Текст книги "Кто нашел, берет себе"

1978 год

Дом – это место, где тебя примут, если ты надумаешь туда вернуться, но, когда Моррис прибыл к дому на Сикомор-стрит, ни единое освещенное окно не разгоняло вечерний сумрак и никто не встретил его у двери. Да и кто мог его встретить? Мать находилась в Нью-Джерси, читала лекции о бизнесменах девятнадцатого столетия, которые пытались украсть Америку. Делилась знаниями с аспирантами, которые и сами, вероятно, намеревались украсть все, до чего смогут дотянуться в погоне за Золотым баксом. Кто-то мог сказать, что и Моррис погнался за несколькими Золотыми баксами, отправившись в Нью-Хэмпшир, но они ошибались. Он ездил туда не за деньгами.

Он хотел поставить «бискейн» в гараж, чтобы автомобиль никому не мозолил глаза. Черт, он хотел спрятать «бискейн», но понимал, что с этим надо подождать. Первой в списке стояла другая задача: Полина Мюллер. Жители Сикомор-стрит в большинстве своем прилипали к телевизорам, как только начинался прайм-тайм, и не увидели бы летающую тарелку, приземлившуюся на лужайке перед домом, но только не миссис Мюллер. Соседка Беллами возвела подсматривание в ранг высокого искусства. Поэтому Моррис сразу пошел к ней.

– Посмотрите, кто пришел! – воскликнула она, открыв дверь… как будто и не выглядывала из окна кухни, когда Моррис свернул на подъездную дорожку. – Морри Беллами! Во всей своей красе!

Моррис ослепительно улыбнулся:

– Как поживаете, миссис Мюллер?

Она обняла Морриса, и ему пришлось ответить тем же, хотя он с радостью обошелся бы без этих объятий. Потом повернула голову, колыхнув вторым подбородком, и крикнула:

– Берт! Берти! Это Морри Беллами!

Из гостиной донеслось двойное бурчание, которое, вероятно, расшифровывалось как добрый вечер.

– Заходи, Морри! Заходи! Я поставлю кофе. И знаешь что? – Она игриво вскинула неестественно черные брови. – У меня есть торт «Сара Ли».

– У меня даже слюнки потекли, но я прямо из Бостона. Ехал без остановки. Вымотался донельзя. Просто не хотел, чтобы вы вызвали полицию, увидев свет в окнах нашего дома.

Она по-обезьяньи захихикала.

– Какой ты предусмотрительный! Но ты всегда таким был. Как твоя мамуля, Морри?

– Отлично.

Об этом он не имел ни малейшего понятия. После того как в семнадцать он отправился в исправительное заведение, а в двадцать один не смог поступить в городской колледж, отношения между Моррисом и Анитой Беллами свелись к редким телефонным звонкам. Они общались холодно, но в рамках приличий. После ссоры, приведшей к аресту за кражу со взломом и другие правонарушения, они практически перестали существовать друг для друга.

– Ты нарастил мышцы, – заметила миссис Мюллер. – Девушкам это наверняка нравится. Раньше был таким худеньким…

– Строил дома…

– Строил дома! Ты! Святый Боже! Берти! Моррис строил дома!

Из гостиной вновь донеслось неразборчивое бурчание.

– Но потом с работой стало туго, вот я и приехал сюда. Мама говорила, что я могу здесь пожить, если она не сдаст дом в аренду, но я, вероятно, надолго не задержусь.

И он оказался совершенно прав.

– Пройди в гостиную, Морри, и поздоровайся с Бертом.

– Я лучше зайду в другой раз, – ответил Морри и, чтобы избежать дальнейших уговоров, добавил: – Привет, Берт!

Опять неразборчивое бурчание, что-то вроде: С возвращением.

– Тогда завтра. – Брови миссис Мюллер вновь пришли в движение. Она словно имитировала Граучо Маркса. – Торт я приберегу. Могу даже взбить сливки.

– Отлично, – ответил Моррис. Не приходилось особо рассчитывать, что до завтра миссис Мюллер умрет от сердечного приступа, но вероятность оставалась. Как сказал другой великий поэт, родник надежды вечно бьет в человеческой груди[3]3
  Отсылка к поэме «Опыт о человеке» Александра Поупа (1688–1744).


[Закрыть].

Ключи от дома и гаража нашлись на обычном месте: на гвоздике под свесом справа от крыльца. Моррис загнал «бискейн» в гараж и поставил сундук из комиссионного магазина на бетонный пол. Ему не терпелось сразу же приняться за четвертый роман о Джимми Голде, но записные книжки лежали вперемешку, а кроме того, его глаза закрылись бы прежде, чем он прочитал первую страницу, исписанную мелким почерком Ротстайна: он действительно вымотался.

«Завтра, – пообещал он себе. – После того как поговорю с Энди и пойму, что он хочет с этим сделать. Я рассортирую записные книжки по порядку и начну читать».

Морри засунул сундук под старый отцовский верстак и накрыл полиэтиленовой пленкой, которую нашел в углу. Потом прошел в дом и обследовал свое прежнее жилище. Выглядело оно как и раньше, то есть жалко. В холодильнике нашлись только банка маринованных огурцов да коробка с пищевой содой, зато в морозильной камере лежало несколько обедов «Голодный человек». Один он сунул в духовку, включил ее, установил температуру 350 градусов[4]4
  По Фаренгейту. Примерно 176,7°С.


[Закрыть] и поднялся в свою спальню.

«Я это сделал, – думал он. – Сделал. У меня рукописи Джона Ротстайна, которые тот писал восемнадцать лет».

Моррис слишком устал, чтобы чувствовать восторг, даже удовлетворенность. Он чуть не заснул в душе, клевал носом над говняным мясным рулетом и мерзким картофельным пюре. Тем не менее съел все и вновь поднялся по лестнице. Отключился через сорок секунд после того, как голова коснулась подушки, и открыл глаза только следующим утром в двадцать минут десятого.

Хорошо отдохнув и купаясь в солнечном свете, который вливался в окно и падал на кровать его детства, Моррис ощутил восторг, и ему не терпелось поделиться им, а это означало поездку к Энди Холлидею.

Он нашел в шкафу брюки цвета хаки и рубашку в полоску, пригладил волосы, заглянул в гараж, чтобы убедиться, что там все в порядке. Направляясь к автобусной остановке, весело помахал рукой миссис Мюллер: она выглядывала в просвет между портьерами. Прибыл в центр почти ровно в десять, прошел квартал, посмотрел вдоль Эллис-авеню в направлении «Счастливой чашки», где столики стояли на тротуаре под розовыми зонтами. Конечно же, Энди сидел за одним из столиков и пил кофе, устроив себе маленький перерыв. Спиной к Моррису, так что тот мог подойти незамеченным.

– Попался! – воскликнул он, схватив за плечо Энди, одетого в старый вельветовый пиджак.

Его давний друг – его единственный друг в этом жалком городишке – подпрыгнул и развернулся. Чашка перевернулась, кофе разлился. Моррис отступил на шаг. Он хотел напугать Энди, но не до такой степени.

– Слушай, изви…

– Что ты вытворяешь? – спросил Энди тихим, хриплым шепотом. Его глаза сверкали за очками в роговой оправе, которые Моррис всегда считал показушными. – Что, твою мать, ты вытворяешь?

Такого приема Моррис никак не ожидал. Он сел за столик.

– То, о чем мы говорили. – Он всмотрелся в лицо Энди и не увидел привычного насмешливого интеллектуального превосходства. Энди боялся. Морриса? Возможно. За себя? Безусловно.

Моррис принес с собой пакет из плотной коричневой бумаги, который нашел на кухне. Сейчас он достал из него одну из записных книжек Ротстайна и положил на столик, подальше от лужицы разлитого кофе.

– Образец. Один из великого множества. Их не меньше ста пятидесяти. Еще не успел сосчитать, но это настоящий джекпот.

– Убери немедленно! – Энди продолжал шептать, как персонаж плохого шпионского фильма. Его глаза метались из стороны в сторону, постоянно возвращаясь к записной книжке. – Убийство Ротстайна на первой полосе «Нью-Йорк таймс» и на всех телевизионных каналах, идиот!

Эта новость неприятно удивила Морриса. Он рассчитывал, что пройдет как минимум три дня, прежде чем кто-то найдет тело, может, даже шесть. Но в реакции Энди угадывалось нечто большее, чем просто удивление. Он напоминал загнанную в угол крысу.

Моррис попытался сымитировать улыбку Энди, казалось, говорившую: «я-так-умен-что-меня-от-этого-тошнит».

– Успокойся, в этой части города все таскают с собой записные книжки. – Он показал на улицу, идущую к Гавенмент-сквер. – Вон один с такой.

– Только не «Молескины»! Господи, приходящая домработница знала, в каких записных книжках писал Ротстайн, и в газете написано, что сейф в кабинете найден открытым и пустым! Убери… ее!

Моррис пододвинул записную книжку к Энди, следя за тем, чтобы не угодить ею в кофейную лужу. Энди все больше его раздражал – доставал, как сказал бы Джимми Голд, – но он также испытывал садистское наслаждение, наблюдая, как Энди вжимается в спинку своего стула, словно записная книжка могла заразить его чумой.

– Давай взгляни. В этой преимущественно поэзия. Я пролистал ее, пока ехал в автобусе.

– В автобусе? Ты рехнулся?

– Стихи так себе, – продолжил Моррис, словно не слыша Энди, – но они его, это точно. Написанные собственноручно. Невероятно ценные. Мы говорили об этом. Несколько раз. Говорили, как нам…

– Убери ее!

Моррису не хотелось признавать, что паранойя Энди заразительна, но, похоже, так оно и было. Он убрал записную книжку в пакет и мрачно посмотрел на своего друга (единственного друга).

– Я же не предлагаю устроить гаражную распродажу.

– А где остальные? – спросил Энди и продолжил до того, как Моррис успел ответить: – Не важно. Я не хочу знать. Ты понимаешь, как их сейчас ищут? И тебя тоже!

– Меня никто не ищет, – ответил он, но чувствовал, как горят щеки и даже загривок. Энди вел себя так, будто вот-вот наложит в штаны, а вовсе не как человек, принимавший участие в преступлении века. – Никто не свяжет меня с Ротстайном, и я понимаю, что должно пройти какое-то время, прежде чем мы сможем продать их какому-нибудь частному коллекционеру. Я не тупой.

– Продать их колле… Морри, ты себя слышишь?

Моррис сложил руки на груди, всмотрелся в своего друга. В человека, который был его другом.

– Ты ведешь себя так, будто мы никогда не говорили об этом. Будто ничего не планировали.

– Мы ничего не планировали! Это была история, которую мы придумывали. Мне казалось, ты это понимаешь!

Моррис понял другое: именно эту версию Энди Холлидей изложит полиции, если его, Морриса, поймают. И Энди ожидал, что его поймают. Впервые Моррис со всей очевидностью осознал, что Энди – не интеллектуальный гигант, стремившийся присоединиться к нему в совершении реального преступления, а еще один слабак. Заштатный продавец книжного магазина, всего на несколько лет старше Морриса.

Ине нужна мне твоя дебильная литературная критика, сказал Ротстайн Моррису в последние минуты своей жизни. Я ее наслушался задолго до твоего рождения.

Его виски начали пульсировать болью.

– Мне следовало сообразить, что к чему. Вся эта твоя болтовня о частных коллекционерах, кинозвездах, саудовских принцах и уж не знаю о ком там еще – болтовня, и ничего больше. Ты просто трепло.

Удар достиг цели, прямо в яблочко. Моррис это видел и радовался. Точно так же он радовался, когда во время последнего спора с матерью ему удалось пару раз прижать ее к стенке.

Энди наклонился вперед, его щеки пылали, но не успел он заговорить, как появилась официантка со стопкой салфеток.

– Позвольте вытереть эту лужу, – сказала она. Молодая, натуральная пепельная блондинка, симпатичная, может, даже красивая. Она улыбнулась Энди, тот ответил вымученной гримасой и отпрянул от нее, точно так же, как чуть раньше – от записной книжки «Молескин».

«Он же гомик, – изумленно подумал Моррис. – Он чертов гомик. Как вышло, что я этого не знал? Как вышло, что не видел? Да у него это на лбу написано!»

Что ж, он многого не замечал в Энди. Моррис подумал о присказке одного парня, который работал с ним на стройке: Снаружи шик, а внутри – пшик.

Когда официантка ушла, унеся с собой терпкую ауру женственности, Энди наклонился вперед:

– Коллекционеры исключаются. Они собирают картины, скульптуру. Первые издания… Один нефтяник в Техасе собрал коллекцию восковых цилиндров с первыми записями стоимостью миллион долларов, другой – все тематические журналы в период с тысяча девятьсот десятого по пятьдесят пятый год, вестерны, научную фантастику и ужастики. Думаешь, все это покупалось и продавалось законно? Черта с два. Коллекционеры – безумцы, худшим из них плевать, есть в их коллекции краденое или нет, прежде всего потому, что свои сокровища они никому не собираются показывать.

Моррис все это уже слышал, и эта мысль, вероятно, отразилась на его лице, потому что Энди наклонился к нему еще ближе. Их носы чуть ли не соприкасались. Моррис уловил запах «Английской кожи» и задался вопросом, является ли этот лосьон после бритья фаворитом у гомиков? Тайным знаком или чем-то таким.

– Ты думаешь, кто-то из этих парней выслушает меня?

Моррис Беллами, перед которым Энди Холлидей предстал в новом свете, ответил, что, пожалуй, нет.

Энди выпятил нижнюю губу.

– Впрочем, когда-нибудь они послушают. Да. Как только у меня появится собственный магазин и клиентура. Но на это уйдут годы.

– Мы говорили, что придется подождать лет пять.

– Пять? – Энди нервно рассмеялся и вновь откинулся на спинку стула. – Через пять лет я, возможно, и открою свой магазин. Приглядел одно местечко на Лэйсмейкер-лейн. Там сейчас торгуют тканями, но, похоже, долго не протянут. Однако для того, чтобы найти клиентов с деньгами и установить с ними доверительные отношения, времени потребуется гораздо больше.

Сплошные «но», подумал Моррис. А ведь раньше их не было.

– Как долго? – спросил он.

– Почему бы тебе не предложить мне эти записные книжки на заре двадцать первого века, если они все еще будут у тебя? Даже если я позвоню кому-нибудь из частных коллекционеров прямо сейчас, сегодня, самый безумный из них к этим записным книжкам не притронется. Они нынче в фокусе внимания.

Какое-то время Моррис смотрел на него, лишившись дара речи. Потом сказал:

– Ты ничего такого не говорил, когда мы планировали…

Энди зажал уши руками.

– Мы ничего не планировали! И не пытайся повесить это на меня! Никогда. Я тебя знаю, Морри. Ты украл их не для того, чтобы продать, во всяком случае, до тех пор, пока не прочитаешь. Потом ты, вероятно, захочешь вернуть часть этих записных книжек миру, при условии, что за них дадут достойную цену. А вообще, если на то пошло, ты совершенно свихнулся на Джоне Ротстайне.

– Не смей так про меня говорить. – Боль в висках все усиливалась.

– Буду, если это правда, и так оно и есть. Ты свихнулся и на Джимми Голде. Поэтому и попал в тюрьму.

– Я попал в тюрьму из-за моей матери. Она бы сама с радостью посадила меня под замок.

– Не важно. С тех пор много воды утекло. Сейчас значение имеет настоящее. Тебе очень повезет, если полиция в самое ближайшее время не нагрянет к тебе, причем наверняка с ордером на обыск. И если записные книжки будут у тебя, когда они постучатся в дверь, твоя песенка спета.

– С чего они ко мне придут? Никто нас не видел, а мои напарники… – Он подмигнул. – Скажем так: мертвые умеют хранить секреты.

– Ты… что? Убил их? Их тоже убил? – Лицо Энди исказилось от ужаса.

Моррис знал, что не следовало этого говорить, но – забавно, это «но» постоянно вылезало – Энди оказался таким говнюком.

– Как назывался город, в котором жил Ротстайн? – Глаза Энди вновь бегали по сторонам, словно он ожидал, что копы уже приближаются с пистолетами наготове. – Толбот-Корнерс, так?

– Да, но там главным образом фермы. А сам Корнерс находится севернее. Это столовка, продовольственный магазин и автозаправочная станция на пересечении двух местных дорог.

– И сколько раз ты там побывал?

– Может, пять. – Точнее, не меньше десяти, между семьдесят шестым и семьдесят восьмым годами. Сначала в одиночку, потом с Фредди или Кертисом, а то и с обоими.

– Задавал вопросы о самом знаменитом жителе города?

– Конечно. Раз или два. И что? Вероятно, каждый, кто заходит в эту столовку, спрашивает о…

– Нет, тут ты ошибаешься. Большинство приезжих плевать хотели на Джона Ротстайна. Если они и задают вопросы, так насчет начала сезона охоты на оленей или какая рыба ловится в местном озере. Ты думаешь, местные не вспомнят тебя, когда полиция начнет спрашивать, не интересовался ли кто из чужаков стариком, который написал «Бегуна»? Любопытных чужаков, приезжавших не раз и не два? А ведь ты уже сидел, Морри!

– В колонии для несовершеннолетних. Это дело закрыто.

– Иногда, если преступление привлекает такое внимание, могут заглянуть и в старые дела. А твои напарники? Никто из них не сидел?

Моррис промолчал.

– Ты не знаешь, кто тебя видел, и ты не знаешь, кому твои напарники могли похвастаться о крупном деле, которое хотят провернуть. Полиция может прихватить тебя уже сегодня, идиот. Если они это сделают и ты упомянешь меня, я буду отрицать, что мы когда-либо говорили об этом. Но я дам тебе совет. Избавься от этого! – Он указал на бумажный пакет. – Этой и остальных записных книжек. Спрячь их где-нибудь. Закопай! Если ты это сделаешь, то, возможно, тебе удастся выкрутиться, если тебя прижмут. При условии, что вы нигде не оставили отпечатков пальцев или чего-то такого.

«Не оставили, – подумал Моррис. – Я не такой глупый. И я не трусливый гомик, который может только болтать языком».

– Может, нам удастся их использовать, но через много-много лет и при условии, что тебя не схватят. – Он поднялся. – А пока держись от меня подальше, не то я сам позвоню в полицию.

Энди ушел быстрым шагом, опустив голову, не оглядываясь.

Моррис еще какое-то время сидел за столиком. Вернулась красивая официантка, спросила, не принести ли ему чего. Он покачал головой. Когда она отошла, взял со столика пакет с записной книжкой и ушел из кафе. В противоположном направлении.

Моррис, естественно, знал, что такое антропоморфизм – отражение человеческих чувств в природе, – и думал, что это дешевый, создающий настроение прием второразрядных писателей, но в этот день именно так, похоже, и происходило. Утром яркий солнечный свет в полной мере отражал и даже усиливал чувство восторга Морриса, однако к полудню солнце превратилось в блеклый диск за пологом облаков, а к трем часам, когда его тревоги заметно усилились, вокруг потемнело и заморосил дождь.

Сев за руль «бискейна», он поехал в торговый центр, расположенный рядом с аэропортом, постоянно высматривая патрульные автомобили. Когда на Эйрлайн-бульвар один возник позади, с включенной мигалкой, и начал нагонять Морриса, желудок у него заледенел, а сердце, казалось, запрыгнуло в горло. Копы промчались мимо, не сбавляя скорости, но облегчения это не принесло.

Моррис поймал информационный выпуск радиостанции БАМ-100. Первой шла новость о мирных переговорах между Садатом и Бегином в Кемп-Дэвиде (Да, как будто такое когда-нибудь случится, рассеянно подумал Моррис), но вторая касалась убийства знаменитого американского писателя Джона Ротстайна. Представитель полиции сообщал, что это дело рук «вооруженной преступной группы» и ведется отработка нескольких версий. Скорее всего пускал пыль в глаза.

А может, и нет.

Моррис не думал, что его смогут выследить по показаниям глуховатых стариков, что околачивались в придорожном ресторане «Ням-ням» в Толбот-Корнерс, что бы там ни говорил Энди, но гораздо больше его тревожило другое. Он, Фредди и Кертис работали в «Донахью констракшн», компании, строившей дома в Денверсе и Норт-Беверли. Работали в разных бригадах, и большую часть этих шестнадцати месяцев, когда они носили доски и забивали гвозди, он провел в Денверсе, тогда как Фредди и Кертис – на другой строительной площадке, в пяти милях. Но все-таки некоторое время они работали вместе, а потом частенько встречались в обеденный перерыв.

И об этом знали многие.

Моррис припарковал «бискейн» среди тысячи автомобилей рядом с той частью торгового центра, которую занимал универмаг «Джей-Си Пенни», протер все поверхности, к которым прикасался, и оставил ключ в замке зажигания. Затем быстро ушел, подняв воротник куртки и надвинув на лоб бейсболку с логотипом «Кливленд ин-дианс». У главного входа в торговый центр сел на скамью, дожидаясь автобуса до Нортфилда, поднялся в салон, бросил пятьдесят центов в кассовый ящик. Дождь усилился, автобус ехал медленно, но Моррис ничего не имел против. Он использовал это время, чтобы подумать.

Энди оказался трусом и эгоистом, но в одном его правоту следовало признать. Записные книжки надо спрятать, причем немедленно, как бы ему ни хотелось ознакомиться с их содержимым, начав с нового романа о Джимми Голде. Если копы заявятся и не найдут у него записных книжек, они ничего не смогут сделать, правда? Подозрения к делу не пришьешь.

Так?

За шторами соседнего дома никого не было, что спасло Морриса от еще одного разговора с миссис Мюллер, по ходу которого ему, возможно, пришлось бы объяснять, почему он продал автомобиль. Дождь превратился в ливень, но Морриса это устраивало: никто не будет слоняться по пустоши между Платановой и Березовой улицами. Особенно с наступлением темноты.

Он вытащил все из потрепанного дорожного сундука, из последних сил сопротивляясь неистовому желанию заглянуть в записные книжки. Он понимал, что если заглянет, не остановится, пока не просмотрит все. Позже, подумал он. Сейчас не до удовольствий, Морри. Совет был дельный, но озвучил его голос матери, и в висках вновь запульсировала боль. По крайней мере надолго откладывать удовольствие он не собирался. Если полиция не нагрянет к нему в ближайшие три недели (в крайнем случае месяц), он сможет расслабиться и взяться за записные книжки.

Моррис застелил сундук полиэтиленовой пленкой, чтобы содержимое не отсырело, и загрузил в него все записные книжки, включая ту, которую показывал Энди, а сверху уложил конверты с деньгами. Закрыл сундук, подумал, открыл вновь, сдвинул пленку и достал из одного конверта пару сотен долларов. Конечно, при обыске ни один коп не удивился бы наличию такой суммы. Моррис вполне мог сказать, что получил эти деньги при расчете или что-то такое.

Дождь, барабанивший по крыше гаража, его не успокаивал. Моррису казалось, что по железу стучат чьи-то костлявые пальцы, и от этого стука у него разболелась голова. Он замирал всякий раз, когда мимо проезжал автомобиль, ожидая, что фары и синие мигалки зальют светом подъездную дорожку. Черт бы побрал Энди Холлидея, вселившего в меня эту бессмысленную тревогу, подумал Моррис. Черт бы побрал этого наглого гомика!

Вот только тревога могла оказаться вовсе не бессмысленной. И по мере того как день полз к сумеркам, Моррис Беллами все больше склонялся к мысли, что копы смогут связать его с Кертисом и Фредди. Эта гребаная зона отдыха! Почему он не оттащил трупы в лес? Но едва ли это сильно замедлило бы расследование. Копов вызвали бы даже из-за пятен крови. А у копов были собаки…

– И кроме того, – сказал он сундуку, – я торопился. Так?

Ручная тележка отца по-прежнему стояла в углу, рядом с ржавой киркой и двумя ржавыми лопатами. Моррис положил сундук на тележку, закрепил и выглянул из гаражного окна. Слишком светло. Теперь, после завершения всех приготовлений к тому, чтобы избавиться от записных книжек и денег – временно, успокаивал он себя, это временная мера, – в нем крепла уверенность, что копы нагрянут с минуты на минуту. Допустим, миссис Мюллер сообщила им о его подозрительном поведении. Вероятность, конечно, невелика, она тупа как дерево, но как знать?

Моррис заставил себя проглотить еще один замороженный обед в надежде, что калории помогут унять головную боль. Но голова разболелась еще сильнее. Он заглянул в материнскую аптечку в поисках адвила или аспирина, но не нашел ничего. Ну и пошла ты, мамаша, сама знаешь куда, подумал он. Да, в прямом смысле. Пошла на…

Он увидел ее улыбку. Сухую и холодную.

В семь вечера еще было светло, чертово солнце никак не хотело сдавать позиции, но окна соседнего дома по-прежнему оставались темными. Морриса это радовало, однако он понимал, что Мюллеры могут вернуться с минуты на минуту. А кроме того, он слишком разнервничался, чтобы ждать дольше. Он порылся в стенном шкафу, нашел пончо.

Открыл заднюю дверь гаража и выкатил тележку на лужайку. Трава намокла, земля стала мягкой, каждый шаг давался с трудом. Тропу – подростком он был на ней частым гостем, обычно бегал в Центр досуга на Берч-стрит – укрывали от дождя кроны деревьев, и идти сразу стало легче. К тому времени, когда он добрался до речки, по диагонали пересекавшей пустошь, стемнело полностью.

Моррис взял с собой фонарь и периодически включал его, подбирая наиболее удачное место на откосе, спускавшемся к речке, на безопасном расстоянии от тропы. Мягкая земля поддавалась легко, пока он не добрался до корней росшего над откосом дерева. Подумал о том, чтобы перейти на другое место, но уже вырыл достаточно большую дыру, чтобы в нее вошел сундук, оставалось только ее углубить, и начинать все заново не хотелось. Ведь сундуку предстояло пролежать в земле от силы месяц. Так что он сунул фонарик в раскоп, подложил под него камень, чтобы луч освещал корни, и принялся их перерубать.

Наконец Моррис задвинул сундук в дыру, забросал землей, утрамбовал ее лопатой. Решил, что сойдет. Трава на откосе не росла, так что лысого пятна никто не заметит. Главная задача заключалась в том, чтобы не оставлять записные книжки в доме, верно?

Верно?

Моррис не чувствовал облегчения, когда катил тележку по тропе, возвращаясь к дому. Из задуманного ничего не выходило, ничего. Словно злобная судьба стремилась разлучить его и записные книжки, точно так же, как не позволяла быть вместе Ромео и Джульетте. Это сравнение показалось ему абсурдным и удивительно точным. Он был влюблен. Чертов Ротстайн надул его последним романом «Бегун сбрасывает темп», но это ничего не меняло.

Его любовь была истинной.

Дома он сразу принял душ, как много лет спустя сделает подросток по имени Питер Зауберс, – в той же самой ванной, после похода к тому же откосу и склоненному дереву. Моррис стоял под струями, пока кожа на пальцах не сморщилась и не закончилась горячая вода. Потом вытерся и надел чистую одежду, которую взял в стенном шкафу спальни. Мальчишечья, старомодная, она тем не менее ему подходила (почти). Вымазанные землей джинсы и рубашку он бросил в стиральную машину. Точно так же годами позже поступит Пит Зауберс.

Моррис включил телевизор, сел в старое отцовское кресло – мать говорила, что оставила его как напоминание, на случай если ее вновь потянет на подобную глупость – и получил обычную порцию белиберды, щедро сдобренной рекламой. Подумал, что сценарий любого из этих роликов (прыгающие пузырьки со слабительным, прихорашивающиеся мамаши, поющие гамбургеры) мог написать Джимми Голд, и головная боль резко усилилась. Он решил сходить в «Зоуни» и купить упаковку анацина. Может, вместе с банкой пива, а то и двумя. Пиво ему повредить не могло. Голову он терял от крепкого спиртного; этот урок Моррис запомнил навсегда.

Он купил анацин, однако ему стало совсем худо, едва он подумал о том, как будет пить пиво в доме, набитом книгами, которые он не хотел читать, сидя перед телевизором, который не хотел смотреть. В то время как то, что ему не терпелось прочесть, находилось совсем рядом. Моррис редко пил в барах, но вдруг понял, что сойдет с ума, если не выберется в какое-нибудь место, где найдет хорошую компанию и заводную музыку. Он не сомневался, что в этот дождливый вечер там найдется молодая женщина, которая захочет потанцевать.

Моррис заплатил за анацин и спросил молодого кассира, есть ли неподалеку бар с живой музыкой, до которого можно доехать на автобусе.

Молодой кассир ответил утвердительно.