Текст книги "Как работает мозг"

Почему мы?

Как вышло, что именно обезьяна эпохи миоцена первой вошла в нашу когнитивную нишу? Почему не суслик, не сом, не ленточный червь? Это произошло всего раз за историю, поэтому никто точно не знает. И все же я бы осмелился предположить, что у наших предков были четыре черты, благодаря которым формирование у них способности к эффективному причинному осмыслению было особенно легким и целесообразным.

Во-первых, приматы – животные-визуалы. У таких обезьян, как макак-резус, половина мозга отводится зрению. Стереоскопическое зрение, ощущение глубины, получаемое за счет различий в точках обзора двух глаз, сформировалось еще у ранних наших предков-приматов; это позволяло ранним приматам, которые вели ночной образ жизни, передвигаться по опасным тонким веткам и хватать руками насекомых. Переход предков современных обезьян к дневному образу жизни и изменение их вкуса в пользу фруктов, которые рекламируют свою спелость яркими оттенками, сопровождался появлением цветового зрения¹⁹².

Почему же зрение так важно? Восприятие глубины дает нам трехмерное пространство, наполненное передвигающимися твердыми предметами. Благодаря цвету предметы «выскакивают» из фона, давая нам ощущение, соответствующее тому веществу, из которого состоит предмет, и отдельное от нашего восприятия формы материи. Вместе они заставляют мозг примата разделять поток визуальной информации на две части: систему «что», включающую в себя объекты, их форму и состав, и систему «где», включающую их расположение и движение. Не может быть простым совпадением то, что человеческое мышление воспринимает мир – даже самые абстрактные, эфемерные понятия – как пространство, наполненное подвижными вещами и веществами (см. главы 4 и 5). Мы говорим, что Джон пошел на поправку, даже если он не сдвинулся с места, а продолжает лежать в кровати, а Мэри дала ему много советов – даже если они всего лишь поговорили по телефону и ничего друг другу не передавали из рук в руки. Даже ученые, пытаясь понять абстрактные математические отношения, представляют их в виде графиков, где они обретают двух– и трехмерную форму. Наша способность к абстрактному мышлению использует систему координат и инвентарь предметов, которые доступны нам благодаря хорошо развитой системе визуального восприятия¹⁹³.

Немного сложнее показать, как могло двигаться в этом направлении обычное млекопитающее. Большинство млекопитающих прижимаются носом к земле, чтобы найти насыщенные химические следы, оставленные другими животными. Если вы когда-нибудь выгуливали игривого кокер-спаниеля и видели, как он изучает ему одному видимый мир на самом обычном тротуаре, то вы знаете, что спаниель живет в мире обоняния, который выше нашего понимания.

В преувеличенном виде это различие можно представить следующим образом. Большинство млекопитающих живут не в трехмерном координатном пространстве, а в двухмерной плоскости, которую они исследуют сквозь нульмерный смотровой глазок. «Флатландия» Эдвина Эбботта – математический роман об обитателях плоскости – показал, что двухмерный мир отличается от нашего не только отсутствием одного из трех привычных измерений. Многие геометрические конфигурации здесь попросту невозможны. Изображенная в фас человеческая фигура никак не может положить еду в рот, а фигура, изображенная в профиль, оказывается разделена на две части пищеварительным трактом. Невозможно соорудить и простейшие устройства вроде трубы, узла, колеса с осью. И если наш мир для большинства млекопитающих представляет собой когнитивную «флатландию», значит, у них нет ментальных моделей движущихся твердых объектов в трехмерных пространственно-механических отношениях, которые имеют такое значение для нашей психической жизни¹⁹⁴.

Вторая возможная предпосылка – на этот раз характерная для общего предка людей, шимпанзе и горилл – групповое проживание. Обезьяны по большей части общительны, а большинство других млекопитающих – нет. У совместного проживания есть преимущества. Группу животных не намного проще заметить хищнику, чем одинокое животное, а если ее и обнаружат, вероятность того, что хищник выберет конкретную особь, снижается. (Водитель, превышающий скорость, тоже чувствует себя менее уязвимым, если вокруг него группа других лихачей; в этом случае повышается вероятность того, что дорожная полиция остановит кого-то еще.) У группы животных больше ушей, глаз и носов, с помощью которых можно заметить хищника, а иногда на атакующего хищника даже нападают толпой. Второе преимущество – это более эффективная добыча пропитания. Это преимущество наиболее явно проявляется в случае совместной охоты крупных животных – таких, как волки и львы; тем не менее оно также помогает делить между собой и охранять другие запасы еды, которые слишком велики, чтобы их могло употребить в пищу то животное, которое их нашло, – например, дерево, усыпанное спелыми плодами. Приматы, которые питаются фруктами, и приматы, которые передвигаются по земле (где они более уязвимы для хищников), склонны сбиваться в группы.

Совместное проживание могло способствовать эволюции человеческого интеллекта в двух аспектах. Когда существует группа, ценность нужной информации увеличивается в разы, поскольку информация – это единственный товар, который можно передать кому-то и в то же время сохранить у себя. Следовательно, более умное животное, живущее в группе, получает двойное преимущество: выгоду от знаний и выгоду от того, что оно может получить в обмен на знания. Другая причина, по которой группы животных могли стать колыбелью интеллекта, заключается в том, что групповое проживание связано с новыми когнитивными задачами. У беснующейся толпы есть и недостатки. Соседи конкурируют за пищу, воду, партнеров, место для гнездования. Существует и риск эксплуатации одного животного другим. Ад – это другие люди, сказал Жан-Поль Сартр, и если бы бабуины были философами, они, несомненно, сказали бы, что ад – это другие бабуины. Общественные животные рискуют столкнуться с воровством, каннибализмом, изменами, детоубийством, вымогательством и прочими проявлениями вероломства¹⁹⁵.

Каждое общественное животное находится в двоякой ситуации: с одной стороны, оно получает выгоду от проживания в группе, с другой – вынуждено терпеть издержки. Чтобы выжить, оно оказывается вынуждено поумнеть. Во многих группах животных самым крупным мозгом и выдающимся интеллектом обладает именно общественный вид: пчелы, попугаи, дельфины, слоны, волки, морские львы и, конечно, обезьяны, гориллы и шимпанзе. (Орангутан – животное умное, но ведущее одиночный образ жизни, – это удивительное исключение.) Общественные животные обмениваются сигналами, чтобы координировать охоту, защиту, добычу корма, распределение половых партнеров. Они обмениваются услугами, возвращают и требуют вернуть долг, наказывают обманщиков, объединяются в коалиции.

Выражение «обезьянья хитрость», относящееся ко всем человекообразным обезьянам, тоже показательно. Приматы – это изворотливые гладкокожие лжецы. Они флиртуют втайне от соперников, поднимают ложную тревогу, чтобы привлечь или отвлечь внимание, даже могут состряпать бесстрастное выражение лица. Шимпанзе стараются выяснить цели друг друга – по крайней мере, приблизительно – и иногда, по-видимому, используют их для воспитания и обмана. Один шимпанзе, когда ему показали несколько коробок с едой и одну со змеей, подвел своих товарищей к коробке со змеей, а когда они с воплями разбежались, спокойно начал пировать¹⁹⁶. Зеленые мартышки – настоящие сплетницы, которые внимательно следят за тем, кто что сделал, кто что сказал, кто кому друг или враг. Но они настолько невежественны в отношении мира за пределами их группы, что могут не заметить следы питона или зловещий скелет в ветвях деревьях, явно оставленный леопардом¹⁹⁷.

Некоторые теоретики высказывали предположение, что человеческое мышление – это результат когнитивной гонки вооружений, начавшейся с изворотливого ума наших обезьяноподобных прародителей. Чтобы покорить себе камни и растения, много ума не нужно, говорят они, но вот если твой сосед примерно так же умен, как ты, он может использовать свой ум против тебя. Так что лучше подумать о том, что он думает о том, что ты думаешь о том, что думает он. В отношении силы ума этому стремлению быть не хуже других просто нет конца.

Мое личное мнение таково, что одной только когнитивной гонки вооружений было бы недостаточно для формирования человеческого интеллекта. Любой общественный вид мог бы начать подобное наращивание мозговой мощи, но ни один организм кроме нас этого не сделал – вероятно, потому, что без некоторых других изменений образа жизни издержки мощного интеллекта (размер мозга, затянувшееся детство и т. д.) перевесили бы положительную отдачу. Интеллект людей исключителен не только в социальном, но и в механическом и биологическом аспектах. У вида, который в такой степени зависит от информации, каждая новая способность в разы увеличивает ценность других¹⁹⁸. (Кстати, увеличенный размер человеческого мозга – это не просто результат оголтелой эволюционной гонки в стремлении добиться невиданной положительной обратной связи. За пять миллионов лет мозг увеличился в размере в три раза, но по меркам эволюционного времени это не такая уж большая скорость. За время эволюции гоминидов у мозга было достаточно времени, чтобы разрастись до человеческих размеров, снова уменьшиться и снова увеличиться несколько раз подряд¹⁹⁹.)

Третий стимул развития интеллекта, наряду с хорошим зрением и проживанием в группе, – это руки. Приматы жили на деревьях, поэтому у них появились руки для хватания за ветки. Мартышковые используют все четыре конечности, чтобы бегать по верхушкам деревьев, а человекоподобные висят на ветках, цепляясь за них главным образом руками. Они научились использовать свои хорошо развитые кисти для манипулирования предметами. Гориллы педантично разбирают на части жесткие или колючие растения, выбирая из них съедобную мякоть; шимпанзе используют простые инструменты (например, стебли растений), чтобы выуживать термитов из термитника, камни – чтобы раскалывать орехи, а жеваные листья – чтобы собирать воду. Как сказал Самюэль Джонсон о собаке, ходящей на задних лапах, удивительно не то, что она этого не умеет, а то, что за это берется. Руки – это рычаги влияния на мир, которые придают особый смысл обладанию интеллектом. Точные руки и точный ум развивались у рода человеческого параллельно, и палеонтологические данные показывают, что задавали тон именно руки.

Изящные руки не имеют никакого смысла, если на них все время ходить, и сами по себе они бы не сформировались. Каждая косточка в нашем теле была преобразована для того, чтобы мы стали прямоходящими, чтобы освободить руки для переноски и манипулирования предметами. Опять же, за это нам нужно поблагодарить наших обезьяноподобных предков. Чтобы висеть на деревьях, нужно определенное строение тела, отличное от горизонтальной «полноприводной» конструкции большинства млекопитающих. У человекообразных обезьян тело расположено несколько более вертикально, а руки отличаются от ног; шимпанзе (и даже мартышки) способны некоторое время идти на двух ногах, если нужно перенести еду или какой-то предмет.

Прямохождение в полном смысле слова, вероятно, развилось под действием нескольких факторов естественного отбора. Хождение на двух ногах – биомеханически эффективный способ переделать тело, приспособленное для висения на ветвях, таким образом, чтобы преодолевать большие расстояния по плоской земле недавно освоенной саванны. Кроме того, вертикальное положение позволяет смотреть поверх травы, как это делает суслик. Гоминиды сохраняют активность в полуденный зной; этот необычный с зоологической точки зрения режим привел к нескольким адаптациям человеческого организма с целью охлаждения тела – таким, как безволосость и обильное потоотделение. Вполне вероятно, что еще одной адаптацией стало прямохождение – это прямая противоположность лежачему положению, которое мы принимаем, когда хотим загореть. Тем не менее критически важными факторами скорее всего стали ношение предметов и манипуляция ими. Когда освободились руки, появилась возможность изготавливать инструменты из материалов, добытых в разных местах и принесенных туда, где они будут наиболее полезны, а также переносить детей и пищу в безопасное или плодородное место²⁰⁰.

Последним помощником интеллекта стала охота. Охота, использование инструментов и двуногое хождение были для Дарвина тройкой факторов, лежавшей в основе человеческой эволюции. «Мужчина-охотник» в 1960-е годы стал наиболее выдающимся архетипом как в серьезных, так и в научно-популярных работах. Тем не менее имидж «мачо», пришедшийся так кстати в эпоху Джона Гленна и Джеймса Бонда, потерял свою привлекательность в преображенном феминизмом мире 1970-х годов. Большой проблемой образа мужчины-охотника было то, что увеличением своего интеллекта он был обязан предусмотрительности и умению работать в команде, которые необходимы любой организованной группе мужчин, чтобы завалить крупную дичь. Но ведь результат естественного отбора основан на сумме образов жизни обоих полов. Женщина не сидела на кухне, ожидая, когда же муж принесет мастодонта, которого можно будет зажарить на ужин, и ее тоже не обошло увеличение интеллекта, коснувшееся мужчин. Экология современных племен охотников и собирателей дает основания полагать, что женщина-собирательница обеспечивала значительную часть рациона людей в форме обработанной растительной пищи, а эта задача тоже требует познаний с точки зрения как механики, так и биологии. И конечно же, для видов, живущих группами, социальный интеллект – не менее важное оружие, чем копья и дубинки.

Вместе с тем, Туби и Девор доказывают, что охота тоже играла важнейшую роль в эволюции человека. Секрет в том, чтобы спросить не что может сделать мышление для мозга, а что мозг может сделать для мышления. Охота – это источник большого количества питательных веществ – пусть даже нерегулярный. У нас не всегда был сыр тофу, а в природных условиях лучший материал для строительства животной плоти – это животная плоть. Растительная пища является источником калорий и других питательных веществ, однако мясо – это полноценный белок, содержащий все двадцать аминокислот, оно обеспечивает организм энергоемкими жирами и необходимыми жирными кислотами. Если сравнить разных млекопитающих, мы увидим, что у плотоядных отношение размера мозга к размеру тела больше, чем у травоядных – отчасти потому, что для того, чтобы завладеть кроликом, нужно больше умения, чем для того, чтобы завладеть травой, а отчасти – оттого, что мясо лучше способно удовлетворить ненасытный аппетит тканей мозга. Даже по самым консервативным оценкам, в рационе охотников и собирателей мясо составляет значительно большую долю, чем в рационе любого другого из приматов. Возможно, это одна из причин, по которой мы можем позволить себе такое дорогое удовольствие, как человеческий мозг²⁰¹.

Шимпанзе группами охотятся на мелких животных – таких, как мартышки и кустарниковые свиньи, и наш общий предок, по-видимому, тоже охотился. Переселение в саванну наверняка сделало охоту более привлекательной. Это на плакатах с призывами спасти дождевые леса пейзаж просто кишит животными, а в реальных лесах крупных животных мало. На каждый клочок земли здесь попадает совсем мало солнечной энергии, и если биомасса, которая сумела развиться на этом клочке, окружена лесом, она не будет доступна для животных. Трава, напротив, подобна легендарному волшебным образом наполняющемуся кубку; будучи съеденной, она тут же вырастает вновь. На пастбищах могут кормиться большие стада травоядных, которые, в свою очередь, питают собой хищников. В палеонтологической летописи первые свидетельства, указывающие на то, что скот забивали на мясо, встречаются почти два миллиона лет назад, во времена Homo habilis. Охота, по-видимому, еще более древнее занятие, потому что нам известно, что охотой занимаются шимпанзе, а об их образе жизни не имеется палеонтологических данных. Как только наши предки начали активно охотиться, для них стал доступен весь мир. В северных широтах и на большой высоте в зимнее время сложно найти растительную пищу, но охотники могут выживать и в таких условиях. Среди эскимосов нет вегетарианцев.

Иногда, сообразуясь с современным стремлением разрушить миф о мужском превосходстве, говорят о том, что наши предки были бесхарактерными падальщиками, а не храбрыми охотникам. Но если человекообразные иногда и питались падалью, они бы вряд ли смогли прожить только за счет нее, а если бы и смогли, то это не сделало бы их слабаками. Стервятники живут за счет падали потому, что могут облетать большие территории в поисках трупов животных и немедленно улетать, когда в поле зрения появится сильный соперник. И питание падалью – занятие не для слабаков. Любой труп ревностно охраняет тот, кто убил животное, либо животное достаточно свирепое, чтобы его украсть у удачливого охотника. Труп привлекает микроорганизмы, которые быстро отравляют мясо, отпугивая других потенциальных падальщиков. Поэтому когда современные приматы или охотники-собиратели находят труп животного, они обычно его не трогают. В начале 1970-х годов приобрел большую популярность плакат с двумя грифами, один из которых говорит другому: «Терпение, как же! Я сейчас кого-нибудь убью». Здесь все правильно, кроме грифов: млекопитающие-падальщики (такие, как гиены) добывают себе пропитание и охотой тоже.

Кроме того, мясо играет в нашей социальной жизни роль чего-то вроде валюты. Представьте себе корову, которая пытается завоевать расположение другой коровы, положив к ее ногам клок травы. Вторую корову можно понять, если она подумает: «Спасибо, но я и сама могу найти себе траву». Совсем другое дело – убитое животное, которое с точки зрения питательности представляет собой настоящий джек-пот. Мисс Пигги как-то советовала: «Никогда не ешь больше, чем ты можешь унести». Охотнику, которому досталось убитое животное больше, чем он может съесть, животное, которое вот-вот превратится в разлагающуюся массу, предоставляется уникальная возможность. Охота по большей части дело везения. За неимением холодильников, единственным надежным местом, где можно сохранить мясо впрок, являются организмы других охотников, которые отплатят тебе тем же, когда повезет им. Это способствует образованию союзов между мужчинами и развитию обмена, который есть во всех обществах охотников и собирателей.

Излишек добычи охотник может реализовать и по-другому. Если охотник может предложить своему потомству насыщенную питательными веществами еду, это меняет соотношение выгод для самца между вкладыванием ресурсов в детей и конкурированием с другими самцами за самок. Воробей, который приносит своим птенцам червячка, напоминает нам о том, что большинство животных, выкармливающих своих детенышей, приносят им свою добычу – единственную пищу, которая окупает старания, затраченные на то, чтобы добыть и принести ее.

Мясо фигурирует и в сексуальной политике. Во всех обществах охотников и собирателей, включая, судя по всему, и наших предков, охота всегда была занятием исключительно для мужчин. Женщинам неудобно ходить на охоту из-за детей, а мужчины крупнее и более сведущи в этом деле, потому что на протяжении всей истории своей эволюции они убивали друг друга. Следовательно, мужчины могут инвестировать излишки мяса в своих детей, обеспечивая их беременных или кормящих матерей. Они также могут обмениваться, предлагая женщинам мясо в обмен на растительную пищу или на секс. Подобный бесстыдный бартер – получение плотской пищи в обмен на плотские утехи – можно наблюдать у бабуинов и шимпанзе, а также у собирателей-охотников. Хотя представители современных обществ стали значительно скромнее в этом отношении, обмен ресурсов на сексуальные отношения по-прежнему остается важнейшей частью взаимоотношений между женщинами и мужчинами во всем мире²⁰². (В главе 7 будет рассмотрена динамика этих изменений и то, каким образом она связана с различиями в анатомии репродуктивных органов – хотя, конечно, анатомия в современном мире играет не определяющую роль.) В любом случае, эта связь у нас утрачена не полностью. Автор «Руководства мисс Мэннерс по мучительно правильному поведению» советует:

Свидание состоит из трех возможных частей, из которых должны быть непременно предложены по крайней мере две: развлечение, еда и чувства. Принято начинать серию свиданий с большого количества развлечений, умеренного количества еды и не более чем намека на чувства. По мере того, как количество чувств увеличивается, количество развлечений можно пропорционально уменьшить. Когда чувства превращаются в развлечение, это уже не называется свиданиями. Еду не следует опускать ни при каких обстоятельствах.

Естественно, никто доподлинно не знает, действительно ли эти четыре особенности образовали основу для эволюции человеческого интеллекта. И никто не знает, есть ли в пространстве биологического проектирования какие-либо другие, неизвестные до сих пор факторы, имеющие отношение к интеллекту. Тем не менее, если эти признаки все же объясняют, почему наши предки стали единственным видом из пятидесяти миллионов, который пошел по этому пути, то для поиска внеземного разума это будет иметь довольно удручающие последствия. Для зарождения разума недостаточно, чтобы планета была обитаемой. Вероятно, для этого нужно, чтобы в ее истории развития был ночной хищник (чтобы получить стереоскопическое зрение), потомки которого перешли на дневной образ жизни (чтобы получить восприятие цвета), в котором они питались бы фруктами и были уязвимы для хищников (чтобы они жили в группах), в результате чего они бы изменили манеру передвижения на качание на ветках (чтобы появились руки и предвестники прямохождения), а затем изменение климата заставило бы их уйти из леса в саванну (для прямохождения и охоты).

Какова вероятность того, что на данной планете – пусть даже на обитаемой планете – сложится точно такая история?