха? – поинтересовался он.

– У нее свой дом в Бактсъяуре, мы не живем вместе.

– Почему?

– Потому что я не хочу продавать родительский дом, а она свой.

– Ага, да, – кивнул Лелле. – И она трудится в доме престарелых?

Ренлунд удивленно уставился на него:

– Откуда ты знаешь?

– Ты ведь звонил туда, когда мы познакомились.

– Она предпочитает работать по ночам, – сказал он. – Поскольку ночью старики умирают. А ей не хочется, чтобы они уходили в одиночестве.

Лелле задумался, и на кухне снова воцарилась тишина, нарушаемая только шумными глотками кофе со стороны хозяина. Собака перевернулась на спину, выставив на обозрение свой белый живот.

– Я все еще не понимаю, что твоя дочь могла делать здесь, в моей усадьбе, – сказал Ренлунд.

Лелле с шумом наполнил легкие воздухом.

– Не знаю. Я знаю только то, что она исчезла три года назад и что моя работа – искать ее. – Он помолчал, прежде чем продолжить. – Я услышал о твоем прошлом, и… Но вообще, честно сказать, каждый мужик для меня – потенциальный похититель. Пока мне не удастся выяснить, что случилось с моей Линой, я буду косо смотреть даже на нашего короля. Поэтому тебе не следует обижаться.

Ренлунд наморщил лоб и какое-то время размышлял над его словами.

– Конечно, я понимаю тебя, – кивнул он наконец. – Будь у меня собственные дети, я бы действовал так же. А если говорить о моих «подвигах» в молодости, так я глубоко сожалею о том, что натворил тогда. Но я могу поклясться тебе, что не имею никакого отношения к исчезновению твоей дочери.

День уже полностью вступил в свои права, когда Лелле потопал в направлении своего автомобиля. Он чувствовал взгляд Ренлунда у себя на затылке и, перед тем как войти в лес, повернулся и поднял руку. Мужчина помахал ему в ответ. Он стоял на крыльце и улыбался. Ружье – у стены, собака сидела рядом с хозяином.

Едва оказавшись вне поля зрения Ренлунда, Лелле побежал.

* * *

– Ты выглядишь просто ужасно! – Анетт сморщила нос. – Ну и воняет же от тебя!

– Спасибо за комплимент.

Она смотрела на него мокрыми от слез глазами. Лелле обнаружил новые морщины на ее лице, которых не помнил. Анетт и сама выглядела не лучшим образом. Но он ничего не сказал. У него не было времени привести себя в порядок. После ночи в Хедберге все тело болело, как будто его долго били.

Анетт достала салфетку из кармана и промокнула уголки глаз.

– Три года, – сказала она. – Три года без нашей девочки.

Лелле сумел только кивнуть, он знал, что волнение не даст ему говорить. Как и хотела Анетт, он протянул руку Томасу, державшемуся немного в стороне. Вокруг них собралась целая куча народа, однако Лелле видел только контуры, некую серую массу. Чувствовал взгляды на себе, но не различал лиц. Не мог.

Анетт и Томас зажгли факелы и раздали присутствующим. В свете факелов толпа ожила, из скопища тел превратилась в собрание людей, объединенных общей бедой. Лелле немного успокоился, почувствовал, что ему стало легче дышать. Поднявшись на мост, ведущий к старой школе, Анетт произнесла небольшую речь в своей обычной эмоциональной манере. Лелле толком ничего не понял, но ему еще чуточку полегчало от ее голоса.

Потом выступили другие. Участковый инспектор Оке Стоол коротко рассказал о расследовании и заявил, что поиски не прекратятся никогда. Одна из подруг Лины прочитала стихотворение. Другая спела. Лелле стоял, опустив взгляд в землю, и желал только, чтобы все закончилось максимально быстро – как только все закончится, он снова сядет в машину и поедет по Серебряной дороге искать дочь.

– Лелле?

Голос Анетт оторвал его от этих мыслей.

– У тебя нет желания сказать несколько слов?

Все взгляды обратились на него, и он почувствовал, как лицо залил румянец. Факел потрескивал в его руке, но он все равно слышал всхлипывания вокруг. Откашлялся, облизнул губы.

– Я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы пришли сюда… Три года без Лины стали худшими в моей жизни. Легче нам не становится. Пришло время вернуть Лину домой. Мне нужна моя дочь.

У него перехватило дыхание, и он опустил голову. Больше сказать нечего. Кто-то похлопал его по спине, словно лошадь по холке. Лелле скосился на обувь, и понял, что это Стоол, бестолковый старый лис.

С зажженными факелами они начали вереницей двигаться к автобусной остановке, где Лину видели в последний раз. Компанию им составил репортер местной газеты, усердно снимавший все мероприятие. Лелле шел, опустив голову и подняв воротник. Воздух был сырой и наполнен ароматом сирени. Далеко впереди шли, обнявшись, Томас и Анетт. Остальные снова стали для него безликими силуэтами.

Когда впереди показалась стеклянная остановка, он почувствовал, как сердце учащенно забилось. Голова пошла кругом, он попытался взять себя в руки и в первую очередь успокоить дыхание. В душу снова закралась надежда, что Лина будет стоять там и ждать их.

Участники шествия его раздражали. Он не мог объяснить причину, но это было так. Друзья Лины и их родители, просто знакомые, учителя, соседи и соседи соседей… Кто-то из них мог видеть ее или же знать что-то. А может, и иметь отношение к ее исчезновению. Весь Глиммерстреск казался ему подозрительным. Он знал, что будет подозревать каждого, пока не вернет Лину.

Когда они дошли до автобусной остановки, раздражение уже кипело в груди, и ему стоило больших усилий заставить руку, державшую факел, не дрожать. Воображение рисовало, как он расправляется со всей этой толпой. Казалось, он даже слышал их крики… Прогоняя наваждение, Лелле опустил взгляд на мокрый асфальт и принялся считать трещины в нем. Где-то впереди снова зазвучал голос Анетт. Его удивило, насколько спокойным он был.

Осмелившись поднять глаза, он увидел, что она раздает футболки, точно такие же, какую он видел в машине Ренлунда. Фотография Лины и подпись под ней: «Ты видел меня? Позвони 112». Скоро Лина улыбалась ему со всех сторон. Десятки лиц дочери окружили Лелле, отражались в исцарапанных стеклах автобусной остановки. Это невыносимо… Он опустил глаза. Вокруг теснились туфли на низких каблуках, ботинки, сапоги, кроссовки… Мелькнула глупая мысль: в чем была бы Лина, находись она здесь?