Текст книги "Гавана"
Автор книги: Стивен Хантер
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 09
Спешнев никогда не ходил по пятам за объектом слежки. Этому его научил суровый урок, полученный в тридцать седьмом году в Барселоне, когда двое анархо-синдикалистов заметили его и устроили засаду, после чего ему пришлось долго ползти по задворкам. Как выяснилось, если у тебя в животе пуля от «люгера», это очень нелегкое дело.
Поэтому он проводил операцию аккуратно, вдумчиво используя классические методы, отрабатывавшиеся добрую сотню лет шпионами царского правительства, а затем ЧК-НКВД. Он до сих пор не разучился использовать различные мелочи. Ни разу не выехал за пределы города. Висеть на хвосте у кого-то на пыльных кубинских дорогах было просто невозможно. Зато в Гаване все получалось прекрасно. Он ездил в такси, не пристраиваясь вплотную к американцам. Порой ехал параллельным курсом, а иногда, если улицы оказывались переполненными, пересекал их путь и проезжал навстречу. У Спешнева был при себе портфель со шляпами, которые он ежечасно менял: белую соломенную шляпу-канотье, какие чаше всего попадались на улицах, на элегантную фетровую «федору»[21]21
«Федора» – мягкая мужская шляпа с продольной вмятиной (амер.).
[Закрыть], ее – на мятую крестьянскую соломенную шляпу, а ее, в свою очередь, на туго обтягивавшую голову красную бандану. Он не позволял себе даже случайно остаться в том же обличье чуть дольше запланированного срока. Была у него пара галстуков, а вдобавок еще и боло[22]22
Боло – галстук в виде шнурка с орнаментальным зажимом.
[Закрыть], которые он, в зависимости от обстоятельств, то повязывал, то прятал. Пиджак он тоже то надевал, то снимал, то застегивал, то расстегивал, то поднимал воротник, то опускал. А еще в чисто случайные моменты, определяемые какими-то предвиденными, хотя и непредсказуемыми обстоятельствами – например, появлением голубя со светло-серыми крылышками или женщины, продающей билеты bolita, местной неофициальной лотереи (женщины среди лотерейщиков попадались очень редко), – он покидал машину. В другие моменты он, опираясь на свой профессиональный инстинкт, угадывал, куда направляются объекты наблюдения, и приезжал туда первым – не следил за ними, а как бы прокладывал им дорогу.
Конечно, все это влетало в копеечку, причем такую копеечку, что Пашин должен был прийти в ярость, ибо Пашин ни за что на свете не согласился бы утвердить расходы на такси, не позволил бы нанять машину с шофером и не разрешил бы даже на волосок изменить порядок выполнения своего приказа. Ничего, Пашин, проглотишь. От тебя ждут так много, что придется проглотить.
И потому уже под утро, когда конгрессмен и самые интересные из его спутников сладко спали после утомительных вчерашних приключений, Спешнев шел в какое-нибудь захудалое казино, проигрывал немного в блэк-джек, а потом, когда ставки возрастали и в ход шли мелкие картинки, делал одну-две крупные игры, забирал выигрыш и уходил. Он еще ни разу не играл два раза в одном и том же месте и никогда не выигрывал много, чтобы не вызвать у местных бандитов соблазна избить и ограбить его. Он просто запоминал выходившие наборы, делал в уме расчеты, требовавшие сверхъестественной концентрации, выигрывал и, не задерживаясь, удалялся, пока его не запомнили и пока выигрыш можно было отнести за счет простого везения, а не профессионального навыка. За несколько ночей он успел выиграть десять тысяч долларов. «Просто стыд и позор, – говорил себе Спешнев, – что я до сих пор не дезертировал и не начал пользоваться своей памятью и умением считать ради собственной выгоды, вращаясь в мировых игорных центрах».
Но поскольку он был, конечно же, дураком, то продолжал выполнять свой долг перед людьми, которые его в грош не ставили, перед системой, которая несколько раз пыталась убить его и чуть не преуспела в этом, перед циниками, мерзавцами и человеконенавистниками, заправлявшими в разведывательной службе. В этом мире у него не было ничего, кроме долга.
Он следил за американцами уже почти неделю и смог сделать несколько предварительных выводов. Первый касался американского конгрессмена, видного мужчины, чрезвычайно заботившегося о своей шевелюре и обладавшего несомненными способностями, но и столь же несомненными слабостями. Он был пьяницей и, как подсказывал Спешневу никогда не подводивший инстинкт, бабником. Ему нравилось быть в центре внимания, видеть, как перед ним раболепствуют, с подчеркнутым спокойствием наблюдать за суетящимися людишками, наслаждаясь их страхом как театральным зрелищем. Большую часть его свиты составлял обычный народец, окружающий политиканов всех времен и стран, – жалкие фактотумы, поспешно выполняющие все желания Великого человека и идущие на все, чтобы хоть как-то заслужить его одобрение и избегнуть гнева. Главный помощник был, судя по всему, руководителем всего этого сброда и постоянно терся возле Великого человека, из-за чего на него, естественно, изливалось больше всего начальственной ласки, а также и громов с молниями.
Там было еще несколько человек: водитель-кубинец, сотрудник посольства, бывший при конгрессмене в качестве няньки; несколько раз к компании присоединялась секретарша. И что самое главное, там был телохранитель. Он и являлся истинной жертвой Спешнева, к тому же он был первым американцем, которого Спешневу приходилось оценивать с профессиональной точки зрения. Он был именно тем человеком, которого Спешневу предстояло устранить. Спешнев знал этот тип людей. Он и сам принадлежал к нему (правда, до определенной степени). Такими были некоторые танкисты, некоторые асы-летчики, старые сержанты-пехотинцы и снайперы из лучших, исчислявшие свои жертвы сотнями. Все это были люди именно такого типа. Множество их можно было встретить в Испании – самых отчаянных советников, ходивших во все атаки, не пропуская ни одной, до такой степени их сжигало рвение. Смерть для этих людей ничего не значила. Вокруг можно было встретить примеры доблести и ловкости, но эти люди были вне всякого сравнения.
Спешнев понял это с первого взгляда. В английском языке для такого характера не было особого определения, а вот в русском оно имелось – «цельность»[23]23
Автор выдумал для обозначения такого характера «русское» слово tiltsis.
[Закрыть]. Этим словом обозначалась практически полная неподверженность любому греху. Этого парня невозможно было склонить к чему-либо дурному, на него нельзя было повлиять, его нельзя было совратить, убедить или купить. Он был таким, каким был, вот и все.
Спешнев хорошо понимал язык движений тела. За отделенностью, даже изоляцией телохранителя от остальной свиты он разглядел непреклонную гордость этого человека. Он не входил в их число. Они были политическими делягами и по сути своей паразитами. А этот обладал таким качеством, как спокойствие. Его тело непрерывно находилось под контролем, руки оставались неподвижными. В кобуре под мышкой он носил какой-то большой американский автоматический пистолет. Спешнев разглядывал в театральный бинокль его руки и обнаружил, что кисти у него очень крупные. Это было типично: у мастеров стрельбы из пистолета обычно именно такие руки, благодаря чему они пользуются оружием гораздо увереннее, чем все остальные.
Но больше всего впечатляли глаза телохранителя. Он был не из тех парней, которые постоянно вытягивают шеи, крутят головами во все стороны и то и дело устраивают экстравагантные представления, обнаруживая какие-то признаки опасности. У этого американца находились в непрестанном движении лишь глаза, выдававшие колоссальный боевой опыт. Они перебегали с предмета на предмет, оценивали, взвещивали, проницали. Они мгновенно распознавали увиденное и так же мгновенно выносили решения. Выражение его лица постоянно оставалось неизменным, он никогда не выказывал своих эмоций, но был постоянно на страже и замечал все.
Спешнев понял с первого же взгляда, а дальнейшие наблюдения лишь закрепили его уверенность: этот человек опасен.
Его нужно убить как можно скорее.
Других вариантов просто не оставалось.
Нужно подобраться поближе. К левой голени он прикрепил и спрятал под носком испанский автоматический пистолет двадцать пятого калибра. Подойти как можно ближе, не сделав и трех шагов по прямой, и отступить, как только покажется, что он привлек к себе внимание.
Этот человек обладал таким чутьем на агрессию, страх или беспорядок, что мог дать какую угодно фору любому радару. Нужно приближаться, используя прикрытия. Уверять себя в том, что ты подходишь с самыми добрыми намерениями, излучать эту уверенность каждой клеточкой своего тела, подбираться все ближе, двигаясь все медленнее, все спокойнее все непринужденнее, и лишь затем, в самую последнюю секунду, вспомнить об убийстве. Оружие необходимо достать мгновенно, так как малейшее промедление будет означать собственную смерть. Пистолет спрятан в кулаке, а рука движется с экстравагантной непринужденностью, совершенно непринужденно приближается и приближается, пока невидимое дуло не упрется в основание черепа. В тот же миг крохотный пистолетик выплюнет крохотную пульку, которая пробьет сразу и позвоночник, и головной мозг, сам Спешнев немедленно ускользнет, а телохранитель-американец упадет, даже не успев понять, что его выследили и убили.
«Именно это я и должен сделать, – сказал себе Спешнев. – Я должен это сделать, чтобы застраховаться от всяких осложнений, которые человек такого сорта может устроить мне во время выполнения моего задания. Только таким образом я смогу гарантировать свое освобождение из Гулага. Очень простой расклад: я убиваю его и окончательно освобождаюсь из Гулага. Раз и навсегда».
Он сидел за столиком, выставленным на тротуар улицы Санха около заведения под названием «Бамбу». Было уже поздно, хотя и не очень. Улица бурлила, фонари и лампионы изливали яркий режущий свет на соблазны самого низкопробного из бульваров Гаваны. Спешнев не спеша потягивал кофе, такой черный и крепкий, что непривычный человек мог бы умереть на месте. Он видел их.
«Кадиллак» уже довольно долго стоял на месте. Другим автомобилям приходилось отчаянно маневрировать, огибая огромный лимузин; водители кричали, ругались и непрерывно давили на гудки. Но «кадиллак», как и великая американская империя, которую он олицетворял, отказывался признавать существование окружающего мира.
Спешневу было видно, что в машине произошел какой-то спор между телохранителем и помощником номер один, который явно не желал слушать никаких объяснений. Вероятно, у этого номера один были проблемы с телохранителем, поскольку телохранитель, как было ясно из языка его движений и положения головы, отказывался признавать власть номера один над собой и множеством разнообразных намеков давал это понять.
Спешневу стало смешно. Этот помощник номер один, так же как и он сам, вычислил, какую огромную опасность представляет телохранитель, и теперь пытался прикончить его. У него не было ни смелости, ни решительности, ни безжалостности для того, чтобы убить его по-настоящему, как это предстояло сделать Спешневу, вот он и пытался совершить это в символическом варианте, как и подобает бюрократу. Ну что за дурак!
Спешнев сделал еще глоток черного сладкого кубинского кофе. По части кухни испанцы прямо-таки артисты! Напиток был таким густым и крепким, что можно было не сомневаться: он поможет сохранить бодрость еще как минимум на тридцать часов.
Ну вот, наконец-то хоть какое-то движение. Телохранитель и шофер вылезли из машины, остановились под красным фонарем, прошли ритуал осмотра из дверного глазка (Спешнев по лагерной привычке называл его «кормушкой») и вошли внутрь. Нетрудно было понять, что там пройдут переговоры. Довольно скоро телохранитель вышел на улицу и склонился к дверце автомобиля. Конгрессмен – свет красного фонаря окрашивал его белую шевелюру в розовый цвет – вышел из машины, нервно оглянулся, провел рукой по волосам и скрылся в доме. Телохранитель – глаза безостановочно осматривают окружающее пространство, рука замерла у груди неподалеку от пистолета, походка легкая и уверенная – проследовал за ним.
Прошло еще десять минут.
Спешнев взял еще чашку кофе и кубинский сладкий рулет. Это было изумительно.
Вдруг дверь борделя резко распахнулась, и оттуда по-крабьи, боком выбрался нетвердо державшийся на ногах человек с залитым кровью лицом. Рука, которую он неестественно нес перед собой, по-видимому, была сломана.
«Ого, – подумал Спешнев. – Кто-то попытался нагрубить не тому, кому следовало».
А потом яростно взвыли сирены, и ночь озарилась мигающими красными огнями: примчалась первая полицейская машина. За ней еще и еще. Помощник номер один высунулся было из автомобиля, чтобы вмешаться в происходящее, но его грубо оттолкнули кубинские полицейские, державшие наготове оружие и дубинки.
Глава 10
Почему они так любят зеленый цвет? Но они его действительно предпочитают всем остальным; это он знал точно, побывав в борделях Шанхая и Панамы, Никарагуа и Перл-Харбора, Сан-Диего и Хот-Спрингса. Их всегда красили зеленой краской, но такой бледной, таким тонким и прозрачным слоем, что сквозь нее всегда просвечивала штукатурка, каменная кладка или кирпич. В азиатских борделях было дымно, темно и тихо, как будто секс считался разновидностью наркотика. В борделях испанцев в глаза сразу же бросались распятия, то аляповатые, то искаженные в абстрактном стиле, висевшие чуть ли не на всех стенах; ну а в Америке питали пристрастие к большим календарям и плакатам с нелепыми песочными часами в виде розовых женских тел, украшенных подвязками и снабженных грудями с ярко-розовыми сосками. В этом заведении имелись распятия, свечи, тяжелый запах, портьеры с тяжелыми кистями, полутемный коридор, из которого вели двери в маленькие комнатки, где-то поблизости находился еще и туалет (об этом свидетельствовала явственно ощутимая вонь). Тут же находилась и «мамочка», а при ней ее девочки.
Эрл быстро осмотрелся, рассчитывая увидеть еще и вышибалу. Если таковой и имелся, то где-то прятался. Он сунулся в темный зал, ничего не заметил, заглянул в маленькую кухоньку, где тоже не оказалось ничего подозрительного. Возможно, вышибала сидел в подвале, а может быть, на крыше. Но он должен был находиться где-то рядом.
А Пепе тем временем вел переговоры. Они оказались короткими и энергичными, но за это время стало ясно, что Пепе является мастером подобных операций. Это позволяло предполагать, что ему приходилось выполнять подобные задания уже десять, а то и пятнадцать тысяч раз. Удалось сговориться к обоюдному удовольствию, так что, когда явится босс, все щекотливые финансовые вопросы окажутся разрешенными, все проблемы урегулированными, все причитающиеся банкноты перейдут из рук в руки и ему останется лишь получить удовольствие.
В доме оказалось три девушки: та, которая понравилась боссу, и еще две. Этих двух Mamasita отправила погулять, и они исчезли в темном вестибюле, оставив Эсмеральду – именно так звали красавицу – дожидаться появления ее судьбы в лице Хозяина Гарри, человеколюбивого политика из Соединенных Штатов. У негритянки с желтоватой кожей были округлые плечи, внушительные груди и мощные ляжки. Вообще-то все детали ее фигуры, состоявшей из изобильной, нежной, покрытой испариной плоти, беспрестанно волновались и содрогались, и вся она, казалось, воплощала собой влажную тьму. На лбу у нее поблескивали капельки пота. Она выглядела сильно взволнованной и жалкой. Впрочем, босс ничего этого не заметит.
Эрл услышал, как Пепе после продолжительного диалога на испанском языке вдруг перешел на английский:
– Выпьете бутылку кока-колы, нет? El coca, sí? Этого он хочет.
– Заплатит еще – и получит.
– Значит, договорились, Mama?
– Договорились.
Пепе повернулся к Эрлу и кивнул. В его глазах не промелькнуло никакого выражения – верный признак профессионала.
Эрл спустился по темной лестнице, открыл дверь и подошел к автомобилю. Мотор продолжал чуть слышно гудеть, поддерживая жизнь в кондиционере. Окно опустилось, повинуясь нажиму кнопки, приводившей в движение потрясающий современный механизм.
– Он говорит, что все в порядке, – сказал Эрл вопросительно взглянувшему на него Лейну.
– Вы в этом уверены, Свэггер? – осведомился Лейн.
– Я уверен в том, что он так сказал. Что это значит на самом деле, я не знаю и не возьмусь гадать. Это паршивая затея.
– Занимайтесь своим делом, Свэггер.
Стекло поползло вверх.
Эрл осмотрелся. Все шло так, как всегда бывает в районах публичных домов: явившегося клиента как будто прикрывает непрозрачный полог. Коммерция – дело святое и не любящее посторонних глаз. Кубинцы, толпами проходившие по тротуарам улицы Санха, спокойно следовали своим путем, ничего не видя. Эрл поискал взглядом фотографов – с этими ничего нельзя знать наверняка – и не заметил ни одного человека с фотокамерой. Поблизости не было ни рыбаков из Гитмо[24]24
Гитмо (Gitmo) – жаргонное название города и порта Гуантанамо, распространенное среди военнослужащих базы ВМФ США.
[Закрыть], ни моряков торгового флота, ни студентов Американского колледжа, разогретых ромом. Одни лишь кубинцы, обитавшие здесь или чуть дальше в ту или другую сторону по улице, несколько пьяниц, засидевшихся в кафе, возможно, несколько человек, направлявшихся в Чайнатаун, чтобы пообедать в «Пасифико», лучшем китайском заведении города.
– Ладно, – сказал он.
Дверь «кадиллака» распахнулась, и конгрессмен вышел на тротуар, слегка покачиваясь от выпитого рома. Он провел рукой по своей роскошной белой шевелюре, поправил галстук с таким видом, будто наверху его дожидались герцог и герцогиня Виндзорские, и нетвердой походкой устремился к двери.
Эрл подумал, что было бы очень здорово, если бы он упал, выйдя из машины, – это позволило бы сразу же разрешить ситуацию. Но нет, Гарри твердо придерживался выбранного курса, вышагивая к озаренному красным светом входу. Эрл распахнул дверь, пропустил босса и еще раз осмотрелся, чувствуя нарастающую тревогу.
Оба поднялись по лестнице при свете висевшей под потолком единственной лампочки без абажура. Ноги конгрессмена, обутые в изящные туфли, тяжело ступали по старинным каменным ступенькам. Они поднялись на несколько ступенек, потом еще на несколько и остановились.
Конгрессмен обернулся к Эрлу.
– Знаете что, Эрл, – сказал он, – не судите меня строго.
– Сэр, мне самому довелось пару раз побывать в таких притонах, – ответил Эрл.
– Я знаю, что у меня есть красавица-жена, прекрасный молодой сын и замечательная карьера. Но человек должен порой делать то, что ему хочется. Будь я проклят, сейчас самое подходящее для этого время.
– Да, сэр.
– У меня есть одна мыслишка, Эрл, да поможет мне Бог. Это такая штука, какую ни за что не сделает ни одна белая женщина. В свое время у меня было несколько девочек, но этого я никогда еще не пробовал. А этой ночью, с Божьей помощью, попробую.
– Многие испытывают такие чувства, сэр, так что не думайте об этом. Нынче я у вас на службе и постараюсь приглядеть.
– Хорошо сказано, сынок. Должен заметить, что в Арканзасе еще не перевелись честные парни. Вся эта шушера болтает, что ты, дескать, твердолобый. Нет, сэр, ты отличный парень.
Конгрессмен улыбнулся, но в следующее мгновение у него сделался такой вид, будто он вот-вот отключится. Эрл приготовился подхватить его, однако босс совладал с собой, выпрямил подогнувшиеся колени, повернулся и продолжил восхождение в рай.
Эрл подождал несколько секунд – то ли пять, то ли десять. Ему не хотелось присутствовать при покупке женщины мужчиной. Он услышал негромкие голоса, нервный смех проститутки, резкую испанскую фразу, брошенную мадам, а затем шорох портьеры и позвякиванье колец, свидетельствовавшие о том, что проститутка и клиент удалились в спальню, чтобы совершить свою сделку. Только после этого Эрл вошел и увидел Пепе, со скучающим видом развалившегося на кушетке, и Mamasita, сидевшую за столом и занятую окончательными подсчетами. На полке стояло радио, по которому передавали репортаж о каком-то конкурсе мамбо или еще чем-то в этом роде; сменяя друг друга, возбужденно тараторили мужские и женские голоса, но Эрл ничего не мог понять, хотя владел принятым в публичных домах испанским жаргоном еще с довоенных времен.
Пепе не оставил места для Эрла, но тот и не намеревался садиться, считая, что в такой обстановке лучше быть на ногах, чем на заднице. Поэтому он стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди так, что правая рука находилась снизу и почти касалась пистолета. Время шло, одна мелодия мамбо сменилась другой, а та третьей. Пепе молчал, Эрл молчал, Mamasita складывала длинные колонки цифр, и вдруг:
– Айе-е-е-е-е! Нет, пожалуйста, нет!
Это был голос Эсмеральды, вопившей так, будто на нее накинулся сам дьявол, а затем послышался безошибочно узнаваемый глухой звук – звук кулака, с изрядной силой ударяющего по лицу.
– Будь ты проклята, воровка! Проклята, проклята, чтоб ты сгорела в аду! – Раздался еще один звук удара, и еще один. – Да ты знаешь, кто я такой? Ты знаешь, кто я такой?!
Эрл оказался там в следующую секунду. В комнатке, слабо освещенной мигающим искусственным светом, конгрессмен лежал на женщине и с силой лупил ее по окровавленному лицу. Эрл обхватил его железной медвежьей хваткой и оторвал от женщины, машинально отметив, насколько у конгрессмена дурацкий вид со спущенными до колен брюками, с торчащим напряженным членом, дергающимся в такт конвульсивным движениям тела, с лицом, залитым потом ничуть не меньше, чем лицо проститутки – ее кровью, и с его знаменитыми серебряными волосами, напоминающими сейчас воронье гнездо.
Эрл перенес его в сторону, не прислоняя к стене, а сам расположился между ним и скорчившейся в постели, рыдавшей и дрожавшей всем телом женщиной – ее кровь уже успела пропитать простыни, которые в мигающем свете обрели фиолетовый цвет.
– Я заплатил, – орал конгрессмен. – Она мне не дала, не дала, но я заплатил, я заплатил!!!
Эрл стоял, широко расставив руки в стороны, словно регулировщик на перекрестке, чтобы держать конгрессмена вдали от его жертвы, не причиняя ему боли.
– Будет, будет, – отеческим, почти ласковым тоном заговорил он. – Будет, остыньте, успокойтесь. Вы же не хотите сделать ничего такого, о чем будете потом жалеть. Дело того не стоит, сэр. Вы сейчас спуститесь вниз, мы отвезем вас в посольство, вы как следует вымоетесь и…
Тут у него за спиной оказался Пепе.
– Но, сеньор, она всего-навсего черномазая шлюха и ничего не значит, шлюха должна делать все, что…
Теперь в комнату проникла и Mamasita. Она вбежала с таким видом, будто хотела успокоить свою девочку. Но безумие происходящего только усилилось. Вместо того чтобы нежно обнять Эсмеральду, она своей рукой, на каждом пальце которой красовалось по нескольку перстней, – бац! – врезала несчастной еще сильнее, чем босс Гарри.
Эрл схватил мадам за плечо и с силой швырнул к стене, причем настолько удачно, что она треснулась всей спиной, широко раскинув руки, раскрыла рот и выпучила глаза, не в состоянии произнести ни слова. Потом он хорошенько толкнул Пепе – просто так, лишь потому, что у него было настроение потолкаться.
Покончив со всем этим, он наконец-то занялся конгрессменом и, практически не прикасаясь к нему, сумел кое-как привести того в порядок, чтобы можно было спокойно вывести его наружу. Что касается Пепе, если он сломал спину о стол, когда вылетел из комнаты, то ему же хуже; он, Эрл, сам отлично умел водить большой «кадиллак» и вполне мог привезти конгрессмена в посольство.
Вроде бы все шло хорошо: ему даже не требовалось держать конгрессмена на весу, и штаны босса были уже надеты, только ремень не застегнут, и босс с телохранителем уже направлялись к двери, как вдруг Эрл увидел мужчину с ножом.
Откуда он взялся? Эрл так никогда и не узнал этого. И что хуже, за спиной мужчины стоял еще один, тоже с ножом, этакой испанской штучкой с костяной рукоятью, из которой, коротко блеснув, выскочило лезвие, вытолкнутое мощной пружиной.
– Эй, эй, – проронил Эрл.
– О боже, – пробормотал босс Гарри и начал самым жалким образом сползать на пол, как будто рассчитывал таким образом надежно спрятаться.
– Подонык, – с диким акцентом заявил первый из людей с ножами. – Щас в куски резать будим, cabrone[25]25
Козел (исп.). В испанском языке это слово имеет не менее оскорбительный смысл, чем в современном русском.
[Закрыть].
Эрл никак не мог согласиться с их намерениями, а потому, не раздумывая, врезал парню прямо в нос. Удар был настолько молниеносным, что, пожалуй, его не смог бы уловить даже затвор фотокамеры. Эрл почувствовал удовлетворение, как это бывало, когда ему что-нибудь хорошо удавалось. Голова незнакомца дернулась назад, глаза закатились, а из расплющенного носа сразу же хлынула кровь. Человек захрипел – этот звук сопровождался клокотанием жидкости в горле; из внезапно раскрывшегося рта вывалилось несколько выбитых зубов. Лицо бандита сделалось пепельно-серым, колени подогнулись, и он с глухим стуком рухнул на пол рядом со сжавшимся в комок конгрессменом. В этот момент второй незнакомец выскочил вперед и попытался ткнуть Эрла ножом.
Нельзя драться с человеком, который вооружен ножом, и не получить пореза. Но когда получишь порез, главное – не отвлечься на зрелище собственной крови. Нападавший, явно мастер по части владения ножом, судя по его позе, резким уверенным движениям и манере держать лезвие немного в сторону, резанул по выставленной вперед для защиты левой руке, сделав рану в добрых два дюйма, и сквозь дешевый пиджак Эрла, совершенно не впитывавший кровь, хлынула алая струя.
Довольный успехом, достигнутым с первого удара, бандит отступил на шаг, желая полюбоваться на свою работу и насладиться аплодисментами восхищенной аудитории. Это была грубая ошибка, поскольку Эрл здоровой рукой поймал запястье вооруженной руки противника и дернул ее на себя и вверх, одновременно поворачиваясь и проходя под нее. Прием джиу-джитсу, которому он выучился где-то на востоке, получился прямо-таки идеально. У бандита не было ни единого шанса вырваться, хотя раненая рука Эрла страшно разболелась. Что с ним делать дальше? Вопрос был очень серьезным. Ответ оказался единственным: лестница.
Крепко держа противника, который пытался вырваться и дергался, словно рыба на крючке, Эрл подвел его к вершине лестницы и, не дав сориентироваться, швырнул вниз. Человек вскрикнул и с грохотом полетел по ступенькам. Его руки и ноги безвольно болтались, а голова несколько раз громко и жутко треснулась о камень, причем один удар показался прямо-таки оглушительным.
Оказавшись внизу, он так и остался лежать, раскинув руки и закрыв глаза. Из многочисленных ссадин на лице, полученных во время падения, начала сочиться кровь.
«Вот дерьмо», – подумал Эрл. Он решил, что убил парня, а это могло привести к разным неприятностям. Но с другой стороны, охранник публичного дома не должен быть слабаком; вот и этот, немного полежав, открыл глаза, потряс головой и неуверенно поднялся. Взглянув снизу вверх на победителя, он схватился за правую руку, которая теперь была неестественно вывернута, истошно выкрикнул какое-то испанское ругательство, распахнул дверь и устремился в ночь.
Эрл отвернулся и стиснул пальцами руку, пытаясь остановить кровь. Вот теперь рана разболелась по-настоящему.
Босс Гарри, лежавший на полу, смотрел на Эрла влюбленным взглядом.
– Сэр, поправьте одежду и давайте убираться отсюда ко всем чертям. Ты, черт тебя возьми, – эти слова были адресованы бедняге Пепе, который сидел, скорчившись, на диване, – помоги ему и выведи его прочь. А мне надо перевязать рану, пока я не истек кровью.
– О, sí, señor, да, сэр, – отрапортовал Пепе, вскакивая и показывая всем своим видом, что он готов к действию.
В следующее мгновение Эсмеральда и две ее подружки обступили Эрла, как богини из какого-то древнегреческого мифа. Одна поспешно промывала рану, другая стискивала руку, чтобы остановить кровотечение, а третья туго перевязывала рану. При этом все три с обожанием глядели на Эрла и со страшной скоростью тараторили по-испански.
– Они говорят: mucho hombre, большой мужчина. Вы победили двух самых плохих парней Эль-Колорадо – Меченого и того маленького, которого вы сбросили с лестницы, его звать Мулат Сэм. Они часто били этих девочек и много других девочек, и здесь, на Санхе, их все знают и зовут «темными ангелами Эль-Колорадо».
Эль-Колорадо. Ну и кто же это, гори они все в аду, может быть? Во всяком случае, приятных предчувствий все это не вызывало.
– Поживее, помоги конгрессмену, – сказал Эрл Пепе. – Леди, спасибо за помощь, теперь я в полном порядке смогу добраться до больницы. Вы очень милые и добрые и…
Топот ног по каменной лестнице известил о прибытии местных полицейских сил. Эрл сообразил, что уже некоторое время слышал сирены, но только не связал их с текущей ситуацией.
Он с улыбкой повернулся навстречу спасителям, но тут инициативу забрала в свои руки мадам. Она неожиданно вышла из-за портьер и принялась надрывно вопить, указывая пальцем на Эрла. Из-за спин полицейских выскочил Лейн Броджинс и метнулся к все еще лежавшему на полу конгрессмену, который стараниями Пепе был уже практически полностью одет. Лицо Лейна цветом напоминало прошлогодние листья, он склонился к своему боссу, безостановочно истерически восклицая:
– О мой бог, о боже, сэр, сэр! Гарри, помилуй бог, что случилось? О, это так ужасно!
Все было хорошо и даже прекрасно и говорило о любви, преданности и преклонении, которые Лейн испытывал к своему боссу, но Эрлу это не принесло никакой пользы, поскольку – очевидно, следуя указаниям мадам – двое раскормленных полицейских устремились к Эрлу и принялись колошматить его.
Застигнутый врасплох, он попытался закрыться. Правда, он получил краткую передышку, когда все три проститутки кинулись к копам и стали на своем истерическом испанском языке объяснять им, какую истинную роль Эрл сыграл во всем случившемся. Но у Mamasita была более сильная воля, более громкий голос, и, несомненно, она отстегивала полиции куда более внушительную мзду, так что двое полицейских – нет, трое, потом четверо, потом целая толпа – кинулись к Эрлу и с новой энергией принялись лупить его.
Падая, он увидел, как Лейн и Пепе заботливо сводят конгрессмена Этериджа вниз по ступенькам, но в этот момент кто-то умело врезал ему по локтю. Боль была настолько сильной, что он, не удержавшись, убрал руку, чтобы потереть больное место. Затем Эрл получил нокаутирующий удар в челюсть и провалился в бурлящую темноту.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?