Текст книги "Все предельно (сборник)"

– Лично мне плевать, сколько у нас этого добра! – проворчал Док. – Главное, что этот сучий потрох Мелвин Первис с ними, вот что меня угнетает.

К этому времени Крольчиха успела накрыть на стол, время еще раннее, но фермеры встают и завтракают еще засветло. Ели мы по очереди, двое постоянно вели наблюдение за подъездом к дому. Один раз Бастер поднял тревогу, и все разбежались по своим местам, но тревога оказалась ложной – просто по дороге проехал грузовик с молоком. А копы так и не явились. Можете считать, что информация была ложной. Но лично я приписываю это удачливости Джонни.

Джеку тем временем становилось все хуже. К середине следующего дня даже Джонни, наверное, стало ясно, что дружку его долго не протянуть, но он предпочитал помалкивать об этом. Лично мне было жалко ту женщину. Крольчиха увидела, как между крупными черными стежками на ране снова просачивается гной, и заплакала. Сидела и лила слезы. Точно знала Джека Гамильтона всю свою жизнь.

– Не переживай, – сказал ей Джонни. – Не убивайся так, красотка! Ты сделала все, что могла. И потом, может, он еще выкрутится.

– А все потому, что я доставала эту чертову пулю пальцами! – всхлипнула Крольчиха. – Не надо было этого делать. Уж мне лучше знать.

– Ничего подобного, – встрял я. – Дело совсем не в том. Дело в гангрене. Гангрена, она уже была там.

– Много ты понимаешь! – огрызнулся Джонни и гневно сверкнул глазами. – Инфекция, возможно, но только не гангрена. И уж тем более сейчас никакой гангрены у него нет.

Как же, как же, подумал я. Да у него был гнойный запах этой самой гангрены. Но что мы могли поделать?..

Джонни все еще не сводил с меня сердитых глаз. «Помнишь, как Гарри называл тебя еще тогда, в Пендлтоне?»

Я кивнул. Гарри Пирпонт и Джонни всегда были закадычными дружками, а вот я Гарри никогда не нравился. Если б не Джонни, он бы никогда не взял меня в банду, а ведь с самого начала, если вы помните, это была банда Гарри Пирпонта. Гарри считал меня дураком. Еще одна вещь, которую никогда не признавал Джонни, даже отказывался это обсуждать. Джонни хотел, чтобы все были друзьями.

– Хочу, чтоб ты пошел и заарканил несколько тварей, но только покрупнее. Самых жирных, визгливых и зловредных, – сказал мне Джонни. – Ну, помнишь, как тогда, в Пендлтоне. – Как только он попросил меня об этом, я сразу понял: теперь и до него наконец дошло, что Джеку кранты.

Мальчик-Муха – так прозвал меня Гарри Пирпонт в исправительной тюрьме Пендлтон, еще в ту пору, когда все мы были мальчишками. И где я плакал по ночам, закрыв голову подушкой, чтобы не услышали охранники. Что ж, с тех пор немало воды утекло, а Гарри кончил дни на электрическом стуле в тюрьме штата Огайо, так что не один я, как выяснилось, был дураком.

Крольчиха хлопотала на кухне, готовила обед, резала овощи. На плите что-то кипело в горшочке. Я спросил, не найдется ли у нее нитки, на что она ответила, что мне, черт возьми, прекрасно известно, нитки у нее имеются, разве я сам не стоял рядом и не видел, чем именно она зашивает моего дружка? Не спорю, ответил я, но только то были черные нитки, а мне нужны белые. С полдюжины кусков, примерно вот такой длины. И я растопырил пальцы ладони дюймов на восемь. Тут ей понадобилось знать, для чего мне они. На что я ответил, что если ей так интересно, может подойти вон к тому окну, над раковиной, и посмотреть.

– Да оттуда ни хрена не видать, кроме сортира, – сказала она. – И знаете, мне совсем не интересно смотреть, как вы справляете личную нужду, мистер Ван Митер, – язвительно добавила она.

На двери в кладовую у нее висела сумочка. Она порылась в ней, достала моток белых ниток и отрезала мне шесть кусков. Я сердечно поблагодарил Крольчиху, а потом спросил, не найдется ли у нее пластыря. Пластырь нашелся – она достала его из ящика буфета и объяснила, что держит здесь потому, что постоянно режет пальцы. Я взял пластырь и вышел на улицу.

В исправительную тюрьму Пендлтон я попал за то, что воровал кошельки в поездах на Нью-Йоркской центральной железной дороге. С тем же «диагнозом» угодил туда и Чарли Мэкли – мир, как говорится, тесен. Ха! Власти стремились занять плохих парней каким-то делом, и исправительная тюрьма Пендлтон, штат Индиана, была забита под завязку. Там имелась прачечная, плотницкая мастерская, а также целая фабрика по пошиву одежды, где заключенные шили штаны и рубашки, в основном для охранников и прочих сотрудников пенитенциарной системы штата Индиана. Кое-кто из ребят называл это портковым ателье, другие – просто дерьмовым. Там я и познакомился с Джонни и Гарри Пирпонтом. У Гарри и Джонни никогда не возникало проблем с выполнением плана, мне же всякий раз не хватало десяти рубах или пяти пар штанов, и в наказание меня заставляли стоять на циновке. Охранники считали, что все это потому, что я постоянно валяю дурака, Гарри думал то же самое. Но истинная причина крылась в том, что я был нерасторопен и неуклюж, и Джонни это понимал. С этого-то всё и началось.

Если заключенный не выполнял плана, его на весь следующий день отправляли в будку для охранников, где на полу была постелена тростниковая циновка размером два квадратных фута. Заключенному полагалось снять с себя все, кроме носков, и простоять на этой циновке весь день. Стоило хоть раз сойти с нее, и ты получал плеткой по заднице. Стоило сойти дважды – ты получал уже нешуточную взбучку, когда один из охранников держал тебя, а другой метелил почем зря. Стоило сойти в третий раз – и тебя на неделю отправляли в одиночную камеру. Разрешалось пить воду, сколько хочешь, от пуза, но в том-то и заключалась главная подлость – в туалет водили только один раз в день. А если тебя заставали стоящим на циновке и писающим прямо на нее, ты получал такую взбучку, что небо казалось с овчинку, после чего тебя бросали в яму.

Все это было страшно утомительно и скучно. Скучно в Пендлтоне, скучно в Мичиган-Сити, в тюрьме для взрослых ребят. И заключенные пытались хоть как-то разнообразить свое существование. Кто-то рассказывал разные байки. Кто-то пел. Другие составляли списки женщин, которых собирались трахнуть, выйдя на свободу.

Что касается меня, так я научился ловить арканом мух.

Лучшего места, чем сортир, для ловли мух не сыскать. Я занял боевой пост у двери и принялся делать петли на нитках, которые дала мне Крольчиха. После этого оставалось только ждать. И не шевелиться, чтобы не спугнуть добычу. Всему этому я научился во время долгих стояний на циновке. Такие навыки не забываются.

Ждать пришлось недолго. В начале мая мух появляется предостаточно, причем они еще достаточно сонные, а потому двигаются медленно. И любой, кто думает, что заарканить муху или слепня с помощью лассо невозможно… что ж, считайте, как хотите, можете для разнообразия заарканить комара.

После трех попыток я наконец добыл первую. Это еще цветочки; иногда, стоя на циновке, я проводил полдня, прежде чем удавалось заарканить хотя бы одну. А после этого добыча так и пошла косяком. Крольчиха крикнула из окна:

– Эй, чем это ты там занимаешься, черт бы тебя побрал? Колдуешь, что ли?

Издали это вполне могло показаться колдовством. Можете вообразить, как это выглядело с расстояния, скажем, двадцати ярдов: стоит у сортира мужчина и забрасывает лассо из тоненькой нитки – издали ее даже не видно, – и вместо того чтобы упасть на землю, нитка зависает в воздухе! А все потому, что в петлю попался солидных размеров слепень. Джонни бы наверняка увидел, но в том, что касается остроты зрения, никто не мог тягаться с нашим Джонни, даже Крольчиха.

Я потянул за свободный конец нитки и прилепил ее к дверной ручке сортира с помощью пластыря. Затем начал охотиться за следующей мухой. А потом – еще за одной. Из дома вышла снедаемая любопытством Крольчиха. Я разрешил ей остаться, но только предупредил, чтобы вела себя тихо. И она старалась вести себя тихо, но не очень-то получалось; в результате я сказал, что она распугала мне всю добычу, и велел убираться, откуда пришла.

У сортира я проторчал часа полтора – достаточно долго, чтобы уже не чувствовать запаха. Похолодало, и мухи стали совсем вялыми. В общей сложности удалось поймать пять. По меркам Пендлтона, это считалось бы целым стадом, но лично я считаю такое сравнение неуместным. Ведь там далеко не всякому ловцу мух удавалось занять столь выгодную позицию, возле сортира. Как бы там ни было, но охоту пришлось прекратить, холод разогнал всех мух в округе.

Я медленно прошел через кухню, Док, Волни и Крольчиха хлопали в ладоши и хохотали. Спальня Джека находилась в глубине дома, и там было темно. Именно поэтому я и попросил белые нитки, а не черные. Наверное, в тот момент я походил на человека, несущего связку невидимых воздушных шаров на ниточках. За тем разве что исключением, что мухи громко жужжали. Небось недоумевали и возмущались, бедняжки, что же такое с ними произошло.

– Провалиться мне на этом самом месте! – воскликнул Док Баркер. – Нет, правда, Гомер! Где ты этому научился?

– В исправительной тюрьме Пендлтон, – сказал я.

– И кто тебе показал эту хохму?

– Да никто, – ответил я. – Просто попробовал раз и получилось.

– Но почему нитки у них не спутались? – спросил Волни. Глаза у него были круглыми, как виноградины. И мне почему-то стало страшно приятно.

– Без понятия, – ответил я. – Просто каждая муха летает в своем пространстве, их пути никогда не пересекаются. Загадка природы.

– Гомер! – заорал из соседней комнаты Джонни. – Если твари на поводке, тащи их сюда! Самое время.

Я прошел через кухню, слегка подергивая за ниточки, как бы давая тем самым мухам понять, кто здесь теперь хозяин положения. Крольчиха придержала меня за руку.

– Твой дружок уходит, – сказала она. – И твой другой дружок просто сходит от этого с ума. Потом ему, конечно, станет легче, но теперь он плох, совсем плох. Даже опасен.

Мне и без нее было это известно. Ведь Джонни привык всегда добиваться того, чего ему хотелось по-настоящему. А на этот раз не вышло.

Джек полулежал на подушках, и хоть лицо у него было белым-бело, как бумага, сразу было видно, что он в сознании. Перед смертью с людьми такое случается.

– Гомер! – сказал он и весь так и просветлел. А потом увидел мух и засмеялся. То был какой-то странный, нехороший, визгливый и сиплый смех, который тут же перешел в кашель. И Джек кашлял и смеялся одновременно. Изо рта у него пошла кровь, и несколько капель брызнуло на мои нитки. – Прямо как в Мичиган-Сити! – крикнул он и хлопнул себя по ляжке. По подбородку бежала уже целая струйка крови, стекала на майку. – Как в старые добрые времена! – и он зашелся в приступе кашля.

На Джонни было страшно смотреть. По его глазам я понял: он хотел, чтобы я побыстрее убрался из комнаты, иначе Джек просто задохнется в своем кашле. И в то же время он понимал, что это – ерунда, что Джеку все равно суждено умереть, так пусть лучше он умрет счастливым и смеющимся, глазеющим на стайку пойманных у сортира мух. Чему быть, того не миновать.

– Джек, – сказал я, – ты давай это, потише, что ли…

– Да я теперь в полном порядке, – усмехаясь и сипя, пробормотал он. – А ну, дай-ка их сюда поближе! Подойди, чтоб я мог получше рассмотреть. – Но едва он успел сказать это, как снова захлебнулся в кашле. Согнулся, подтянул к животу колени, и изо рта на простыни хлынул целый поток крови.

Я покосился на Джонни, тот кивнул. И поманил меня к себе. Я медленно направился к нему, сжимая в руке пучок ниток, плавающих в полутьме, точно тонкие белые черточки. Видно, Джек тоже понимал, что настал его последний час.

– Отпусти их, – еле слышно прохрипел он. Я едва разобрал эти два слова. – Помню…

И я повиновался. Разжал пальцы. Секунду-другую нитки оставались слипшимися внизу – видно, оттого, что пальцы у меня вспотели, – затем разлетелись в разные стороны. И тут я вдруг почему-то вспомнил, как Джек стоял на улице после ограбления банка в Мейсон-Сити. Палил из автомата и прикрывал меня, Джонни и Лестера, а мы волокли заложников к машине в надежде удрать вместе с ними. Вокруг Джека так и свистели пули, одна зацепила его, но в тот момент он выглядел так, словно будет жить вечно. Теперь же лежал на окровавленной простыне, подтянув колени к животу.

– Вы только посмотрите на них, – еле слышно прошептал он. Белые нитки так и порхали в воздухе.

– Это еще не все, дружище! – воскликнул Джонни. – Смотри! – Он шагнул к двери, ведущей на кухню, резко развернулся и отвесил поклон. Он улыбался во весь рот, но то была самая грустная улыбка из всех, что мне доводилось видеть. Просто все мы из кожи лезли вон, чтобы напоследок развеселить нашего умирающего товарища. Чем еще мы могли ему помочь? Больше ничем. – Помнишь, как я ходил на руках в швейной мастерской?

– Еще бы не помнить. Только не забудь вступительную речь! – сказал Джек.

– Леди и джентльмены! – провозгласил Джонни. – А теперь на арене клоун! Поприветствуем Джона Герберта Диллинджера! – Он с особым нажимом произносил «дж», как некогда произносил его старик. Как делал он сам, прежде чем стать знаменитостью. Затем хлопнул в ладоши и встал на руки. Да у самого Бастера Крэбба не вышло бы лучше! Штанины задрались до колен, открыли носки и лодыжки. Из карманов высыпалась мелочь, монеты со звоном разлетелись по полу. И он зашагал на руках по половицам, смешно прихрамывая и громко напевая: – Тра-ля-ля-пам-пам! – Тут из кармана выпали ключи от украденного «форда». Джек хохотал и хрипел, точно у него был грипп, а вся наша честная компания – Док, Баркер, Крольчиха и Волни – столпилась в дверях и тоже ржала, как лошади. Прямо лопались от смеха. Крольчиха громко захлопала в ладоши и закричала: «Браво! Бис! Бис!» Над головой у меня продолжали плавать в воздухе белые ниточки, разлетаясь все дальше и дальше друг от друга. Я тоже смеялся, а потом вдруг увидел, что сейчас может случиться, и перестал.

– Джонни! – крикнул я. – Пистолет, Джонни! Следи за пистолетом!

Чертов пистолет 38-го калибра, который он всегда держал за поясом брюк. Он стал вываливаться.

– Чего? – недоуменно спросил Джонни, и в ту же секунду пушка вывалилась на пол, на ключи от машины, и грянул выстрел. Револьвер 38-го калибра – не самая мощная и громкая пушка в мире, но здесь, в спальне, выстрел показался просто оглушительным. А вспышка – яркой, как молния. Док взвыл, Крольчиха взвизгнула. Джонни не сказал ничего, просто сделал сальто-мортале и упал лицом вниз, едва не задев ступнями ножки кровати, на которой умирал Джек Гамильтон. И лежал неподвижно. Я бросился к нему, отбрасывая липнущие к лицу белые нити.

Сперва мне показалось, что он мертв, потому что, когда мы его перевернули, все лицо у него было залито кровью. А потом он вдруг сел. Оттер лицо ладонью, увидел на ней кровь, взглянул на меня.

– Черт побери, Гомер! Выходит, я застрелился, что ли? – спросил Джонни.

– Я уж испугался, что да, – ответил я.

– Посмотри, что там?

Но не успел я шевельнуться, как Крольчиха оттолкнула меня и принялась вытирать Джонни лицо краем белого фартука. Потом внимательно посмотрела на него секунду-другую и сказала:

– Ты в порядке. Просто царапина. – Лишь позже, когда она обработала рану йодом, выяснилось, что то была не одна царапина, а сразу две. Пуля прошила кожу над губой с правой стороны, пролетела еще дюйма два и царапнула скулу прямо под глазом. После чего благополучно вошла в потолок. Но при этом по пути к потолку умудрилась пришить одну из мух. Понимаю, в это трудно поверить, но, честное слово, так оно и было. Муха валялась на полу в кучке спутанных ниток, и остались от нее лишь две тонкие черные ножки.

– Джонни? – нерешительно произнес Док. – Боюсь, у меня для тебя плохие новости, дружище. – Продолжать не было нужды, и без того всем было ясно, что он имел в виду. Джек по-прежнему сидел на кровати, только голова у него свесилась и волосы касались простыни на коленях. Пока мы занимались раненым Джонни, Джек умер.

Док посоветовал похоронить тело в карьере по добыче гравия, он находился примерно в двух милях за городской линией. Под раковиной нашлась бутылка щелока, и Крольчиха пожертвовала ее нам.

– Надеюсь, знаете, как обращаться с этой дрянью, ребята? – спросила она.

– Само собой, – ответил Джонни. Над верхней губой у него красовался пластырь, позднее на этом месте усы так никогда уже и не будут расти. Голос звучал как-то безжизненно, и он избегал встречаться со мной взглядом.

– Ты уж присмотри, Гомер, чтоб он сделал все как следует, – сказала мне Крольчиха. И указала пальцем в сторону спальни, где на кровати лежал Джек, обернутый окровавленными простынями. – Потому как если его найдут и опознают прежде, чем вы успеете смыться, сам понимаешь, это сильно осложнит вам жизнь. И нам тоже, как пить дать.

– Ты согласилась приютить нас, когда все давали от ворот поворот, – сказал ей Джонни. – И никогда об этом не пожалеешь, клянусь.

Она ему улыбнулась. Женщины всегда западали на нашего Джонни. Я думал, что эта будет исключением, уж больно деловая, но понял, что ошибся. А деловой была, наверное, просто потому, что больше нечем взять, наружностью не вышла. Да и потом, когда в дом вваливается орава вооруженных парней вроде нас, любая разумная женщина постарается вести себя осторожнее, чтобы, не дай Бог, между ними не возникло какого раздора.

– Нас уже тут не будет, когда вы вернетесь, – сказал Волни. – Мамочка все толкует о Флориде, положила глаз на одно местечко в Лейн-Вейр…

– Заткнись, Вол, – осадил его Док. Да еще ткнул кулаком в плечо.

– Как бы там ни было, мы сматываем удочки, – сказал Волни, потирая плечо. – И вам советую. Так что сразу забирайте свое барахло и назад можете сюда не возвращаться. Мало ли что, обстановка, мать ее, меняется быстро.

– Ладно, – кивнул Джонни.

– По крайней мере он умер счастливым, – заметил Волни. – Умер смеясь.

Я промолчал. До меня только сейчас начало доходить, что Ред Гамильтон, мой старый приятель, действительно умер. И мне стало невыносимо грустно. Я решил не думать об этом и стал думать, как пуля зацепила Джонни (да еще умудрилась при этом прихлопнуть муху), в надежде, что это меня развеселит. Но не помогало. Даже наоборот, только хуже стало.

Док пожал руку мне, потом – Джонни. Он был бледен и смотрел мрачно.

– Честно скажу, сам не понимаю, как мы дошли до жизни такой, – сказал он. – Когда был мальчишкой, единственное, о чем мечтал, так это стать инженером-железнодорожником.

– Я вот что тебе скажу, – заметил Джонни. – Нечего на эту тему переживать. Что Бог ни делает – все к лучшему. Потому как ему виднее.

И вот мы везем Джека в последний путь. Затолкали его, завернутого в окровавленные простыни, на заднее сиденье украденного «форда». Джонни повел машину к самому дальнему краю карьера, она так и подскакивала на ухабах и камнях. Нет, что касается езды по бездорожью, то лично я предпочитаю не «форд», а джип, точно вам говорю. Затем он выключил мотор и дотронулся до пластыря на верхней губе. И сказал:

– Знаешь, Гомер, шкурой чувствую, кончилось сегодня мое везение. Скоро меня возьмут.

– Не надо так говорить, – сказал я.

– Почему? Ведь это правда.

Небо над головой было белесым, сгущались дождевые тучи. Представляю, во что превратятся дороги между Авророй и Чикаго – сплошное море разливанное. (Джонни решил, что мы должны вернуться в Чикаго, потому как феды наверняка будут ждать нас в Сент-Поле.) Громко каркали вороны. Кроме их крика да тихого пощелкивания остывающего мотора, ничего больше не было слышно. Я смотрел в зеркало и видел на заднем сиденье тело в простынях. Выпуклости в тех местах, где находились колени и локти, засохшие пятна крови там, где она хлынула у него изо рта, когда он зашелся в приступе кашля и смеха. И умер.

– Ты только посмотри, Гомер, – сказал Джонни. И указал на револьвер 38-го калибра, снова заткнутый за пояс брюк. А потом дотронулся кончиками пальцев до кольца с ключами, принадлежавшими мистеру Фрэнсису. Кроме ключа зажигания от «форда», на нем болтались четыре или пять ключей. И еще – этот дурацкий брелок, кроличья лапка. – Пушка выпала, и спусковой крючок за нее зацепился, – сказал он. – Вот она и выстрелила, от талисмана на счастье. А значит, и мое везение подошло к концу. Давай помоги мне.

И вот мы вдвоем подтащили Джека к обрыву. Потом Джонни достал бутылку с щелочью. На этикетке красовался большой коричневый череп со скрещенными костями.

Джонни опустился на колени и отдернул простыню.

– Сними с него кольца, – сказал он, и я стянул их с пальцев трупа. Джонни сунул кольца в карман. Позже в Калумет-Сити мы выручили за них сорок пять долларов, хотя Джонни клялся и божился, что в одном, самом маленьком, был настоящий бриллиант.

– Теперь разогни ему руки.

Я повиновался, и Джонни вылил на каждый палец по несколько капель щелочи. Теперь его отпечатки уже не подлежали опознанию. Затем он наклонился и поцеловал Джека в лоб.

– До смерти не хочется делать этого, Ред, – сказал он. – Но знаю, и ты сделал бы то же для меня, окажись я на твоем месте.

И он вылил щелочь на лоб, щеки и рот Джека Гамильтона. Когда едкий раствор начал пожирать сомкнутые веки, я не выдержал и отвернулся. Разумеется, все эти наши старания пошли псу под хвост. Тело нашел фермер, приехавший к карьеру за гравием. Стая бродячих собак разбросала камни, которыми мы завалили тело, и проклятые псы объели все, что осталось от лица и рук Джека. Но шрамов на останках вполне хватило, чтобы фараоны опознали в покойном Джека Гамильтона.

Джонни оказался прав, везению его наступил конец. С того момента каждый его шаг был неверным и лишь приближал роковой вечер, когда Первис со своими головорезами с бляхами достали его у кинотеатра «Биограф». Может, именно в день смерти и похорон Джека он, разуверившись в своей удаче, внутренне сдался? Лично мне хотелось бы думать, что это не так. Ведь Первис твердо вознамерился прикончить его при любых обстоятельствах. Именно по этой причине феды не сообщили чикагским копам, что Джонни в городе.

Никогда не забуду, как смеялся Джек, когда я принес ему мух на ниточках. Славным он был парнем, ничего не скажешь. Да все они по большей части были хорошими ребятами, просто выбрали себе не ту работу. А Джонни, так и вовсе лучшим из всех. Не было на свете более преданного друга. Вместе с ним мы ограбили еще один банк, «Мерчэнтс нэшнл», что в Саут-Бенд, штат Индиана. С нами был Лестер Нельсон, осуществлял прикрытие. Так вот, когда мы удирали из города, в погоню за нами пустились все фараоны Индианы, но нам тем не менее удалось смыться. И все ради чего? Мы рассчитывали взять не меньше ста кусков – вполне достаточно, чтобы умотать в Мексику и жить там на эти бабки, как короли. А взяли вместо этого всего двадцать жалких кусков, да и те сплошь двадцатицентовиками и грязными долларовыми бумажками.

Господь Бог знает, что делает, потому как ему виднее. Так сказал на прощание Джонни Доку Баркеру. Я рос и воспитывался как христианин – правда, признаю, потом оступился и пошел кривой дорожкой. Но твердо верю: у каждого своя судьба, и это правильно. А в глазах Господа Бога все мы не больше чем мухи на ниточках. И единственное, что имеет значение, – сколько света вы излучаете на жизненном пути. Последний раз я видел Джонни Диллинджера в Чикаго, он смеялся какой-то моей шутке. И мне приятно это воспоминание.

Мальчишкой я упивался байками о жизни гангстеров эпохи Великой депрессии, возможно, интерес этот был подогрет замечательным фильмом Артура Пенна «Бонни и Клайд». Весной 2000 года я перечитал книгу Джона Толанда «Дни Диллинджера», и меня страшно растрогала история, как подручный Диллинджера, Гомер Ван Митер, сидя в исправительной тюрьме Пендлтон, научился ловить мух на ниточку. Мучительная смерть Джека Гамильтона по прозвищу Ред – достоверный факт. История о том, что произошло в доме Дока Баркера, чистой воды вымысел… Или миф, если вы предпочитаете это слово. Лично я предпочитаю.