Текст книги "Как работает мозг"

Наши родственники из каменного века

Сухие кости палеонтологической летописи рассказывают о постепенном вступлении человека в когнитивную нишу²⁰⁴. В сжатой форме имеющиеся у нас данные о видах, которые считаются нашими прямыми предками, отражены в приведенной здесь таблице.

За миллионы лет до того, как размер нашего мозга резко увеличился, некоторые потомки общего предка шимпанзе и людей были прямоходящими. В 1920-е годы это открытие стало настоящим шоком для снобов, которые воображали, что именно наш великолепный мозг помог нам подняться по лестнице эволюции – и что при этом наши предки на каждой ступеньке решали, как им получше использовать свои новообретенные «шарики» и «ролики». Тем не менее естественный отбор не мог действовать так. Зачем отращивать большой мозг, если не знаешь, как его использовать? Вся история палеоантропологии состоит из бесконечных открытий все более и более раннего момента, когда люди стали прямоходящими. По самым последним данным, это произошло четыре или даже четыре с половиной миллиона лет назад. Как только освободились руки, начало медленно, но верно расширяться количество признаков, которые отличают нас от других видов: ловкость рук, сложность инструментов, использование охоты для выживания, размер мозга, диапазон условий обитания. Зубы и нижняя челюсть стали меньше. Лицо стало меньше похоже на морду. Надбровные дуги, удерживающие мускулы, которые отвечают за движение челюсти, уменьшаются в размерах и исчезают. Наши утонченные лица отличаются от лиц животных потому, что наши инструменты и технологии заменили нам зубы. Мы убиваем и свежуем животных ножами, смягчаем мясо и овощи с помощью огня. В результате требования к механическим характеристикам челюстей и черепа смягчаются, что позволяет нам избавиться от лишней толщины костей нашей и без того тяжелой головы. Уменьшается и различие в размерах между представителями разных полов – предполагается, что мужчины тратят меньше сил на то, чтобы сражаться друг с другом за первенство, и больше внимания уделяют детям и их матерям.

Поэтапный рост мозга, ускоряемый развитием рук и ног (а о нем свидетельствуют сохранившиеся орудия труда и кости от умело разделанных туш), служит хорошим доказательством (если доказательство вообще требуется) того, что интеллект – это продукт естественного отбора в пользу эксплуатации когнитивной ниши. Это приобретение не было неизбежной закономерностью раскрытия потенциала гоминидов. В каждую эпоху появлялись и другие виды, не включенные в эту таблицу и занимавшие слегка другие ниши: австралопитеки, которые питались орехами и корешками; может быть, один или два подтипа хабилисов; вполне вероятно – азиатская ветвь эректуса и архаичного сапиенса; возможно, адаптировавшиеся к условиям Ледникового периода неандертальцы. Каждый из видов мог быть вытеснен соседней, больше похожей на сапиенсов популяцией, продвинувшейся достаточно далеко вглубь данной когнитивной ниши, чтобы делать все то же самое, что и этот конкретный вид плюс кое-что еще. Не было это приобретение и неожиданным результатом макромутации или произвольного дрейфа – а иначе как такая случайность могла сохраниться в нескольких сотнях тысяч поколений, в течение нескольких миллионов лет у вида, который появился позже видов с более крупным мозгом? Что еще более важно, крупный мозг был не просто украшением; он позволил своим обладателям изготавливать более качественные инструменты и заселить значительно большую часть планеты.

Согласно общепринятой в палеоантропологии концепции, человеческий мозг эволюционировал до своего современного состояния в тот промежуток, который начался с появления Homo habilis два миллиона лет назад и закончился появлением «современных с анатомической точки зрения людей», Homo sapiens sapiens, в период между 200000 и 100000 лет назад. Я подозреваю, что наши предки начали проникновение в свою когнитивную нишу задолго до этого. «Проектно-конструкторские работы», результатом которых стали потрясающие адаптации нашего мышления, вероятно, начались раньше, а закончились позже дат, указанных в учебниках.

На одном конце этой шкалы располагается афарский австралопитек, возраст которого насчитывает четыре миллиона лет (ископаемые останки одной из очаровательных особей этого вида получили прозвище «Люси»). Его нередко описывают как прямоходящего шимпанзе, потому что размер его мозга был близок к шимпанзе, а никаких явных доказательств того, что он пользовался орудиями труда, обнаружено не было. Это позволяет предположить, что когнитивная эволюция началась двумя миллионами лет позже, когда появилось человекоподобное существо с более крупным мозгом, получившее название «человек умелый» за свое умение вырезать из камней рубила.

Тем не менее это не может быть так. Во-первых, с экологической точки зрения маловероятно, чтобы существо, привыкшее лазать по деревьям, могло переселиться на открытую местность и изменить свою анатомию в сторону прямохождения без значительных последствий для всех без исключения аспектов его образа жизни и поведения. Современные шимпанзе используют орудия труда и могут переносить предметы, и могли бы достичь куда больших успехов, если бы были способны носить их беспрепятственно повсюду. Во-вторых, хотя руки австралопитеков сохранили несколько обезьяноподобный изгиб пальцев (вероятно, временами они использовали руки и для того, чтобы прятаться от опасности на деревьях), руки явно эволюционировали в сторону манипуляции предметами. По сравнению с руками шимпанзе, большие пальцы у них более длинные и отведены в сторону, а указательный и средний пальцы расположены несколько под углом, чтобы ладонь можно было сложить пригоршней и схватить камень или ударник. В-третьих, не совсем ясно, был ли их мозг такого же размера, как у шимпанзе, и действительно ли у них не было орудий труда. Палеоантрополог Ив Коппенс утверждает, что их мозг был на 30–40 % больше, чем можно было ожидать от шимпанзе такого размера, и что они оставили после себя обработанные осколки кварца и другие орудия труда. В-четвертых, на данный момент найдены скелеты использующих орудия труда хабилисов (людей умелых), и они не так уж сильно отличаются от скелетов австралопитеков²⁰⁵.

Что еще более важно, гоминиды не устраивали специально свою жизнь так, чтобы это было удобно антропологам. Нам просто повезло, что из камня можно вырезать нож и он сможет сохраниться несколько миллионов лет, и только поэтому наши предки, сами того не зная, оставили нам «временные капсулы». Намного сложнее вырезать из камня корзину, переноску для ребенка, бумеранг, лук и стрелу. У современных охотников-собирателей на одно долговечное приспособление приходится огромное количество быстроразлагающихся; и у древних гоминидов все наверняка было точно так же. Археологические данные склонны недооценивать масштабы использования орудий труда.

Итак, на общепринятой шкале эволюции человеческого мозга история начинается слишком поздно; я полагаю, что она еще и заканчивается слишком рано. Считается, что современные люди (то есть мы) впервые появились в Африке 200000-100000 лет назад. Одно из доказательств – это то, что митохондриальная ДНК (мтДНК), имеющаяся у всех живущих ныне на планете людей (а она может наследоваться только по материнской линии), была обнаружена у женщины, жившей в Африке примерно в этот период²⁰⁶. (Это утверждение спорно, однако появляются все новые данные, подтверждающие его.) Еще одно доказательство – что древнейшие ископаемые останки, с анатомической точки зрения аналогичные человеку, появились более 100000 лет назад в Африке, а вскоре после этого – около 90 000 лет назад – и на Ближнем Востоке. Из этого делается вывод, что к указанному времени биологическая эволюция человека практически прекратилась. Это, однако, приводит к несоответствию на временной шкале. Современные с анатомической точки зрения древние люди имели тот же набор орудий труда и вели тот же образ жизни, что и их обреченные на исчезновение соседи-неандертальцы. До самого кардинального изменения во всей археологической летописи – перехода к верхнему палеолиту (также известного как «Большой скачок» и «палеолитическая революция») – оставалось еще 50000 лет²⁰⁷. Следовательно, можно сделать вывод, что палеолитическая революция представляла собой изменение в культуре.

Называть ее революцией – вовсе не преувеличение. Все остальные гоминиды напоминали комикс «До нашей эры», а вот люди эпохи верхнего палеолита были похожи скорее на Флинтстоунов. Более чем 45 000 лет назад они каким-то образом преодолели 60 миль по океану и попали в Австралию, где оставили после себя очаги, наскальные рисунки, первые в мире шлифованные орудия труда и своих потомков – современных австралийских аборигенов. Европа, где жили кроманьонцы, и Ближний Восток также испытали беспрецедентный подъем искусства и технологий. Здешние люди начали использовать новые материалы: олений рог, кость, слоновую кость, а также камень, который иногда транспортировали за сотни миль. В числе их орудий труда были тонкие ножи, иглы, разнообразные рубила и скребки, наконечники копий, луки и стрелы, рыболовные крючки, гравировальные инструменты, флейты, даже, вероятно, календари. Они украшали рисунками все, что видели: инструменты, стены пещер, собственное тело – а также вырезали безделушки в форме животных и обнаженных женщин, которым археологи дали эвфемистическое наименование «символы плодородия». Они были такими же, как мы.

Образ жизни, естественно, может резко меняться без каких-либо сопутствующих биологических изменений – как это произошло в ходе революций, значительно позже: сельскохозяйственной, промышленной и информационной. Это особенно справедливо для случаев увеличения популяции до предела, когда новые знания тысяч изобретателей можно объединить в один общий фонд. Тем не менее первая из череды человеческих революций не была каскадом изменений, спровоцированных несколькими выдающимися изобретениями. Сама изобретательность была изобретением, и проявлялась она в сотнях инноваций, отделенных друг от друга расстоянием и временем. Мне сложно поверить, что у людей 100000 лет назад было такое же мышление, как и у будущих «революционеров» эпохи верхнего палеолита – да что там говорить, такое же, как у нас, – и при этом они 50 000 лет просидели, так и не догадавшись, что из кости можно вырезать орудие труда и ни разу не ощутив потребности украсить хоть что-нибудь рисунком.

Впрочем, нужды верить в это и нет: расстояние в 50000 лет – это иллюзия. Во-первых, так называемые анатомически современные люди, жившие 100 000 лет назад, возможно, были более современными, чем жившие в то же время неандертальцы, однако их вряд ли можно было спутать с современными людьми. У них были большие надбровные дуги, вытянутое вперед лицо, тяжелый скелет, который у современных людей не встретить. Их телу еще предстояло эволюционировать до нашего уровня, и, конечно, мозгу предстояло то же самое. Миф о том, что они были абсолютно современными, вырос из привычки рассматривать условные названия видов так, как если бы они были реальными сущностями. Когда речь идет об эволюционирующем организме, эти названия – всего лишь условность. Никто не будет изобретать новый вид каждый раз, когда найден новый зуб, поэтому реальные формы приходиться втискивать в ближайшую из имеющихся категорий. Факт в том, что гоминиды всегда существовали одновременно в десятках или сотнях вариаций, которые встречались в разных местах огромной сети периодически взаимодействующих субпопуляций. Те немногочисленные особи, которые остались в веках в виде ископаемых останков, совсем не обязательно были нашими прямыми предками. «Анатомически современные» ископаемые останки ближе к нам, чем к кому-либо еще, но им либо предстояло больше шагов по лестнице эволюции, либо они оказались далеко от эпицентра изменений²⁰⁸.

Во-вторых, революция, по-видимому, началась задолго до пресловутого переломного момента, имевшего место 40 000 лет назад. Именно этим временем датируются первые рисунки в пещерах на территории Европы, но ведь Европа всегда привлекала больше внимания, чем она того заслуживает, потому что в ней много пещер и много археологов. В одной только Франции насчитывается триста хорошо изученных мест раскопок эпохи палеолита – включая то место, где наскальную живопись оттер от стен, приняв за граффити, излишне усердный отряд скаутов. На всем африканском континенте таких мест насчитывается всего пара десятков. Тем не менее одно из них, расположенное в Заире, содержит искусно выполненные орудия из кости – в том числе кинжалы, рукоятки, заостренные наконечники, а также точильные камни, принесенные за несколько миль, и останки тысяч сомов, ставших, по-видимому, жертвами этих орудий. Создается впечатление, что все эти предметы относятся к периоду после революции, однако датируются они временем около 75 000 лет назад. Один из ученых, комментируя данный факт, сказал, что это все равно, что найти «Понтиак» на чердаке у Леонардо да Винчи²⁰⁹. Тем не менее, по мере того как археологи продолжают исследовать этот «чердак» и датировать найденные там предметы, они находят все больше и больше «понтиаков»: искусно выточенные каменные острия, украшенные орудия труда, бесполезные, но очень красивые камни, привезенные за сотни миль.

В-третьих, жившая 200 000–100 000 лет назад «митохондриальная Ева» вообще не имела отношения к эволюции. Вопреки некоторым поразительным заблуждениям, она не подверглась какой-либо мутации, в результате которой ее потомки стали бы более умными и разговорчивыми или менее грубыми. Нельзя сказать и что ее появление ознаменовало собой конец эволюции человека. Она попросту была математически обусловленной необходимостью– самым последним из предков всех живущих на земле людей по женской линии пра-пра-… -пра-прабабушки каждого из нас. Ева с таким же успехом могла бы быть и рыбой.

Конечно, Ева оказалась не рыбой, а гоминидом, жившим в Африке. Но разве есть причины полагать, что она была каким-то особенным гоминидом или что она жила в какое-то особенное время? Одна из причин – это то, что она сделала другие времена и места не-особенными. Если мтДНК европейцев и азиатов XX века – это вариация мтДНК африканки, жившей 200 000 лет назад, то все они должны быть потомками африканской популяции того времени. Современные нашей Еве европейцы и азиаты не оставили свою мтДНК сегодняшним европейцам и азиатам, а следовательно, они, по-видимому, не были нашими предками (по крайней мере – и это важная оговорка – не были их предками исключительно по женской линии)²¹⁰.

Но это вовсе не означает, что эволюция закончилась на Еве. Мы можем предположить, что по большей части эволюция завершилась к тому времени, как предки современных рас разделились и перестали обмениваться генами, поскольку мы все похожи. Но это произошло не в тот же миг, когда Ева испустила дух. Расселение рас – ас ним и завершение значимых изменений в организме человека – произошло, вероятно, значительно позже. Ева не самый последний из наших общих предков – она всего лишь последний общий предок по женской линии. Самый последний общий предок по смешанной линии жил гораздо позже. У вас с вашим двоюродным братом общий предок, который жил всего два поколения назад – общий дедушка или общая бабушка. Но если говорить о том, у кого с вами есть общий предок исключительно по женской линии (мать матери вашей матери и так далее), тогда, помимо двоюродного брата (ребенка сестры вашей матери), у вас будет бесконечное количество вариантов. Поэтому если бы кто-то попытался угадать степень родства между вами и вашим двоюродным братом, основываясь на информации о последнем из ваших общих предков, он бы сказал, что вы близкие родственники. Но если бы он знал только последнего вашего общего предка исключительно по женской линии, он мог бы предположить, что вы вообще не приходитесь друг другу родственниками! Аналогичным образом, если судить по дате рождения последнего из известных нам предков всего человечества по женской линии, митохондриальной Евы, мы получим преувеличенные данные о том, как давно человеческие расы перестали скрещиваться²¹¹.

Как считают некоторые генетики, наши предки преодолели затруднительный для популяции период значительно позже дня рождения Евы. Согласно их сценарию, основанному на поразительном сходстве генетического кода всех людей, населяющих Землю в наши дни, около 65 000 лет назад количество наших предков сократилось до десяти тысяч человек из-за глобального похолодания, вызванного извержением вулкана на Суматре. Человеческий вид оказался под такой же угрозой вымирания, как горные гориллы. Затем произошел популяционный взрыв в Африке, и небольшие кучки людей рассеялись по другим уголкам мира, вероятно, периодически скрещиваясь на своем пути с другими древними людьми. Многие генетики считают, что эволюция была особенно быстрой в этот период, когда разбросанные по миру популяции время от времени обменивались своими представителями. Естественный отбор способен быстро адаптировать каждую группу людей к местным условиям, чтобы один-два человека могли справиться с любой новой трудностью, а их удачный генетический код потом могли перенять соседи. Вероятно, именно этот период стал временем последнего расцвета в эволюции человеческого мышления²¹².

Любая реконструкция истории нашей эволюции неоднозначна, и общепринятая концепция меняется едва ли не каждый день. Тем не менее я берусь предсказать, что дата окончания нашей биологической эволюции будет постепенно сдвигаться на более поздние сроки, а дата начала археологической революции – сдвигаться на более ранние сроки, и так до тех пор, пока две эти даты не совпадут. Эволюция нашего мышления и нашего образа жизни происходила одновременно²¹³.

Ню дальше?

Продолжаем ли мы эволюционировать? С биологической точки зрения, вероятно, незначительно. У эволюции уже нет импульса, поэтому мы не превратимся в страшноватых большеголовых существ из фильмов в жанре научной фантастики. Современное положение человека тоже не способствует реальной эволюции. Мы населили все обитаемые и не совсем обитаемые участки земли, мы мигрируем туда, куда пожелаем, и меняем на свое усмотрение образ жизни. Это делает нас довольно туманным явлением, и для естественного отбора мы представляем собой «движущуюся цель». Если наш вид вообще развивается, то происходит это слишком медленно и непредсказуемо, чтобы мы могли знать направление этого развития.

И все же надежды викторианской эпохи еще живы. Если нас нельзя усовершенствовать с помощью настоящего естественного отбора, может быть, можно это сделать с помощью искусственного заменителя. В социологии полно заявлений о том, что новые виды адаптации и отбора позволили расширить биологический род. На мой взгляд, эти утверждения обманчивы.

Первое из них заключается в том, что в мире есть чудесный процесс под названием «адаптация», благодаря которому организмы решают проблемы. Так вот в строгом, дарвинистском смысле слова, адаптация настоящего времени обусловлена отбором, имевшим место в прошлом. Вспомните, каким образом естественный отбор создает иллюзию телеологии: выглядит все так, как будто он помогает каждому организму адаптироваться к его нуждам в настоящем, но на самом деле он просто оказывает предпочтение потомкам тех организмов, которые адаптировались к своим нуждам в прошлом. Гены, построившие самые приспособленные тела и мозги среди всех наших предков, передались по наследству и продолжают в наше время строить тела и мозги, в которых заложены те же характеристики (включая врожденные способности, связанные с реагированием на определенные вариации среды, – загар, формирование мозолей, способность к научению).

Тем не менее некоторым этого мало; они утверждают, что адаптация происходит ежедневно. По мнению «социал-дарвинистов» (таких, как Лора Бетциг и Пол Терк), «современный дарвинизм прогнозирует, что человеческое поведение будет адаптивным, то есть нацеленным на то, чтобы способствовать максимальному репродуктивному успеху… через имеющихся прямых и непрямых потомков». «Функционалисты» (например, психологи Элизабет Бейтс и Брайан Мак-Уинни) считают, что они «рассматривают процессы отбора, действующие в ходе эволюции, и процессы отбора, действующее в ходе [научения], как элементы одного бесшовного естественного полотна». Отсюда следует, что нет нужды в специальных ментальных механизмах: если адаптация просто заставляет организмы делать то, что нужно, разве этого недостаточно? Ведь оптимальное решение любой проблемы – употребление пищи руками, выбор подходящего партнера, изобретение орудий труда, использование грамматического языка – попросту неизбежно!²¹⁴

Основная проблема функционализма в том, что он сводится к ламаркизму. Я не имею в виду второй принцип Ламарка – наследование приобретенных характеристик (у жирафов, которые вытягивали шею, рождались маленькие жирафы с уже вытянутыми шеями). Все знают, что от этой идеи нужно держаться подальше (ну, не совсем все: Фрейд и Пиаже продолжали держаться за нее даже тогда, когда от нее отказались все биологи). Он сводится к ламаркизму в смысле его первого принципа – «ощущаемой потребности»: у жирафов выросли длинные шеи из-за того, что они жадно смотрели на листья, до которых им было не дотянуться. Как писал об этом Ламарк, «новые потребности, которые обусловливают необходимость в том или ином органе, действительно приводят к появлению этого органа в результате усилий»²¹⁵. Если бы это было так! Как говорится, если бы желания были лошадьми, нищие могли бы ездить верхом. Рядом с нами не летают ангелы-хранители, следящие за тем, чтобы каждая наша потребность удовлетворялась. Потребности удовлетворяются только в том случае, если появляются мутации, способные построить орган, соответствующий данной потребности; когда организм оказывается в среде, где удовлетворение данной потребности будет означать выживание большего количества детей и где давление отбора в данную сторону будет сохраняться в течение тысяч поколений. В противном случае потребность останется неудовлетворенной. У пловцов не отрастают перепонки между пальцами; у эскимосов нет густого меха. Я двадцать лет изучал трехмерные зеркальные отражения, и хотя с математической точки зрения я знаю, что превратить левый ботинок в правый можно путем поворота его в четвертом измерении, мне не удалось «отрастить» ментальное четырехмерное пространство, в котором можно было бы визуализировать этот поворот.

Ощущаемая потребность – это привлекательная идея. Действительно создается впечатление, что потребности сами собой рождают решение проблемы. Если вы хотите есть, у вас есть руки и перед вами стоит еда, вы будете есть руками – разве может быть иначе? И все же, как раз здесь вы ошибаетесь. Ваш мозг был так сконструирован в ходе естественного отбора, что решение таких задач он находит очевидным. Измените мышление (замените его на мышление робота, другого животного или человека с неврологическим расстройством) или измените задачу – и то, что кажется очевидным, уже не будет столь очевидным. Крыса не может научиться бросать кусок пищи, если ей предложено более крупное поощрение. Когда шимпанзе пытаются, имитируя поведение человека, подгрести к себе граблями пищу, они не замечают, что грабли нужно держать правильной стороной вниз, даже если человек, выполняющий роль модели, намеренно акцентирует внимание на правильном положении инструмента²¹⁶. Дабы вы не слишком зазнавались, в последующих главах будет показано, каким образом устройство нашего мышления порождает парадоксы, неразрешимые загадки, ограниченность взглядов, иллюзии, иррациональные явления и внутренне противоречивые стратегии, которые не гарантируют, а напротив, мешают удовлетворению наших повседневных потребностей.

Но как же быть с дарвиновским императивом– выживанием и размножением? Если говорить о нашем повседневном поведении, такого императива в нем нет. Люди смотрят порнографию вместо того, чтобы искать партнера, отказываются от пищи, чтобы купить героин, продают кровь, чтобы купить билет в кино (в Индии), откладывают рождение детей ради карьеры и питаются так, что загоняют себя в могилу раньше срока. Человеческие пороки – доказательство тому, что биологическая адаптация в буквальном смысле слова дело прошлое²¹⁷. Наше мышление адаптировано к небольшим группам собирателей, в которых наш род провел девяносто девять процентов своего существования, а не к перевернутому с ног на голову миру, в котором мы живем со времен аграрной и индустриальной революций. До появления фотографии получение визуального изображения привлекательной особи противоположного пола было адаптивным, потому что такие изображения получались только в результате отражения света от тела с очертаниями, подразумевающими плодовитость. До того, как опиаты попали в шприц, они синтезировались мозгом как натуральный анальгетик. До того, как появился кинематограф, наблюдение эмоциональных переживаний других людей было адаптивным, потому что единственными наблюдаемыми переживаниями были переживания людей, которых вам удалось запугать. До появления контрацепции отложить рождение детей было нельзя, а общественный статус и богатство означал большее количество детей, причем более здоровых. До того как на каждом столе появились сахарница, солонка и масленка и когда трудные времена могли наступить в любой момент, никто не ел слишком много сладкого, соленого и жирного. Люди не придумывают то, что будет адаптивным для них или их генов; это их гены заставляют их думать и чувствовать то, что является адаптивным для среды, в которых были отобраны эти гены.

Еще одно расширение понятия адаптации – вроде бы безобидное клише «культурная эволюция стала наследницей биологической эволюции»²¹⁸. В течение миллионов лет гены передавались от одного организма к другому и подвергались отбору, результатом которого становились адаптации организма. Однако с тех пор, как на земле появились люди, элементы культуры передаются от одного мозга к другому и подвергаются отбору, результатом которого становятся адаптации культур. Факел прогресса перешел в руки более проворного бегуна. В фильме «Космическая одиссея 2001 года» волосатая рука бросает в воздух кость, и на ее месте появляется современная космическая станция.

Основное положение теории культурной эволюции заключается в том, что существует единый процесс – марш прогресса, восхождение человека от обезьян до Армагеддона, – который Дарвин объяснил не в полной мере. Мое собственное мнение – что мозг человека эволюционировал под действием одной системы законов, законов естественного отбора и генетики, а теперь наши мозги взаимодействуют в соответствии с другой системой законов – законов когнитивной и социальной психологии, человеческой экологии и истории. Между изменением формы черепа и восхождением и падением империй, вероятно, очень мало общего.

Ричард Докинз провел самую ясную аналогию между отбором генов и отбором единиц культуры, которые он назвал мемами²¹⁹. Мемы – например, мелодии, идеи, истории – передаются от мозга к мозгу и иногда в процессе передачи мутируют. Новые признаки мема, благодаря которым становится более вероятным его сохранение и дальнейшая передача от одного пользователя к другому (например, этот мем может быть запоминающимся, привлекательным, смешным, неопровержимым), приводят к тому, что он приобретает все большее распространение в фонде мемов. В ходе следующих циклов передачи мемов наиболее достойные этого мемы распространяются в наибольшей степени и в конечном итоге вытесняют остальную популяцию. Следовательно, идеи развиваются таким образом, чтобы как можно лучше приспособиться к само-распространению. Обратите внимание: мы говорим о том, что идеи эволюционируют таким образом, чтобы стать более распространяемыми, а не о том, что люди эволюционируют таким образом, чтобы стать более информированными.

Сам Докинз использовал данную аналогию, чтобы показать, что естественный отбор относится не только к ДНК, но и ко всему, что способно реплицироваться. Другие интерпретируют его идею как настоящую теорию культурной эволюции. Если воспринимать ее буквально, то получится, что культурная эволюция работает следующим образом. Мем побуждает своего носителя передавать его другим особям и при передаче одному из реципиентов мутирует: в нем меняется случайным образом один из звуков, слов или фраз. Вероятно, это происходит как в фильме «Житие Брайана по Монти Пайтону», где слушателям Нагорной проповеди вместо «Блаженны миротворцы» (англ. Blessed are the peacemakers) послышалось «Блаженны сыротворцы» (англ. Blessed are the cheesemakers). Новая версия оказывается более запоминающейся и начинает преобладать в большинстве умов. В дальнейшем и она искажается в результате оговорок, опечаток и «ослушек», а наиболее легко распространяющиеся версии накапливаются, что приводит к постепенной трансформации последовательности звуков. В конечном итоге получается фраза «Это маленький шаг для человека и огромный скачок для человечества».

Я думаю, вы согласитесь с тем, что культурные изменения происходят не так. Сложный мем возникает не в результате сохранения ошибок, возникших в результате копирования. Он возникает потому, что кто-то почесал голову, собрался с мыслями, призвал на помощь всю свою изобретательность и сочинил, написал или нарисовал или изобрел что-то достойное внимания. Да, на этого изобретателя могут воздействовать идеи, носящиеся в воздухе, он может выбросить несколько черновиков, прежде чем придет к окончательному варианту, но ни то, ни другое не имеет ничего общего с естественным отбором. Сравните информацию на входе и информацию на выходе: черновик номер пять и черновик номер шесть или вдохновившее художника явление и его собственное творение. Они отличаются друг от друга не просто некоторым количеством случайных изменений. То, что добавляется при каждом повторении, происходит от концентрирования силы мысли на улучшении продукта, а не от того, что его пересказали или переписали сотни тысяч раз в надежде, что некоторые из ошибок или опечаток окажутся полезными.

«Не нужно воспринимать все так буквально!» – ответят на это поклонники культурной эволюции. Конечно, культурная эволюция – не точная копия версии, изложенной Дарвином. В случае культурной эволюции мутации являются направленными, а приобретенные признаки наследуются. Ламарк, который ошибался насчет биологической эволюции, насчет культурной эволюции оказался совершенно прав.