Текст книги "Кристина"

27. Эрни и Регина

Ты хочешь покататься

на «бьюике» 59-го?

Нет, ты хочешь покататься

на «бьюике» 59-го?

У него два карбюратора

и один нагнетатель.

«Медальон»

Дома он появился в половине двенадцатого ночи. Одежда, в которой он собирался ехать в Питсбург, была пропитана грязью и потом. Руки были выпачканы еще больше, а с левой стороны спины краснел зигзагообразный порез. Лицо казалось совершенно изможденным. Под глазами были темные круги.

Его мать сидела за столом, перед книгой с головоломками. Она и ждала, и боялась его возвращения. Ли позвонила ей и рассказала о случившемся. Голос этой симпатичной (но казавшейся Регине не совсем подходящей для Эрни) девочки звучал так, как будто она плакала.

Повесив трубку, встревоженная Регина тотчас же набрала номер гаража Дарнелла. Ли сказала ей, что Эрни вызвал грузовик с платформой и поехал туда вместе с водителем. Ее он почти насильно усадил в такси. В телефоне послышались два гудка, а затем грубый, скрипучий голос ответил: «Слушаю. Гараж Дарнелла».

Она поняла, что подзывать сейчас Эрни было бы ошибкой, и нажала на рычаг отбоя. Она решила подождать, пока он приедет домой, и тогда, глядя ему в глаза, сказать то, что она должна была сказать ему.

И вот она сказала:

– Эрни, я виновата.

Было бы лучше, если бы Майкл мог быть рядом. Но он находился в Канзас-Сити на конференции по торговле и свободному предпринимательству в средние века. Он должен был вернуться в воскресенье утром, но она уже подумывала о том, что его присутствие дома могло понадобиться гораздо раньше. Она признавала – не без некоторого раскаяния, – что ситуация была достаточно серьезной.

– Виновата, – безжизненным эхом откликнулся Эрни.

– Я, то есть мы…

Она не смогла продолжить. Было что-то жуткое в его мертвенном голосе. Его глаза были совершенно пусты. Она почувствовала, что у нее начало щипать в носу и к горлу подступили слезы. Выросшая в строгой католической семье простого рабочего, она вместе со своими семью братьями и одной сестрой была вынуждена самостоятельно прокладывать дорогу в жизни и на этом пути сполна хлебнула горьких и мучительных рыданий. И если собственная семья порой считала ее слишком непреклонной, то лишь потому, что не понимала: пройдя через ад, легче пройти сквозь огонь и воду. Она просто хотела видеть своего сына волевым и закаленным человеком.

– Знаешь что? – спросил Эрни.

Она покачала головой, все еще чувствуя привкус слез во рту.

– Если бы я не так устал, то рассмеялся бы. Ты могла быть там, вместе с теми ребятами, которые сделали это. Сейчас ты, наверное, даже счастливее, чем они.

– Эрни, ты несправедлив ко мне!

– Нет, справедлив! – внезапно заорал он на нее, и его глаза вспыхнули гневом. Впервые в жизни она испугалась сына. – Ты захотела убрать ее отсюда! Он захотел поставить ее в аэропорту! Кого же мне винить, как не вас обоих? Ты думаешь, это случилось бы, если бы она стояла здесь? Да?

Он сжал кулаки и шагнул к ней. Она едва не отпрянула и не упала со стула.

– Эрни, мы не можем даже поговорить об этом? – спросила она. – Как два разумных человека?

– Один из них наложил кучу дерьма на приборную доску, – холодно сказал он. – Как это, с точки зрения разумного человека?

Она была уверена, что владеет собой и сумеет сдержать слезы. Однако они неожиданно хлынули из ее глаз. Она заплакала. Она горько заплакала от того, что увидел ее сын. И не только от этого.

Всю свою материнскую жизнь она втайне чувствовала свое превосходство над женщинами, которые окружали ее и у которых были сыновья старше, чем Эрни. Когда ему был всего один годик, эти другие женщины скорбно покачивали головами и говорили, что ей нужно подождать до пяти лет – вот тогда начинаются неприятности, вот тогда мальчики начинают произносить слово «дерьмо» в присутствии родителей и играть со спичками, когда остаются одни. Однако и в пять лет Арнольд был таким же золотым ребенком, что и в один год. Тогда эти другие женщины делали большие глаза и просили подождать до десяти лет, затем до пятнадцати – а Эрни все-таки не был похож ни на кого из своих сверстников. Он не курил наркотиков, не пропадал по вечерам на рок-концертах и не тратил родительские деньги на своих сверстниц.

Однако теперь он стоял перед ней, бледный, изможденный, по локоть выпачканный в грязи и охваченный той же испепеляющей ненавистью, какая всю жизнь полыхала в его деде, и даже внешне похожий на него. Все разлетелось к черту, на куски.

– Эрни, мы завтра утром поговорим, что нам делать, – сказала она, пытаясь взять себя в руки и не давать волю слезам. – Завтра утром поговорим.

– Тебе придется встать очень рано, – произнес он, потеряв интерес к разговору. – Я пойду прилягу часа на четыре, а потом опять поеду в гараж.

– Зачем?

Он хрипло рассмеялся:

– А ты как думаешь зачем? Мне предстоит много работы! Намного больше, чем ты можешь представить!

– Нет, тебе завтра нужно в школу… Я… я запрещаю тебе, Эрни, я категорически…

Он бросил на нее взгляд, от которого она вздрогнула. Все это было похоже на жуткий ночной кошмар, который собирался продолжаться и продолжаться.

– Я пойду в школу, – проговорил он. – Я возьму с собой чистую одежду и даже приму душ, чтобы от меня не разило потом в классе. После школы я снова поеду к Дарнеллу. Там предстоит большая работа, но я смогу сделать ее… Я знаю, что смогу, правда, на это уйдут все мои сбережения. Плюс то, что я получу за труды у Дарнелла.

– Но домашние задания… твоя учеба!

– Ах, учеба, – он натянуто улыбнулся. – Она, конечно, пострадает. Увы, я не могу тебя порадовать. Я уже не могу пообещать тебе примерной успеваемости. Придется довольствоваться средней.

– Нет! Тебе нужно думать о колледже!

Он, заметно прихрамывая, подошел к столу и оперся на него обеими руками, а потом медленно наклонился к ней. Она подумала: Чужой… мой сын для меня чужой. Чем я это заслужила? Чем? Тем, что хотела ему добра? Может ли такое быть? Пожалуйста, Боже, сделай так, чтобы я очнулась от этого кошмарного сна, и пусть на моих щеках будут слезы, потому что он был так реален.

– С этих пор, – проговорил он, глядя ей в глаза, – я забочусь только о Кристине, о Ли и о том, как не испортить отношений с Дарнеллом, чтобы я мог привести машину в порядок. Мне начхать на колледж. А если до тебя это все не дойдет, то я брошу школу. Может быть, тогда ты заткнешься.

– Ты этого не сделаешь, – выдержав его взгляд, негромко сказала она. – Ты сам это знаешь, Арнольд. Возможно, я заслужила твое… твою жестокость… но я не допущу, чтобы ты разрушал собственную жизнь. Так что больше не говори об уходе из школы.

– Но я в самом деле ее брошу, – ответил он. – Не утешай себя, думая, что я этого не сделаю. В феврале мне будет восемнадцать, и я смогу сам распорядиться собой, если вы не перестанете мешать мне. Ты меня понимаешь?

– Иди спать, – проговорила она сквозь слезы. – Иди спать, ты разбиваешь мне сердце.

– Неужели? – Он неожиданно рассмеялся. – И тебе больно, да? Вот не знал.

Он повернулся и пошел к двери, припадая на левую ногу. Вскоре она услышала тяжелое шарканье его ботинок о ступени лестницы – звук, ужасно напоминающий ее детство, когда она думала про себя: Вот людоед идет спать.

Она судорожно зарыдала и, неуклюже поднявшись из-за стола, пошла на улицу, чтобы поплакать в полном одиночестве. Она обхватила себя руками – не лучшее из объятий, но лучше, чем ничего, – и посмотрела на луну, расплывшуюся в пелене ее слез. Все изменилось, и это произошло со скоростью налетевшей бури. Ее сын ненавидел ее; она видела в его глазах ненависть – не вспышку гнева, не раздражение, свойственное переходному возрасту. Он ненавидел ее, и ничего подобного она никогда не могла бы предугадать в своем добром мальчике.

Ничего подобного.

Она стояла на крыльце и плакала до тех пор, пока не продрогла и ее губы, вздрагивавшие от всхлипов, не начали дрожать от холода. Тогда она вернулась в дом и поднялась наверх. Она почти минуту стояла перед дверью комнаты Эрни, перед тем как войти к нему.

Он спал на покрывале постели. Его брюки были на нем. Сам он больше напоминал лежащего без сознания, чем спящего, его лицо выглядело ужасающе старым. В слабом луче света, падавшем из холла через ее плечо, его волосы казались седыми, а приоткрытый во сне рот – почти беззубым. Она вздрогнула от страха и вошла в комнату.

Ее тень упала на постель, и она увидела, что перед ней лежал ее Эрни, впечатление старости было всего лишь игрой света и ее собственного усталого воображения.

Будильник-радио был поставлен на 4.30 утра. Она подумала о том, чтобы переставить его на более позднее время, и уже протянула руку к нему, но в последний момент передумала.

Вместо этого она спустилась в свою спальню, уселась перед столиком с телефоном и сняла трубку. Какое-то время она подержала ее, размышляя. Если она среди ночи позвонит Майклу, то он подумает…

Что произошло нечто ужасное?

Она вздохнула. А разве не так? Конечно, произошло. И продолжало происходить.

Она набрала номер отеля «Рамада» в Канзас-Сити, где остановился ее муж.

28. Ли наносит визит

Не хочу вызывать кривотолки,

но автобус хочу купить.

Буду ездить на нем к своей крошке,

разве можно мне запретить?

Заплачу за него, сколько нужно…

– Этот автобус не продается…

«Ху»

Почти всю эту историю она рассказала спокойным голосом, сидя с плотно сжатыми ногами и скрещенными лодыжками в одном из двух кресел для посетителей, одетая в разноцветное шерстяное платье, поверх которого была накинута коричневая вельветовая кофта. И, уже замолчав, расплакалась и никак не могла найти свой носовой платок. Дэннис Гилдер подал ей коробку с салфетками, стоявшую на столике у изголовья его постели.

– Что мне делать? – спросила она, когда вытерла слезы. – Что бы ты сделал на моем месте?

– Не знаю, – ответил Дэннис. – Наверное, нужно подождать. Что еще остается делать?

– Но это труднее всего, – ответила она, теребя пальцами салфетку. – Мои родители хотят, чтобы я перестала видеться с ним – чтобы бросила его. Они боятся… что Бадди Реппертон и его ребята сделают что-нибудь еще.

– Ты уверена, что это были Реппертон и его друзья, да?

– Да. Мистер Каннингейм позвонил в полицию, хотя Эрни не просил его. Он сказал, что сам разберется с ними, и это испугало его родителей. Я тоже испугалась. Полицейские забрали Бадди Реппертона и одного из его друзей, которого все называют Шатун… ты знаешь, о ком я говорю?

– Да.

– И парня, который по ночам работает на стоянке в аэропорту, его тоже забрали. Его фамилия Галтон, а имя…

– Сэнди.

– Они подумали, что он тоже был замешан… что это он впустил их.

– Да, он из их компании, – сказал Дэннис, – но не такой дегенерат, как остальные. Вот что, Ли, ты уже говорила с кем-нибудь?

– Сначала с миссис Каннингейм, а потом с его отцом. По-моему, они не сказали друг другу, что собираются поговорить со мной. Они…

– Расстроены, – подсказал Дэннис.

Она покачала головой.

– Хуже. Они оба выглядят так… как будто их обокрали или что-то вроде того. Я не могу по-настоящему пожалеть ее – думаю, она просто хочет во что бы то ни стало добиться своего, – но мне до слез жалко мистера Каннингейма. Он мне кажется таким… – Она запнулась, а потом вздохнула. – Когда я вчера вечером зашла к ним, миссис Каннингейм – она просила называть ее Региной, но я не могу себя заставить…

Дэннис усмехнулся.

– А ты можешь называть ее так? – спросила Ли.

– Ну да – но у меня большая практика.

В первый раз за время своего визита она улыбнулась.

– Это могло бы сыграть роль. Во всяком случае, когда я пришла, она была там, а мистер Каннингейм был еще в школе… то есть в университете.

– Понятно.

– Она сказала, что взяла отпуск на всю неделю – на оставшуюся часть.

– Как она выглядит?

– У нее подавленный вид, – проговорила Ли и потянулась за новой салфеткой. – И она показалась мне постаревшей на десять лет с тех пор, как я видела ее месяц назад.

– А он? Майкл?

– Тоже как будто постарел, но старается держаться… в нем появилась какая-то внутренняя сила.

Дэннис промолчал. Он почти тринадцать лет знал Майкла Каннингейма, но ни разу не видел в нем внутренней силы, и не нашелся что сказать. Внутренняя сила была только у Регины, Майкл покорно следовал у нее в кильватере и готовил коктейли, когда Каннингеймы принимали гостей. Он слушал свой магнитофон, был меланхоличен… но никакая прихоть воображения не позволила бы Дэннису сказать, что у Майкла была «внутренняя сила».

В семь лет он однажды услышал, как его отец в разговоре с матерью назвал Майкла Каннингейма «слюнтяем». Уже тогда он прекрасно знал, что означает слово «слюнтяй», но не понимал, почему его отец назвал этим словом Майкла Каннингейма. Ему было грустно за отца своего друга… однако то же самое он чувствовал на протяжении всех тринадцати лет, вплоть до настоящего времени.

– Он пришел, когда она уже закончила свою историю, – продолжила Ли. – Они предложили мне остаться на ужин – Эрни теперь питается у Дарнелла, – но я сказала, что мне пора возвращаться. Тогда мистер Каннингейм спросил разрешения и отвез меня домой.

– Они заняли разные стороны?

– Нет, но… К примеру, мистер Каннингейм один пошел встречать полицейских. Эрни не хотел идти, а миссис Каннингейм – Регина – не могла решиться.

Дэннис осторожно спросил:

– Он и в самом деле пытается восстановить «плимут»?

– Да, – прошептала она, а потом вдруг пронзительно закричала: – Но это не все! Он слишком тесно связался с тем парнем, с Дарнеллом – я ведь знаю! Вчера на третьей перемене он сказал мне, что собирается поставить новую переднюю часть на нее – на свою машину – сегодня днем или вечером, – и я спросила, не будет ли это чересчур дорого, а он ответил: «Не волнуйся, Ли, у меня кредит в полном порядке».

– Помедленней.

Она снова заплакала:

– У него кредит в полном порядке, потому что он и парень по имени Джимми Сайкс выполняют какие-то поручения Уилла Дарнелла. Он так сказал. Но… я не думаю, что поручения этого сукиного сына не запрещены законом.

– Что он сказал полицейским, когда они расспрашивали о Кристине?

– Он рассказал о том, как нашел ее в таком состоянии. Они спросили, не знает ли он, кто мог это сделать, и Эрни сказал, что не знает. Они спросили, правда ли, что у него была драка с Бадди Реппертоном и что Реппертон вытащил нож и хотел пустить его в дело. Эрни сказал, что Реппертон выбил у него из рук пакет с ленчем и раздавил на асфальте, а потом к ним подошел мистер Кейси и остановил Реппертона. Они спросили, не говорил ли Реппертон, что доберется до него, и Эрни ответил, что тот мог сказать и такое, но разговор был несерьезным.

Дэннис молчал, глядя на серое ноябрьское небо в окне и размышляя над словами Ли. Если она ему верно передала суть официального интервью с полицейскими, то Эрни не солгал им… но в то же время изобразил дело так, будто на площадке для курения произошла просто небольшая потасовка.

Дэннису это показалось зловещим.

– Ты не знаешь, что могло понадобиться Дарнеллу от Эрни? – спросила Ли.

– Нет, – ответил Дэннис, но у него были кое-какие идеи. Он помнил, какими словами его отец отзывался о Дарнелле.

Он взглянул в бледное лицо Ли. Она цеплялась за Эрни, цеплялась изо всех сил. Возможно, она училась чему-то такому, чему не научилась бы в ближайшие десять лет. Но эти уроки давались ей нелегко, и вовсе не обязательно, что они были нужны ей. Внезапно – почти наугад – он подумал о том, что заметил первые улучшения на лице Эрни не раньше, чем за месяц до его встречи с Ли… но после его встречи с Кристиной.

– Я поговорю с ним, – пообещал он.

– Хорошо, – сказала она и встала с кресла. – Я… я не хочу, чтобы все было так, как прежде, Дэннис. И я знаю, что ничего не будет, как прежде. Но я все еще люблю его… я хочу, чтобы ты передал ему это.

– Да, ладно.

Они оба смутились, и в какой-то долгий, долгий момент никто из них не мог ничего сказать. Дэннис подумал о том, что Эрни Каннингейм зря считал его своим лучшим другом и что сам он не совсем желал бы сейчас появления Эрни. Его влекло к ней, как, может быть, давно не влекло к другим девочкам. Давно, а может быть, никогда. Пусть бы Эрни продолжал поджигать фейерверки, ходить в шахматный клуб и возиться со своей проклятой машиной. Тем временем он и Ли могли бы понять друг друга. Известно, как такое бывает.

И у него было чувство, что именно в этот неловкий момент – после ее признания в любви к Эрни он мог кое-чего добиться – она была уязвлена. Возможно, она училась быть стойкой, но стойкость ее не та школа, в которую идут добровольно. Он мог сказать что-нибудь – что-нибудь верное, а может быть, всего лишь: «Подойди сюда», – и она бы подошла, села на край постели, они бы стали говорить о каких-нибудь приятных вещах, и он, может быть, поцеловал бы ее. У нее были красивые сексуальные губы, созданные для поцелуев. Сначала он поцеловал бы для того, чтобы утешить, потом по-дружески. А там – Бог любит троицу. Да, он инстинктивно чувствовал, что мог многого добиться.

Однако он не сказал ничего, что могло бы начать все это, и то же самое сделала Ли. Между ними был Эрни. Если бы не весь ужас подобной нелепости, он бы рассмеялся.

– Когда тебя выпишут? – спросила она.

– Врачи говорят, пробуду здесь до января, но я надую их. В Рождество хочу быть дома. Хватит и этих мучений в комнате пыток.

– В комнате пыток?

– В физической терапии. Моя спина уже в полном порядке. Остальные кости тоже заживают – зуд иногда просто ужасен. Но доктор Арроуэй говорит, что это хорошо. И тренер Пуффер так говорит.

– Он часто приходит? Тренер?

– Да, часто, – Дэннис помолчал. – Конечно, я уже не буду играть в футбол. Какое-то время мне придется ходить на костылях, потом – если повезет – с тростью. Добрый доктор Арроуэй говорит, что в лучшем случае я буду хромать года два. А может быть, всегда.

– Мне очень жаль, – негромко произнесла она. – Мне жаль, что это произошло с таким чудесным парнем, как ты, Дэннис, но в тебе есть немного эгоизма. Я просто подумала, случилась ли бы эта ужасная история с Эрни, если бы он был рядом.

– Правильно, – трагически округлив глаза, сказал Дэннис. – Вини во всем меня.

Однако она не улыбнулась.

– Знаешь, меня начал беспокоить его рассудок. Это единственная вещь, о которой я не говорила ни с его, ни с моими родителями. Но мне кажется, что его мать… Я не знаю, что он сказал ей в тот вечер, когда увидел разбитую машину, но… Я думаю, что они по-настоящему сцепились друг с другом.

Дэннис кивнул.

– Но это все… так безумно! Его родители предложили ему взамен Кристины хороший подержанный автомобиль, и он отказался. Когда мы ехали домой, мистер Каннингейм сказал мне, что обещал Эрни даже купить новую машину… у него есть какие-то сбережения. Но Эрни ему ответил, что не может принять такой дорогой подарок. Тогда мистер Каннингейм… Дэннис, ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, – откликнулся Дэннис. – Ему не нужна просто любая машина. Ему нужна именно эта машина, Кристина.

– Но, по-моему, он ведет себя как одержимый. Нашел себе одно дело и зациклился на нем. Если это не одержимость, то что? Я боюсь, я иногда чувствую ненависть… но я не его боюсь. И ненавижу не его. Все дело в этой консервной банке – нет, в этой чертовой машине. В этой суке, в Кристине.

Ее щеки раскраснелись, глаза сузились. Углы губ изогнулись вниз. Ее лицо внезапно потеряло всю красоту, теперь оно не было даже привлекательным, оно светилось безжалостностью, готовой превратиться во что-то столь же уродливое, сколь неотразимое, неистовое.

– Я скажу тебе, чего я желаю, – произнесла Ли. – Я желаю, чтобы кто-нибудь по ошибке отвез эту драгоценную чертову Кристину на то место в Филли-Плэйнс, откуда они выбирают обломки автомобилей. – Ее глаза ядовито сверкнули. – И я желаю, чтобы на следующий день приехал кран с большим крюком и перенес бы ее под пресс. А потом – чтобы кто-нибудь нажал на кнопку и чтобы от нее остался только металлический куб три на три метра. Ведь тогда все будет кончено, да?

Дэннис не ответил, и через какое-то время лицо Ли приняло свое обычное выражение. У нее задрожали плечи.

– Наверное, я говорю ужасные вещи, да? Как если бы пожелала, чтобы те мерзавцы доделали свою работу до конца.

– Я понимаю твои чувства.

– Неужели? – усмехнулась она.

Дэннис вспомнил, каким было лицо Эрни, когда тот барабанил по приборной доске его автомобиля. Вспомнил о маниакальных мыслях, которые посещали его самого, когда он проходил мимо нее. Он подумал о тех видениях, которые представлялись ему, когда он сидел за ее рулем в гараже Лебэя.

Наконец он вспомнил о своем сне: о лучах автомобильных фар, пронизывавших его насквозь, и о визге резины, похожем на крик исступленной женщины.

– Да, – сказал он. – Думаю, что понимаю.

Они внимательно посмотрели друг на друга.