Текст книги "Страна радости"

– Только потому, что ты кругляшка.

– Что значит «надеть шкуру»?

Папаня Аллен улыбнулся. Положил руки на стойку своего стребаха.

– Скажи мне, юная дама, а ты догадываешься, что это может значить?

– Ну… да.

Улыбка превратилась в ухмылку, обнажившую пожелтевшие клыки капитана нашей команды.

– В таком случае ты скорее всего недалека от истины.

* * *

Что я делал в то лето в «Стране радости»? Все. Продавал билеты. Толкал тележку с поп-корном. Продавал «хворост», сладкую вату, хот-доги в огромном количестве (разумеется, мы называли их хот-хоуи). Именно благодаря хот-хоуи моя фотография попала в газету, но если на то пошло, не я продал того несчастного «щенка»: его продал Джордж Престон. Я работал спасателем и на пляже, и на Счастливом озере, закрытом бассейне, которым заканчивались водные горки «Бултых капитана Немо». Вместе с другими биглями, выстроившись в линию, танцевал в Качай-Болтай под «Птичий ритм», «Теряет ли жвачка за ночь вкус», «Риппи-раппи, зиппи-заппи» и десяток других бессмысленных песенок. Я также проводил время – и с огромным удовольствием, – приглядывая за детишками, хотя и не имел официального разрешения. В Качай-Болтай при встрече с ревущим ребенком предлагалось кричать: «Давай перевернем эту хмурь с ног на голову!» – и мне это не просто нравилось, у меня получалось. Именно в Качай-Болтай я решил, что завести детей когда-нибудь в будущем – действительно Хорошая идея, а не навеянная Уэнди мимолетная греза.

Я – вместе с другими Счастливыми помощниками – научился пересекать «Страну радости» в считанные секунды, используя переулки за аттракционами, павильонами, лотками, а также три служебных тоннеля, называемые Под-страной, Под-псом и Бульваром. Я тоннами вывозил мусор, обычно на электрокаре по Бульвару, темному и зловещему, подсвеченному древними флуоресцентными трубками, которые мигали и гудели. Несколько раз участвовал в подготовке концертов, передвигал усилители и мониторы, если кто-то из выступавших приезжал позже, чем обещал, и без рабочих сцены.

Я научился говорить на Языке. Что-то – например, завлекало вместо бесплатного шоу или расстрой вместо сломавшегося аттракциона – пришло от истинных карни, из глубины веков. Другие слова, те же кругляшки вместо симпатичных девушек или хныки вместо любителей поныть, использовались только в «Стране радости». Полагаю, в других парках развлечений были свои диалекты, но в основе всех лежал Язык карни-от-карни. Мозгоед – кролик (обычно хнык), недовольный тем, что приходится долго стоять в очереди. Последний час рабочего дня (в «Стране радости» – между десятью и одиннадцатью вечера) – финиш. Кролик, который проиграл на каком-то аттракционе и хочет вернуть свои деньги, – халявщик. Скворечник – туалет. «Эй, Джонси, гони в скворечник у “Лунной ракеты”, какой-то тупой хнык только что блеванул в раковину».

Работа в торговых точках (известных как заведения) давалась нам особенно легко, и действительно, любой, кто мог правильно отсчитать сдачу, имел достаточную квалификацию, чтобы толкать тележку с поп-корном или стоять за прилавком сувенирного киоска. Научиться управлять аттракционами оказалось ненамного сложнее, хотя поначалу было страшновато, потому что от тебя зависела жизнь людей, по большей части малышни.

* * *

– Готов к уроку? – спросил меня Лейн Харди, когда я подошел к «Каролинскому колесу». – Хорошо. Главное, пришел вовремя. Парк открывается через двадцать минут. У нас как на флоте: увидел, сделал, научил другого. Сейчас тот самый крепкий парень, который стоял рядом с тобой…

– Том Кеннеди.

– Понятно. Сейчас он учится управлять «Дьявольскими фургонами». Когда-нибудь… может, уже сегодня, он научит тебя, как управлять тем аттракционом, а ты научишь его, как управлять колесом. Это, кстати, австралийское колесо, то есть вертится против часовой стрелки.

– Это важно?

– Нет, зато интересно. В Штатах таких немного. У него две скорости. Медленная и действительно медленная.

– Потому что это пенсионерский аттракцион.

– Точняк. – Лейн кивнул на длинный рычаг управления (я видел, как он пользовался им в тот день, когда меня принимали на работу), затем велел взяться за надетую на его конец резиновую рукоятку с велосипедного руля. – Чувствуешь щелчок, когда сцепляет?

– Да.

– Это «стоп». – Он положил руку на мою и двинул рычаг вверх, до упора. На этот раз раздался более громкий щелчок, огромное колесо разом остановилось, кабинки мягко закачались. – Пока все понятно?

– Пожалуй. Послушайте, а разве мне не нужно разрешение, или лицензия, или что-то такое, чтобы управлять этой машиной?

– У тебя же есть водительское удостоверение?

– Конечно, выданное в штате Мэн, но…

– В Северной Каролине водительского удостоверения достаточно. Со временем введут дополнительные ограничения, иначе быть не может, но не в этом году, так что пока все тип-топ. Теперь слушай внимательно, потому что это самая важная часть. Видишь желтую линию на каркасе?

Я видел. Справа от пандуса, ведущего к посадочной площадке.

– На дверце каждой кабинки есть изображение Счастливого пса. Как только ты видишь, что пес поравнялся с желтой линией, надо сразу двигать рычаг, и кабинка остановится там, где в нее смогут сесть люди. – Он снова двинул рычаг. – Видишь?

Я ответил, что да.

– Пока колесо не накачалось…

– Что?

– Заполнилось. Накачалось – значит, заполнилось. Не спрашивай, откуда и почему. Пока колесо не накачалось, ты перемещаешь ручку между «стоп» и «очень медленно». Как только загрузка полная – а в хороший сезон такое бывает большую часть времени, – ты включаешь нормальную медленную скорость. И у них четыре минуты. – Он указал на портативный радиоприемник. – Это моя громыхалка, но правило таково: кто рулит аттракционом, тот и выбирает музыку. Однако никакого зубодробительного рок-н-ролла – «Ху», «Зеп», «Стоунз» и им подобных – до захода солнца. Это понятно?

– Да. А как мне их выпускать?

– Точно так же. Очень медленная скорость, стоп. Очень медленная, стоп. Всегда совмещай Счастливого пса с желтой линией, и тогда кабинки будут останавливаться у площадки. Колесо может делать десять оборотов в час. При полной загрузке это более семисот человек, то есть практически дэшка.

– А если на английском?

– Пять сотен долларов.

Я неуверенно посмотрел на него.

– Но мне ведь не придется им управлять? Я хочу сказать, это ваш аттракцион.

– Это аттракцион Брэда Истербрука, малыш. Как и любой другой. Я всего лишь наемный работник, хотя и проработал здесь несколько лет. Большую часть времени – но не все время – я рулю этим колесом. И послушай, перестань потеть. На некоторых ярмарках это делали покрытые татуировками полупьяные байкеры, а если уж справлялись они, у тебя тем более получится.

– Ну, раз уж вы так говорите.

Лейн вскинул руку.

– Ворота открыты, и кролики уже идут по авеню Радости. Ты остаешься со мной на три поездки. Потом обучишь всех остальных членов своей команды, в том числе и вашу Голливудскую девушку. Лады?

Какие там лады! Мне предстояло отправлять людей на высоту сто семьдесят футов после пятиминутного обучения. Безумие.

Он сжал мое плечо.

– У тебя все получится, Джонси. Поэтому обойдемся без «раз уж вы так говорите». Скажи: все путем.

– Все путем.

– Хороший мальчик. – Он включил радио, уже подсоединенное к громкоговорителю, который висел на каркасе «Колеса». «Холлис» запели «Высокую классную женщину в черном платье», а Лейн вытащил из заднего кармана джинсов перчатки из сыромятной кожи. – Добудь себе такие же, они тебе пригодятся. Далее, тебе надо научиться зазывать народ. – Он наклонился к коробке из-под апельсинов – которую, похоже, всюду таскал с собой, – взял мегафон, поставил ногу на коробку и начал обрабатывать толпу.

– Эй, ребята, заходите, время клево проведите. Не зевайте, налетайте, летний дух за хвост хватайте. Поднимайтесь ввысь, где воздух – просто зашибись. Веселятся все на нашем колесе.

Он опустил мегафон и подмигнул мне.

– Вот так я это делаю, более или менее. После стаканчика-другого получается еще лучше. Тебе придется придумать текст самому.

Когда я управлял колесом в первый раз, руки у меня дрожали от ужаса, но к концу первой недели я уже стал профессионалом, пусть Лейн и говорил, что над текстом мне еще работать и работать. Я также хорошо справлялся с «Чашками-вертушками» и «Дьявольскими фургонами»… хотя для управления последними требовалось совсем ничего: просто нажимать зеленую кнопку «СТАРТ» и красную «СТОП» да растаскивать электромобили, которые лохам удавалось сбивать в кучу не меньше четырех раз за четырехминутную поездку. Только относительно «Дьявольских фургонов» термин «поездка» не использовался. Эти четыре минуты назывались шухером.

Я учил Язык; я изучал географию, наземную и подземную; я учился, как работать в заведении, что делать в стребахе, как дарить плюшевые игрушки кругляшкам. Потребовалась неделя, чтобы все это более-менее переварить, а через две я уже начал чувствовать себя достаточно комфортно. Что значит «надеть шкуру», я узнал в самый первый день, вскоре после полудня, и так уж вышло – не знаю, к добру или к худу, – что Брэдли Истербрук в это самое время оказался в Качай-Болтай, сидел на лавочке и ел свой обычный ленч, тофу и пророщенные бобы (едва ли такое подавали в парках развлечений, но не следовало забывать, что пищеварительная система старика поизносилась со времен «сухого закона» и девушек-бабочек[12]12
   Имеются в виду девушки 1920-х гг., для которых короткие юбки и короткие стрижки были одновременно модной тенденцией и социальной позицией.


[Закрыть]).

После моего первого появления – экспромтом – в образе Хоуи я часто влезал в шкуру. Потому что у меня хорошо получалось, и мистер Истербрук это знал. Именно в шкуре, где-то месяц спустя, я встретил на авеню Радости маленькую девочку в красной шапочке.

* * *

Тот первый день весьма напоминал дурдом. До десяти утра я крутил «Каролинское колесо» с Лейном, потом полтора часа в одиночестве, пока он носился по парку, устанавливал фейерверки по случаю дня открытия. К тому времени я уже не верил, что колесо может выйти из-под контроля, как карусель в старом фильме Альфреда Хичкока. Что меня поразило, так это доверчивость людей. Ни один папаша с детьми, откликнувшийся на мой призыв прокатиться, не спросил меня, а знаю ли я, что делаю. Я прокрутил колесо меньшее число раз, чем полагалось – слишком яростно всматривался в чертову желтую линию, так, что разболелась голова, – но оно постоянно накачивалось.

Однажды ко мне подошла Эрин, красивая, как картинка, в зеленом платье Голливудской девушки, и сфотографировала несколько семей, стоявших в очереди. Щелкнула и меня: я до сих пор где-то храню эту фотографию. Когда колесо вновь завертелось, она схватила меня за руку – капельки пота блестят на лбу, губы чуть разведены в улыбке, глаза сияют.

– Круто? – спросила она.

– Пока я никого не убил, круто, – ответил я.

– Если какой-нибудь маленький ребенок выпадет из кабинки, тебе всего-то надо его поймать. – И, одарив меня еще одной навязчивой идеей, она убежала в поисках новых фотомоделей. В то летнее утро многие хотели позировать роскошной рыжеволосой девице. И, если на то пошло, она говорила чистую правду. Это было круто.

Примерно в половине двенадцатого Лейн вернулся. К тому времени я так освоился с управлением колеса, что с некоторой неохотой передал ему рычаг управления.

– Кто твой командир, Джонси? Гэри Аллен?

– Он самый.

– Что ж, тогда иди в стребах и узнай, что он приготовил для тебя. Если повезет, он отправит тебя в лежку, чтобы ты перекусил.

– А что такое лежка?

– Место, куда ходят сотрудники, когда у них перерыв на еду. В большинстве парков это автомобильная стоянка или лужайка за трейлерами, но в «Стране радости» есть свой «люкс». Уютная комната отдыха на пересечении Бульвара и Под-пса. Спустишься по лестнице между воздушными шариками и метателями ножей. Тебе там понравится, но поесть ты сможешь лишь после кивка Папани. Я не хочу цапаться со старым мерзавцем. Его команда – это его команда, у меня есть своя. Ленч у тебя с собой?

– Я не знал, что его надо приносить.

Он улыбнулся:

– Со временем всему научишься. Сегодня загляни в заведение Эрни с большим пластмассовым петухом на крыше: там жарят кур. Покажи ему свое удостоверение «Страны радости», и он даст тебе скидку, полагающуюся сотрудникам.

Я поел жареной курятины у Эрни, но только в два часа пополудни: Папаня нашел мне занятие.

– Иди в костюмерную, это трейлер между техслужбой парка и столярной мастерской. Скажешь Дотти Лассен, что тебя прислал я. Эта чертова женщина уже выпрыгивает из своего пояса для чулок.

– Хотите, чтобы я сначала помог вам перезарядить винтовки? – Тир тоже накачался. У стойки толпились старшеклассники, которым не терпелось выиграть неуловимые плюшевые игрушки. Другие лохи (так я мысленно называл посетителей парка) стояли в три ряда позади тех, кто стрелял. Руки Папани Аллена по ходу разговора со мной не замирали ни на секунду.

– Я хочу, чтобы ты сел на пони и мчался галопом. Я занимался этим дерьмом еще до того, как ты родился. Ты, кстати, кто, Джонси или Кеннеди? Я знаю, ты не дундук в шапке из колледжа, но, кроме этого, ничего не помню.

– Джонси.

– Что ж, Джонси, тебе предстоит провести занимательный час в Качай-Болтай. Во всяком случае, он будет занимательным для деток. Для тебя, может, и не очень. – И он обнажил желтые клыки в фирменной ухмылке Папани Аллена, которая придавала ему сходство с пожилой акулой. – Наслаждайся шкурой.

* * *

Костюмерная тоже напоминала дурдом, женщины бегали из стороны в сторону. Дотти Лассен, худощавая женщина, которой пояс для чулок требовался не больше, чем мне туфли на платформе, подлетела ко мне, едва я переступил порог. Она впилась пальцами с длинными ногтями в мою подмышку и потащила меня мимо клоунских костюмов, ковбойских костюмов, гигантского костюма дяди Сэма (тут же, у стены, стояли ходули), пары нарядов принцесс, стойки с платьями Голливудских девушек, стойки со старомодными купальными костюмами «Веселые девяностые» – которые, как потом выяснилось, мы носили, когда работали спасателями. В самой глубине крохотного помещения нашлось место для десятка скукожившихся собак. Все были на одну морду, Хоуи, само собой, с радостной глуповато-обаятельной ухмылкой, большими синими глазами и мохнатыми ушами торчком. По спине, от шеи до хвоста, тянулась молния.

– Господи, ну ты и высокий! – воскликнула Дотти. – Слава Богу, на прошлой неделе мне починили самый большой костюм. Парень, который носил его в прошлом году, разорвал обе подмышки. И под хвостом была дыра. Наверное, ел много мексиканской еды. – Она схватила со стойки Хоуи размера «икс-эль» и сунула мне. Хвост обвил мою ногу, как питон. – Иди в Качай-Болтай, и быстро-быстро. Этим следовало заняться Батчу Хэдли из «Корги»… или я так думала… но он говорит, что вся его команда сейчас пашет на мидвее. – Я понятия не имел, что это значит, а Дотти не дала мне времени спросить. Она закатила глаза, то ли от смеха, то ли окончательно свихнувшись. – Ты скажешь: «Что с того?» И я отвечу тебе, в чем причина, салага: мистер Истербрук обычно ест там ленч, он всегда ест там ленч в первый день работы парка. Он очень огорчится, если не увидит Хоуи.

– Кого-то могут уволить?

– Нет, смысл в том, что он очень огорчится. Покрутись здесь немного, и ты поймешь, как это плохо. Никто не хочет его огорчать, потому что он великий человек. Это, конечно, мило, но что более важно, он еще и хороший человек. В этом бизнесе хорошие люди встречаются реже, чем зубы у курицы. – Она посмотрела на меня и издала звук, словно маленький зверек, угодивший лапкой в капкан. – Господи Иисусе, ну ты и высокий. И зеленый, как трава. Но тут уж не поможешь.

Мне хотелось задать миллиард вопросов, но мой язык прирос к нёбу. Я мог только смотреть на скукожившегося Хоуи, который, казалось, в ответ уставился на меня. Знаете, кем я себя в тот момент почувствовал? Джеймсом Бондом в том фильме, где его привязали к какому-то безумному устройству для казни. Вы рассчитываете, что я заговорю? – спрашивает он у Голдфингера, а Голдфингер весело отвечает: Нет, мистер Бонд! Я рассчитываю, что вы умрете! Я чувствовал себя привязанным к машине счастья, а не к машине смерти, но в остальном все совпадало. Как я ни пытался угнаться за событиями этого первого дня, он неизменно оказывался быстрее.

– Отнеси его в лежку, малыш. Пожалуйста, скажи мне, что знаешь, где это.

– Знаю. – Слава Богу, Лейн мне сказал.

– Что ж, выходит, чему-то ты уже научился. Когда придешь туда, разденься до трусов. Если оставишь что-то еще, изжаришься. И… кто-нибудь говорил тебе о Первом правиле карни, малыш?

Я полагал, что да, но предпочел промолчать. Решил, что так безопаснее.

– Всегда знай, где твой бумажник. В этом парке воровства поменьше, чем в тех местах, где я работала в молодости, и слава Богу, но Первое правило никуда не делось. Давай его сюда, я спрячу.

Я без единого слова протянул бумажник.

– Теперь иди. Прежде чем разденешься, выпей побольше воды. Пей, пока у тебя не раздуется живот. И ничего не ешь. Мне плевать, сильно ли ты голоден. Я видела, как ребятки получали тепловой удар и блевали в костюмы Хоуи. Результат получался не очень. Костюм потом всегда приходилось выбрасывать. Налейся водой, разденься, надень костюм, попроси кого-нибудь застегнуть молнию и бегом по Бульвару в Качай-Болтай. Там есть указатель, не заблудишься.

Я с сомнением посмотрел на большие синие глаза Хоуи.

– Сетчатые накладки, – пояснила она. – Не волнуйся, будешь все видеть.

– Но что я должен делать?

Она посмотрела на меня, сначала серьезно. А потом ее лицо – не только рот и глаза, все лицо – расплылось в улыбке. К улыбке присоединился смех, странный, словно она смеялась через нос.

– Ты справишься. – Я это слышал не в первый раз. – Вживайся в роль, малыш. Просто найди пса, который скрывается в тебе самом.

* * *

Когда я добрался до лежки, там перекусывали с десяток новичков и несколько старожилов. Среди новичков были две Голливудские девушки, но о скромности пришлось забыть. Напившись из фонтанчика, я разделся до трусов и кроссовок. Расправил костюм Хоуи и засунул ноги в задние лапы.

– Шкура! – крикнул один из старожилов и шарахнул кулаком по столу. – Шкура! Шкура! Шкура!

Другие подняли головы, и вся лежка принялась скандировать это слово, а я стоял в одних трусах, по лодыжки одетый в костюм Хоуи. Ощущение было такое, будто я оказался в центре бунта в тюремной столовой. Мне редко доводилось попадать в столь глупую ситуацию… но при этом я странным образом чувствовал себя героем. Шоу-бизнес – он всегда шоу-бизнес, а сейчас я выходил на сцену. И плевать, что я понятия не имел, какая у меня роль.

– Шкура! Шкура! ШКУРА! ШКУРА!

– Кто-нибудь застегнет мне молнию? – крикнул я. – Мне надо побыстрее добраться до Качай-Болтай!

Одна девушка оказала мне честь, и я сразу понял, почему носить шкуру столь проблематично. В лежке работал кондиционер – в подземке «Страны радости» кондиционеры работали везде, – но меня уже прошиб пот.

Кто-то из старожилов подошел ко мне и добродушно похлопал по голове.

– Я тебя подвезу, сынок. Электрокар у двери. Запрыгивай.

– Благодарю.

– Гав-гав! – раздалось мне вслед, и все снова расхохотались.

Мы покатили по Бульвару в свете зловещих, мигающих флуоресцентных трубок, морщинистый старик в зеленой униформе уборщика и огромная немецкая овчарка с синими глазами. Старик подъехал к лестнице, отмеченной стрелкой и надписью «КАЧБОЛ».

– Ничего не говори. Хоуи никогда не разговаривает, только обнимает и гладит по головке. Удачи тебе. Если почувствуешь, что перед глазами все плывет, мотай оттуда к черту. Дети не должны видеть, как Хоуи падает на землю от теплового удара.

– Понятия не имею, что надо делать, – признался я. – Никто мне так и не сказал.

Мне неизвестно, был ли этот старик карни-от-карни или нет, но о «Стране радости» он кое-что знал.

– Это не важно. Все дети любят Хоуи. Они сами поймут, что делать.

Я вылез из электрокара, чуть не упал, наступив на хвост, схватил его левой передней лапой, откинул эту чертову штуковину в сторону. С трудом поднялся по лестнице, взялся за ручку двери. Уже слышал музыку, что-то смутно знакомое, из раннего детства. Наконец повернул ручку. Дверь открылась, и яркий свет хлынул сквозь сетчатые синие глаза Хоуи, на мгновение ослепив меня.

Музыка стала громче, она лилась из динамиков над головой, и я уже понял, что это за мелодия: «Хоки-поки», хит всех времен для начальной школы. Я увидел качели, горки, доски-качалки, сложный игровой городок, мини-карусель, которую вращал новичок с длинными пушистыми заячьими ушами на голове и прицепленным сзади к джинсам хвостом-пуховкой. Мимо пропыхтел «Чу-Чу-Качай», игрушечный поезд, способный развить чудовищную скорость в четыре мили в час, набитый детьми, которые послушно махали руками вооруженным фотоаппаратами родителям. Множество детей мельтешило вокруг под присмотром летних помощников и пары сотрудников постарше, работавших на постоянной основе и, вероятно, имевших лицензию на работу с детьми. Эти двое, мужчина и женщина, носили футболки с надписью «МЫ ЛЮБИМ СЧАСТЛИВЫХ ДЕТЕЙ». А прямо передо мной находилось длинное здание – дневной детский клуб «Веселый дом Хоуи».

Увидел я и мистера Истербрука. Он сидел на лавочке под зонтиком с логотипом «Страны радости», все в том же костюме гробовщика, и ел ленч палочками. Поначалу он меня не заметил, поскольку смотрел на детей, которых парочка новичков вела крокодильим строем к «Веселому дому Хоуи». Как я потом выяснил, малышей могли оставлять здесь максимум на два часа, пока родители отводили детей постарше на большие аттракционы или обедали в «Лангусте», первоклассном ресторане на территории парка.

Позже я также выяснил, что «Дом Хоуи» предназначался для детей от трех до шести лет. Многие малыши держались достаточно уверенно, привыкшие, что днем с ними находятся чужие люди, а оба родителя работают. Другие, наоборот, нервничали. Может, поначалу они крепились, слышали голоса папочки и мамочки, заверявших, что они снова будут вместе через час или два (как будто четырехлетний ребенок представляет себе, что такое час), но теперь остались одни, в шумном и непонятном месте, заполненном незнакомцами, а мамочка и папочка исчезли из виду. Некоторые уже плакали. Одетый в костюм Хоуи, глядя на мир через сетку и потея, как свинья, я подумал, что являюсь свидетелем чисто американского способа жестокого обращения с детьми. Разве можно приводить ребенка – чего там, совсем малыша – в такое шумное и многолюдное место, как парк развлечений, чтобы скинуть его незнакомым нянькам, пусть и на короткое время?

Новички, возглавлявшие крокодилий строй, видели слезы малышей (страх – еще одна детская болезнь, совсем как корь), но на их лицах читалась полная беспомощность. Да и откуда им было знать, что делать? Они работали первый день, и их тоже бросили на прорыв, проинструктировав примерно так же, как инструктировал меня Лейн Харди перед тем, как оставить управлять чертовым колесом. Но по крайней мере дети младше восьми лет не могли кататься на колесе без взрослых, подумал я, а эти малыши предоставлены сами себе.

Я тоже не знал, что делать, но чувствовал, что должен сделать хоть что-нибудь, а потому направился к детям, подняв передние лапы и отчаянно виляя хвостом (я ощущал, как он болтается сзади). И когда первые двое или трое заметили Хоуи и принялись указывать руками, меня осенило. Помогла музыка. Я остановился на пересечении Мармеладной дороги и Леденцовой авеню, прямо под двумя гремящими динамиками. Ростом под семь футов, с учетом мохнатых ушей торчком, я, без сомнений, представлял собой внушительное зрелище. Я поклонился детям, которые уже смотрели на меня, широко раскрыв глаза и рты. И принялся танцевать «Хоки-поки».

Печаль и ужас от расставания с родителями забылись, по крайней мере на время. Они смеялись, некоторые еще со слезами, блестевшими на щеках. Не решались подойти вплотную, во всяком случае, пока я неуклюже танцевал, но сгрудились толпой. В глазах стояло только изумление – никакого страха. Они все знали Хоуи. Те, кто жил в Каролинах, видели его в дневном телешоу, и даже далекие пташки, залетевшие из Сент-Луиса и Омахи, встречали Счастливого пса в буклетах и рекламных роликах, которые крутили субботним утром в промежутках между мультфильмами. Они понимали: Хоуи – большой пес, но он добрый. Он никогда не укусит. Он – их друг.

Левую лапу влево, левую лапу вправо, левую лапу влево, и делаем все сначала. Я танцевал «Хоки-поки», и меня это заводило, потому что – как знали чуть ли не все маленькие дети Америки – для того этот танец и придумали. Я забыл, что мне жарко и неудобно в меховом костюме. Не думал о том, что трусы влезли между ягодицами. Позже у меня будет дико болеть голова, но тогда я чувствовал себя хорошо… если на то пошло, даже отлично. И знаете что? Я думать забыл про Уэнди Киган.

Когда музыка переменилась на мелодию из «Улицы Сезам», я перестал танцевать, упал на одно меховое колено и вытянул вперед руки, как Эл Джолсон.

– ХОУ-У-У-УИ! – закричала маленькая девочка, и даже спустя столько лет я помню нотку искреннего восторга в ее голосе. Она побежала ко мне, розовая юбка кружилась вокруг пухлых ножек. Пример оказался заразительным. Упорядоченный крокодилий строй рассыпался.

Дети поймут, что делать, сказал мне старожил «Страны радости», и он знал, что говорил. Сначала они облепили меня, свалили с ног, потом окружили, обнимая и смеясь. Маленькая девочка в розовой юбке вновь и вновь целовала мою морду, крича при этом: «Хоуи, Хоуи, Хоуи».

Некоторые родители, решившиеся войти в Качай-Болтай, чтобы сфотографировать детей, стояли, зачарованные не меньше своих крошек. Я пошлепал лапами, чтобы освободить немного места, перекатился на живот и поднялся, прежде чем дети успели раздавить меня своей любовью. Хотя в тот момент я тоже их любил. И это грело душу.

Я не видел, как мистер Истербрук сунул руку в карман, достал рацию и что-то коротко сказал. Услышал только, как мелодия «Улицы Сезам» резко оборвалась, и вновь зазвучала «Хоки-поки». Что ж, правая лапа вправо, правая лапа влево… Детки все поняли сразу, их глаза не отрывались от меня, они не хотели пропустить ни одного движения.

Очень скоро мы все танцевали «Хоки-поки» на пересечении Мармеладной улицы и Леденцовой авеню. К нам присоединились и новички, которым выпало приглядывать за детьми. Будь я проклят, если к нам не присоединились и некоторые родители. Я даже поворачивал длинный хвост влево, а потом поворачивал длинный хвост вправо. С радостным смехом малыши проделывали то же самое, только с невидимыми хвостами.

Когда песня закончилась, я энергично взмахнул левой лапой (так уж вышло, что в этот момент в ней оказался хвост, а потому я чуть не вырвал проклятую хреновину, доставившую мне столько хлопот), мол, «за мной!», и повел детей к «Веселому дому Хоуи». Они послушно пошли, как дети Гамельна за дудочником, и ни один не плакал. На самом деле это был не лучший день моей блестящей (без преувеличений) карьеры в роли Хоуи, Счастливого пса, но уж точно не самый худший.

* * *

Когда все они благополучно вошли в «Дом Хоуи» (маленькая девочка в розовой юбке остановилась в дверях, чтобы помахать мне на прощание рукой), я развернулся на сто восемьдесят градусов и остановился, но мир продолжил вращение. Пот заливал глаза, детский городок Качай-Болтай и все остальное двоилось. Я зашатался на задних лапах. Все представление, от первых движений «Хоки-поки» до прощального взмаха руки маленькой девочки, заняло только семь минут – максимум девять, – но они вымотали меня донельзя. Я потащился в ту сторону, откуда пришел, не зная, что мне теперь делать.

– Сынок, иди сюда.

Мистер Истербрук. Он держал открытой дверь в подсобку закусочной «Приятного аппетита». Возможно, я пришел сюда именно через нее, но тогда, снедаемый тревогой и волнением, не обратил на это внимания.

Он провел меня в подсобку, закрыл за нами дверь, расстегнул молнию на спине костюма. На удивление тяжелая голова Хоуи свалилась с моей, пылающая, потная, пока еще по-зимнему белая кожа принялась впитывать благословенный кондиционированный воздух. По ней тут же побежали мурашки. Я делал отрывистые глубокие вдохи.

– Присядь на ступеньки, – предложил мистер Истербрук. – Я через минуту вызову машину, но сейчас тебе надо отдышаться. Первый выход в образе Хоуи всегда дается тяжело, да и представление, которое ты устроил, отняло много сил. Замечательное представление.

– Спасибо, – удалось выдавить мне. Только оказавшись в спокойном, прохладном месте, я осознал, что практически вплотную подошел к пределу своих возможностей. – Премного вам благодарен.

– Опусти голову, если чувствуешь, что теряешь сознание.

– Все в порядке. Голова, правда, болит. – Я достал одну руку из костюма Хоуи и вытер лицо, по которому градом катил пот. – Вы меня просто спасли.

– Максимальное время, в течение которого можно носить костюм Хоуи в жаркий день – я говорю про июль и август, когда влажность высокая, а температура выше девяноста градусов[13]13
   По Фаренгейту; примерно 32 °C.


[Закрыть], – пятнадцать минут, – объяснил мистер Истербрук. – Если кто-то попытается сказать тебе иное, пошли его прямо ко мне. А тебе я рекомендую проглатывать пару соляных таблеток, прежде чем надевать костюм. Мы хотим, чтобы наши сотрудники работали в поте лица, но мы не хотим вас убивать.

Он достал рацию и что-то сказал, коротко и спокойно. Пять минут спустя все тот же старожил подъехал на своем электрокаре с двумя таблетками анацина и бутылкой божественно холодной воды. Все это время мистер Истербрук беседовал со мной, предварительно с предельной осторожностью – я даже встревожился, не сломает ли он чего – опустившись на верхнюю ступеньку лестницы, которая вела к Бульвару.

– Как тебя зовут, сынок?

– Девин Джонс, сэр.

– Они называют тебя Джонси? – Ответа он дожидаться не стал. – Естественно, называют, так принято у карни, а вся «Страна радости» – слегка перелицованный ярмарочный парк развлечений. Такие места долго не протянут. «Диснеи» и «Ягодные фермы Нотта» будут заправлять в мире парков развлечений, разве что сюда не доберутся. Скажи мне, если оставить в стороне жару, как тебе первое выступление в шкуре?

– Мне понравилось.

– Почему?

– Наверное, потому что некоторые из них плакали, я думаю.

Он улыбнулся:

– И?..

– Скоро они все бы плакали, но я этого не допускал.

– Да. Ты станцевал «Хоки-поки». Гениальная идея. Откуда ты знал, что это сработает?

– Я не знал. – Хотя, если честно… знал. На каком-то подсознательном уровне.

Он улыбнулся:

– В «Стране радости» мы бросаем наших новичков… желторотых птенцов… в гущу событий безо всякой подготовки, потому что в некоторых людях – в некоторых одаренных людях – такой стресс вызывает спонтанную реакцию, необычную и ценную, как для нас, так и для наших посетителей. Ты сегодня кое-что узнал о себе?