Текст книги "Солдат Кристалла"

3

На поверхности планеты,

Звезда 475 А

Время на задании: 14 планетных дней;

выполнение задания продолжается

Было странно думать в такой момент о долге, потому что он опьянел от радости, выходящей за пределы разумного, – и понимал это. Ощущение было как в тот раз, когда он вернулся в кубрик, отбыв семнадцать суток на губе за драку в одиночку с целым взводом Разведки. Он тогда вошел в абсолютную тишину. Никто с ним не заговорил, никто ничего не сказал. Он был твердо уверен, что его отчислили…

А на его койке лежало знамя его подразделения. Вокруг древка были обернуты зеленые и голубые ленты именно тех оттенков, которые предпочитала Разведка. И когда он взял его в руки, поднял над головой и посмотрел на ребят, они разразились шквалом радостных воплей.

Именно так он чувствовал себя и сейчас, глядя на зеленую жизнь, танцевавшую на ветру: словно десятки друзей стояли вокруг, радостно вопя.

И вот в чем, значит, состоит его долг.

Хотя дерево было живым и в основном зеленым, часть листьев начала желтеть – и первой мыслью Джелы было напоить его.

Конечно, у него не было столько воды, чтобы по-настоящему его спасти, так же как не было пайков, чтобы спастись самому. Но он все равно дал ему воду – остатки недопитого и четверть нового пузыря – столько же, сколько выпил сам.

Долг заставил его задуматься, не ядовито ли дерево. Это было хилое деревце, чуть выше, чем до пояса, с тонкой пушистой корой. Может быть, он сможет пососать его листья.

Среди листьев было нечто – он даже не знал, считать это плодом или орехом. И не ясно было, можно ли его съесть: ведь то, что способно выжить в этой среде, должно быть…

Должно быть – чем? В конце концов, он тоже выжил в этой среде. Пока.

Орех размером с кулак висел у верхушки дерева, сгибая тонкую ветку своим весом, и Джела увидел в нем еще одного солдата, выполняющего свой долг. Все деревья, мимо которых он прошел, двигались вниз по течению реки к морю, и перед каждым стояла цель: идти вперед. И каждое по очереди должно было как можно дальше пронести семя, высоко поднятое на последнем дереве этой планеты.

Именно долг подвиг это маленькое деревце вырастить семя…

И долг говорил Джеле, что это деревце теперь куда важнее, чем он. Оно и его род веками хранили планету, и об этом говорил рапорт, который Джела тщательно записал и наговорил на рекордер для тех, кто придет следом.

И теперь, хотя деревце уже начало местами увядать, оно, как и прибор спутниковой связи, переживет Джелу. Долг требовал помочь дереву выжить, поскольку оно – Жизнь, а он, в сущности, принес клятву: помогать живому выжить.

Наконец он сел, потому что стоять стало трудно, и привалился к валуну так, чтобы можно было слегка прикасаться к деревцу. Он устал, хотя еще даже не наступил полдень. Но у него появилась тень – зеленая тень, – в которой можно было отдохнуть.

Если бы только за ним прилетели. Он моментально схватит дерево и увезет его отсюда, потому что здесь их обоих ничто не удерживает. Он увезет его куда-нибудь, где будет много воды, где будет хороший свет и хорошая пища – и танцующие девушки. Джела был неравнодушен к танцовщицам и пилотам – к людям, которые понимают, как надо двигаться и когда. Они заживут радостно, он и дерево, и там будет место для дюжины других деревьев и… почему бы и нет? – дюжины танцовщиц…

Тут он заснул – или потерял сознание. И ему приснился сон, где были грозы, и наводнения, и деревья, лежащие поперек вздувшихся рек и падающие в глубины снегов. И посадочные модули, которые спускались с неба и не могли снова подняться, и за всем этим было ощущение срочности – и ощущение возможности. Ему приснилась и дюжина танцовщиц – и он вспомнил их имена и свою страсть.

Его разбудил запах еды, ударивший в ноздри, и четкое ощущение принятого решения. Открыв глаза, Джела увидел листья, шумевшие на ветру.

Он знал, что скоро умрет. Но если допить последнюю воду и потом не прятаться в пещере или в норе, а лечь умирать здесь, рядом с деревом, чтобы не оставаться одному, то вполне возможно, что влага и останки его тела еще какое-то время будут питать дерево, и это станет лучшим возможным исполнением еще оставшегося долга. А потом, может быть, всего лишь «может быть», семя даст росток, и у рожденного из него солдата будет шанс, что его найдут и увезут отсюда – продолжать битву.

Еда. Запах плодов. Он доел остатки пайка – когда? Вчера? Год назад? Запах находящегося так близко ореха будил голод…

Он пристыжено встал на ноги и отошел от дерева на несколько шагов.

Нет, нельзя. Другое дело, если бы он нашел орех рядом с деревом, не имеющим шанса вырасти: ведь на этой широте уже не осталось надежды на сезон дождей, не бывает зимы. Но вообще, что сейчас сделал бы этот орех? Подарил бы Джеле лишний час? Или мгновенную смерть?

Он надеялся, что глаза обманывают его, потому что листья вокруг ореха стали желтее, чем когда он впервые увидел дерево. Ему не хотелось, чтобы оно так быстро увядало. Не хотелось до своей смерти увидеть смерть дерева.

Дерево чуть пошевелилось, и листья тихо зашумели на ветру. А потом раздался щелчок, неожиданный и звонкий.

Ужаснувшись, Джела смотрел, как уносятся листья и падает орех на илистую почву.

Сердце заколотилось быстрее. Секунд десять Джела глядел на лежащий орех. Казалось, плод дрожит на ветру, почти нетерпеливо ожидая прикосновения Джелы, его рта, и Джела смотрел и думал, сколько времени такой плод может оставаться свежим, размышляя о том, как бесполезно – как бессмысленно с точки зрения долга – оставить его лежать здесь неиспользованным, не съеденным. Он очень осторожно наклонился к ореху и поднял его, бережно обхватив ладонями. Чувствуя, как дольки кожуры отслаиваются, готовые раскрыться под его рукой, он пытался понять, не слишком ли долго он ждал. Может, он сейчас во власти галлюцинации посреди пустыни и собирается съесть камень, найденный рядом с мертвой и сухой палкой?

Джела понюхал орех и ощутил аромат, обещающий витамины, минеральные соли – и почему-то сочную Прохладу.

Он отсалютовал дереву, потом перебрал в памяти выученные формы выражения почтительности и поклонился ему – низко и медленно.

– Я приношу тебе благодарность, мой друг, за добровольный дар. Если мне удастся уйти отсюда, ты уйдешь со мной, клянусь тебе, и я передам тебя в руки тем, кто будет видеть в тебе родича, как вижу я.

А потом его пальцы потерли кожуру, и орех распался на несколько влажных долек.

Ощутив вкус ореха, он понял, что поступил правильно. Второй кусок напомнил ему о радости быстро текущей воды и весеннем снеге – и обещании танцовщиц.

А потом, снова раздумывая о танцовщицах, оценивая хрупкость внутренних долек ядра, Джела отбросил сдержанность, которая подсказывала ему, что следовало бы попытаться сохранить хотя бы одну дольку, на всякий случай… и слопал весь орех целиком.

Место посредине – то жизненное измерение, которое находится между сном и бодрствованием, – Джела посещал редко. Обычно он попадал туда благодаря наркотикам или алкоголю, и даже добравшись туда, редко задерживался, потому что его оптимизированное тело искало либо сна, либо бодрствования, последнее чаще.

И его сны, как правило, тоже были оптимизированы: прямое решение задач, распознавание закономерностей, пересмотр и улучшение того, что он уже сделал или пытался сделать.

И потому это было неожиданно – это ощущение уютного пребывания ниже уровня бодрствования. Странно, что он чувствовал себя в полной безопасности, словно имел право устать, выложив стрелку из камней (на самом деле это был двойной ряд его собственных следов и ряд самых белых камней), указывающую на дерево и его собственную нору поблизости.

Может быть, это было чувство завершенного труда. Он сделал все, на что был способен в данных обстоятельствах, и если он теперь глубоко заснет и больше не проснется, то не потому, что не попытался добиться иного. Он определенно был не из тех, кто способен призвать себе на помощь эфемерную магию и прозрачные крылья, улететь к краю космоса и вызвать комету, чтобы она унесла его, окуклившегося, туда, где другие созданные шериксами смогут его найти и оттаять…

Ему вспомнился рассказ инструктора, как легко некоторые из созданных шериксами в качестве шпионов или оружия могут подчинять материю своей воле… И хорошо, что такие существа так же редки и так же беспорядочно раскиданы по вселенной, как убийцы планет…

Но его дремота стала одновременно глубже и легче, а ведь он и не собирался засыпать.

«И видеть сны», – чуть было не сказал он, продолжая слышать ветер и его действия: тихий шелест листьев над головой, шорох крупных песчинок, спешащих наполнить опустевшее море. И где-то полная красоты далекая гроза подгоняет накатывающиеся на берег волны, и взмахи крыльев, и отдаленное дрожание воздуха, в котором резвится какое-то летающее создание…

И это было приятно ощущать, потому что когда-то здесь было множество летающих созданий разного размера. И если они порой дрались между собой, то все-таки выполняли свою работу, перенося семена и орехи, утаскивая обломившиеся веточки, предупреждая о пожарах и несвоевременных наводнениях, получая свою долю радости от этого мира, пока их не уничтожила какая-то стремительная катастрофа, которую не могли охватить мысли деревьев.

«А вот это уже интересно»…

Мысленно он воспарил на огромных крыльях над планетой, населенной деревьями и тихими созданиями, пролетел над морями, готовыми годами носить плоты из подхваченной разливом мертвой древесины – плоты, на которых гнезда и молодь плыли в тени тех, кто еще зеленел, рос и стремился. Он почти ощутил вес такой пары, поющей и перекликающейся, усевшейся на его кроне на Рассвете, отвечающей на оклики обитателей другого берега каньона и тех, кто проплывал на плотах по течению мимо порой предательских прибрежных скал…

Нет! Он знал, что у него никогда не было зеленой кроны и созданий, которые в ней сидели! Его разум поймал эту мысль, отверг ее, как можно отвергнуть какой-то элемент сна, и вернулся обратно к звукам, к тому, что поддается мере, а не к тому, что держало бы его в уютной неподвижности.

Он слышал древние звуки, эхом отражавшиеся от стен каньона на прошлой неделе, или в прошлом месяце, или в прошлом году, или… когда?

Если несколько мгновений назад он спал наполовину, то теперь он спал уже всего на четверть. Его мышцы все еще оставались в покое, но уши вспомнили далекое наследие млекопитающих и зашевелились бы, как у лисы, если бы были на это способны… Потому что тут что-то появилось – что-то, чего не было в течение долгих дней его похода или более недавних дней его спячки. И он слышал это что-то, словно сопоставляя со знакомым образцом.

Он согласился сам с собой в глубине своей дремоты: да, с образцом. Только не зрительным образом, а рисунком звуков и вибрации. Давний рисунок, который перебирал опыт миллионов лет, отделял звуки и тасовал другие рисунки, выбирая наиболее подходящий.

Что-то крылатое.

Но у лисы такого воспоминания не могло быть. Не ушами воспринимался этот образ, как обычно, а ветвями.

Крылатое.

Он приказал глазам открыться, Джела приказал, вспомнив в этот момент свое имя и свой долг, но веки остались закрытыми, поэтому он прислушался внимательнее, потому что этот рисунок звуков использовался совсем недавно, как ни стар он был. И надо было связать его со звуком в корнях и ветвях, и…

Прогремел гром, и глаза открылись, и уши снова стали его собственными, а бодрствующий разум нашел название. Звуковой барьер.

Джела окончательно стряхнул с себя сон и посмотрел на дерево, которое затеняло его, как могло.

– Крылатые создания, друг мой? И драконы? – Он рассмеялся – и обнаружил, что его голос звучал удивительно похоже на драконов из сна. – Драконы, а теперь космические корабли? Какой дивный бред вызывают твои плоды!

Он посмотрел в небо. Плыла узкая линия инверсионного следа, но корабль на ее конце разглядеть не удалось. Похоже, что корабль летит прямо от него – туда, где он сам приземлился. Или наоборот – прямо к нему.

Вздохнув, Джела-солдат потянулся за солнечными очками, похлопал по прикрепленному к поясу ножу для успокоения и вытащил пистолет, проверяя, что дуло забито песком и заряд не сел.

– Сектор обстрела, – сообщил он дереву, – благоприятен для нас. Если это не те, кого мы знаем, и они смогут прочесть знаки, то поймут, где я, а потому я буду в другом месте. Если они не дураки, то додумаются до этого, но у меня с собой есть аварийные бакены.

А тебя… тебя я постараюсь замаскировать получше.

То, что получилось, казалось издали случайной грудой обломков, хотя следы вокруг трудно было замаскировать полностью. Самые заметные Джела постарался замести курткой и оставил маячок включенным. Один передатчик он взял с собой, оставив в норе все прочие приборы с энергетическим зарядом. Их там либо не заметят, либо они создадут впечатление, что Джела благоразумно прячется в тени.

Это было не совсем так, хотя отчасти тень над ним была. В любом случае сегодня это недолго будет иметь значение, потому что солнце скоро скроется за горизонтом.

Его выбор остановился на промоине, оставленной блуждавшим руслом. Там, поглядывая на дерево, он достал пистолет и запасные заряды, а потом вынул из карманов все, что могло связывать движения – на случай, если потребуется двигаться быстро.

Он невесело рассмеялся, прекрасно понимая, что держится только на адреналине и надежде, понимая и то, что его шанс двигаться быстро и скрытно весьма невелик после столь долгой голодовки.

Именно в этот момент он ощутил корабль, как будто над ним распахнулись огромные добрые крылья. Ветер донес до него завывание ветра и тихое шипение – удивительно похожее на годами знакомые звуки КК-456.

Корабль низко пронесся над лагерем Джелы, и крылья у него совсем не были большими – ведь корабль и сам был совсем небольшим! Он заложил вираж на девяносто градусов, показав одинокие черные цифры на каждом коротком маневровом крыле, еще один такой же вираж – при этом носовая пушка оказалась устремленной на лагерь, – и с тихим шипением опустился на пустое ложе океана. Потом застыл неподвижно почти на полные восемь секунд, после чего из распахнувшегося люка выскочил капрал Кинто и выругался, поскользнувшись на мягком песке.

4

На поверхности планеты,

Звезда 475 А

Время на задании: 14, 5 планетного дня;

выполнение задания продолжается

– Это приказ, Джела. Приготовься к посадке. Голос старшего пилота Контадо стал тише, а это хорошего не предвещало.

– Мы здесь не закончили.

Голос Джелы тоже стал тише. Он стоял над своей норой, полуобернувшись к дереву. Остатки своего снаряжения он уже разложил по карманам.

Контадо стоял рядом с деревом, возвышаясь над ним, и его постоянная недовольная гримаса подчеркивалась прищуром глаз в тенях низко опустившегося солнца. Он демонстративно пропустил мимо ушей, что в свое «мы» Джела включил и дерево.

Вокруг Джелы лежали остатки горячей пищи, которой его наскоро накормили, а также выброшенные упаковки от лекарств – несколько доз витаминов, аэрозольный стимулятор, противовирусные таблетки. И три пустых пузыря из-под воды.

Накормленный и напоенный, освеженный естественно и искусственно, закрытый от солнца тенью спасательного корабля, Джела чувствовал себя сильнее, чем в последние дни, – и упорным, как деревья, за которыми он пришел к песчаному океану.

– Я возьму это дерево с собой, – заявил он очень тихо.

– На борт, черт подери! Окно отлета…

Это уже было сказано громко, что показывало, что Джела получил преимущество.

– Окно отлета – это произвольный момент, выбранный пилотом. Вы действуете на основе догадок. На датчиках пока ничего нет…

– Солдат, это – не биологическая экспедиция. Я не собираюсь…

– Старший пилот, это дерево спасло мне жизнь. Оно и его родня сражались с шериксами… кто знает, как долго… тысячи лет! Я не могу найти другого объяснения тому, что эту систему так долго оставляли в покое, – и тому, что сейчас она привлекла такое внимание. Мы не имеем права просто бросить его без защиты.

Из недр корабля – не по коммуникатору, но все равно достаточно внятно – донесся голос Кинто:

– Если он хочет защищать это дерево, дайте ему еще пистолет и поручите ему эту работу. Я же говорил вам, что не стоит за ним тащиться…

В корабле послышались споры, а потом объявление:

– Старший пилот, до захода солнца остались считанные секунды. Я начал обратный отсчет, а Кинто проводит предполетную проверку на тот случай, если нам придется лететь прямо к точке рандеву.

Новый голос из коммуникатора принадлежал младшему пилоту Тетрану, и Джела поспорил сам с собой, что помимо предполетной проверки Кинто теперь получит либо фонарь под глазом, либо много бесполезной работы сразу по возвращении на базу. Или и то, и другое.

Старший пилот Контадо посмотрел на дерево – и на Джелу, а потом на корабль и вдаль, затенив глаза ладонью.

– Старший пилот, как премию… я имею в виду компенсацию за то, что меня подбили, когда я спасал командира и «Трезубец», не могли бы вы устроить для меня… – тихо заговорил Джела. Услышав такое, старший пилот просто ахнул, но Джела продолжал свою дерзкую речь: – И я обещал, когда съел плод… я обещал, что спасу его, если смогу! Сэр, мне надо только…

Контадо прервал его резким взмахом руки и презрительным хмыканьем.

– Боец, если ты настаиваешь, оно твое. У тебя есть время забрать свой сувенир до взлета корабля. Квартирмейстер будет снимать с твоего счета плату за его перевозку – я не удостою эту штуку правом считаться за образец. И ты явишься на посттравматическое обследование в первом же госпитале.

– Я предпочел бы взлететь при дневном свете! – донесся безжалостный голос младшего пилота.

Джела побежал к дереву, доставая аварийный нож и одеяло, надеясь, что не убьет растение, пытаясь его спасти.

– Мы взлетим с тобой или без тебя, Джела, – сказал старший пилот, и ветер унес его оставшиеся без ответа слова куда-то далеко.

Джела не был ни садовником, ни древесным хирургом, и если когда-нибудь он чувствовал, что ему не хватает подготовки, то именно сейчас, с боевым ножом в руке на чужой планете, стоя на коленях перед деревом, которое намеренно спасло ему жизнь. Рядом с собой он расстелил походное одеяло, чтобы завернуть в него дерево и унести.

– Спасибо тебе, – сказал он, кланяясь, и попытался вспомнить все то, что он в своей жизни слышал, не слишком прислушиваясь, от тех, кто ходил по лесам других миров.

А потом, поскольку ничего другого не оставалось, он начал копать ножом траншею, вкапываясь в землю так, как его учили, вспоминая, как быстрее прорезаться через наружные корни. Его учили, как не запутать клинок в корнях, как подобраться под выступающие корни, чтобы сохранить их для маскировки или укрытия. Все это вспомнилось ему – благодаря опыту окапываться под огнем.

Он знал, что не следует полностью освобождать дерево от земли, что нужно сохранить почву вокруг части корней. Но как определить, сколько ее нужно?

Почва удивила его, оказавшись даже суше, чем он ожидал. Он поспешно прорыл первый круг у дерева, понял, что песчаный грунт все равно вряд ли удержится, – и вырыл вторую траншею всего в трех ладонях от худенького ствола.

Копая, он заметил, что разговаривает с деревом, успокаивает его, словно оно понимает слова, – будто ребенка или щенка.

«Какой же я нахал: уговариваю короля планеты быть спокойным, пока я его выкапываю! »

И все-таки он продолжал говорить – возможно, чтобы утешить самого себя, уверить себя в том, что поступает правильно и как надо.

– Скоро мы тебя отсюда заберем, – приговаривал он. – Совсем скоро ты посмотришь на все это с высоты драконьего полета…

Ветер начал усиливаться, как это всегда бывало в сумерках, принеся с собой запахи планеты: пыли, земли и какой-то сладости, которую поначалу он не смог опознать, а потом понял, что это аромат – или даже вкус – дара дерева, который он съел…

Еще один обход вокруг дерева. Нож Джелы ушел намного глубже, и он копал по направлению к центру. Доносившиеся от корабля звуки были достаточно знакомыми: звуки закрывающихся заглушек, проверки механических частей, определения готовности к взлету.

Обходя дерево в третий раз, Джела услышал, что часть люков закрывается. И тогда же он понял, что принимал за комок почвы клубень дерева. И диаметр этого клубня был раз в десять больше диаметра надземного ствола. Выкапывая его, Джела ощутил, что весит он во столько же раз больше.

Наконец, он добрался до самого низа, нашел несколько прочных как веревки корней, уходящих глубоко в недра планеты. Он заколебался, не зная, которые из этих пуповин жизненно важны, не зная даже, как это определить, – и в это мгновение колебания почувствовал, как дерево сдвинулось, словно переместился какой-то внутренний балласт. А потом с резким щелчком дерево качнулось, и корни, которые его тревожили, оказались порванными, хотя его нож находился по меньшей мере в ладони от них.

Полный вес дерева и оставшихся корней лег на руки, и Джела пошатнулся, чуть было не свалившись в вырытую им самим яму.

Напрягая мышцы спины, он поднял дерево и прижал к себе, ощутив неожиданный вес клубня размером с голову, формой похожего на гигантскую луковицу.

Тут его слух зарегистрировал звук включившихся корабельных генераторов – и он вытащил дерево из негостеприимной земли, одним движением закутал в одеяло и бросился с ним к кораблю.

Капрал Кинто стоял на страже у последнего открытого люка, демонстративно глядя на дисплей, показывавший состояние люка, и приложив руку к кнопке аварийного закрытия.

– Он внутри! – сообщил Кинто в пространство, после чего по внутренней связи пришел голос старшего пилота:

– Взлетаем на счет двадцать четыре.

Кинто возмущенно посмотрел сквозь ветки на Джелу и мерзко ухмыльнулся:

– Даже герою не следует командовать старшим пилотом, Джела. Ох, попадешь ты под трибунал!

Корабль взлетел. Команда корабля позволила Джеле закрепить дерево в свободном противоперегрузочном кресле рядом со своим, и перестала его замечать. Никто в упор не видел, как он заботливо стирает пыль с листьев, как старается поставить дерево так, чтобы оно получало побольше света, как смачивает из кружки покрытые песком корни… И слов его тоже никто не слушал, поскольку все его слова предназначались дереву. С капралом Кинто говорить было не о чем, Контадо и Тетран были полностью заняты своими обязанностями, а ему – пассажиру – не следовало отвлекать их пустой болтовней. Так что он шептал дереву добрые известия и слова утешения: ведь оно оставляло позади не толька родную планету и ее достойных павших, но и саму почву, которая его взрастила.

Переход на «Трезубец» прошел не гладко. Джеле пришлось самому перетаскивать себя и дерево через переходной шлюз. Выйдя оттуда с деревом в охапке, он не смог должным образом приветствовать капитана. Затем ему, как пилоту, вернувшемуся без корабля, нужно было подписать журнал стыковки, указав, что корабль потерян в результате действий противника. Эту обязанность он выполнил довольно неуклюже, поставив дерево себе на бедро и держа журнал под неудобным углом. При этом квартирмейстер демонстрировал странную степень интереса к вспомогательным экранам.

Никто из его звена не вышел его встречать, что он счел дурным знаком, и его направили не в его собственную каюту, а в кают-компанию пилотов, куда он был препровожден помощницей квартирмейстера.

– Мне надо бы пойти к себе в каюту, переодеть форму, привести себя в порядок…

Провожатая резко оборвала его протесты.

– Солдат, ты понимаешь, что достал уже всех до предела? – рявкнула она. – Пилотам пришлось долго убалтывать капитана так далеко возвращаться и ловить твой сигнал. И потом, нет гарантии, что тебя вернут именно в твою каюту…

Эти последние слова звучали неприятно – хуже, чем то, что он дошел до предела официально допустимого. С пределами он был давно знаком. А вот отсутствие каюты…

Поскольку он шел по коридору первым, то не мог заглянуть в лицо своей сопровождающей и проверить, не разыгрывает ли она его. В этот момент они дошли до пересечения коридоров, и ему пришлось пропустить пилотов с карточками дежурных. Джеле удалось спрятать лицо в ветках: он был рад, что эти юнцы – оба новобранцы – не увидели его реакции на броские татуировки у них на лицах. Отворачиваясь, он заметил, что два люка в коридоре отмечены желтыми сигналами, а еще один – красным.

– Было попадание? – спросил он через плечо, когда они пошли дальше. – Мне казалось…

– Твой корабль оттянул на себя почти все. – Ее голос зазвучал мягче, словно она отдавала должное исполненному долгу – и исполненному хорошо. – Но остались довольно энергичные осколки – и неудачный выстрел одного из наших кораблей.

Джела скривился – отчасти из-за этого известия, отчасти потому, что устал нести дерево. Он был готов поклясться, что, когда он выдернул его из земли, оно было гораздо легче.

Ему еще раз пришлось отойти в сторону, пропуская идущих по коридору, и он привалился к стене, чтобы секунду отдохнуть, пока хлопок по плечу не напомнил ему, что он идет по служебным делам, а не по своим собственным.

Снова шагая вперед, он лениво попытался вспомнить, какие из его вещей могли уцелеть, а какие нет, но потом потерял к этому интерес. Он на корабле и дерево на корабле – и, по правде говоря, это больше, чем то, на что он имел право надеяться.

Наконец они подошли к кают-компании пилотов. Люк был задраен, что необычно – по крайней мере, когда нет тревоги! – однако если есть опасность разгерметизации, это вполне разумная предосторожность. Джела успел отметить, что к двери небрежно приклеен знак его звена, а потом помощница квартирмейстера протянула руку через его плечо постучать в люк – в конце концов, это ее право, – чтобы кто-нибудь из младших по званию открыл ей изнутри.

Люк распахнулся. Неожиданный тычок между лопаток заставил Джелу шагнуть вперед, споткнувшись. Он выглянул из редкой листвы дерева, увидел на столе шесть пустых шлемов рядом с боевыми ножами без ножен – и пять лиц, знакомых, напряженных, встревоженных, глядящих на него.

У него задрожали колени. Он напряг их, отказываясь падать, но…

Шестеро? Шестеро погибших?

Капрал Бикра осторожно принял у него дерево, а младший сержант Вондал первым отдал честь.

С Джелой их оказалось шестеро – наименьшее количество людей, которое командование признает звеном.

И так уж получилось, что он теперь стал старшим и по возрасту, и по званию.

Он неуверенно ответил на их салют и тяжело опустился в кресло рядом с деревом.

– Докладывайте, – приказал он, не имея никакого желания слушать их рассказ.