Текст книги "У вас семь новых сообщений"

Глава 21
Невинность

В первый раз в жизни я не пускаю Тайла в комнату. Мне хочется забраться куда-нибудь подальше и не выходить на свет. Я знала: у Оливера сложные отношения с отцом, но не понимала, что он полностью управляет его жизнью. Я думаю, не позвонить ли мне Жанин, но никак не могу решиться. Поэтому делаю домашнее задание по математике. Меня возвращает к реальности звук пришедшего сообщения в «Инстант мессенджере».

Dariaposes: Привет, как там мальчик с виолончелью?

Moongirlnyc: Долгая история – не знаю.

Dariaposes: Ты его поцеловала?

Я краснею при этом воспоминании.

Moongirlnyc: Да.

Dariaposes: Тогда он вернется.

Moongirlnyc: надеюсь.

Dariaposes: Слушай, я тут пытаюсь устроить тебе выставку фотографий, но пока непонятно, получится или нет.

Moongirlnyc: Что?

Dariaposes: Я отнесла их другу, у которого галерея в Уильямсбурге.

Я начала печатать ответ, но не могла подобрать слов. Выставка?

Moongirlnyc: ОМГ.

Dariaposes: Но мне надо больше снимков. Около 10.

Moongirlnyc: Будет! Я как раз собиралась взять фотоаппарат в школу.

Dariaposes: Хорошо.

Moongirlnyc: А когда это будет?

Dariaposes: Не знаю. Твой отец не против, если мы скажем, что ты его дочь?

Я замираю на месте. Пожалуйста, пусть дело будет не в нем. Слишком часто в моей жизни люди делали вид, что я им интересна, чтобы подобраться поближе к нему.

Moongirlnyc: Не знаю.

Dariaposes: Не важно на самом деле. Но твой возраст – это плюс

Moongirlnyc: Почему?

Dariaposes: Пресса готова слопать любого юного гения.

Это звучит так, будто я какое-то пирожное, но сама идея очень интересна. Может быть, мисс Грей была права, это действительно мое призвание.

Moongirlnyc: Как скажешь.

Dariaposes: Сделай еще снимки, такие же необработанные и грубоватые, как эти.

Moongirlnyc: Хорошо.

Dariaposes: Вы будете звездой, мисс Луна.

Moongirlnyc: Посмотрим.

Dariaposes: И мальчики с виолончелями будут толпой стоять у тебя под окнами.

Я снова краснею. Тут кто-то стучит в дверь.

Moongirlnyc: Пока. Спасибо.

Dariaposes: Чао.

Это опять Тайл. На этот раз я его впускаю. Он идет прямо к моей кровати, плюхается на нее и говорит:

– Она опять тут. Грибная девушка.

– Что?

– Я понял. От нее пахнет грибами.

– Ну, могло бы быть хуже.

– Так что папа тебе сказал?

Я выключаю компьютер и поворачиваюсь к нему. Он, видимо, не собирается сдаваться.

– Он сказал, что она была вместе с кем-то по имени Коул. – Я сажусь рядом с ним и забираю у него из руки теннисный мячик, который он сжимает. – Тайл, все это уже не важно. Ты же сам сказал, она умерла.

– Мертвая, как бревно. – Он не мигая смотрит мне в глаза.

Я возвращаю ему мячик, и он принимается стучать им об пол. Мне не хочется рассказывать ему то, что я выяснила. В статьях, посвященных ее «трагической гибели», писали, что она была «не одна», я все время думала о ее тренере по йоге. Теперь я знаю: с ней был Коул, и, честно говоря, начинаю бояться неизвестности. Но поздно. Я как будто расчесала начавшую затягиваться рану.

Тайл, занятый своим мячиком, ведет себя так непосредственно, словно произошедшее не оставило на нем никаких следов. Он лишился матери, но до сих пор этого не осознал. Пока Тайл принял это без особых эмоций, просто как факт. У меня сердце рвется на части, когда я думаю, что скоро он ощутит всю боль и тяжесть потери.

– Помнишь, отец подарил тебе видеокамеру в прошлом году, и ты снимал на нее маму?

– Да, там нет ничего интересного.

– Не важно. Слушай, ты не мог бы скинуть видео на мой компьютер? Хочу сделать небольшой ролик в память о ней.

У него загораются глаза, и он отвлекается от своего мячика.

– Можно я подберу музыку?

Я улыбаюсь, хоть «Блинк 182» не совсем то, что я планировала.

– Естественно.

Он бежит за камерой и тут же возвращается. Мы скидываем видео на компьютер, и я прошу его оставить меня. Он кивает, но тут же застенчиво подходит и заглядывает в глаза. Я отворачиваюсь. Мне так хочется защитить его от жестокого мира, но это безнадежная затея.

– Знаешь, ты могла бы пригласить Оливера к нам. Мы бы поиграли в «Икс-бокс». Я дохожу в «Тум Райдер» до шестого уровня, но мог бы поддаться.

Я усилием воли пытаюсь сдержать слезы.

– Хорошо, Тайл, звучит неплохо.

Прежде чем закрыть дверь, он оборачивается:

– Я тут подумал, музыку можешь подобрать сама. Но я хочу, чтобы мое имя было в титрах.

Глава 22
Наглядное пособие

Прежде чем прослушать следующее сообщение, я решаю сделать несколько приличных снимков. На следующий день я беру свой старинный фотоаппарат в школу. На меня смотрят с удивлением, когда я тащу его по коридору. Начинаю я с того, что устанавливаю его в женском туалете. Над раковиной два зарешеченных окна, сквозь которые пробивается бледный утренний свет. Заходят Рейчел, чтобы поправить макияж и начать школьный день при полном параде. Неожиданно Рейчел-два произносит:

– Эй ты!

До меня тут же доходит, что причина ее внимания – фотоаппарат. Первый мой снимок – это две Рейчел со спины. Рейчел-один восхищается своим отражением в зеркале, а Рейчел-два нагнулась, чтобы поправить колготки. На раковине лежат какие-то предметы, а окно слегка размыто. Отец говорил мне, что в съемке главное отражение. Интересно, в фотографии так же?

Рейчел-один поворачивается ко мне с обиженным видом:

– Ты мне так и не позвонила.

– Прости, – говорю я. – Были дела.

Они переглядываются, закатывают глаза, мне становится не по себе. Что бы я ни сказала и ни сделала, они не станут взрослыми и не поймут, что это не очередная серия «Сплетницы» или глава «Противостояния».

Второй снимок я делаю на большой перемене на школьном дворе. Джаред – любитель травки из девятого класса – нарисовал мелом на тротуаре огромный город с потрясающим количеством деталей. Я фотографирую его так, чтобы в кадр попала и белая от мела рука Джареда с тремя десятками тонких кожаных браслетов на запястье.

На английский я прихожу пораньше, чтобы показать камеру мисс Грей. Как я и ожидала, она очень оживляется при виде фотоаппарата. Я решаю, что если мне и надо сделать чей-то портрет, то это будет только она. Она встает прямо перед объективом. Ей нечего скрывать. Как будто все, чего ей сейчас хочется, – это спасти мир, а потом приготовить вам ужин.

После того как я показываю фотоаппарат классу и каждый успевает посмотреть в видоискатель, мисс Грей предлагает сделать снимок. Я соглашаюсь, но у меня есть особое требование.

– Все, что угодно, лишь бы не пришлось раздеваться, – отвечает мисс Грей. Раздаются смешки.

– Будет здорово, если все положат ноги на парты. На минутку.

Мисс Грей несколько секунд обдумывает озвученную просьбу, а потом кивает. Я чувствую себя как мой отец на съемках. Кого-то я прошу положить ногу на ногу, кого-то повернуть ноги так, чтобы они торчали под разным углом, а потом делаю снимок. Думаю, он вышел неплохо: подошвы ботинок, под разными углами застывшие на партах, и фоном всему огромная карта мира.

До конца занятий я оставляю фотоаппарат в кабинете английского. Вернувшись, я укладываю его в ящик, и тут мисс Грей спрашивает:

– Как дела дома?

Я сажусь на край ее стола:

– Нормально. Отец начал встречаться с кем-то.

– Правда? – Мисс Грей быстро обдумывает услышанное.

– Она учитель английского.

– Не могу сказать, что у него плохой вкус. Тебе она не нравится?

Я молча закрываю ящик.

– Глупый вопрос. А как Тайл?

– Ему же всего десять. Думаю, он еще не осознал всего до конца.

– Хорошо, что рядом с ним такая сестра, как ты.

Я знаю: мисс Грей говорит это не из вежливости, она действительно так думает. Она хорошо меня знает и уверена, что в глубине души я неплохой человек. Пусть ненадолго, но мне все же становится лучше.

Тем не менее по дороге домой я возвращаюсь к реальности. Почему Оливер вел себя так холодно? Что имел в виду Коул, говоря, что мой отец «был совершенно убит»?

Я прошу водителя высадить меня у маминой квартиры и отвезти фотоаппарат домой. Во-первых, я оставила там ее телефон, а во-вторых, пора прочитать, что еще написано в файле под названием «Луна».

Мне кажется, в квартире что-то изменилось, как будто мебель передвинули. Я сажусь за компьютер и беру телефон. Осталось всего одно сообщение, но мне страшно. Я боюсь, что там ничего нет. Подождет. Я открываю файл и начинаю с того места, где закончила в прошлый раз.

…фильмы – вот их он действительно любит. И тебя, Луна. Тебя он любит больше всего на свете и всегда любил. Когда я впервые рассказала ему о том, что происходит, он в первую очередь подумал о том, как это повлияет на тебя: не на него самого, не на Тайла – нет, на тебя. Он хотел, чтобы ты никогда об этом не узнала. Он боялся, что ты не сможешь жить дальше. Но я думаю, он хочет выглядеть идеалом в твоих глазах. Но тебе достаточно лет, чтобы понять, что у всех есть недостатки, верно? Мир, в котором я жила, мир так называемого гламура далеко не идеален, когда-нибудь ты прочитаешь об этом в моей книге. Откуда мне было знать, что я встречу любовь всей жизни слишком поздно? И как я могла просто отпустить ее?

Я перечитываю последнюю строчку еще раз и думаю об Оливере. «Любовь всей моей жизни». Как она могла это написать? Я вспоминаю Коула в кафе. Он так не похож на папу, так легко понять, о чем он думает. Коул выглядел таким нервным, таким уязвимым, таким напуганным. Я не помню, чтобы отец чего-то боялся, или по крайней мере демонстрировал это. Мне хочется ненавидеть Коула, но я не могу. Что-то такое было в его взгляде – сострадание, раскаяние – что не позволяет мне возненавидеть его.

В день нашей свадьбы твой дядя Ричард спросил меня, знаю ли я, что делаю. Я не ответила. Не уверена, что кто-то когда-то может о себе такое сказать. Мы чувствуем, мы принимаем решения, у нас в голове звучат голоса, указывающие нам, что делать, но на самом деле мы никогда не знаем, чем это все закончится… Но я никогда не перестану любить твоего отца…

Что? Кажется, это написал совершенно незнакомый человек. Мама была всегда так уверена в себе, так собрана, так внимательна к мелочам. Одно из моих самых ранних воспоминаний – я собираю ракушки на пляже в Нантакете и выкладываю их в ряд на деревянном столе в доме, который мы снимали. Я пошла в ванную, а когда вернулась, одной из ракушек не было. Мама сказала, что раковина оказалась с трещиной, поэтому она ее выбросила. Может быть, это показалось ей символом? Чем-то вроде зеркала, отразившего глубину ее души, и мама не смогла вынести этого? Что, если она сама была треснувшей раковиной?

…и тебя. Но я не знаю, смогу ли остановиться. Этот человек словно открыл ставни, и свет проник в такие уголки моей души, о существовании которых я и не подозревала. Такое чувство, что я парю…

Самое страшное, что я в каком-то смысле понимаю, о чем она говорит. В метро, когда я положила голову на плечо Оливеру и его волосы щекотали мне лоб, казалось, что мы летим. Будто я вишу в воздухе надо всем: городом, временем, всеми острыми углами этого мира. Это ощущение быстро оставило меня, но я его никогда не забуду.

Глава 23
Красные флаги

Я вспоминаю, что записана на прием к зубному. Моего веселого и доброго врача заменил новый – индус, который говорит очень тихо и всегда очень печален. В приемной сидит студент по имени Леви. У него крашеные (что очень заметно) черные волосы и пирсинг в носу. Он фотограф. Как-то Леви дал нам с Тайлом приглашения на свою выставку. Я так и не пошла, но помню картинку на флайере: вытянутая рука на белом фоне и закатное небо. Что-то меня зацепило, и я прикрепила ее на дверь своего шкафа.

– Привет, он немного задерживается, – говорит Леви.

– Кто? Мистер Солнышко?

– Да. Приходится много светить, – улыбается он.

Я рассказываю ему о своем фотоаппарате, о том, как я фотографировала Дарию и что у меня, возможно, будет выставка. Он упоминает крутой блог, где собираются фотографы, и его в свое время выбрали для выставки именно там.

– То есть сидеть в приемной – не вершина твоих амбиций?

– Вроде того.

Я сажусь на огромный диван и тут же тону в нем. Он словно проглатывает меня. Я едва вижу голову Леви, который отвечает на бесконечные звонки. Через десять минут меня зовут в кабинет, и я с трудом выбираюсь из дивана.

Мистер Улыбка чистит мне зубы, а я слежу за тем, как Рейчел Рэй на экране под потолком готовит что-то из свинины и грибов. Когда я собираюсь уходить, мне кажется, что он пытается улыбнуться, но тут же понимаю: это отрыжка.

Дома я застаю Тайла, Элизу и отца за ужином в столовой. На этот раз – не рагу. Они взяли еду на вынос в «Тай-пэлас». Я чувствую, что безумно хочу есть. Вместо того чтобы отругать меня за опоздание, папа говорит:

– Луна, мы взяли тебе желтый карри с кокосом.

– Спасибо! – Я сажусь за стол.

Элиза смотрит на меня с таким умилением, будто мне пять. Мне тут же хочется окунуть ее головой в горячий суп. Тайл, как обычно, мажет куриный сатай арахисовым соусом.

– Ну, Луна, чем ты сегодня занималась?

Почему-то мне кажется, что «читала мамин дневник» – это не совсем подходящий ответ, поэтому я пытаюсь сосредоточиться на другом:

– Носила фотоаппарат в школу, сделала несколько неплохих снимков.

– Тайл говорит, что ты снимала какую-то модель в парке?

Я смотрю на брата. Он делает вид, что его занимает только курица. Я не готова объяснять, как мы познакомились с Дарией. Ничего путного мне в голову не приходит, я просто отвечаю:

– Да.

На этом тема закрыта. Мы ужинаем молча. Карри вкусный, но я пытаюсь сосчитать, сколько съела его после маминой смерти. Несколько месяцев я питалась им почти каждый день. Мама не любила тайскую еду, предпочитая ей японскую. Каждый раз, когда мы делали заказ в тайском ресторане, она выбирала маленькую коробочку суши из «Хоул-фудс». Мама прекрасно управлялась с палочками. Иногда она закалывала ими волосы.

Мама никогда не ела десерт, разве что фрукты. Она всегда следила за своим питанием, но не до одержимости в отличие от мамы Рейчел-один, худоба которой кажется болезненной. Рейчел не разрешали есть сладкое и прочие углеводы, даже когда нам было десять! Я отправляю в рот очередной кусочек картошки и думаю, как мне повезло, что моя мама такого не делала. У Рейчел-один явно будут проблемы с весом. Так много девушек и женщин страдает от расстройств питания, но это же бессмысленно. Зачем прилагать столько усилий, чтобы выглядеть как раскрашенная жертва голода из журнала? Мама была стройной, но сильной. Она занималась йогой и пилатесом. В мире и так много сложностей, зачем столько нервов тратить на фигуру? Нет более грустного зрелища, чем десятиклассницы из нашей школы, которые вызывают у себя рвоту на переменах в туалете. Иногда я думаю: «Попробуйте поживите без матери, тогда вы узнаете, что такое настоящие проблемы».

Элиза пытается забрать мою тарелку, но я останавливаю ее:

– Я сама.

Они собираются пойти в кино все вместе, но я решаю остаться дома. Папа спрашивает, все ли в порядке, хотя сам он прекрасно знает, что нет. Почему взрослые постоянно задают неподходящие вопросы? Почему бы не спросить меня, когда мы с ним можем нормально поговорить?

– Все нормально, – отвечаю я. Меня уже тошнит от вранья.

На прощание Тайл интересуется:

– Тебе принести мармеладных мишек?

Я улыбаюсь и отрицательно качаю головой. Проводив их, поднимаюсь к себе и иду к окну. Оливер занимается, я знаю, но шторы у него закрыты. Камера Тайла все еще подключена к моему компьютеру. Я смотрю запись.

Большая часть материала снята ужасно. Камера не просто дрожит. Такое чувство, что съемка велась во время землетрясения. Есть, впрочем, несколько неплохих моментов, где мама отпаривает бокалы для вина и протирает их белым полотенцем. На ней светло-зеленое платье, волосы кажутся более пушистыми, чем обычно. Мама выглядит такой красивой, такой расслабленной. От пара ее лицо слегка раскраснелось, и она смеется над вопросом Тайла: «Как долго вы работаете в этом доме?»

Я сохраняю этот фрагмент и смотрю дальше, надеясь найти то, что могла бы использовать. Вот камера движется в спальню, и я слышу голос мамы. Ничего особенного, но теперь я понимаю, что эта фраза ключ к целой истории.

«Все закончилось, Жюль».

Я смотрю, когда это было снято. За три недели до ее смерти. Что закончилось? Программа по телевизору? Брак? Роман на стороне?

В камере мелькает отец. Он выглядит, как сказал Коул, «совершенно убитым». Затем в кадре появляется мама, полная очарования. Она кружится перед камерой, демонстрируя свою ночную рубашку. Как она могла так быстро переключиться, если они действительно говорили о том, о чем я подумала?

Тайл спрашивает, сколько ей лет.

– Двадцать девять, – шутит она.

– Какой ваш любимый цвет?

– Красный. Цвет страсти.

Она смотрит куда-то, видимо, на отца, и ее лицо немного мрачнеет.

Тут съемка обрывается. Следующие куски все дрожат. Но есть кое-что, что можно вытянуть. Мама собирается уходить, небрежно накидывая поверх платья пиджак и шарф. Она просто смотрит в камеру. На этот раз мама не пытается казаться гламурной, или веселой, или хорошенькой. Сейчас она выглядит собой. Я ставлю клип на паузу и смотрю ей в глаза.

Правда. Если это действительно наша кожа, почему с ней так трудно? Всю жизнь я считала, что нет ничего естественнее, чем отношения моих родителей. Помню, я обратила внимание, как ведут себя друг с другом родители Рейчел-один: будто они деловые партнеры – все спланировано, все как положено, никакого тепла, никаких нежных взглядов. Я сразу поняла, что это не «правда». Но дома, когда я видела, как мама запрокидывает голову и смеется своим ангельским смехом, отец щипает ее ниже спины или целует нежную кожу за ухом, – мне казалось, что все это правда. А теперь на меня обрушилось понимание того, что все это было только иллюзией – любовь не смогла удержать их вместе. И это тяжелее, чем осознание факта ее смерти. Если родители пытались выстроить такие отношения, которые время не смогло бы разрушить, почему же они все-таки рухнули?

Я вновь подхожу к окну. Свет горит, но шторы все еще закрыты. Я представляю, как Оливер работает над пьесами: его глаза закрыты, рука нежно касается смычка.

Я не сдамся, Оливер. Иногда любовь действительно может все пережить.

Глава 24
Впустую

На следующий день после школы я оказываюсь дома у Рейчел-один. Весь день я пребывала в каком-то оглушенном состоянии, делала все на автомате, и, когда она предложила зайти к ней, я согласилась, не раздумывая. Теперь я сижу у нее в комнате, отделанной в шоколадно-розовых тонах, где по стенам развешаны фото Зака Эфрона и Пенна Бэджли, и чувствую, что мне надо осознать происходящее.

– С чего ты решила снова со мной дружить?

Рейчел расчесывает свои золотые локоны. Она делает это так часто, что я удивляюсь, почему они еще не выпали.

– Так мы ведь и не переставали быть друзьями, просто ты некоторое время вела себя странно.

– Разве это не тот случай, когда друзья особенно нужны?

– Слушай, я старалась. Помнишь? Ты сказала, чтобы я шла обратно в свою розовую коробочку.

Я правда так сказала? Я стараюсь сдержать улыбку.

– Справедливо. Но я все равно сомневаюсь.

– Ты всегда такой была. – Она показывает заколки в виде бабочек. – Какая лучше? Сиреневая или голубая?

Можно подумать, мне не все равно. И все-таки я пытаюсь быть милой:

– Голубая. Подходит к твоим глазам.

– Хорошо. Так скажи, кто он?

– Что?

– Ты в последнее время витаешь в облаках. Я не Эйнштейн, но мне хватает ума понять, когда кто-то влюблен. Ну давай, колись. Кто он?

Это настолько очевидно? Я краснею. Ну что ж, если кто-то и вытянет из меня это, то Рейчел-один.

– Ну, он живет напротив меня и играет на виолончели.

– Звучит, как будто он принц на белом коне. Имя?

– Оливер.

Она принимается красить губы. Кажется, это десятый раз за сегодня.

– Хорошее имя. Богатая семья?

Как будто по сигналу в дверь заглядывает мама Рейчел-один и спрашивает, не хотим ли мы перекусить. Она выглядит настолько безупречно, что кажется карикатурой. Иногда, если переусердствовать с чем-либо, можно добиться обратного эффекта. Ее лицо выглядит неестественно.

– Разумеется, – отвечаю я. Рейчел смотрит на меня так, будто я свихнулась. Как можно вообще брать что-то в рот, не говоря уже о том, чтобы глотать это.

– В каком Хэмптоне они живут летом?

Смешно слышать такой вопрос от пятнадцатилетней девчонки, но я отвечаю:

– Его отец – в Ист-Хэмптоне, но мне кажется, они не живут вместе.

– Хмм…

Рейчел изучает поры на лице и, как мне кажется, придумывает какой-то план. Не то чтобы я была против советов насчет внешности, но мне не хочется, чтобы Рейчел влезала в наши с Оливером отношения дальше этого.

Ее мама приносит рисовые хлебцы, курагу и бутылку «Пеллегрино». Я тут же подумала об отце. Мне надо выяснить некоторые вещи раз и навсегда.

Рейчел, глядя в зеркало, ждет, пока ее мама уйдет, а потом поворачивается ко мне и спрашивает:

– Как далеко вы зашли?

– Мы только целовались. Но Оливер такой милый. Он помог мне с… кое с чем. Но позавчера стал совсем на себя не похож. У него было такое холодное лицо, и он сказал, что ему надо много готовиться к концерту.

– Боится ответственности.

– Рейчел, мы же не собирались пожениться.

– Не важно. Так часто бывает. Вы слишком сблизились.

Я потрясенно понимаю, что она может оказаться права.

– Держи дистанцию, – советует она. – Он вернется.

То же самое, что сказала Дария.

– Ну ладно, пошли, спустимся в кино.

Я хватаю хлебец, и мы спускаемся в кинотеатр, который расположен в ее доме. В детстве я много времени проводила тут за просмотром диснеевских мультиков, не представляя, что приготовила мне жизнь. Черные стены и огромные кожаные диваны заставили почувствовать себя вновь маленькой.

Мы смотрим «Добейся успеха», но не проходит и десяти минут, как я понимаю: пора прослушать следующее сообщение. Одна из причин, по которой я так тяну, заключается в следующем: каждое сообщение подводит меня все ближе и ближе к моменту ее смерти. Где-то в глубине души я понимаю, что оставшееся сообщение – это последние слова, которые она бы услышала, возьми телефон с собой. От этого становится жутко. Но я понимаю, что время пришло.

Я иду в туалет, оклеенный обоями с цветочным рисунком и уставленный свечами по восемьдесят долларов за штуку, и ищу в сумке мамин телефон. Его нет.

Не знаю, сколько я там пробыла, прежде чем услышала, как в дверь стучит Рейчел-один. Я нажимаю на смыв и открываю дверь.

– С тобой все в порядке? – спрашивает она. – Что-то ты бледная.

Я говорю, что плохо себя чувствую, и иду домой. Я вспоминаю все места, где могла его оставить. В последний раз я доставала телефон в маминой квартире, но помню, что после этого держала его в руках.

Поиски дома не увенчались успехом. Не могла же я потерять телефон прежде, чем услышать последнее сообщение. Особенно если это сообщение помогло бы мне завершить картину. Как маленькая деталь на фотографии, которая придает ей законченность.

Чтобы отвлечься, я сканирую фотографии и захожу на тот блог, о котором мне рассказал Леви. Там есть ссылка на конкурс городских фотографий. Я выбираю ту, с нарисованным мелом городом. Выложить фото стоит двести долларов. Я беру кредитную карту, которую отец дал мне на крайний случай. Это, конечно, не крайний случай, но, если подумать, я это заслужила. Я рассматриваю работы других фотографов и чувствую себя все менее уверенно, как я вообще могу надеяться играть в одной лиге с этими людьми? Но потом я вижу в посте слова о том, что искусство субъективно и у любого может оказаться дар, о котором он не подозревает. У меня появляется надежда.

Я отхожу от компьютера и пытаюсь сосредоточиться на подготовке к контрольной по математике. Почему-то мне всегда нравилось заниматься на кровати. Так у меня больше возможности разложить все вокруг. Обычно потом у меня ноет спина, но я не меняю привычек. Я начинаю повторять геометрию. Жанин ее ненавидит, но у меня с этим предметом довольно неплохие отношения. Пусть он никогда не понадобится в реальной жизни. Ну где мне может понадобиться теорема Пифагора? Где-то посередине первого урока мне приходит сообщение по «Инстант мессенджеру». Это Дария. Она договорилась насчет интервью с каким-то бруклинским журналом. Странно, ведь я еще толком и не фотограф. Тем не менее записываю адрес.

Мои мысли постоянно возвращаются к последнему сообщению. Как бы я ни пыталась убедить себя в том, что там, возможно, нет ничего важного, мне все равно нужно его услышать. Где я могла оставить телефон? Может быть, сейчас кто-то звонит по нему в Германию?

Я наконец ложусь спать. Мне снится, что я плаваю в озере, в лагере. Озеро кажется бесконечным, а вода в нем густая и ярко-синяя. Вдалеке на маленьком островке стоит мама, чем ближе я подплываю, тем меньше и дальше кажется этот островок. Плыть все труднее и труднее, и вскоре мне хватает сил только на то, чтобы держать голову над водой.