Текст книги "Кремлевский волк"

– А как же выживешь ты?

Морриса интересовало это по-настоящему, а не то, что других родственников, которые задавали формальные вопросы, суя свой нос в чужую жизнь, только чтобы о чём-то поговорить.

Острым краем камня на стволе дерева Лазарь вычертил глаза, нос, рот. Затем он вложил камень в ладонь Морриса и сжал её своей ладонью. Он ощутил тонкие и хрупкие косточки своего двоюродного брата. Его собственные ладони были огромными, а руки сильными, и он легко обхватил маленькую ладонь Морриса.

– Спасибо, спасибо.

Моррис в свою очередь положил свою свободную руку на руку Лазарю и пожал её. Он почувствовал биение пульса и посмотрел в холодные карие глаза своего младшего брата. Но в этих глазах не было ни страха, ни эмоций. Моррис хотел сказать Лазарю, чтобы тот был всегда осмотрительным, но не смог этого сделать. Он уже тогда знал, что этот совет скорее будет полезен тем, кто станет общаться с Лазарем. Именно эти люди должны быть осмотрительными.

Лазарь быстро одёрнул руку. Внезапно его словно пронзило холодом. Он отвернулся и кинул камень в дерево. Камень пролетел мимо. Лазарь наклонился и подобрал другой камень. Он снова прицелился и попал в нарисованный нос. Он продолжал подбирать камни и швырять их в дерево до тех пор, пока рисунок совсем не стёрся.

Моррис подошёл к дереву.

– Кто это? Царь? Русские солдаты? Или Я?

Лазарь в ответ рассмеялся:

– Да кто угодно.

Моррис вернулся к Лазарю и положил свою руку ему на плечо.

– Ты дашь о себе знать, да?

Лазарь кивнул.

– Ты ещё услышишь обо мне. Я в этом уверен.

Моррис попытался улыбнуться, но улыбки не получилось.

– Ну и хорошо. Теперь я за тебя спокоен. Теперь можно и ехать.

Ему хотелось сказать больше, но он не знал, что именно. Лазарь продолжал смотреть на двоюродного брата, второго по значимости после дяди Лёвика человека в его жизни. Ему тоже надо было что-то ответить, но слов не находилось. Он только смог выдавить из себя короткое «Да».

Моррис повернулся и направился через дорогу домой. Там уже начали собираться. Многое ещё предстояло сделать. Лазарь опустился на землю. Ему хотелось передать через Морриса какие-то слова дяде Лёвику, но он точно не знал, что именно. Скорее всего, что он будет скучать без него. В этом Лазарь был уверен. Дяди Лёвика ему будет не хватать.

Но когда он, наконец, нашёл нужные слова, Моррис уже переступал порог дома. Лазарь посмотрел на закрывшуюся дверь и зашагал вдоль дороги. Он не вернётся сюда до наступления ночи.

В Мозыре он вступил в большевистскую партию. Это оказалось простым делом. Он всего лишь расписался на листке бумаги со списком имён, и ему выдали удостоверение. Его назначили организатором. Он был молод, полон сил и твёрдо верил в цели партии, в то, что им было нужно. Он стал подражать манере Троцкого: иногда спокойный и задумчивый, а временами – резкий и взрывной.

В Кабанах многие жители уже готовились к отъезду за границу. Казалось, что по-другому и быть не могло. Они чувствовали неизбежное столкновение между привычным своим существованием и тем новым, к чему так стремился Лазарь. Мама Саша и Моисей тоже сделали свой выбор: они никуда не поедут. Ведь им отданы на хранение кое-какие семейные пожитки, а главное – не осталось лишних ртов. Юрий и Михаил уже жили самостоятельно, сами зарабатывали себе на пропитание, и редко навещали родителей. Фактически, уже прошло пять месяцев, как от сыновей не было никаких известий. Но их это не волновало. Дома с ними оставалась Роза, самая младшая, а Лазарь, по всей видимости, тоже скоро съедет. Втроём они проживут. Зачем покидать нажитое добро, даже если дети куда-то уехали? Наоборот, дети будут знать, что у них есть дом, и если им понадобиться, они всегда могут в него вернуться. Пусть дом в их сознании навсегда останется путеводной звездой. И они всё время будут помнить о нём.

Лазаря ничего не держало в Кабанах. Ему надо было быстро расти. Если он ничего не предпримет сейчас, то навеки погребёт себя в этих Кабанах. Его членство в большевистской партии многое значило для Лазаря. Это была партия горстки интеллигентов, боровшихся за «правду». И он заставит себя бороться со всеми другими группировками, включая социал-революционеров, меньшевиков, бундистов, и даже если необходимо – сионистов, хотя все они были представлены преимущественно евреями. Это была борьба за мировое идеологическое лидерство между еврейскими фракциями. Его ничто не сможет остановить. Лазарь был уверен, что готов к этой борьбе, но для начала он должен уехать из Кабанов. Только уехать надо быстро, не распускать нюни, как он уже однажды сделал при отъезде дяди Лёвика и Морриса. Но на этот раз прощаться вообще не надо. Ему не нужны укоризненные материнские взгляды и осуждающие рассуждения отца. Не нужно ему и высокомерного взгляда шестнадцатилетней Розы, смотрящего на него как на преступника. Он любил сестру, особенно восхищаясь её красотой: чёрными, как смоль, глазами и подстать им чёрными волосами. Она вообще выглядела так, как никто среди многочисленной родни. Многие из них вообще смотрелись отталкивающе. Но Роза была исключением. С классическими чертами лица, словно высеченными из мрамора, она скорее напоминала египетскую царицу, чем деревенскую девушку. Но в отличие от повелительницы Нила, вела она себя не как царица. Роза отличалась неразговорчивостью, была словно погружена в себя и целиком занята своей учёбой. Она мечтала стать врачом. Лазарь и одобрял её выбор, и сомневался в его правильности. Это похвально, что она думает о других, но в то же время, рассуждал он, ей полезно бы подумать и о себе. Ведь без этого качества успеха ей не добиться.

В последние дни перед отъездом его окружали отец, мать, сестра и многочисленные родственники, ещё остававшиеся в Кабанах, и постоянно вертевшиеся около маленького домика. Его замучили слезливые напутственные слова, причитания, поцелуи и советы, советы, советы. Меньше всего ему были нужны чужие советы. Скоро вся страна будет Советов. Все эти советы, в которых он когда-либо будет нуждаться, он даст себе сам, и только он один.

Перед отъездом он много бродил пешком по округе, наблюдая, как другие грузят пожитки и отправляются в путь. С теми, кто оставался, уезжавшие производили обмен своей неказистой мебели на дрожки или картошку, рассчитывая на долгий путь. Они разъезжались в разные стороны, но в головах у них было одно – служение своему народу: кто-то направлялся на юг через Молдавию, а со временем – и в Италию; кто-то ехал через Минск и Польшу на запад. И кто знает, встретятся ли эти люди когда-нибудь или хотя бы услышат друг о друге? Лучше бы им больше не видеться. О чём они будут говорить? Да и захотят ли они вообще разговаривать?

Лазарь принял окончательное решение. Он не будет тратить попусту времени в свой последний день в Кабанах. Он просто сложит свои вещи и уйдёт. Соберёт самое необходимое, а ему много и не надо, уложит в маленький заплечный мешок, который купил в Киеве, и уйдёт спокойно, или, по крайней мере, сделает вид, что спокойно. Работу он найдёт. Должен найти. Ведь он большевик. Разве это не поможет открыть ему любые двери?

Незадолго до восхода Лазарь стоял на дороге перед своим домом. Не надо оставлять никаких записок, чтобы сказать «до свидания». Они все поймут. Должны понять. А если ещё не поняли и никогда не поймут, то это их проблемы, и от него это не зависит. Вскоре он уже шагал по дороге. Казалось невероятным, что он не оглянулся даже на мгновение. Подойдя к окраинам городка, он остановился и всё-таки посмотрел назад. Он увидел маленький домик, в котором вырос. Дом погрузился в темноту, и только в окне на кухне горела свеча, зажжённая в честь еврейской субботы. Она погаснет с первыми проблесками света. Он постоял немного, наблюдая, как медленно поднималось солнце. Пламя свечи колыхнулось, словно на него подули, и пропало, оставив вместо себя только тонкую струйку дымка.

ГЛАВА 2

Лазарь прошагал пешком около ста пятидесяти километров до Киева. Движения на дороге почти не было. Крестьянин на повозке, груженной клетками с цыплятами, остановился и подвёз Лазаря километров тридцать, пока ему самому не понадобилось свернуть с главной дороги. Этот человек ни о чём не расспрашивал, а в обмен за услугу взял две картофелины. В пригороде Киева Лазарь зашёл на склад текстильной фабрики. Здесь требовались физически выносливые рабочие. Так он получил свою первую работу на пути в новую жизнь. Лазарь производил впечатление сильного человека. Он был крупного телосложения, с сильными руками, плечами и могучей шеей. Кроме того, человек, нанявший его на работу, сам состоял членом партии. А у партийных евреев было принято всегда проявлять заботу о своих единоверцах. По ночам Лазарь встречался с другими коммунистами, чтобы обсудить, что произошло или ещё не произошло в стране. Ему понадобилось всего несколько месяцев, чтобы понять, что только работа и собрания – это ещё очень мало. Он был молод, энергичен и полон амбиций. Он чувствовал, как вся его натура противилась принимать приказы от других. Его родители могли повиноваться другим, но не он. Он же будет стремиться к тому, чтобы добиваться нужного ему самому.

По поручению партии он начал организовывать большевистскую ячейку среди русских рабочих. Это было незаконным делом, но многое из того, что в то время происходило в стране, уже давно было незаконным. Еврейский профсоюз вёл подготовительную работу к проведению забастовки. Однако Лазарь на своём участке работы не призывал к забастовке. Не хотел. Он организовал ячейку, как ему было поручено, и ждал удобного случая, чтобы идти дальше. А дальнейшие пути ещё не были определены теми, кому он подчинялся. Но кто-то, где-то отдал распоряжение о проведении забастовки. В этом не было необходимости, думал Лазарь, и поэтому было глупостью. Он пытался спорить со сторонниками забастовки: «Мы не можем идти дальше, не укрепив своих рядов». Но его не услышали. Забастовка развернулась и была быстро подавлена властями. К этому времени Лазаря уволили. Тот, кто организует и руководит, в случае неудаче должен уйти первым. Теперь он это усвоил. Рабочие вернулись на свои места, а он опять пустился в путь. Это была его «вина», не смотря ни на что.

Он перебрался в Киев, где нашёл работу на кожевенной фабрике. Тут его наняли не потому, что он был большевиком, а просто потому, что он оказался лучше других: он умел работать с кожей. Дядя Лёвик хорошо обучил его этому ремеслу. Обычно трудно найти молодых и выносливых людей, знающих толк в выделке и продаже кожи. На этот раз, однако, всё должно быть по-другому. Он решил стоять в стороне от партийной активности на фабрике. Он будет делать только то, что сам посчитает нужным. Предыдущий урок пошёл ему впрок. Людям доверять нельзя. Если надо что-то исполнить, делай это сам. Каждый мнит из себя вождя и руководителя, но на самом деле вождей единицы.

В последующие два года Лазарь продолжал работать на кожевенной фабрике, для видимости занимаясь тем, ради чего его наняли, и активно проводил партийную работу вне фабрики, стараясь держаться в стороне от местных фабричных активистов и не портить там, где сам работаешь.

С началом Первой Мировой войны для него было важным не высовываться, чтобы не попасть на фронт. На протяжении двух лет это ему удавалось, но к концу 1916 года ситуация изменилась. Как члену Киевского Комитета большевиков, Лазарю пришлось выступить с осуждением «империалистической войны». Его могучая фигура на трибуне производила впечатление. Он отпустил бородку на манер Троцкого и носил такую же замызганную фуражку. Но ему не удалось имитировать буйную шевелюру своего героя, поскольку его собственные волосы начали редеть. И в отличие от Льва Давыдовича, Лазарь теперь весил около ста килограммов. Его крепкая фигура вызывала уважение, и он во всю пользовался этим обстоятельством. Он сразу перешёл на высокие ноты, как это делал Троцкий несколько лет назад:

«Царь – ничтожная личность. Его жена – истеричка. У него есть сын, который, к счастью, не доживёт до совершеннолетия, и, так называемый, святой старец Григорий, который сам зовёт себя Распутиным, а на самом деле является обычным развратником. И эти люди правят нами вопреки нашему желанию. Нам не нужны новые захваченные земли. Нам не нужны золото и бриллианты. Нам не нужны банкеты на золотой посуде. Нам нужен хлеб».

Его первая речь стала и последней, поскольку его арестовали и выслали из Киева. Опять ему пришлось шагать по дороге, на этот раз в направлении на восток, дальше, как он надеялся, от любопытных глаз и ушей тех, кто стремился обуздать его. В целях конспирации Лазарь сменил фамилию с Каганович на Стомачин, а его соратник по партии снабдил его фальшивыми документами. Затем он поселился в Юзовке, в двухстах километрах от Киева. Он посчитал, что чем дальше он окажется, тем меньше будет риск по поддержанию связей с Киевом. Кроме того, Юзовка считалась рассадником большевистской активности. Она располагалась ниже Макеевки, к востоку от Мелитополя и не далеко от Азовского моря. Тёплый климат и близость моря оказались приятным дополнением. В обмен на фальшивые документы Лазарю была поручена задача привлекать русских рабочих на сторону большевиков и не давать им следовать за своими собственными лидерами.

Понадобилось три недели, чтобы добраться до Юзовки. Узкие дороги были до отказа забиты народом и повозками. Еврейское население перемещалось вглубь страны, подальше от западных границ, где разворачивались военные действия. Евреи всегда держались подальше от настоящей войны. Война же разгоралась не на шутку, и по всей России всё сильнее разворачивали революционную деятельность.

С вступлением в войну Турции и Италии Германия смогла сосредоточить своё внимание на востоке. Это создало напряжение в России. Линия фронта была очень растянутой, а это вызывало опасения, и царь решил лично занять место Верховного Главнокомандующего.

У Лазаря в это время появились свои проблемы. Ему приходилось много ездить по стране. Перебираться на перекладных тогда было обычным явлением. И до тех пор, пока в кармане имелось несколько рублей или немного продуктов в заплечной сумке, то добраться из одного места до другого не составляло труда. Даже если случалось идти пешком, на дороге всегда оказывался кто-нибудь, готовый подвезти и скоротать время в пути за разговорами.

Лазарь перебрался в Екатеронослав (Днепропетровск), расположенный на Днепре южнее Харькова, примерно в шестистах километрах от Кабанов. Здесь он устроился работать сапожником на обувную фабрику. И опять он стал заниматься нелегальной деятельностью по сколачиванию профсоюза сапожников, пройдя путь от никому неизвестного новичка до лидера ячейки. Вместе с другими большевиками Екатеринослава он активно пропагандировал против войны, которую руководство приказало заклеймить «империалистической», хотя на самом деле цель была раздуть внутренние противоречия в государстве и обществе. Через несколько месяцев он уже стал членом районного партийного комитета, а также и членом городского Комитета партии. Лазарь организовал и возглавил забастовку на обувной фабрике. Его быстро уволили, но он улыбался. Забастовка была делом его рук, он её полностью контролировал, и знал, что из этого выйдет. Рабочие фабрики, пробастовав шесть недель, потребовали от администрации восстановления Лазаря на работе в обмен на прекращение забастовки. Рабочие действовали согласованно и сплочённо, как им приказал Лазарь, и владельцу фабрики пришлось пойти на уступку. Требования рабочих были удовлетворены, а Лазаря восстановили на работе. Это оказалось значительным достижением со стороны бастовавших. Они решили, что владелец фабрики заслужил «хорошего урока». Его очень сильно избили, сделав калекой, и полиция стала искать зачинщиков. Лазаря арестовали и выслали из города. Он перебрался в Мелитополь, немного южнее Екатеринослава, всего в нескольких километрах от Азовского моря и в восьмистах километрах от Кабанов. Лазарь снова изменил фамилию, на этот раз – на Гольденберг, и опять стал работать сапожником. Благодаря его опыту, он возглавил подпольный профсоюз сапожников и организовал местную большевистскую ячейку. Закончив с организационной работой, он направился в Юзовку. Недалеко от Новороссийска он поступил на работу на обувную фабрику и стал здесь главой местной партийной организации. Организованный им профсоюз провёл несколько удачных забастовок. Самая крупная из них охватила более 50 тысяч рабочих с требованием увеличить зарплату на 50 процентов.

Не было сомнений, что два гигантских профсоюза – сапожников на востоке и кожевников на западе – теперь полностью контролировались такими же как Лазарь большевиками и уже играли значительную подрывную, или как тогда предпочитали говорить, революционную роль. И в этом была большая заслуга Лазаря. Партийцы рассматривали его в качестве опытного и решительного коммуниста, борца, прошедшего через аресты, и убедительного оратора. «Дядя Лёвик мог бы гордиться мной, – думал Лазарь. – Я теперь могу собирать толпу не меньше чем Троцкий, тогда в Киеве».

Лазарю поручили набирать новых людей в партию. Он искал не просто будущих членов большевистской партии, но таких, на кого можно положиться, кто был готов выполнить любой его приказ. На одном из собраний рабочих-кожевенников он познакомился с человеком по имени Никита Сергеевич. Этот человек не знал, как работать с кожей. Он был шахтёром, всего на год моложе Лазаря. Никита Сергеевич Хрущёв вырос в селе Калиновка, Курской губернии. Его отец был выходцем из бедной крестьянской семьи и работал на шахте. Сын в девятилетнем возрасте поступил работать на ту же шахту. Когда ему исполнилось пятнадцать, он уже умел ремонтировать несложное оборудование и устранять неполадки. К семнадцати годам он уже женился. Сейчас ему был двадцать один год, и его вопросы звучали осознанно и к месту. «А ты? – спросил он Лазаря. – Где твои?». Лазарь свысока взглянул на невысокого человека с редеющими светлыми волосами. Он видел, как короткими и толстыми пальцами он умело разрезал яблоко на две половинки, хотя и не равные. Маленький кусочек Хрущёв дал худенькой девушке с глазами на выкате, сидевшей позади него. Она выглядела изнурённой. Лазарь заключил, что это была его жена. Но Хрущёв ничего не сказал о ней и даже не представил её. Глаза Лазаря внимательно изучали мальчишеское лицо Хрущёва в широкой ухмылке и большой нос с огромной родинкой. Между передними зубами были большие промежутки, и Лазарь мог видеть, что у него не хватало ещё и боковых зубов. Этот человек на самом деле выглядел уродливо. В представлении Лазаря он напоминал свинью, поедающую свою порцию яблока. Запихнул в рот целиком весь кусок яблока, он стал его разжёвывать. Лазарь ждал, пока тот закончит громко чавкать. Ему было неприятно смотреть в рот этому человеку, если он вдруг начнёт отвечать на его вопросы. Наконец Лазарь сказал: «Думаешь, мне уже следовало бы быть жениться? Нет, я ещё холост и не собираюсь жениться». И он снова взглянул на худенькую девушку. Даже интересно, как он мало думал о женщинах. Они его не интересовали. Женщины не представляли интереса для большевиков, по крайней мере, для тех из них, с которыми он общался. Некоторые имели жён, некоторые невест, но все их разговоры всегда велись только о государстве и его будущем: что происходит, что делает царь, что делает Ленин, что будет следующим этапом. Нет, женщины его не интересовали. Эта сторона жизни для него была сведена к минимуму и держалась на расстоянии. Время от времени Лазарь оказывался в женской компании, это было когда собирались члены партии, чтобы выпить водки и обменяться последними новостями. Не было ничего необычного в том, если за соседним столом в одиночестве сидела женщина, тоже работница фабрики, попивала дешёвую водку или дешёвое вино, выкуривала папиросу за папиросой и прислушивалась к разговорам мужчин. По тем строгим нравам это были весьма крутые женщины. К концу вечера, когда было много выпито, а закуски оказывалось недостаточно, эта женщина могла пригласить Лазаря провести ночь вместе. За такими короткими встречами ничего не стояло. Лазарь никогда не стремился продолжить знакомство. Для него это было просто минутной отдушиной. И ничем более. Революция – дело серьёзное, в ней нет или почти нет места для личных взаимоотношений, которые не завязаны на политике.

Но все люди разные. В сидящем перед собой Хрущёве Лазарь разглядел единомышленника и соратника, который будет без глупых вопросов выполнять то, что ему прикажут, и будет работать без устали. У Хрущёва почти не было образования, но он считался крепким и выносливым рабочим. А это то, что надо. Лазарь решил привлечь его к подпольной работе и присматриваться, очень внимательно присматриваться, до тех пор, пока не станет окончательно ясно, что этому человеку можно полностью доверять. «Пускать козла в огород», – такое выражение он часто слышал в Кабанах. Пусть Хрущёв станет этим «козлом» – «пустим его в огород», а Лазарь посмотрит, как тот станет себя вести. В главном они сходились с Хрущёвым, они оба рассматривали весь этот политический «огород» как опытное поле возбуждения и подстрекательства народа, что тогда называлось «пробуждением политической сознательности масс».

Вдвоём они внимательно слушали выступление присланного человека, о котором было только известно его подпольное имя «В.В. Гришкин» и что он, якобы, заводской рабочий. «Гришкин» рассказывал, но очень мало, о конференции, которая проводилась в швейцарском городке Циммервальде, и на котором «Гришкин» присутствовал делегатом. Выяснилось, что на конференцию европейских социалистов съехалось 38 делегатов из одиннадцати стран. Большинство, подчеркнул он, были пацифистами. Только некоторые, во главе с Лениным, хотели «превратить войну империалистическую в войну гражданскую». Такая политика тогда была известна под названием «революционное пораженчество». «Гришкин» мотнул головой:

– Видите ли, для Ленина это просто. Он считал, что надо использовать свару между империалистами разных стран, чтобы открыть второй фронт у себя в тылу. Он твёрдо убеждён, что наш личный враг находится у нас дома. Но Ленину также известно, что германские революционеры за подобные предложения поплатились тюрьмой.

– А что вы можете сказать о Троцком? – спросил Лазарь. – Он на стороне Ленина?

«Гришкин» отрицательно покачал головой.

– Троцкий не согласен с Лениным по вопросу развязывания в России гражданской войны. Троцкого даже попросили составить манифест по осуждению войны.

Лазарь знал, что не было секрета в том, что война подтолкнула российскую интеллигенцию на сторону большевизма. Даже Троцкий, как бы самоуверен он не был, должен был с этим согласиться. Поэтому Троцкий был вынужден последовать тем курсом, который предложил Ленин. В прифронтовой зоне агенты многих партий устраивали стачки, брожения, осуждение войны. Каждый говорил об этом. Во всей России постоянно искусственно вызывалась нехватка продуктов, чтобы вызвать волнения среди городских жителей и крестьян.

Лазаря отличало от Ленина и Троцкого, что он никогда не покидал пределов России. Многие революционеры свободно разъезжали между европейскими странами, даже несмотря на войну. Многие, как и Ленин, воспользовались нейтралитетом Швейцарии и поселились в Цюрихе. Никто из так называемых «профессиональных революционеров», как вы понимаете, этим на жизнь не заработаешь, ни в малейшей степени и никогда не испытывал денежных затруднений. Троцкого выслали из Франции как «подозрительного чужестранца», но ему устроили пышный приём в США. В Нью-Йорке он жил в роскошных апартаментах в Манхеттене, имел слуг и персональный автомобиль с шофёром, и вместе с Бухариным числился простым корреспондентом русскоязычной еврейской газеты «Новый Мир». Оба они также читали лекции в еврейском районе Ист-Сайд, в котором проживало около двух с половиной миллионов евреев из России.[2]2
  Прим. перев. Этот район показывается в голливудском фильме «Однажды в Америке».


[Закрыть] Отсюда и происхождение о больших «теоретических способностях» Бухарина. Американское гражданство Троцкий с Бухариным получили моментально и без всяких унизительных процедур, просто впоследствии об этом удобно забыли.

Лазарь продолжал менять имена и места жительства. Его метод был прост. Под вымышленной фамилией он селился в каком-нибудь городе, нанимался на работу, подстрекал рабочих, организовывал забастовку, его увольняли, и он перебирался на своё предыдущее место, снова менял фамилию и всё закручивалось сначала. Лазарь Каганович не был таким единственным. Сотни и сотни, тысячи и тысячи подобных Кагановичу людей вели одинаковый с ним, кочевой образ жизни. Это стало почти ритуалом, навязчивой идеей. Но Кагановича не устраивало такое положение вещей, ему хотелось, чтобы выделяли лишь его одного.

Только что он закончил объяснять шести новым рабочим, как следует удалять волосяной покров с кожи и переходить к процессу дубления. Дубильные вещества при взаимодействии с желатином придают коже красивый блеск.

Лазарь одновременно проводил и собственную линию: он предупредил пятерых мужчин и одну женщину, с которой только накануне провёл ночь, что они должны подчиняться только ему, и никому другому. В обмен на это он пообещал некоторые поблажки: не быть требовательным по работе и тёплое местечко по партийной линии. Как только он инструктировал их, и эти новые работники отошли, Лазаря окружили четверо солдат царской армии. Старшим был солдат лет шестидесяти с большой белой бородой.

– Мы боремся с нелегальными организациями и такими как вы зачинщиками беспорядков.

– Лучше бы отправились на фронт. Что, надоело драпать?

– Вы арестованы. И будете сосланы обратно на родину, в черту оседлости.

Лазарь напряг слух. Его глаза расширились. Он прекрасно знал, что это значило. Город хотел избавиться от него. Город устал от подстрекательств. Его отправят в Кабаны! Это равносильно смерти, или даже сама смерть!

Все его документы, за исключением немногих, спрятанных в толще ремня, были изъяты, а его самого под конвоем препроводили к железнодорожному составу, в котором уже находились и другие, подобные Кагановичу «перманентные революционеры». «Перманентные», – думал Каганович. Это ему понравилось.

Вскоре он стоял на окраине Кабанов. Его охватила глубокая депрессия. Желудок жгло от ярости, а лицо перекосила гримаса ненависти. Лазарь направился к маленькому дому у подножия холма. На этот раз горевшей свечи было не видно. «Приятно возвращаться в родные пенаты?» Это были последние слова, которые он услышал от смеявшихся солдат, доставивших его в полной безопасности до самого родного дома, откуда он сбежал в поисках лучшей жизни. «Пошли вы на х-!», – огрызнулся Лазарь в ответ.

Вопреки своему желанию он был возвращён туда, где когда-то появился на свет. Издалека его дом выглядел по-прежнему. По мере приближения он заметил разницу. Маленький огород вокруг дома был весь загажен. Даже сорняки на нём не росли. Курятник стоял опустевшим. На двери больше не висела мезуза.[3]3
  Прим. перев. Мезуза – коробочка со свитком пергамента из кожи кошерного животного, с написанной молитвой из Талмуда.


[Закрыть] Краска на доме облупилась. Один оконный проём был забит досками, а остальные окна заросли грязью. Свет не мог проникать внутрь, даже было не видно, что внутри. На его стук дверь отворил огромный мужчина в тёмной еврейской одежде и крупная женщина в таком же чёрном платье. Они были немногословны и ничего не знали о судьбе бывших обитателей дома. Они даже их не видели. Новые хозяева дома прибыли в Кабаны из Львова. Как и многие другие, они убегали подальше от линии фронта. Бежать было некуда, кроме как в Россию. По выражению их глаз Лазарь читал, что они хотели бы убежать ещё дальше. Мужчина объяснил, что этот дом продавался. И за пару цыплят, мешок картошки и три буханки чёрного хлеба этот маленький дом стал его собственностью. Какие соседи? Может быть, дядя Лёвик вернулся, или Моррис, или двоюродный брат Герман. Но нет, Германа уже нет в живых. Лазарь это помнил. Но кто же продал их дом? Но, постучавшись в соседний дом, он встретил такой же приём. Другой незнакомец в чёрной еврейской одежде и другая женщина в чёрном встретили его на пороге. Они тоже прибежали с запада.

Лазарь бродил по городку, или, скорее, тому, что от него осталось. Перемены оказались разительными. Многие здания просто исчезли: не было школы, пекарни, мелких лавочек. Многие деревья оказались спиленными на дрова. Садов и огородов больше не существовало. Кабаны теперь выглядели как болото с дорогой в никуда. Он не видел ни одного знакомого лица. Только может быть лицо крестьянина, которого он повстречал на окраине городка, показалось Лазарю знакомым. Лазарь не знал его имени, но помнил, что он помогал полицейскому и часто чистил конюшни, чтобы собрать навоз и продать его в качестве удобрения. Этот человек теперь внимательно следил за приближением Лазаря. В те времена люди становились осторожными, потому что встречи с себе подобными уже не сулили ничего хорошего. Увидев, что ему ничто не угрожает, тот заговорил первым:

– Они все уехали.

Он махнул рукой в сторону леса и в подтверждении своих слов кивнул головой.

– Куда они уехали?

Мужчина нехотя повернулся. Его глаза беспокойно забегали, и он опустил голову, глубоко задумавшись.

– Отсюда, – он снова показал рукой в сторону леса. – Все уехали.

Лазарь стоял и смотрел, куда он показывал.

– И они никогда не вернуться?

– Никогда.

Теперь Лазарь оказался заключённым под надзором полиции, по крайней мере, так считалось, в этом городке, который прежние жители покинули, а пришельцы выглядели как сделавшие временную остановку в поисках лучшей доли. У него не было выбора. Он бы запросто мог сбежать. Что ему здесь делать, в этом захудалом городишке? Считать себя похороненным заживо?

Он спросил крестьянина, почему тот сам не уехал вместе со всеми? Но, на самом деле, ответ Кагановича не интересовал. Крестьяне в понимании Кагановича не значили ничего, поэтому, зачем тратить на них время?

По мере работы над этой книгой автор пытался ответить на вопрос: откуда в Лазаре выросла такая удивительная по силе ненависть к людям, которые населяют землю, в которой он сам родился и вырос. Откуда в Лазаре Кагановиче появилась эта дикая ненависть, которая позволила ему замыслить, организовать и воплотить Голодомор, унёсший жизни, по меньшей мере, 7 миллионов крестьян, а остальных поставил на грань жизни и смерти?

У Кагановича были дела поважнее, чем интересоваться положением крестьян. Сейчас ситуация круто изменилась: он остался совсем один. Опереться стало не на кого. У него оставалось совсем немного знакомых и несколько приятелей, которых он мог использовать, чтобы добиваться своих целей. Он порвал со всем, за исключением того, что могло помочь его успеху. Ему уже исполнилось двадцать три года. В семнадцать он покинул родной дом в поисках работы. Шесть лет пронеслись как одно мгновение. За всё это время он почти ни о ком не думал, за исключением самого себя. Он продолжал бродить по Кабанам, кивая головой в подтверждение своих рассуждений. Какой смысл заботиться о других? Ответ стоял перед его глазами. Люди из прошлых Кабанов, которых он знал много лет, здесь больше не жили, и ему тоже надо уехать. К его радостному удивлению на окраинах городка не было никакой охраны, и люди свободно могли покидать его пределы. Это казалось бессмысленным. Сначала тебя конвоируют сюда, а потом оставляют. Глупо. Если уж посылать кого-то в тюрьму, то это следует делать правильно: запереть дверь на замок, а ключи выбросить в самую глубокую реку. В стране не было порядка. Если ему когда-нибудь представилась бы возможность, то он бы всё круто изменил. И ни у кого бы не было такой свободы.