Текст книги "Налда говорила"

6

Странно, я так много всего навспоминал про зимнюю даму за последние несколько дней, только потому, что это место похоже на ее сад. Я, наверное, каждый раз, когда выхожу в сад, вспоминаю что-нибудь еще. Но дело в том, что я сегодня вспомнил такое, из-за чего начал сильно волноваться, когда я думал про это все и про парня с картинками на руках.

Я всегда про это все думал иногда, не то чтобы я совсем про это забыл. Но я понял, что это может значить, только когда подумал об этом после всего того, что случилось с парнем с картинками на руках. И из-за этого я начал бояться всяких штук еще больше, чем боюсь обычно.

Понимаете, я вспомнил про тот раз, когда зимняя дама осталась в нашем городе немножко дольше, чем обычно. До самого-самого конца лета. И я подумал, что если ей придется остаться еще на несколько недель, я смогу увидеть, как она быстро начинает стареть, как и рассказывала Налда.

Мы – я и Налда – тогда уже закончили у нее работать. Но иногда я сам прибегал туда по вечерам, чтобы понаблюдать за ней. И как-то вечером, когда я прятался около куста и ждал, может, она выйдет в сад, я увидел на газоне три листочка. Не просто листья, которые сдуло сильным ветром, не здоровые летние листья. Они были скрученные, бурые и мертвые. И я быстро выбежал из своего убежища и подобрал их с травы, а потом затолкал в рубашку и побежал домой.

Я тогда думал, что если мне удастся собрать каждый листик, который упадет в саду зимней дамы до того, как она их заметит, тогда, может быть, осень наступит, а она не узнает об этом. И тогда я смогу увидеть, как она превращается в очень старую женщину.

Так что после этого я каждое утро ходил в сад, еще до того, как мы с Налдой уходили работать, и каждый вечер, после того, как мы заканчивали. И каждый день нужно было собирать все больше листьев, и не важно, как я аккуратно убирал все утром, вечером листьев было еще больше.

Но однажды вечером, когда я убирал листик за листиком в карманы и сумку, которую тогда брал с собой, зимняя дама вышла из дома и увидела меня. Она так тихо подкралась, что я ее не заметил, пока не стало слишком поздно. Она подошла ко мне, взяла за руку и громко рассмеялась.

«Что ты делаешь, Т… – спросила она, она все еще смеялась. – Зачем ты все это собираешь? Чтобы поменьше работы было в следующем году?»

Я тогда не так нервничал и боялся, как сейчас, совсем не так, но я все равно очень испугался. И ей пришлось меня еще уговаривать, прежде чем я смог хоть что-то сказать.

«Я хотел спрятать их от вас, – сказал я наконец. – Чтобы вы не знали, что пришла зима, и не уехали».

Я ей не сказал, что хотел увидеть, как она постареет, не сказал. Вот. И потом, когда я украдкой посмотрел на ее лицо, чтобы понять, не начинает ли она уже стареть, она сказала то, о чем я тут и рассказываю. Она пригладила волосы у меня на голове и наклонилась ко мне поближе и потом сказала:

«Знаешь, есть в тебе что-то очень необычное…»

И мне всегда было интересно, откуда она могла это узнать вообще, потому что Налда много раз клялась, что мы, то есть она и я, – единственные люди во всем мире, кто об этом знает. Она всегда мне обещала, что она больше никому во всем мире не расскажет, чтобы я был в безопасности. И вот поэтому теперь я начал волноваться, из-за этого случая с парнем с картинками. Потому что я начал думать, что, может быть, некоторые люди каким-то образом могут понять это просто так. А не то чтобы я им что-нибудь такое выболтал. А если это правда, значит, я могу быть в совсем большой опасности, что все куда хуже, чем я думал раньше.

И от этого я очень боюсь.

Все мое беспокойство насчет того, что Фрэнку не понравится моя работа и что он меня из-за этого прогонит, теперь исчезло. Я просто работал еще несколько дней – делал то, что мне нужно было делать, и я всегда хотел, чтобы Фрэнк спустился и сказал, что он думает, и всегда он не приходил. Но потом, всего несколько дней назад, когда я был в сарае, брал инструменты, которые мне понадобятся днем, женщина, которая меня наняла, заглянула в сарай. Она спросила, есть ли у меня пара свободных минут, чтобы обсудить с ней кое-что по поводу сада. Меня это немного напугало – то, как она появилась. Но когда я с этим справился, вышел на солнце, встал рядом с ней и, пока она говорила, смотрел на ее руки и на ее подбородок, вот.

– Ты хорошо поработал, – сказала она мне. – Сад уже выглядит раза в два лучше, чем раньше. Фрэнк тоже так считает…

Когда она это говорила, я смотрел на ее руки и очень удивился тому, как торчат кости у нее на запястьях, по сравнению с моими. Она очень худая и хрупкая, эта женщина, которая меня наняла. Волосы у нее седые с коричневым. И еще, когда она говорит, она достает носовой платок, который держит в рукаве, и чуть-чуть протирает свои очки.

Она так делала, пока мы там стояли, а потом начала разворачивать какую-то штуку, которая была похожа на карту. И она протянула ее мне, чтобы я посмотрел.

– Вот, – сказала она. – Мы подумали о том, чтобы соорудить парочку новых клумб. Как ты думаешь, у тебя получится?

И я покивал, потому что знал, что получится.

– Хорошо, – сказала она, и я услышал, как она тихонько засмеялась. – Ты очень застенчивый, да? – спросила она. – Почему бы тебе не подойти ближе, чтобы как следует все разглядеть.

И я весь сжался и напрягся, но попытался сделать так, чтобы она не увидела того, что может меня выдать. Так что я стоял просто на месте и вытянул шею, чтобы увидеть карту. Она снова засмеялась.

– Ну, хорошо, – сказала она. – Хорошо. Как хочешь.

Она развернула карту, хотя я со своего места видел ее как следует, и объяснила мне, где там что, и показала, где должны быть новые клумбы.

– Я думаю, это в основном будут розовые кусты и зеленая изгородь, – сказала она. – Но саженцы подвезут только через несколько дней, так что у тебя есть время подготовиться.

После этого она отдала мне карту, и я, пока ее изучал, почувствовал, что она за мной наблюдает.

– Все в порядке? – спросила она меня через минуту. – Тебе все понятно?

Я кивнул, не поднимая глаз на нее, и как будто услышал, что она улыбается.

– Отлично, – сказала она. – Отлично. Я пойду, а ты продолжай работать. Ладно?

И когда я кивнул, услышал ее шаги по траве, а потом вернулся в сарай, чтобы найти другие инструменты, вместо тех, которые у меня уже были.

Ну и вот, последние несколько дней я делал эти новые клумбы. Я вырезал их формы на газонах, рыхлил землю, закапывал удобрения. И потом, вчера, женщина вернулась и сказала, что цветы привезут днем. Так что большую часть того дня и большую часть сегодняшнего дня я выяснял, как эти цветы должны располагаться, и сажал их.

Я закончил с этим всем разбираться только в начале этого вечера и, честно говоря, очень устал. И еще у меня было очень странное настроение. Я был обиженный и сердитый, очень обиженный и очень сердитый, что мне приходится все это делать и гнуть спину, – и это после того, как я столько времени ждал.

Был такой момент, когда я вчера сажал самые первые цветы, когда я стукнул совком этот белый камень в земле, и у меня от этого появилось очень странное чувство. Я в то время как будто бы немного куда-то поплыл, я даже не совсем понимал, где я, так что первое я подумал вот что: мое время уже наконец пришло, – и только потом я понял, что я в саду. Но это меня как-то чуть-чуть подбодрило. И я осознал снова, ради чего и почему все это, и даже поверил, что все скоро прекратится, в любой день может.

Но к концу сегодняшнего дня я так устал из-за своей работы, что это ощущение опять пропало, и я был только злой и обиженный. И пока сажал последние несколько кустов, так себя чувствовал, что вел себя немного нетерпеливо. И из-за того, как я себя вел, я уколол руку об шипы. И это на несколько минут совсем испортило настроение.

Я бросил совок и ударил по траве там, где стоял. И когда я от этого устал совсем, я просто перекатился, на бок и шептал опять и опять:

– Это не то, где… Это просто…

И так, пока я снова не успокоился и не стал чуть-чуть меньше сердиться, и я тогда сделался очень уставший и измученный. Тогда я пошел и промыл поцарапанную руку, а после вернулся, чтобы все закончить.

Так вот, когда я убирал инструменты в сарай, у меня тело болело во всех местах и я чувствовал, что могу уснуть, даже если просто прислонюсь к стене сарая. И когда я вернулся по газону к своим новым клумбам, чтобы посмотреть, правильно ли они теперь выглядят, сел там на траву, потому что я бы иначе упал. И еще сколько-то сидел там, долго, после того как закончил работу.

Но угадайте, что случилось, пока я сидел и собирался с силами, чтобы вернуться к себе в домик? Вот что: Фрэнк пришел туда, где я сидел, и встал рядом и просто смотрел. И потом он даже сел рядом со мной на траву.

Но я был слишком усталый, чтобы нервничать из-за того, что Фрэнк сидит рядом. Но он очень долго рядом со мной сидел и ничего не говорил совсем, так что мне стало так неуютно, как только могло стать. Я тогда сильно хотел одно – вернуться к себе в домик и полежать немного, а потом приготовить еды. Но Фрэнк продолжал сидеть и молчать, и как бы мне ни хотелось, чтобы он ушел, это не помогало. Он просто сидел. А потом наконец заговорил.

– Это намного лучше того, что я ожидал, – сказал он. – И я тебе честно скажу, когда ты только начал тут работать, я немного… сомневался. Даже сказал об этом Элизабет. Понимаешь, ты не… Но получилось все как надо. Ты, без сомнения, можешь делать то, что нужно, и здесь ты сделал все просто отлично.

Он вдруг повернул ко мне голову, и думаю, он, наверное, увидел, как я от него отшатнулся. Но он только кивнул медленно так и снова стал смотреть на мои цветы. А потом еще, после молчания, когда я уже почти что решил просто вернуться к себе в домик, он снова начал говорить.

– Знаешь что, – сказал он, – по вечерам, когда мы с Элизабет заканчиваем работать, мы остаемся тут и выпиваем по стаканчику в комнате для персонала. Так что пойдем со мной, я и тебе налью немного. И не спорь, ты заслужил куда больше.

И тут же первое, что я сделал, – я проклял себя. Молча, конечно. И какое-то время даже думал, что заплачу, потому что очень устал и не мог никуда спрятаться и ничего сделать.

Понимаете, я последние несколько дней так много работал, что даже забыл про свои новые подозрения. У меня почти не было времени думать ни о чем, кроме этих дурацких клумб, и я совершенно забыл про то, что, может быть, некоторые люди про меня могут все узнать, только на меня посмотрев.

Так что пока Фрэнк сидел там, я даже не пытался от него спрятаться. И когда он встал и пошел по газону, я был совсем уверен, что мы не идем выпивать в комнате для персонала, что мы совсем не туда идем.

Потом он повернул голову и махнул мне рукой, чтобы я шел за ним, и, честное слово, я не мог думать про то, чтобы поступить как-то еще. В другие разы я бы тут же сразу удрал, и я об этом даже подумал. Но я не мог. Потому что у меня, во-первых, не осталось ни пенни из денег, а во-вторых, это означало, что мне все придется оставить здесь, в домике.

Только вот когда я такой уставший поднялся на ноги, от одной мысли, что я буду вынужден снова жить так, что у меня больше никогда не будет такого места, как это, я забыл про все и просто пошел за Фрэнком, немного позади. И пока мы поднимались, моя усталость так смешалась с моим страхом, что у меня появилась очень странная мысль: даже если Фрэнк сейчас попытается меня вскрыть и выпотрошить, я не буду пытаться убежать. Потому что мне от ожидания было внутри совсем плохо, ожидания было уже слишком много. По крайней мере, мне больше не придется садовничать и не придется быть в другом странном городе совсем без денег. Или без своего маленького жилья, а я теперь знал, как хорошо, когда оно есть. Так что я, очень усталый и очень испуганный, просто решил пойти за ним. Куда бы он меня ни вел.

7

Интересно, вы, может, уже начали думать, что я немного не в себе, может, совсем псих, с этими разговорами про ожидание и с этой моей боязнью людей. Мне просто кажется, вы, может, правда так думаете, но это ведь только потому, что я еще не рассказал вам про самую главную историю Налды. В общем-то я и не собирался, чтобы вы потом не решили до меня добраться. Но раз уж я не сказал еще, в каком я городе, и имени своего, и про то, как я выгляжу, наверное, это будет почти безопасно. Просто чтобы вы не думали, что я трехнутый какой-нибудь.

Или даже совсем псих.

Из всех тех историй, которые я просил Налду рассказать чаще всего, почти каждый день, я просил, чтобы она рассказала про моего отца. Этих историй у нее было больше всего, и они оказывались самыми интересными – из-за того, кем работал мой отец. Понимаете, дело в том, что большую часть своей жизни мой отец воровал драгоценности.

И это чистая правда.

Мой отец работал с очень большой командой. И эта команда все очень долго планировала и придумывала между операциями. Но когда все было готово, именно мой отец все осуществлял. Он весь риск брал на себя. И я именно поэтому так часто просил Налду рассказать про него.

В некоторых историях его почти ловили, и я – не важно, сколько раз просил эту историю, – всегда думал, что он в этот раз не убежит. А еще были истории про то, как он узнавал, чего боится какой-нибудь охранник, и брал с собой вместо оружия три спичечных коробка, в каждом из которых был настоящий живой паук. И он делал все дело только с помощью этих пауков.

А еще с большинством историй Налды, с теми, которые не про моего отца, была такая штука: их можно было попросить только в особенных местах, и тогда Налда их рассказывала. Вот, например, историю про серебряное кольцо и про рыбу я просил, а Налда рассказывала, когда мы шли с работы домой или когда мы сидели на диване по вечерам. А историю про своего закатного друга она рассказывала, только когда мы работали в саду у мистера Майкла. Но с историями про моего отца все было совсем по-другому. Я их мог попросить почти везде, и Налда всегда их рассказывала. Если рядом не было никого, кто мог их услышать.

А еще Налда мне иногда немного рассказывала про мою маму, как она всегда боялась и не одобряла того, чем мой отец зарабатывал на жизнь. Каждый раз, когда он уходил, чтобы закончить какое-то дело, говорила Налда, моя мама всегда просила пообещать, что это последний раз и что он должен потом, после этого дела, найти себе что-нибудь другое. И он ей всегда это обещал. А потом, почти сразу после того, как это работа заканчивалась, он брался за следующую, и все начиналось снова.

Но потом, в одну ночь, сказала Налда, мой отец вернулся домой после того, как закончил дело, и увидел, что моя мама ушла и что она ушла навсегда.

«А рядом с лампой, – говорила Налда, – она оставила твоему отцу записку. И в этой записке было всего три слова: "С меня хватит". А в углу комнаты был ты, один-одинешенек, спал в своей кроватке».

Но Налда не то чтобы очень много знала про мою маму. Она ее вообще почти не знала. Так что мы больше разговаривали про моего отца. И была одна история, которую я просил всегда, она была самая важная. И это была история не только про то как, но и почему так получилось, что Налда стала за меня отвечать.

Это все случилось примерно через год после того, как моя мама ушла навсегда. Налда сказала, что мой папа начал уставать. И тогда еще было так, что он, если не работал, то присматривал за мной. Так что все свободное время он просто сидел у окна, держал меня на руках и смотрел на небо.

Налда говорила, дом у нас был не очень большой. И богатыми мы тоже не были. Потому что в делах, которые делал мой отец, участвовало слишком много людей. Но мой папа, когда устал, начал думать о всяких хороших вещах. О доме получше, о том, чтобы разбогатеть, о том, чтобы у меня была жизнь лучше. И в один из тех разов, когда он сидел со мной и смотрел на небо, он начал придумывать свой план.

Ему уже очень давно не нравилось, как делят деньги после каждой операции. Были люди, которые получали намного больше, чем он, только они совсем не рисковали, им даже иногда из убежища выходить не надо было. Так что отец сначала решил, что он больше не будет участвовать в таких делах, пока это все не решится. Но где-то в это самое время, Налда так думала, пока он укачивал меня у окна и смотрел на звезды, он, наверное, решил молчать про все это, чтобы никто не заподозрил, будто его что-то не устраивает в том, как все есть. И тогда он вместо этого решил сделать вот что:

Работа, которая планировалась на следующий раз, была самой-самой большой за все время, это был очень редкий и драгоценный камень, он был больше, чем все, что они когда-либо воровали. Так что мой отец честно ходил на все эти встречи и никому не показывал, что он думает. А когда настало время, он провел операцию прямо так, как и было задумано, и успешно, без запинки. Но потом, вместо того, чтобы вернуться на место встречи с камнем, что он сделал – вернулся прямо туда, где оставил меня с одним своим другом, и всю ту ночь вез нас и увез далеко-далеко, в старый заброшенный дом в каком-то деревенском поле, он этот дом приготовил еще заранее.

И мы там оставались очень долго, говорила Налда. Может быть, целых несколько месяцев. И мой отец планировал вот что – он хотел там прятаться еще какое-то время, а потом тайно продать где-нибудь камень и отвезти нас в другую страну, где мы будем в безопасности и с деньгами. Но что-то почему-то пошло не так, и мой отец скоро понял, что его и камень ищет закон, а еще те люди, которых он обманул. И теперь почти не было шансов, что этот камень кто-нибудь купит, ведь его искали, а еще моему отцу было бы очень опасно пытаться его продать, потому что его могут выдать. И все, что он мог делать, – сидеть со мной в этом маленьком заброшенном доме, а у нас кончалась еда, и преследователи подбирались все ближе, каждый день чуть-чуть ближе.

«А теперь представь его, – говорила Налда всякий раз, когда рассказ доходил до этого места. – Представь, как он сидит и обливается потом в этом покосившемся доме, а один из самых драгоценных камней спрятан глубоко в кармане его брюк, и он все время не сводит глаз с двери. Представь, как он все время пытается придумать, как выгадать хоть что-то в этой ситуации, а ты, посапывая, спишь у него на руках. А руки у него трясутся. Представь его, грязного и небритого, с растрепанными волосами и со всеми раздумьями, которые написаны у него на лбу. А потом, когда эта картинка уложится у тебя в голове, представь, как ты просыпаешься и начинаешь плакать, потому что хочешь есть, и вот тогда ему в голову приходит идея, и у него озаряется лицо, потому что он все придумал».

Налда говорила, что его преследователи были совсем близко и отец об этом знал. Он их чувствовал. Но он сделал все быстро. Положил меня, плачущего, на кровать и пошел к шкафу, где хранилась наша последняя еда. Там осталось совсем немного: заплесневелый хлеб и немного молока, – но он все это быстро вытащил и соскоблил с хлеба самую основную плесень. А потом налил молоко в чашку, достал камень из потайного кармана и вмял его в самый хороший кусок хлеба. И этим накормил меня и дал запить молоком из чашки.

И через несколько мгновений, когда единственный друг на всем свете, которому он мог доверять, приехал, чтобы сказать ему, что преследователи уже почти тут, отец наказал ему отвезти меня без приключений к его сестре Налде и объяснил, что он сделал. А сам убежал через поля, и у него почти не было шансов никуда добраться.

И позже, после еще одного долгого путешествия на машине, я оказался с Налдой – может быть, когда она ухаживала за розами весной, а может быть, я приехал по дороге, белой от выпавшего свежего снега. Но конечно же одетый в странную кучу тряпья, молчаливый и испуганный.

Это правда, и это самая важная вещь – мой отец воровал драгоценные камни. И вот поэтому я все время жду и поэтому так боюсь и почти что всегда паникую. Потому что, понимаете, этот камень все еще внутри меня. И я живу между мыслью о том, какая у меня будет хорошая жизнь, когда этот камень будет у меня руках, и страхом, ведь до того, как это случится, кто-нибудь захочет вспороть мне живот, чтобы взять камень себе.

И я именно поэтому постоянно убегал из одного места в другое в тот момент, когда понимал, что сболтнул что-то кому-нибудь. Потому что я знаю про людей и про то, что некоторые распотрошат все, что угодно, чтобы добраться до какой-нибудь выгоды или прибыли. И я решил, что Фрэнк думает об этом, когда он вел меня по газонам к тому зданию. Я подумал, он это самое и планирует сделать.

– Сюда, – сказал он, дотронувшись рукой до моей спины, когда мы подошли к двум дверям: они сходились в середине, и верхняя часть у них была стеклянная. – Мы почти пришли.

До этого мы шли по коридору, серому и залитому светом, там еще был запах, я его помнил с того раза, как первый раз увидел женщину, которая меня наняла. А после этих дверей мы пошли по другому коридору, более узкому, и запах там был не такой сильный, и там уже было не так светло. Наконец мы пришли к желтой двери в стене. А там Фрэнк остановился, и мне тоже пришлось, он мне подмигнул, взялся за ручку и надавил на нее.

Я чуть вдруг не подпрыгнул, когда дверь открылась целиком, – из-за голоса, который донесся оттуда изнутри:

– Ну, ну, неужели… – И еще какой-то звук, который был из телевизора. Но Фрэнк поднял руку, положил мне на плечо и завел меня в комнату, а потом потянул ручку изнутри, чтобы закрыть дверь.

И вот тогда я понял, что Элизабет – это та самая женщина, которая меня наняла: она сидела с ногами на кресле и улыбалась мне, пока я там стоял.

– Ну, ну, – повторила она, и я решил, что они, наверное, заодно и что, может, как раз Элизабет разглядела это во мне, а совсем не Фрэнк.

– Садись, – сказала мне Элизабет. – Садись же. – Сама она встала и пошла к телевизору, чтобы немного убавить звук, а Фрэнк, он стоял у маленького шкафа, в это время спросил меня, не хочу ли я выпить.

– Портвейну? – спросил он, а я весь дрожал, но сел, меня очень путали все их перемещения по этой крохотной комнате, я увидел, как они с Элизабет улыбаются друг другу, и начал думать про то, больно это все будет или не очень.

– Держи, – сказал Фрэнк и поставил стакан на низенький столик передо мной, я подпрыгнул от шума, который от этого получился, и Фрэнк снова немного улыбнулся.

– Он хорошо поработал, – сказал он Элизабет. – Очень хорошо. – И после этого сел чуть-чуть подальше. И Элизабет тоже снова села. Но она в этот раз села не в то же кресло, она подошла к креслу, которое стояло рядом со мной, справа, и от этого я еще сильнее напрягся.

У них тоже были стаканы, у нее и у Фрэнка, и какое-то время они просто из них пили и не говорили ничего, а я смотрел на то, что показывали по телевизору. Но потом женщина, которая меня наняла, наклонилась ко мне поближе и сказала тихо-тихо:

– Ты не чувствуешь себя особенным. Из-за… – Мне становилось все страшнее, а она неожиданно вроде как поперхнулась и замолчала, а потом спросила, что случилось с моей рукой.

– Я… я просто… об шипы, – сказал я, и Фрэнк тоже наклонился поближе, чтобы посмотреть.

– Все будет в порядке, – сказал он после того, как поднял мою руку и посмотрел на нее. – Нужно только чем-то промыть и намазать кремом. Потом заклеим пластырем, и через несколько дней все заживет.

И потом он вот что сделал: достал какие-то штуки из ящика, который висел на стене, и очень осторожно занялся моей рукой. А пока он все это делал, я держал руку так напряженно и как-то скованно, он мне улыбнулся и сказал:

– Расслабься, ладно? Мы не собираемся тебя разделывать и есть, не думай…

И Элизабет рядом со мной рассмеялась.

Потом Фрэнк заметил, что мой стакан стоит нетронутый, и сказал, чтобы я выпил.

– Тебе станет лучше, – сказал он. А Элизабет добавила, что в этом ничего плохого нет. – В умеренных дозах, конечно, – сказала она.

Так что я взял стакан в руку, она немного тряслась, и сделал глоток, я знал, что эта штука должна меня отключить.

– Ну вот и все, – сказал Фрэнк, отпуская мою другую руку. – Должно помочь. – И пока я кашлял и ждал, когда все случится, он отнес свои штуки обратно в ящик, а Элизабет снова наклонилась ко мне поближе.

– Знаешь что, – сказала она, – я не думаю, что это такая уж большая цена. Небольшие порезы время от времени. Вот что я тебе скажу, на самом деле я тебе завидую. Завидую тому, какую красоту создает твой труд. Наверное, из-за этого ты в конце дня чувствуешь удовлетворение, ты можешь встать и насладиться плодами своих трудов. Ты, наверное, бываешь очень доволен.

– У него есть дар, – сказал Фрэнк, закрывая дверь своего ящика на стене. – Настоящий дар. – И потом он немного пощелкал каналами телевизора, прежде чем вернулся к тому, который смотрел сначала, а звук по-прежнему был очень тихим.

– Моя работа заключается вот в чем, – сказал он, когда отвернулся от телевизора, – я присматриваю за сиделками, за уборщиками, за санитарами, за подсобными рабочими – ну и за тобой, конечно. А Элизабет присматривает за теми, благодаря кому здесь все работает. За людьми на кухне, людьми в прачечной – за этой стороной. И наша работа, и моя, и ее, в общем-то совершенно неблагодарная, потому что очень сложно просто отойти и полюбоваться результатами или хотя бы просто их понять…

– А ты… – сказала Элизабет, а потом вытащила свой свернутый носовой платок из рукава и провела им под носом. – Предыдущие несколько садовников, которые тут работали, – сказала она, – просто делали то, что он них требовалось, не больше и не меньше. Только чтобы выполнить задание, и без всякого воображения. Я поняла, что это случается с большинством людей.

– Так и есть, – сказал Фрэнк. – Но выбирать не приходится. Попроси их пошататься без дела или что-нибудь сломать, и они никогда тебя не подведут. Но когда дело касается… улучшений…

Он покачал головой.

– Так или иначе, – сказала Элизабет, убрала носовой платок обратно в рукав и встала с кресла. – Мне, пожалуй, на сегодня хватит. Но мы хотим, чтобы ты и дальше сюда приходил. – И я, пока смотрел телевизор, краем глаза заметил, как она сняла с крючка свой жакет и надела его.

– Ах, ну конечно же, – сказала она. – У тебя в домике такого нет, так ведь? Что ж, можешь приходить сюда в любое время вечером. – Потом она обсудила несколько штук с Фрэнком, сказала «доброй ночи» нам обоим и пошла домой.

К тому моменту я уже был совсем сбит с толку. Я ведь все это время следил за каждым движением Фрэнка и Элизабет, следил за тем, как Фрэнк ходил к этому маленькому ящику на стене и обратно, следил за тем, что именно он оттуда достает. И за тем, насколько близко ко мне была Элизабет и как далеко отодвигалась. А когда она встала, я точно не знал, что сейчас случится, но я бы никогда не подумал, что она просто возьмет и уйдет.

И поэтому я снова начал думать о том, что это мог быть только Фрэнк и он просто ждал, пока она уйдет. Но почти сразу после того, как Элизабет пошла домой, он тоже начал собираться. Сначала вымыл оба стакана, свой и Элизабет, в маленькой мойке. Потом их перевернул вверх дном и снял с крючка пиджак.

Так что я уже совсем ничего не понимал, просто встал со своего кресла и сделал один шаг к двери. Но как только я это сделал, Фрэнк сказал, чтобы я сел обратно, и я подумал, что все, наверное, сейчас случится, и вдруг я стал очень сердитый и очень напряженный.

– Не спеши, – сказал Фрэнк. – Не надо торопиться. Допивай свой портвейн, и все такое. На самом деле, если хочешь, налей себе еще. И я дам тебе ключ от этой комнаты, чтобы ты мог спокойно посмотреть телевизор и расслабиться. И, как уже сказала Элизабет, в любое время…

Он тогда попросил у меня мое кольцо для ключей и, когда я его отдал, добавил в мою коллекцию еще один ключ.

– Я об одном прошу, – сказал он. – Чтобы ты не злоупотреблял. Если хочешь, налей себе выпить. Но не увлекайся. Впрочем, я верю, что ты не станешь увлекаться. Большинству людей я бы это все не доверил. Люди иногда бывают странными. Но у меня есть ощущение, что ты чем-то отличаешься…

Он еще несколько минут походил по комнате и прибавил для меня звук в телевизоре. Потом тоже сказал мне «доброй ночи» и напомнил, чтобы я выключил свет, телевизор и запер дверь перед тем, как уходить.

После этого я еще немного посидел там, и мне было очень странно – наверное, как-то очень легко. Хотя потом у меня появилась другая мысль: о том, что, может быть, они все-таки оба в этом участвуют, но у них просто не хватило духу это сделать. И я подумал, что они, может быть, просто оставили меня в комнате, а сами пошли, чтобы подать кому-нибудь сигнал, тогда они смогут поделить все на три части и не будет никаких подозрений. Так что я снова начал ждать и тихо прислушиваться к любому шуму. Но никто не пришел.

Совсем никто.

Мне это тогда показалось совсем удивительным, и у меня была единственная мысль, что я, может быть, ошибся. Я даже начал вспоминать разные штуки, которые говорили Фрэнк и Элизабет, пока были тут. И что я лучше всего запомнил – их разговоры про людей, про то, какими были почти все. И из-за этого я в конце концов начал думать, что, может быть, Элизабет и Фрэнк – из тех немногих других людей, про которых говорила Налда: тех, которым мы нравимся и которые не будут нас потрошить. Таких совсем немного.

Так что я еще какое-то время сидел и думал про все это и по чуть-чуть отхлебывал из стакана, а телевизор все работал, и потихоньку мой страх почти исчез. И когда это случилось, а я в тот момент смотрел по телевизору что-то, от чего я засмеялся, я понял, что странная злость и что-то еще, которое у меня было до того, как Фрэнк спустился ко мне, тоже почти ушло. Почти совсем исчезло. А вместо этого у меня появилось такое хорошее чувство, что, может быть, Фрэнк и Элизабет станут моими друзьями или вроде того. И когда та штука по телевизору, над которой я смеялся, закончилась, я его выключил, вымыл стакан в мойке и, перед тем, как выключить свет, посмотрел на то, как мой стакан был сверху на их стаканах, и мне от этого стало даже еще лучше.

Потом я запер дверь и пошел обратно к своему маленькому домику, а ведь раньше думал, что я этого уже не сделаю никогда.