Текст книги "Тринадцать"

Глава 12

Гарри ушел от меня злой как черт. Он просто терпеть не может, когда адвокаты пытаются надурить систему. Как следует обдумав ситуацию, Гарри пришел к заключению, что Руди Карп собирается поставить под сомнение его беспристрастность как судьи. Вообще-то нет никаких проблем в том, что адвокаты и судьи дружат между собой. Судьи не отказываются от своих приятелей-адвокатов, едва только тех назначают в качестве защитников по тому же делу. Адвокаты и судьи поддерживают дружеские отношения за пределами зала суда, равно как и некоторые прокурорские – с адвокатами защиты. Но, назначенные на одно и то же слушание, играют по правилам. Так уж принято. Если они оказываются по разные стороны баррикад, эти отношения на время рассмотрения дела как бы приостанавливаются. Являясь членом команды защиты Бобби Соломона, я не имел права выпивать или даже просто по-приятельски общаться с Гарри. И это было то, что задело его больше всего.

Вынув из чемоданчика лэптоп, я включил его и позвонил Руди Карпу.

– Эдди, ну не мог же ты уже прочесть все дело от корки до корки? – удивился Руди.

– Я еще даже не открывал его. Просто сижу тут выпиваю со своим давним приятелем Гарри Фордом…

Тишина.

Я ждал, пока Руди что-нибудь скажет. И единственное, что слышал, это его дыхание в трубке. Некая часть меня хотела, чтобы он просто во всем признался. Другая же часть – чтобы он молчал и немного подергался, как уж на сковородке.

– Руди, мне, наверное, стоит уволиться.

– Нет, нет, нет, нет! Не уходи. Послушай, я просто должен был как-то подключить тебя к этому делу. И ты отличный адвокат, Эдди. Мы бы не взяли тебя с прицелом на это слушание, если б не считали, что ты реально хорош.

– Как я теперь могу верить всему, что вы говорите?

– Послушай: то, что я тебе сказал – чистая правда. Нам нужен кто-то, кто задаст жару копам. Ты можешь отлично управиться с этой стороной дела. Ты уже не раз это успешно проделывал. А если вдруг промахнешься и врежешься в стену, мы тебя по-любому уволим, чтобы сохранить лицо перед присяжными. Если вы с судьей дружки не разлей вода… что ж, тогда, наверное, он будет не столь склонен чморить нас за то, что ты способен устроить. Это не слишком-то хорошо отразилось бы на его приятеле Эдди Флинне, так ведь?

Умно… В этом городе полным-полно хороших адвокатов. И достаточно много людей с большим опытом поджаривания копов на раскаленной сковородке. А вот дружков Гарри Форда – раз-два и обчелся.

– Если вы думаете, что из-за меня Гарри отнесется к вашему клиенту более снисходительно, то ошибаетесь.

– Не переживай, я не ставлю под сомнение моральные устои судьи. И не рассчитываю на его предвзятость в нашу пользу. Считай, что я этого не говорил, но эта стратегия довольно рискованна. Просто если присяжные на нее не купятся, судья Форд не допустит, чтобы это плохо сказалось на нашем клиенте или на тебе. Это все, что я хочу сказать. Это не делает его предвзятым, это делает его справедливым.

Настал уже мой черед прикусить язык. Я только что хотел сказать Руди, что отказываюсь от дела. Что сейчас отправлю лэптоп обратно вместе с Холтеном. На экране по-прежнему маячило окошко для ввода пароля. Размышляя, что бы сказать, я набрал «НеВиновен1», и заставка изменилась. Передо мной возникла уже знакомая мне физиономия Бобби Соломона. Они с Ариэллой в рождественских свитерах стояли в своем особняке перед наряженной елкой. Фото изображало двух молодых людей, явно любящих друг друга. Они держались за руки и смотрели друг на друга. В их взглядах было обещание. Обещание, данное друг другу. Если я уйду, то подведу Бобби. По причинам, не имеющим к нему абсолютно никакого отношения.

– Мне не нравится, когда меня используют. Если вы хотите, чтобы я занимался этим делом, то теперь это обойдется вам подороже.

– Я понимаю, как это может тебя разозлить, но бюджет у нас все-таки ограниченный. Хотя, пожалуй, все-таки можно малость увеличить сумму – дабы, так сказать, слегка подсластить пилюлю. Чтоб не было потом никаких обид. Как насчет дополнительных двадцати пяти процентов?

– А как насчет партнерства в «Адвокатском бюро Карпа»? Должности младшего партнера, к примеру. Со всем причитающимся. И правом самому выбирать дела. Мне не нужна еще одна охапка денег, чтобы прожить еще шесть месяцев. Все, что мне требуется, так это постоянная работа, при которой не придется всякий раз совать голову в пекло.

– Серьезные запросы, – заметил Руди.

– Так и дело-то серьезное, – сказал я.

Карп сделал паузу. Я слышал, как он что-то бормочет, обдумывая мое предложение.

– А как насчет двухлетнего контракта в качестве старшего помощника? Два годика поработаешь по нашим ставкам, как и любой другой старший помощник, а потом мы сделаем тебя младшим партнером. Это лучшее, что я могу тебе предложить, Эдди, – сказал наконец Руди.

– Работаю по своим обычным ставкам, и по рукам, – сказал я. Гонорары мне тоже не помешали бы, но больше была нужна постоянная работа. Кристина хотела, чтобы я занимался чем-нибудь спокойным и стабильным, что не грозило бы какими-то заморочками ни мне, ни моей семье. Это могло быть важно для восстановления наших отношений, а также с расчетом на будущее.

– Считай, что договорились, – отозвался он.

– Отлично, а теперь: что еще вы не рассказали мне об этом деле?

– Ничего. Клянусь. Просто прочти дело. И опять-таки, прости за эту маленькую хитрость с судьей. Хотя не то чтобы я мог долго держать это в секрете… Ты все равно обо всем догадался бы, едва только войдя в зал суда. Послушай, я и вправду думаю, что Бобби невиновен. Я знаю это. Просто нутром чую. Знаешь, как редко это со мной случается? Я готов на все, только чтоб вытащить этого парня. Прочти материалы по делу – и сам все поймешь. Звякни мне с утречка. В девять у меня отбор присяжных.

Он дал отбой.

Интересно, подумалось мне, как далеко Руди готов зайти, чтобы спасти своего клиента…

Мои пальцы скользнули по сенсорной панели, вызвав на экран список папок. Ни интернет-браузера, ни каких-то других приложений – на этом лэптопе не обнаружилось ничего, кроме этих папок с файлами внутри. Всего их оказалось пять. «Свидетельские показания и результаты предварительного следствия». «Фотоматериалы». «Отчеты криминалистической и судебно-медицинской экспертиз». «Заявления защиты». «Эксперты защиты».

Подобрав со стола карандаш, я покрутил его в пальцах. Почему-то это всегда помогало мне думать. А еще сохранять ловкость рук. До того, как стать адвокатом, в определенных кругах я был больше известен как мошенник и разводила. Какие только делишки прокручивал… Некоторые из них требовали умения незаметно стырить бумажник, связку ключей или сотовый телефон. Отец всегда говорил мне, что нельзя позволять пальцам застаиваться – а значит, для поддержания рефлексов и скорости рук требовалось регулярно практиковаться. Поэтому, если я о чем-то размышлял, то всегда брал ручку или покерную фишку и вертел их между пальцами.

Первые три папки представляли дело со стороны обвинения. В тех, что назывались «Заявления защиты» и «Эксперты защиты», были собраны материалы, подготовленные фирмой Карпа. Большинство адвокатов сразу перешли бы к материалам обвинения – открыли бы экспертные отчеты и свидетельские показания и прочли их до последнего слова. Ведь каждый такой документ – это целая история. То, что нашлось сказать у того или иного человека. Все вместе они складывались в общее повествование. В историю, которую сторона обвинения собиралась скормить присяжным.

Самое худшее в любых повествованиях – это то, что частенько они весьма ненадежны.

Мой подход был немного другим. Настоящая, реальная история была на фотографиях. Фотографии с места преступления не врут. Это вам не свидетели. Они не могут ошибиться, не могут скрыть правду. И это заставило меня представить себе дело со стороны обвинения. Как я построил бы дело против Бобби Соломона на месте обвинителя? В процессе по делу об убийстве недостаточно знать, какой будет ваша защита, – вам нужно знать, какие шаги предпримет сторона обвинения, и действовать на опережение.

Фото загрузились на экран в виде галереи. Только вот первый квадратик в ней не был фотографией. Это было видео. Я нажал на значок воспроизведения.

Экран почернел, и на секунду мне показалось, что это какая-то ошибка загрузки. Но потом я понял, что это запись с камеры наблюдения, установленной перед чьей-то входной дверью. Разглядел улицу внизу. Мужчина в худи с поднятым капюшоном и черных джинсах поднялся к этой двери по ступенькам крыльца. Опустив голову. Его взгляд был явно прикован к экрану «Айпода», который он держал перед собой и от которого к наушникам поднимался белый провод. Мужчина пролистал какой-то список на экране. Постоял возле двери, а когда она открылась, слегка приподнял голову. Этого оказалось достаточно, чтобы я смог разглядеть бледное худое лицо и половинки густо-черных солнцезащитных очков, выглядывающих из-под капюшона. Потом мужчина исчез из поля зрения, предположительно войдя внутрь.

Отметка времени внизу экрана показывала 21:02.

Согласно этому видео, Бобби Соломон вернулся домой в самом начале десятого.

Закрыв окно с записью, я вернулся к фотографиям. И по первым же снимкам понял, что место убийства посетил и кто-то из офиса окружного прокурора. Который начал съемку со входной двери в различных ракурсах. Умно.

Дверь была самая обыкновенная – толстая, обшитая деревянными панелями, недавно выкрашенная в темно-зеленый цвет. Фотографии были сделаны прямо в ту ночь, и вспышка отразилась в относительно свежей краске. Примерно посередине двери по высоте торчала массивная медная ручка. Крупный план замка показал, что тот находился в первозданном состоянии. Никаких сколов краски вокруг скважины. Собственно замок не поврежден. Дверь вообще никак не пострадала.

Учитывая, что в комнате наверху лежали два жестоко убитых человека, фотографирование самой обычной входной двери явно не входило в число приоритетных дел детективов нью-йоркской полиции. Им надо было ловить убийцу. Каждая минута, которую они проводят на месте преступления, должна быть потрачена именно на это. В офисе окружного прокурора придерживаются несколько иного подхода. Там хотят приложить все усилия к тому, чтобы убийца, когда он будет пойман, гарантированно был осужден. Частью этого процесса является предвосхищение потенциальной линии защиты – что, мол, Ариэллу Блум и Карла Тозера убил некий залетный злоумышленник, – и пресечение ее в самом корне. Видите – ни входная дверь, ни замок не повреждены?

Я открыл следующий набор фотографий – самое начало истории, которые они должны были поведать. Серию снимков коридора, гостиных, кухни, ванных комнат на верхнем этаже, гостевых спален – в общем, каждого помещения в доме, за исключением того, в котором лежали два трупа.

Декор, похоже, повсюду был более-менее одинаковый. Современный. Минималистичный. В основном в различных оттенках белого, серого или бежевого. И лишь кое-где – неожиданные всплески цвета. Фиолетовая подушка на темно-сером диване. Красное абстрактное полотно на стене кухни, импрессионистский морской пейзаж в приглушенных синих тонах в гостиной над белым камином… Все выглядело безупречно чистым и опрятным. Эдакий стерильно-идеальный дом из глянцевого каталога. Ничем после покупки не отмеченный. Даже не скажешь, что тут вообще кто-то жил. Хотя, возможно, его владельцы не так уж часто в нем и бывали, учитывая их профессию.

Десять минут просмотра фотографий прояснили еще несколько вопросов. Имелась еще и задняя дверь. Она была заперта, ключ все еще торчал в замке изнутри. Снаружи ее прикрывала декоративная металлическая решетка, запертая на висячий замок. Здесь тоже никаких признаков взлома.

Ковры были почти белые, напоминающие тонкий слой снега на полу. Мягкие. Пушистые. Место, в котором ты снимаешь уличную обувь, едва только зайдя в прихожую. Весь дом был в этих коврах. Даже единственную каплю крови было бы легко заметить. Но крови нигде не было.

Единственной фотографией, которая заметно выделялась среди прочих, был снимок лестничной площадки второго этажа. Небольшой старинный столик перевернут, на полу валяются осколки разбитой вазы. Прямо за ним – огромное окно в окружении замысловатой лепнины. Люди дорого платят за оригинальные декоративные элементы в подобных домах.

Следующая фотография оказалась первой из более чем двух десятков, на которых было запечатлено место убийства. Насильственная смерть всегда рассказывает свою собственную историю. Написанную на жертвах. В их ранах. На их коже. А иногда и в их глазах.

Я никогда еще не видел ничего подобного.

Фотограф-криминалист нью-йоркской полиции сделал первый снимок, стоя в ногах кровати. Ариэлла лежала лицом вверх на ее левой стороне – ближе к окну, выходящему на улицу. Карл лежал рядом с ней, справа. Сбоку от него валялось скомканное в кучу одеяло. На Ариэлле были трусики, но больше ничего. Руки вытянуты по бокам, ноги сведены вместе. Рот открыт. Глаза тоже. Торс ее был ярко-красным. В пупке застыла небольшая лужица крови. Я различил темные пятна, разбросанные по всей ее груди, – колотые раны. Простыня под ней тоже была красной. Брызги крови – только на шее. Никаких кровавых пятен ни на лице, ни на ногах.

Карл лежал на правом боку, совершенно голый, лицом к Ариэлле. Ноги согнуты в коленях, позвоночник выгнут дугой. С этого ракурса его тело напоминало своей формой лебедя. Насколько я мог судить, на нем не имелось ни единой отметины. Никаких ножевых ранений. Никаких синяков. Вид у него был умиротворенный – как будто он просто свернулся калачиком рядом с ней, да так и умер. И лишь увидев его фотографию со спины, я понял причину смерти. Затылок у него был насквозь проломлен. Крови натекло немного – лишь небольшое темно-красное пятнышко под головой, хотя, судя по форме раны, его наверняка убили с одного удара. Вероятно, это и объясняло положение тела: ноги подтянуты к животу, почти в позе эмбриона, а голова после сильного удара в затылок уткнулась подбородком в грудь.

Адвокаты по уголовным делам, как и копы, со временем привыкают к таким картинам, иллюстрирующим ужасающую конечность человеческой жизни, привыкают к жутким следам насилия, которые люди оставляют на телах друг у друга. Такова уж человеческая природа. Если вы достаточно часто чем-то занимаетесь, это перестает нести в себе прежний смысл, прекращает оказывать то же воздействие, что и в первый раз.

Хотя я так и не привык к зрелищу насильственной смерти. И молился, чтобы этого никогда со мной не случилось, поскольку эта часть меня умерла бы и никогда не воскресла. Мне это было просто нужно. Я приветствовал эту боль. Мужчина и женщина были силой вырваны из этого мира – у них отняли все, что было у них в жизни, и все, чем они когда-либо могли стать. Всего два слова все крутились и крутились у меня в голове. За что? За что? За что?

Они ничем этого не заслуживали.

Щелк!

Опустив взгляд на свою руку, я обнаружил, что перестал вертеть карандаш. Я сжимал его так крепко, что сломал пополам, сам того не сознавая. Что бы ни подразумевала моя работа, я был в долгу перед Ариэллой и Карлом. Тот, кто навлек на них весь этот ад, обязательно должен быть наказан. Если этим человеком был Бобби, то с ним следовало поступить по всей строгости закона. Хотя почему-то при виде жертв я еще больше засомневался в том, что Бобби на такое способен.

Но тут кое-что вспомнил. В глубине души все мы на такое способны…

Судя по тому, что я видел, причины смерти не совсем соответствовали тем, о которых сообщалось в СМИ. Газеты и телевидение уверяли, будто обе жертвы были изрублены на куски в результате неистового нападения – скорее всего, на почве бешеной ревности. Это оказалось вовсе не тем, что я видел на фотографиях. А на Карле вообще не было никаких ножевых ранений. Прокручивая следующий набор фотографий, я наткнулся на снимок крупным планом – бейсбольной биты на полу спальни. Толстый конец ее выглядел так, как будто именно ею и проломили череп Карлу.

Прокручивая все это в уме, я понял: все, что я видел, не особо стыковалось между собой. У убийцы был доступ в дом. Он как-то пробрался внутрь или попросту вошел, открыв дверь ключом, поднялся в спальню и обнаружил лежащих в постели Ариэллу и Карла. Первой жертвой, скорее всего, стал Карл – имело смысл первым делом устранить наибольшую угрозу. Удар деревянной битой по голове с достаточной силой, чтобы проломить череп, должен был наделать шуму. Много шуму. И никак нельзя было как-то приглушить этот звук, не уменьшив ущерб от удара. И все же на руках у Ариэллы не имелось защитных ран. Ни порезов, ни синяков. Похоже, первая или вторая проникающая ножевая рана оказалась для нее смертельной. Или, по крайней мере, достаточно серьезной, чтобы полностью обездвижить ее.

Что-то в этой картине не складывалось.

Под конец мне осталось проглядеть лишь еще два набора снимков. На первом был в разных ракурсах заснят Бобби Соломон, одетый в темно-бордовое худи, белую футболку и черные спортивные брюки. Рукава худи были в крови. Руки тоже. Больше нигде крови не обнаружилось.

А вот последняя серия фотографий заставила меня напрячься. Их сделали уже в морге. Карл Тозер лежал голый на стальном столе. И тут я впервые углядел тонкий фиолетовый синяк поперек его горла, примерно трех дюймов длиной. Как будто его ударили тонким металлическим прутом или на короткое время что-то обвили вокруг его горла и сильно дернули. Но беспокоило меня не это. Такой синяк явно не мог привести к смерти, и не исключено, что это было просто одно из трупных пятен – кровь, скопившаяся в жировой ткани вокруг шеи, когда сердце перестало биться. Нет, заставил меня сделать стойку следующий набор снимков – приоткрытый рот Карла крупным планом…

У него было что-то под языком.

Фотограф переключился на видео, чтобы запечатлеть этот неожиданный поворот. Я нажал на значок воспроизведения и стал смотреть, как в рот Карла запускают длинный металлический пинцет. Когда его вытащили, в нем было зажато нечто, что я с ходу не опознал. Непонятный предмет аккуратно уложили в хирургическую чашку, и к первому пинцету присоединился второй. Теперь это больше походило на какую-то записку, сложенную пополам, с крошечным конусом посередине – размером примерно с колпачок авторучки. Оба пинцета покопались в записке, разворачивая ее, и камера увеличила изображение.

В газетах об этом не упоминалось. Ни единым словом.

Это оказалась не записка, а банкнота. Однодолларовая купюра, замысловато сложенная во множество раз. На обратной стороне такой купюры изображены две Большие печати Соединенных Штатов, а в каждом углу – единица цифрой, поверх которой буквами напечатано слово «ОДИН». И все это на фоне чего-то вроде паучьей паутины. Эта купюра была сложена так, что каждый уголок выглядел как узор или отметина на четырех крылышках, расходящихся от центрального конуса посередине. Только вот конус этот представлял собой замысловатую складку в средней части купюры, напоминая своей верхней частью торакс какого-то насекомого, а нижней – брюшко. От торакса в обе стороны отходили передние и задние крылышки.

Убийца сложил однодолларовую купюру в виде бабочки и засунул ее Карлу Тозеру в рот.

Глава 13

После неудачной попытки завладеть чемоданчиком Кейн обошел вокруг квартала. К тому времени, как он вернулся к своей машине, дыхание пришло в норму. Руки больше не казались такими тяжелыми, пульс в кончиках пальцев наконец утих. Бросив рюкзак на пассажирское сиденье, Кейн стал ждать.

Прошло целых двадцать минут, прежде чем он увидел, как из квартиры Флинна выходит тот чернокожий мужчина в хорошо сшитом костюме. Кейн проследил, как тот садится в свой автомобиль с откидным верхом и уезжает. Пульс вновь застучал в пальцах, а пистолет во внутреннем кармане куртки словно сам собой прижался к груди. Итак, только охранник и Флинн. Только теперь этот охранник будет настороже. Лишь в последнюю секунду Кейн решил не светить пистолет перед людьми на улице. Слишком уж долго ждал, прежде чем выхватить ствол. Охранник опередил его. Так что взамен пришлось вытащить мобильник и изобразить заблудившегося туриста. «Тоже молодец, что сообразил», – подумал Кейн. Охранник застрелил бы его первым.

При мысли о лэптопе, находящемся в квартире Флинна, Кейн даже скрежетнул зубами. Опять посмотрел на здание. Непонятно, какие камеры наблюдения там внутри и сколько там жильцов. Может, даже на входе дежурит швейцар или консьерж…

Мотор на морозце завелся без особой охоты. Включив передачу, Кейн медленно покатил по Западной Сорок шестой улице.

В другой раз. Когда он будет готов. Кейн пообещал себе, что еще вернется.

А пока у него были и другие дела.

Направился он на восток, к реке. Проехал по Сорок шестой до самой Второй авеню, затем вырулил на ФДР[9]9
  ФДР (англ. FDR Drive) – автострада имени Франклина Делано Рузвельта, одна из главных транспортных артерий Нью-Йорка. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Движение было по-прежнему плотным, и продвигался он довольно медленно. Кейн не был коренным ньюйоркцем. Никаким боком. Но даже при этом на спутниковый навигатор он практически не смотрел. Планировка на Манхэттене простая и четкая, на манер координатной сетки. Если тебя сюда вдруг занесет, просто потрать пять минут на изучение карты – и сразу поймешь, как куда попасть. На карте остров напоминал печатную плату. Требовалась лишь энергия, чтобы та бесперебойно работала. Кейну подумалось, что отнюдь не люди, жители Манхэттена, являлись тем электричеством, что питало этот город – печатную плату. И не машины. Не поезда.

А деньги.

Самая экологически чистая энергия в мире.

Остановившись в пробке, он глянул на свое отражение в зеркале заднего вида. Нос раздулся, как и задумывалось. Пожалуй, даже немного лишку. Да и остальное лицо порядком опухло. Кейн сделал себе мысленную пометку потом приложить к нему лед, чтобы слегка уменьшить отек. А кроме того, не помешало бы дополнительно подкраситься тональным кремом. Сквозь тонкий слой грима стали отчетливо проступать синяки.

Любой другой на его месте сейчас не находил бы себе места от боли. Но только не Кейн. Он был особенным. Как любила повторять ему его мать.

Он не знал своего собственного тела. Как будто оно ему и не принадлежало.

Кейн обнаружил, что не такой, как все остальные, еще когда ему было восемь. Тогда он свалился с яблони в саду. Неудачно. Забрался слишком высоко и рухнул на землю с самых верхних ветвей. И, лежа на траве, не расплакался. Он вообще никогда не плакал. Через секунду опять встал и собирался было вновь взобраться на дерево, когда вдруг понял, что не может ухватиться за ветку левой рукой. Запястье вроде как здорово опухло. Это было необычно, и он пошел на кухню, чтобы спросить у матери, почему его рука так странно выглядит. Когда он вошел в дом, запястье уже утроилось в размерах и выглядело так, будто кто-то засунул ему под кожу мячик для настольного тенниса. И по сей день Кейн помнил, как исказилось лицо его матери при виде его руки. Она вызвала по телефону «скорую», а потом, уже не в силах ждать, примотала ему к запястью два пакета замороженного горошка, усадила Кейна в свою старую машину и отвезла в отделение неотложной помощи. Никогда еще его мать не водила машину так быстро.

Кейн до мелочей помнил эту поездку. По радио играли «Стоунз», лицо его матери блестело от слез. Голос ее от паники стал высоким и возбужденным.

– Все нормально, все нормально… Не паникуй! Сейчас мы приведем тебя в порядок. Очень больно, милый? – повторяла она.

– Нет, – отвечал тогда Кейн.

В больнице рентген подтвердил множественные переломы. Врач объяснил, что потребуется хирургическая манипуляция, прежде чем можно будет наложить гипс. Сказал, что дело срочное и что они сделают все возможное, чтобы облегчить боль от этой процедуры при помощи специального газа. Маленький Джошуа никак не хотел вдыхать странно пахнущий газ, исходящий из трубки, и несколько раз срывал маску.

Во время процедуры он не кричал, не отбивался. Сидел совершенно неподвижно и с молчаливым восхищением прислушивался к приглушенному хрусту своих раздробленных костей, пока док мял в руках его запястье. Медсестра налепила ему на футболку наклейку с надписью «Храбрый пациент». Кейн сказал ей, что ему не нужны никакие обезболивающие лекарства. Что он в полном порядке.

Поначалу медперсонал списал это на шок, но мать Кейна поняла, что дело не только в этом. А скорее, совсем не в этом. И потребовала от врачей как следует осмотреть своего сына. Он и по сей день не знал, откуда она взяла деньги на оплату всех этих осмотров и анализов. Сперва врачи решили, что у него что-то не в порядке с головой. Он даже ни разу не вскрикнул, пока они кололи его в разных местах иголками. Кейн слышал слово «бластома», но не знал, что оно означает. Однако вскоре опухоль в мозгу полностью исключили. Мать это очень обрадовало, но она все равно волновалась, и пришлось сделать еще несколько анализов.

Год спустя Джошуа Кейну диагностировали редкое генетическое заболевание – врожденную анальгезию. Болевые рецепторы в его мозгу вообще никак не функционировали. Маленький Джошуа никогда не чувствовал боли и не должен был ощущать ее и впредь. Кейн частенько вспоминал, как его мать восприняла это известие – одновременно и с радостью, и со страхом. Она радовалась, что ее сыну никогда не доведется испытать физические страдания, но тем не менее боялась. Кейн мог легко представить себе ее в тот момент – как она сидит в кресле в кабинете врача и смотрит на него. В том самом синем платье, которое было на ней, когда он свалился с дерева. И все с тем же огоньком испуга в глазах.

И Кейн наслаждался каждой секундой этого зрелища…

Недовольно рявкнувший позади автомобильный гудок – напоминание, что пора бы и тронуться с места – вернул его мысли к настоящему. Где-то через час Кейн уже был в Бруклине. Вырубил мотор, вышел из машины и отправил сообщение о своем местонахождении своему контакту в полиции.

Если б кто-то в этом районе вдруг вызвал копов, Кейн вовремя узнал бы об этом.

Он не спеша двинулся между рядами одинаковых трехэтажных пригородных домов, населенных в основном представителями среднего класса. Спальни и гостиные располагались в этих типовых строениях на втором этаже, над гаражом. Ржавчину на окружающих участки оградах скрывала свежая краска. Наконец Кейн подошел к дому, принадлежащему некому Уолли Куку.

Фото Уолли появлялось на пробковой доске в фирме Карпа значительно чаще остальных – похоже, он был чуть ли не основным кандидатом в присяжные со стороны защиты. Упертый либерал, регулярно жертвует часть прибыли от своего бизнеса частного детектива Американскому союзу гражданских свобод, по выходным тренирует детскую бейсбольную команду Младшей лиги…

Не стоило полагаться на то, что в ходе окончательного отбора обвинение вдруг исключит Уолли из числа присяжных – было слишком опасно оставлять его в списке. А кроме того, он занимал место, на которое со стороны защиты мог попасть Кейн.

На подъездной дорожке дома Уолли стояли легковой автомобиль и фургон. В окнах второго этажа горел свет. В одном из них появилась женщина лет тридцати с длинными каштановыми волосами, с ребенком на руках. Уолли подошел к ней, поцеловал и скрылся из виду. Вытащив тонкий филейный нож, Кейн направился ко входной двери.