Текст книги "Кто нашел, берет себе"

Стивен Кинг
Кто нашел, берет себе

STEPHEN KING

FINDERS KEEPERS

© Stephen King, 2015

© Перевод. В. А. Вебер, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

* * *

С мыслями о Джоне Д. Макдональде

Только спускаясь в бездну, мы вновь обретаем сокровища жизни.

Джозеф Кэмпбелл

Дерьмо ни хрена не значит.

Джимми Голд

Часть I
Клад

1978 год

– Просыпайся, гений.

Ротстайн просыпаться не хотел. Слишком хороший был сон. Главную роль в нем играла его первая жена, за полгода до того, как они поженились, семнадцатилетнее совершенство от макушки до пяток. Ослепительно нагая. Нагим был и он, девятнадцатилетний, с грязью под ногтями, но она ничего не имела против, во всяком случае, тогда, потому что он жил мечтами, а мечтать она любила. Она верила в его мечты даже больше, чем он сам, и правильно делала. Во сне она смеялась и тянулась к той части его тела, которая сама напрашивалась, чтобы ее схватили. Ротстайн попытался еще глубже уйти в этот сон, но кто-то начал трясти его за плечо, и сон лопнул как мыльный пузырь.

Его девятнадцать остались в далеком прошлом, как и двухкомнатная квартира в Нью-Джерси. Через полгода ему исполнится восемьдесят, и проснулся он на ферме в Нью-Хэмпшире, где завещал себя похоронить. В его спальне находились мужчины. Они были в балаклавах, красной, синей и канареечно-желтой. Увидев их, Ротстайн попытался убедить себя, что это всего лишь другой сон – сладостный соскользнул в кошмарный, как иногда случалось, – но чужая рука еще крепче ухватила его за плечо и скинула с кровати. Он ударился головой и вскрикнул.

– Полегче, – бросил Желтая Маска. – Хочешь, чтобы он отключился?

– Только глянь! – Мужчина в красной маске ткнул пальцем. – У него стояк. Классный, видать, был сон.

Синяя Маска, тот, что тряс Ротстайна за плечо, возразил:

– Стоит, потому что ссать охота. В таком возрасте от другого уже не встает. Мой дед…

– Угомонись, – осадил его Желтая Маска. – Твой дед никого не интересует.

Все еще ошеломленный, не вырвавшийся из объятий сна, Ротстайн тем не менее понимал, что попал в беду. Незаконное проникновение в дом, вертелось в голове. Он смотрел снизу вверх на трио, появившееся в его спальне. Голова болела (справа появится огромный синяк, спасибо препаратам, разжижающим кровь, которые он принимал), сердце с опасно истончившимися стенками жутко колотилось. Они нависали над ним, трое мужчин, скрывших лица под вселяющими ужас балаклавами, в перчатках и осенних куртках из шотландки. Налетчики и он, в пяти милях от города.

Ротстайн собрался с мыслями, насколько мог, отгоняя сон и говоря себе, что и в этой ситуации есть светлая сторона: если эти люди не хотят, чтобы он увидел их лица, значит, намерены оставить его в живых.

Возможно.

– Господа… – начал он.

Мистер Желтый рассмеялся и воздел руки с поднятыми вверх большими пальцами:

– Хорошее начало, гений.

Ротстайн кивнул, словно получил комплимент. Взглянул на часы у кровати – четверть третьего, – потом вновь посмотрел на мистера Желтого, возможно, главаря.

– Денег у меня не много, но вы можете их взять. Только не трогайте меня.

Порыв ветра зашуршал листьями у западной стены дома. Ротстайн обратил внимание, что шумит водогрейный котел, впервые с весны. Неужели лето закончилось?

– А нам шепнули, что денег у тебя предостаточно, – возразил мистер Красный.

– Придержи язык. – Мистер Желтый протянул руку. – Поднимайся, гений.

Ротстайн схватился за руку, не без труда поднялся и тут же упал на кровать. Он тяжело дышал, но при этом прекрасно отдавал себе отчет (самоанализ всю жизнь являлся его проклятием и благословением), какую являет собой картину: старик в болтающейся пижаме, вместо волос – облачка белого пуха за ушами. Вот что стало с писателем, о котором в год избрания президентом Джона Кеннеди журнал «Тайм» написал на обложке: «ДЖОН РОТСТАЙН, АМЕРИКАНСКИЙ ГЕНИЙ-ЗАТВОРНИК».

Просыпайся, гений.

– Отдышись, – продолжил мистер Желтый. Голос звучал успокаивающе, но Ротстайн ему не верил. – Потом перейдем в гостиную, где нормальные люди обычно беседуют. Спешить некуда. Успокойся.

Ротстайн задышал медленно и глубоко, и сердце чуть замедлило бег. Он попытался думать о Пегги, ее грудях с чайную чашку (маленьких, но идеальной формы), длинных ногах с гладкой кожей, но сон ушел, как и тогдашняя Пегги, теперь превратившаяся в старую каргу, живущую в Париже. На его деньги. По крайней мере Иоланта, его вторая попытка в обретении семейного счастья, уже умерла, положив конец выплате алиментов.

Красная Маска покинул спальню, и Ротстайн слышал, как тот шурует в его кабинете. Что-то упало. Ящики выдвигались и задвигались.

– Полегчало? – спросил мистер Желтый, а когда Ротстайн кивнул, добавил: – Тогда пошли.

Ротстайна увели в маленькую гостиную. Мистер Синий пристроился слева, мистер Желтый – справа. Погром в кабинете продолжался. Скоро мистер Красный заглянет в стенной шкаф, сдвинет пару пиджаков и три свитера и обнаружит сейф. Иначе быть не могло.

Ну и ладно. При условии, что они оставят записные книжки, но с чего им брать записные книжки? Таких бандюг интересуют только деньги. Письма в «Пентхаус» – самое сложное, что они способны прочесть.

Вот только Желтая Маска вызывал у него сомнения. Он походил на образованного.

В гостиной горели все лампы, шторы были открыты. Бодрствующие соседи могли бы задаться вопросом, а что происходит в доме старика-писателя… будь у него соседи. Но ближайшие жили в двух милях от него, на шоссе. Он ни с кем не дружил, никто не заглядывал к нему в гости. Редкого коммивояжера тут же отправляли куда подальше. Ротстайн относился к таким странным старикам. Отошедший от дел писатель. Затворник. Он платил налоги, и его не трогали.

Синий и Желтый подвели его к креслу перед телевизором, который Ротстайн включал редко. Он не успел быстро сесть, и Синий его толкнул.

– Полегче! – бросил Желтый. Синий отступил на шаг, что-то бормоча. Мистер Желтый командовал, это точно. Он был главарем и теперь склонился над Ротстайном, уперев руки в колени, обтянутые вельветовыми штанами.

– Выпьешь чего-нибудь, чтобы окончательно прийти в себя?

– Если вы насчет спиртного, то я бросил двадцать лет назад. По настоянию врачей.

– Это хорошо. На встречи ходишь?

– Я не был алкоголиком, – раздраженно ответил Ротстайн. Безумие, конечно, раздражаться в такой ситуации… или нет? Кто знает, как следует реагировать, когда посреди ночи тебя вытряхивают из постели мужчины в цветных балаклавах? Он задался вопросом, как описал бы эту ситуацию, и не нашел ответа. В его произведениях такого не встречалось. – Хотя люди исходят из того, что в двадцатом веке каждый белый писатель должен быть алкоголиком.

– Хорошо, хорошо, – кивнул мистер Желтый. Он словно разговаривал с капризным ребенком. – Воды?

– Нет, благодарю. Я хочу, чтобы вы ушли, поэтому готов быть с вами абсолютно честным. – Он не знал, знаком ли мистер Желтый с едва ли не главным принципом человеческого поведения: если кто-то говорит, что собирается быть абсолютно честным, в большинстве случаев он станет врать быстрее, чем мчащаяся галопом лошадь. – Мой кошелек на комоде в спальне. В нем чуть больше восьмидесяти долларов. На каминной полке керамический чайник…

Он показал. Мистер Синий повернул голову, мистер Желтый – нет. Мистер Желтый с улыбкой изучающе смотрел на Ротстайна, его глаза весело поблескивали из-под балаклавы. Не срабатывает, подумал Ротстайн, но отступать не хотел. Теперь, полностью проснувшись, он не только боялся – он кипел от злости, хотя понимал, что показывать этого нельзя.

– Там я держу деньги на расходы по дому, пятьдесят или шестьдесят долларов. Больше тут нет ни цента. Забирайте их и уходите.

– Гребаное брехло, – фыркнул мистер Синий. – Денег у тебя гораздо больше, дедун. Мы знаем. Поверь мне.

И тут, словно это был спектакль и последняя фраза служила сигналом, из кабинета донесся голос мистера Красного:

– Бинго! Нашел сейф! Большой!

Ротстайн знал, что мужчина в красной маске найдет сейф, но сердце у него все равно упало. Глупо держать в доме наличные только потому, что он не любил кредитные карты, чеки, облигации и прочие финансовые инструменты, все эти золотые цепи, которыми приковывают людей к самой сокрушительной американской машине уничтожения, работавшей по принципу займи-и-потрать. Но наличные могли стать его спасением. Наличные он мог заменить. А вот записные книжки, числом более ста пятидесяти, – нет.

– Теперь шифр. – Мистер Синий щелкнул затянутыми в перчатку пальцами. – Выкладывай.

От распиравшей его злости Ротстайн едва не отказался – не зря Иоланта говорила, что его жизненная позиция всегда строилась на злости («Наверняка ты был таким же даже в своей проклятой колыбели», – говорила она), – но он устал и боялся. Если бы он уперся, они силой выбили бы из него шифр. Дело могло дойти до еще одного инфаркта, который он едва ли переживет.

– Если я назову вам шифр, вы возьмете деньги и уйдете?

– Мистер Ротстайн, – произнес мистер Желтый с, казалось бы, искренней (и потому гротескной) добротой, – вы не в том положении, чтобы торговаться. Фредди, сходи за сумками.

На Ротстайна дунуло ледяным воздухом, когда мистер Синий, он же Фредди, вышел через дверь кухни. Мистер Желтый тем временем продолжал улыбаться. Ротстайн уже терпеть не мог эту улыбку. Эти алые губы.

– Давай, гений, колись. Быстрее начнешь, быстрее закончишь.

Ротстайн вздохнул и продиктовал шифр, открывавший замок сейфа «Гардолл», вмонтированного в заднюю стенку шкафа:

– Три – два поворота влево, тридцать один – два поворота вправо, восемнадцать – поворот влево, девяносто девять – поворот вправо, потом на ноль.

Алые губы за маской разошлись шире, обнажив зубы.

– Я бы мог догадаться. Твой день рождения.

И пока Желтый выкрикивал шифр мужчине, стоявшему у сейфа в шкафу, Ротстайн пришел к крайне неприятным выводам. Мистера Синего и мистера Красного интересовали исключительно деньги. Мистер Желтый тоже мог получить свою долю, но Ротстайн не верил, что деньги – главная цель человека, который называл его гением. Словно в подтверждение этих мыслей, мистер Синий вернулся, принеся с собой еще один порыв ледяного воздуха. Он притащил четыре пустые дорожные сумки. Они висели на его плечах, по две на каждом.

Из кабинета донесся крик мистера Красного:

– Святой Боже, Морри! Мы сорвали банк! Матерь Божья, тут прорва денег! В банковских конвертах! Их десятки!

Как минимум шестьдесят, мог бы сказать Ротстайн, может, и восемьдесят. С четырьмя сотнями долларов в каждом. От Арнольда Абеля, моего нью-йоркского бухгалтера. Дженни обналичивает чеки и привозит деньги в конвертах, а я кладу их в сейф. Только расходов у меня мало, потому что крупные счета Абель оплачивает из Нью-Йорка. Время от времени я даю чаевые Дженни, на Рождество – почтальону, но по другим поводам наличные трачу редко. Эта история с конвертами тянется долгие годы, и почему? Арнольд никогда не спрашивает, что я делаю с деньгами. Может, думает, что ко мне приезжает девушка по вызову, а то и две. Может, думает, что я играю на ипподроме в Рокингэме.

Но есть один забавный момент, мог бы сказать он мистеру Желтому (также известному как Морри), я сам себя никогда об этом не спрашивал. Не спрашивал и о том, почему я продолжаю исписывать одну записную книжку за другой. Что-то ты просто делаешь, без всяких вопросов.

Он мог бы все это сказать, но молчал. Не потому, что мистер Желтый его бы не понял. Наоборот, алогубая улыбка свидетельствовала о том, что он как раз поймет.

Но пропустит мимо ушей.

– Что там еще? – крикнул мистер Желтый, по-прежнему не отрывая взгляда от Ротстайна. – Коробки? Коробки для рукописей? Того размера, как я тебе говорил?

– Никаких коробок, только записные книжки, – доложил мистер Красный. – Гребаный сейф набит ими.

Мистер Желтый улыбнулся, глядя в глаза Ротстайну:

– Пишешь от руки? Ты так это делаешь, гений?

– Пожалуйста, – взмолился Ротстайн, – оставьте их. Этот материал не предназначен для чужих глаз. Там нет ничего завершенного.

– И никогда не будет, вот что я думаю. Естественно, ты же у нас великий барахольщик. – Веселый блеск глаз (ирландский блеск, подумал Ротстайн) исчез. – Да и зачем, если нет нужды публиковать что-то еще? Никакой финансовой необходимости. Ты получаешь гонорары с «Бегуна». И со второй книги – «Бегун берет разгон». И с третьей – «Бегун сбрасывает темп». Знаменитая трилогия о Джимми Голде. Всегда на полках магазинов. Изучается в колледжах всей нашей великой страны. Спасибо клике преподавателей литературы, которые уверены, что до тебя и Сола Беллоу остальным как до луны. Поток студентов-выпускников, покупающих твои книги, не иссякает. У тебя все устоялось, верно? Зачем идти на риск и публиковать что-то еще? А вдруг появится вмятина на сверкающей золотом репутации? Ты можешь позволить себе спрятаться здесь и прикинуться, будто остального мира не существует. – Мистер Желтый покачал головой. – Мой друг, благодаря тебе у термина «анальная фиксация» появилось совершенно новое значение.

Мистер Синий все еще топтался в дверях:

– Что мне делать, Морри?

– Иди к Кертису. Запакуйте все. Если в сумках не хватит места для всех записных книжек, найдите что-нибудь. Даже у такой домашней крысы, как он, должен быть хотя бы один чемодан. Не теряйте времени на пересчет денег. Я хочу, чтобы мы смылись отсюда как можно быстрее.

– Ладно. – И мистер Синий – Фредди – отбыл.

– Не делайте этого. – Ротстайн ужаснулся дрожи в собственном голосе. Иногда он забывал о возрасте, но не в эту ночь.

Мужчина, которого звали Морри, наклонился к нему, серо-зеленые глаза изучали старика сквозь прорези в желтой балаклаве.

– Я хочу кое-что узнать. Если получу честный ответ, может, мы оставим записные книжки. Будешь честен со мной, гений?

– Я попытаюсь, – ответил Ротстайн. – Кстати, я никогда так себя не называл. Это журнал «Тайм» назвал меня гением.

– Но и протеста ты не заявлял, верно?

Ротстайн промолчал. Сукин сын, думал он. Ехидный сукин сын. Ты ничего не оставишь, правда? Что бы я тебе ни сказал.

– Так вот что я хочу знать. Почему, во имя Господа, ты не мог оставить Джимми Голда в покое? Что заставило тебя ткнуть его лицом в грязь?

Такого вопроса он не ожидал и поначалу даже не понял, о чем говорит Морри, хотя Джимми Голд являлся самым знаменитым персонажем Ротстайна, и если его и будут помнить в веках, то именно за Джимми Голда. В той же статье «Тайм», где Ротстайн проходил как гений, Джимми Голда назвали «американской иконой отчаяния в стране изобилия». Конечно, чушь собачья, но продажи возросли.

– Если хотите сказать, что мне следовало остановиться на «Бегуне», вы в этом не одиноки. – Почти не одиноки, мог бы добавить он. Продолжение первого романа, «Бегун берет разгон», укрепило его репутацию серьезного американского писателя, а третий роман, «Бегун сбрасывает темп», стал краеугольным камнем карьеры: бессчетные похвалы критиков, шестьдесят две недели в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс». И Национальная книжная премия, пусть он и не пришел на ее вручение. «“Илиада” послевоенной Америки» – так оценили его труд, имея в виду не только последний роман, но и трилогию в целом.

– Я не говорю, что тебе следовало остановиться на «Бегуне», – ответил Морри. – «Бегун берет разгон» ничуть не хуже, может, даже лучше. Они правдивые. Я про последнюю. Это какая-то ярмарка лжи. Реклама? Я серьезно, реклама?

От следующего движения мистера Желтого у Ротстайна перехватило горло, а живот словно наполнился свинцом. Медленно, почти задумчиво налетчик стянул с головы желтую балаклаву, и перед Ротстайном предстал типичный молодой ирландец из Бостона: рыжие волосы, зеленоватые глаза, белоснежная кожа, которая всегда обгорает на солнце. Плюс эти странные алые губы.

– Дом в пригороде? «Форд»-седан на подъездной дорожке? Жена и двое малолетних детей? Купить можно любого, ты это пытался сказать? Все проглатывают ядовитую наживку?

– В записных книжках…

В записных книжках еще два романа про Джимми Голда, которые замыкают круг, вот что он хотел сказать. В первом Джимми видит пустоту жизни в пригороде и бросает семью, работу, уютный дом в Коннектикуте. Уходит на своих двоих, только с рюкзаком за плечами и в одежде, которая на нем. Становится повзрослевшей версией подростка, исключенного из школы, отвергнутого своей меркантильной семьей и вступившего в армию после одного пьяного уик-энда в Нью-Йорке.

– Что в записных книжках? – спросил Морри. – Давай, гений, выкладывай. Скажи, почему тебе пришлось сбить его с ног и потоптаться на его затылке.

В романе «Бегун уходит на Запад» он вновь становится самим собой, хотелось сказать Ротстайну. Уникальной личностью. Да только мистер Желтый показал лицо, а теперь еще и доставал пистолет из правого наружного кармана клетчатой куртки. Мистер Желтый выглядел опечаленным.

– Ты создал одного из величайших персонажей американской литературы, а потом обосрал его. Человек, который так поступил, не заслуживает жизни.

Злость прорвалась наружу, удивив самого Ротстайна.

– Если ты так думаешь, значит, не понял ни слова из написанного мной, – отчеканил старик.

Морри нацелил пистолет. Ствол, казалось, смотрел на Ротстайна черным глазом.

В ответ старик ткнул в Морри скрюченным артритом пальцем и с удовлетворением увидел, как молодой ирландец моргнул и подался назад.

– И не нужна мне твоя дебильная литературная критика. Я ее наслушался задолго до твоего рождения. Сколько тебе? Двадцать два? Двадцать три? Что ты знаешь о жизни, не говоря уж о литературе?

– Достаточно, чтобы утверждать: купить можно не всех. – Ротстайн удивленно смотрел, как ирландские глаза наполняются слезами. – Не тебе учить меня жизни, особенно после двадцати лет, которые ты прятался от мира, как крыса в норе.

Давний упрек – как ты посмел покинуть вершину славы? – превратил распиравшую Ротстайна злость в слепую ярость (знакомую и Пегги, и Иоланте; эта ярость заставляла его бить посуду и ломать мебель), и он обрадовался. Лучше умереть в ярости, чем сжавшись в комок и моля о пощаде.

– Как ты собираешься превратить мой труд в наличные? Ты об этом подумал? Предполагаю, что да. Предполагаю, ты считаешь, что с тем же успехом мог бы попытаться продать украденную записную книжку Хемингуэя или картину Пикассо. Но твои дружки не такие образованные, как ты, да? Это видно по их речи. Им известно то, что известно тебе? Очевидно, нет. Но ты запудрил им мозги. Поманил большущим пирогом и пообещал, что каждый получит свой кусок. Думаю, ты на это способен. Думаю, в твоем распоряжении целое озеро слов. Но я верю, что озеро это не из глубоких.

– Заткнись. Ты похож на мою мать.

– Ты обыкновенный вор, друг мой. И это глупо, воровать то, что ты никогда не сможешь продать.

– Заткнись, гений, я предупреждаю тебя.

Ротстайн подумал: допустим, он нажмет на спусковой крючок. Больше никаких таблеток. Никаких сожалений о прошлом и череде порушенных взаимоотношений, оставшихся на обочине жизни, как разбитые автомобили. Может, получить пулю в голову не так и плохо. Лучше рака или Альцгеймера, главного кошмара любого, кто зарабатывает на жизнь умственным трудом. Конечно, будут заголовки на первых полосах, их хватало даже до той чертовой статьи в «Тайм»… но если он нажмет на спусковой крючок, мне не придется их читать.

– Ты глуп, – продолжил Ротстайн. Внезапно его охватил экстаз. – Ты считаешь себя умнее тех двоих, но это не так. По крайней мере они понимают, что наличные можно потратить. – Он наклонился вперед, всматриваясь в бледное веснушчатое лицо. – Знаешь, что я тебе скажу, малыш? Именно из-за таких парней, как ты, читать стало считаться зазорным.

– Последнее предупреждение, – процедил Морри.

– Насрать мне на твое предупреждение. И на твою мать. Или пристрели меня, или проваливай из моего дома.

Моррис Беллами пристрелил его.

2009 год

Первая ссора из-за денег в доме Зауберсов – первая, которую подслушали дети, – произошла одним апрельским вечером. Не такая уж серьезная, но самые разрушительные ураганы начинаются с легкого ветерка. Питер и Тина Зауберс находились в гостиной. Питер делал уроки, Тина смотрела диск с мультфильмами про Губку Боба. Этот диск она уже видела не один раз, но с удовольствием смотрела снова и снова. К счастью для всех, потому что в доме Зауберсов канал «Картун нетворк» отсутствовал. Два месяца назад Том Зауберс отказался от подписки на кабельное телевидение.

Том и Линда Зауберс были на кухне, где Том застегивал старый рюкзак, груженный протеиновыми батончиками, пластиковым контейнером с нарезанными овощами, двумя бутылками воды и банкой колы.

– Ты чокнутый, – выговаривала ему Линда. – Нет, я всегда знала, что у тебя плохо с головой, но это уже новый уровень. Если бы ты поставил будильник на пять утра, я бы не возражала. Ты заехал бы за Тоддом, прибыл к Городскому центру к шести и все равно оказался бы первым в очереди.

– Если бы, – ответил Том. – Тодд говорит, что такая же ярмарка вакансий в прошлом месяце проводилась в Брук-парке, так люди начали занимать очередь за сутки. За сутки, Лин!

– Тодд много чего говорит. А ты слушаешь. Помнишь, как Тодд сказал, что Питу и Тине очень понравится «Шоу грузовиков-монстров»…

– Это не «Шоу грузовиков-монстров», и не концерт в парке, и не фейерверк. Это наша жизнь.

Пит оторвался от домашнего задания и на мгновение встретился взглядом с младшей сестрой. Тина красноречиво пожала плечами: Родители – ничего не попишешь. Пит вернулся к алгебре. Еще четыре примера, и он сможет пойти к Хауи. Посмотреть, нет ли у Хауи новых комиксов. У Пита их точно не было. Деньги на его карманные расходы постигла та же участь, что и кабельное телевидение.

Том закружил по кухне. Линда подстроилась под мужа, нежно взяла его за руку.

Она заговорила тихо, отчасти чтобы дети не услышали и не разволновались (Пит уже начал тревожиться, она это знала), но в первую очередь – чтобы снять напряжение. Она знала, что чувствовал Том, и искренне за него переживала. Страх – это плохо, но попасть в унизительное положение еще хуже, а именно это, по мнению Тома, с ним и произошло, поскольку он больше не мог выполнять свою первейшую обязанность: содержать семью. И унизительное положение, пожалуй, не в полной мере отражало ситуацию. Тома донимал стыд. Десять лет он проработал в риелторском агентстве «Лейк-фронт риелти», постоянно входил в число лучших сотрудников, обеспечивавших максимальные продажи, зачастую его фотография висела на доске почета агентства. И деньги, которые зарабатывала Линда, преподававшая в третьем классе, тянули лишь на глазурь на торте Тома. Потом, осенью 2008 года, экономика отправилась под откос, и Зауберсы перешли в разряд семей с одним кормильцем.

Причем Тома не просто сократили с тем, чтобы вернуть назад, как только дела пойдут на поправку. Риелторское агентство «Лейк-фронт риелти» превратилось в пустую бетонную коробку с исписанными граффити стенами и табличкой «ПРОДАЖА ИЛИ АРЕНДА» на входной двери. Братья Риардон, унаследовавшие бизнес своего отца (который пошел по стопам своего), активно инвестировали в акции и потеряли практически все, когда котировки обвалились. Линду не утешало, что лучший друг Тома, Тодд Пейн, оказался в той же лодке. Линда считала Тодда болваном.

– Ты слышал прогноз погоды? Я – да. Похолодает. К утру с озера наползет туман, возможно, пойдет ледяной дождь. Ледяной дождь, Том.

– Хорошо. Я надеюсь, так и будет. Число жаждущих получить работу уменьшится, и наши шансы возрастут. – Он сжал ее руки, но мягко. Никто никого не тряс, никто не кричал. Пока. – Я должен получить работу, Лин, и завтрашняя ярмарка вакансий – мой лучший шанс этой весной. Я уже все ноги истоптал…

– Я знаю…

– И ничего. Полный ноль. Да, несколько вакансий в доках, на строительстве торгового центра рядом с аэропортом, но ты можешь представить меня на этой работе? Для нее мне надо сбросить тридцать фунтов и двадцать годков. Этим летом я смогу подыскать что-нибудь в деловом районе… получу место клерка, если дела пойдут чуть лучше… но работа будет низкооплачиваемая и наверняка временная. Поэтому мы с Тоддом поедем в полночь, простоим в очереди до открытия дверей, и я обещаю, что вернусь с работой, за которую платят реальные деньги.

– И, вероятно, с инфекцией, которую мы все от тебя подхватим. После чего нам придется ужать расходы на продукты, чтобы оплачивать медицинские счета.

Тут он действительно начал злиться на нее.

– Я бы не отказался от поддержки.

– Том, ради Бога. Я пытаюсь…

– Могла бы назвать меня молодцом. «Самое время проявить инициативу, Том. Мы так рады, что ты стараешься ради семьи, Том!» Что-нибудь эдакое. Не думаю, что прошу слишком многого.

– Я лишь говорю…

Но кухонная дверь открылась и закрылась до того, как она закончила фразу. Том вышел на заднее крыльцо, чтобы выкурить сигарету. Когда Пит поднял голову, вновь оторвавшись от алгебры, он увидел печаль и тревогу на лице Тины. Помня, что ей всего восемь, Пит улыбнулся и подмигнул сестре. Она нерешительно улыбнулась в ответ и нырнула обратно в подводное королевство Бикини-Боттом, где отцы не теряют работу и не повышают голоса, а детям исправно дают деньги на карманные расходы. Плохим, конечно, нет, но хорошим точно дают.

Прежде чем уехать, Том отнес дочь в постель и поцеловал, пожелав спокойной ночи. Поцеловал и Миссис Бисли, любимую куклу Тины. На удачу, сказал он.

– Папуля? Все будет хорошо?

– Даже не сомневайся, милая. – Она это запомнила. Уверенность в его голосе. – Все будет очень хорошо. А теперь спи. – И он ушел, шагая как любой нормальный человек. Тина запомнила и это, потому что больше никогда не видела, чтобы он ходил нормально.

На вершине крутого подъема, ведущего от Мальборо-стрит к автомобильной стоянке Городского центра, Том воскликнул:

– Ух ты! Притормози, нет, остановись!

– Слушай, за мной автомобили, – возразил Тодд.

– Только на секунду. – Том поднял мобильник и сфотографировал людей, стоявших в очереди. Сотню, никак не меньше. Над дверьми висел транспарант: «1000 РАБОЧИХ МЕСТ ГАРАНТИРОВАНА». И «Мы поддерживаем жителей нашего города! МЭР РАЛЬФ КИНСЛЕР». Позади ржавого «субару» Тодда Пейна кто-то нетерпеливо засигналил.

– Томми, мне не хочется обламывать тебе кайф, когда ты стремишься запечатлеть это удивительное событие, но…

– Поезжай, поезжай, я уже, – ответил Том и добавил, когда Тодд въехал на автостоянку, где все ближайшие к зданию парковочные места уже разобрали: – Мне не терпится показать эту фотку Линде. Знаешь, что она сказала? Если приедем к шести утра, будем первыми в очереди.

– Я же говорил, старина. Тоддстер никогда не лжет. – Он припарковал автомобиль. Двигатель «субару» перднул, кашлянул и затих. – К рассвету здесь будет пара тысяч человек и телевидение. Все программы. «Город на заре», «Утренний отчет», «Городской дозор». У нас могут взять интервью.

– Мне хватит и работы.

В одном Линда оказалась права: ночь выдалась сырой. В воздухе чувствовался запах озера – едва заметная канализационная вонь. И температура так упала, что Том видел образующиеся при дыхании облачка пара. Между заранее расставленными стойками были натянуты желтые ленты с надписями «НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ», разделявшие соискателей рабочих мест и делавшей толпу людей похожей на меха аккордеона. Том и Тодд разместились между последними стойками, и за ними тут же начали вставать другие люди, главным образом мужчины, некоторые в толстых флисовых куртках, какие обычно носили рабочие, кто-то в деловых пальто и с деловыми прическами, которые, правда, уже начали терять прежний лоск. Том предположил, что на заре, за четыре часа до открытия ярмарки, очередь протянется до дальнего края автостоянки.

Взгляд Тома остановился на женщине с младенцем. Она стояла в паре зигзагов впереди. Том задался вопросом, до какой степени отчаяния надо дойти, чтобы с младенцем на руках проводить под открытым небом такую сырую и холодную ночь. Ребенок сидел на груди у матери в слинге. Женщина говорила с крепким парнем, у которого на плече висел спальник, и младенец переводил взгляд с одного на другого, словно самый маленький в мире теннисный болельщик. Это выглядело весьма забавно.

– Хочешь согреться, Томми? – Тодд достал из рюкзака пинтовую бутылку виски «Беллс» и протянул ему.

Том уже собрался отказаться, памятуя последнюю фразу Линды: И не смей возвращаться домой с запахом перегара, мистер, – но бутылку взял. В такой холод глоток спиртного никак не мог повредить. Он почувствовал, как виски стекает вниз, согревая горло и желудок.

Надо будет прополоскать рот перед тем, как садиться за стол работодателя, напомнил он себе. Человека, от которого разит виски, не наймут ни на какую работу.

Когда Тодд предложил ему повторить – примерно около двух часов ночи, – Том отказался. Но после следующего предложения, в три часа, бутылку взял. Взглянул на уровень оставшегося виски и понял, что Тоддстер активно боролся с холодом.

«Почему нет?» – подумал Том и на этот раз глотнул от души.

– Вот и умница, – прокомментировал Тодд, язык у него уже начал немного заплетаться. – Дай волю своей темной стороне.

Охотники за работой продолжали прибывать, их автомобили, скрытые густым туманом, в реве двигателей поднимались с Мальборо-стрит. Очередь давно выплеснулась за стойки, и ее зигзаги распрямились. Том полагал, что понимает экономические трудности, которые переживала страна – разве он сам не потерял работу, очень хорошую работу? – но по мере того как автомобили подъезжали и подъезжали, а очередь удлинялась и удлинялась (конца он уже не видел), возникла и начала набирать силу новая пугающая идея. Может, слово трудности не в полной мере отражало сложившуюся ситуацию? Может, ей больше соответствовало другое слово – катастрофа?

Справа от него, в лабиринте стоек и лент, заплакал ребенок. Том огляделся и увидел, что мужчина со спальником держит края слинга, чтобы женщина (Господи, подумал Том, ей, похоже, нет и двадцати) могла вытащить малыша.

– Чё это за хрень? – Язык Тодда заплетался все сильнее.

– Ребенок, – ответил Том. – Женщина с ребенком. Девушка с ребенком.

Тодд присмотрелся.

– О Иисус! Я считаю, это беза… это бесо… это безответственно.

– Ты пьян? – Линда недолюбливала Тодда, не видела в нем ничего хорошего, и сейчас Том разделял ее мнение.

– Чуть-чуть. Буду в норме, когда откроются двери. И мятные пастилки у меня есть.

Том подумал, а не спросить ли Тоддстера, не прихватил ли тот с собой визин (его глаза заметно покраснели), но решил, что такая дискуссия ему ни к чему. Вновь посмотрел в ту сторону, где стояла женщина с плачущим малышом. Поначалу ему показалось, что они ушли. Потом он опустил глаза и увидел, как она, прижимая к груди ребенка, заползает в спальный мешок крепкого мужчины. Тот ей помогал. Младенец орал благим матом.