Текст книги "Женщина-мышь"

– Класс! – довольно отреагировала я. – Мастерство не пропьешь! Марк, кроме смеха, мне реально стыдно, понимаете, обычно я так себя не веду. И спасибо вам огромное за всю эту возню со мной. Давайте вызовем мне такси, у меня дома голодный Рюрик.

– Вот-вот, вы и вчера все время про Рюрика говорили. А кто это, муж? – напряженно поинтересовался Марк.

– Не, ну вы здоровы вообще? Вы себя слышите? Вы действительно думаете, что у человека может быть муж по имени Рюрик? Блин, хотя было бы круто! – я мечтательно заулыбалась. – Но, увы, или наоборот, к счастью, Рюрик – попугай.

– Клавдия, как же мне с вами хорошо, вы ужасно смешная! – довольно изрек Марк.

Все дальнейшее было плавным развитием какого-то то ли романа, то ли сразу семейной жизни во всей красе. Марк – это надежно, как весь гражданский флот, это доброта и сплошной позитив, это отсутствие жлобства и наличие чувства юмора, это финансовые результаты нарастающим итогом и какие-то котировки. Но как же, блин, это скучно! Не могу я не пытаться взлететь! Икар я херов! А Марику нужна уверенность, барство, чтоб рощи зеленели, поля колосились, дети щебетали и чтоб жена была с пирогами и соленьями. А мне нужны стихи Веры Полозковой, Рюрик, работа моя невменяемая, страны разные и кисточки акварельные. В общем, мы с Марком состояли из абсолютно несовместимых ингредиентов, и после нескольких тягучих и сложных лет я была вынуждена сообщить ему, что пироги с соленьями – это не ко мне. Вот такой вот у меня скотский характер! И не надо у меня спрашивать, чего мне еще надо! Знала бы – ответила!

Марк всей моей ахинеи не верил, чем, естественно, бесил меня еще больше. Выбрал политику ожидания и был готов в любую минуту выяснять со мной отношения, чем, собственно, я и пользовалась, особенно в моменты залития зенок. Звонок про мой отъезд в Пермь явно удался и обещал бурное развитие событий. Я в принципе понимала, что поступаю не совсем красиво, но чувство беззащитности, образовавшееся в результате того, что ни хрена изменить я не могла, толкало меня к плечу надежного друга. И потом, Марк был одним из немногих мужиков, рядом с которыми у меня получалось быть самой собой и не бояться собственных слабостей.

В тот вечер все вышло как-то не по сценарию. Марк, естественно, приехал где-то через час после моего сообщения об отъезде. Был тих, на провокации не велся. Мы сидели на балконе и смиренно упивались вискарем. Марк рассказывал то, что знал о Перми, советовал что-то. Я смотрела на него и отчего-то думала, что вот даже Марику по фигу моя несчастная жизнь, даже он ничего не может придумать такого, чтобы все было по-прежнему. И тут он выдал:

– Мара, ты должна знать, что у тебя есть выбор. Я полагаю, что вне Москвы тебе будет нелегко, и дело не только в информационном голоде, дело в социуме, дело в кризисе. У тебя трудный характер. Поэтому нужно обдумать все варианты.

– Марк, Сергеич сказал, что второй вариант – это сокращение, извини за непарламент – хули думать? – начинала раздражаться пьяненькая я.

– Не злись, но есть не самый худший вариант – послать, наконец, к черту эту сумасшедшую работу, выйти замуж, родить ребенка. Мне кажется, это очень женская история.

– Маря, я чего-то не верю в эти вечные ценности… Честно. Я не верю в замуж, потому что уже была там и знаю, в этом нет ничего навсегдашнего, и жизнь учит не доверять, а проверять. С детьми вообще все странно: чужих я не люблю, на своих отваги маловато. Да и если у меня отнять интересное дело, я ведь заболеть могу. А налаживание коммуникаций между борщом и плитой – исключительно факультативное у меня, ты же знаешь.

– Маруся, видишь ли, нельзя предыдущие опыты делать законами будущих отношений. Ты изменилась, да и люди рядом другие, не прежние.

– Марка, ты у меня хороший – это честно.

– Вот и выходи за меня замуж, дурочка!

– А может, обойдемся дружеским минетом? – ответил мой пьяный головной отсек.

Утром, едва продрав очи, я решила сделать себе на лбу татуировку fragile, на случай, если кто-то мне в голову решит что-то громко сказать. Сука Марик уже улетел на работу, у него никогда ничего с бодуна не болело. Я влезла под душ и начала процедуру превращения свиньи в человека.

Через пару часов, выруливая на Садовое, я уже отметила в себе некий душевный подъем, какую-то зарождающуюся радость от новизны, от неизвестности предстоящего. Вчера мы с Марей выяснили, что правильно произносить не «Пермь», а «Перьмь» – это было смешно и как-то не по-взрослому. Я ехала и тараторила: «перьмь» – «перьмь». Мне стало легче. Я все приняла и решила.

Да, меня еще немного покалывало в области самолюбия. Да, я прекрасно понимала, что у меня не семь пядей во лбу, а пять-шесть максимум, иначе я не паковала бы чемоданы, а уже лет эдак несколько была бы в совладельцах или, что гораздо занятней, наслаждалась бы собственной рекламной конторкой. Да-да, работая «на дядю» в возрасте 30+, надо иметь мужество хотя бы шепотом признаться себе, что ты «да, играешь, но не Ойстрах». Я призналась.

Войдя в офис, я вспомнила, что неплохо было бы изловить Сергеича и спросить, а когда, собственно, я должна буду паковать багаж. Послеобеденная контора была тихой, судя по листу записи переговорной, гостей не ожидалось. Я вошла к своим и обнаружила Бубла с желтой банданой на голове. «Ахтунг, вот дура, сегодня же Бублин день рождения!» – пронеслось в мозгах, но я моментально сориентировалась:

– Считайте, я не заходила! У вас еще десять минут на шухер! – бросила я и посеменила к выходу. В «Азбуке» за углом были закуплены абсент, докторская колбаса с белым хлебом – любимый Бублин кураж, пучок мяты, тортик и пара соков. Вернувшись в офис, я сдала авоськи Надьке и попросила устроить Бублику праздничную нарезку кусками «как для себя», что означало толщину не менее 1,5 см. В коридор вырулили Европа с Климовым, о чем-то мерзко хихикая. Я подошла к ним, и через мгновение мерзкое хихиканье стало «на троих». Мы, заговорщицки подмигнув охраннику, удалились в бухгалтерию. Здесь нас любили, потому что считали больными, но безобидными и веселыми инопланетянами. Я корректно поинтересовалась у вождя бухгалтеров, можно ли нам с ребятами тут тихонько подготовить поздравление, пока весь младший бухгалтерский состав на обеде?

– Милости прошу, Марина Марковна, только не шумите, я все же работаю с цифрами, – строго ответствовала девушка 26-и лет, выглядящая на твердые 46, с начесом, тяжелыми малахитовыми штуками в ушах и впечатляющими усами. Глядя на строгого борца против налогов и сборов, во мне выросло убеждение, что называть ее Аллой Викторовной начали еще в яслях. Я ответила:

– Алвиктрна! Мыши громче! Прослежу лично! – и вся наша маленькая банда плюхнулась за дальний стол и сгрудилась головами в середину. Европа шепотом изложил идею и полез за портмоне, Климов зашептал басом что-то про «дорого», я перебила его и предложила заменить. Мы дружно заржали, поймали укоризненный взгляд королевы цифр и замолкли. Климов раздал всем ножницы и сообщил, что знает, где достать ватман, потому что он нам понадобится, с чем и исчез из кабинета. Вернулся с ватманом, Пашулькой и Варварой. Мы принялись за работу и через час с небольшим презентовали Бублику бумажно-колбасный торт с откидным верхом, похожим на башню танка, и жутковатого вида стриптизершей-пупсом внутри. Бубл улыбался как чеширский кот и вежливо пригласил нас к «столу» – временно снятой со стенки офисной доске, по которой была раскидана все та же колбасятина в обрамлении пластиковых стаканов. Я закрыла дверь на ключ, чтобы не шокировать общественность, впрочем, запах колбасы сдавал нас и без visual.

Варвара подарила Бублику черную толстовку, Климов вручил толстенный альбом с фотками вулканов, Пашуля – какой-то девайс для хомячиной клетки, Европа презентовал Бублу наушники, а я достала из стола привезенную еще из Китая литровую бутылку водки со змеей внутри. «Ептвоюмать! Чоэтзафигня?!» – дружно воскликнули дети индиго. Все стали рассматривать гада, я – альбом с вулканами. Потом пили и хохотали, потому что Бублик заставил нас дарить ему стриптизершу из торта семь раз, запрещал жрать с изделия колбасу и утверждал, что, несмотря на жуткую морду, баба-пупс с каждым разом вылезает все изящнее. Мы всем табуном бегали курить во двор и в конце концов, естественно, забыли закрыть дверь, да и опасности в 18.30 уже не предвиделось. После очередного перекура к нам заглянули две царевны из sales department с текстом:

– Ой, а в креативном, как всегда, все веселятся! Бублик, с днем рождения, дай мы тебя поцелуем! – весело защебетали Муракова и Егоркина.

– Муракова, Егоркина, бухать будете? – гостеприимно отозвался Бубл.

Надо заметить, что мои не любили сэйлаков, а сэйлаки не любили моих. В том, чтобы они не продырявили друг дружку дыроколами, отчасти и состоял мой административный функционал. Мне приходилось объяснять своим, что продавать – это адски трудно, а сэйлакам, что, к примеру, размещать трехлетнюю дочь председателя правления банка на обложке годового отчета не стоит хотя бы потому, что у малышки косоглазие.

Муракова с Егоркиной кокетливо топырили пальчики, держа стаканы с абсентом, и пытались поддержать разговор. Егоркина была интуитом и на рожон никогда не лезла, у Мураковой же инстинкт самосохранения отсутствовал напрочь, вместо него Муракова в избытке имела плаксивость, нытье и бабские колбасно-колготочные переживания. К несчастью, она была нереально болтлива.

Минут через десять креативный департамент в полном составе начал трезветь от беспрерывного текста Мураковой про какого-то Олега, с которым она вела себя, по ее же словам, «королевой» и не считала возможным вступать в интимные отношения, так как познакомилась позавчера. Егоркина же стыдливо переминалась на копытах, понимая, что надо прощаться. Всех спас Европа:

– Муракова, а ты про метод двухколоночной самоидентификации профессора Тыка слышала? Нет? Короче, садись прям за мой стол! Бери бумагу, черти две колонки: «Ебаться» и «Не ебаться», сосредотачивайся и ставь плюсы то в одной, то в другой. Потом по количеству и решишь, а нам пора.

Мы засобирались. И быстренько, не давая Мураковой прийти в себя, шумной толпой вывалились из офиса, на ходу предупредив охранника, что Муракова в креативном поработает часок-другой.

Машину я, естественно, оставила на стоянке и вместе с коллегами устремилась в ближайший пивной ресторан ввиду очевидного недопоя и голода. На такие случаи у каждого руководителя департамента имелся НЗ, собираемый из премий и поощрительных. Да и мне никогда не было жалко лишней пары сотен, если мы не вписывались, я всегда чувствовала себя неловко в ситуациях со счетами и, невзирая на половую принадлежность, постоянно предлагала все оплачивать. Терпеть не могу сосредоточенных мужских лиц, высчитывающих в уме чаевые или размер обмана. Тем более что сейчас была ситуация совсем иного рода. Я была заводилой и платила за качественную пищу, потому что другую перорально не употребляла и другим не давала. Мои выпендривались и говорили в агентстве: «Ма не разрешает хавать дошираки, опять давились сибасом в «Двух Петрах».

Мы брели, хохоча на всю улицу:

– Позырьте, у чувака совсем крышу сорвало! – орал Бублик, указывая на понтовейший кабриолет.

Мимо, шатаясь, прошла классическая троица совершенно убитых пивом мужчин, неся в руках бутылки напитка №3.

– А это называется на тройке с матерком, – констатировал Европа.

В пивняке мы залипли надолго и нахохотались так, что болели животы. Варвара познакомила нас с очередным перлом из цикла рассказов о сказочных животных – готах. В этой истории жертвой Варвары стал милейший колобок:

– «Черный шар», укатившись от бабушки с дедушкой, пройдя нелегкий гастарбайтерский путь и работу за муку (которой питался), познакомился с друидами – наркоманами, и теперь осваивает предпринимательскую стезю, осуществляя поставки черного пластилина для производства ворон. В общем, пока еще не все иллюстрации доделаны, но приближаюсь к финалу, – с абсолютно серьезным лицом в раме черных волос сообщила Варвара.

Бублик рассказывал о планируемой вылазке за грибами в бабушкину деревню, разводя руки в стороны, сообщая тем самым размеры произрастающих там мухоморов. Европа пытался завербовать меня в секту street raisers, а Пашулька, замерев, взирал в ротовое отверстие Климова, который пафосно излагал суть своего недавнего визита в Амстердам.

Со стороны весь этот ужас мог показаться собранием прибогемленных наркоманов. Особенно любопытно окружающим стало, когда мы, заинтригованные Климовым, заказали бутылку текилы Aha Toro Blanco. Наш арт-директор сообщил, что если пренебречь традиционным подходом к употреблению этого напитка, то можно открыть для себя совершенно новые ощущения. Мы насыпали соли на руки, каждый вооружился куском лайма. Климов велел следить внимательно и проделал следующее: выпил текилы, вынюхал носом соль, а лайм выжал в глаз! Затем с перекошенной мордой сообщил, что способ называется «текила по-драконовски». Мы с Варварой не отважились и остались верны традиционному пути, а мужики решились, в результате чего все вместе рисковали получить энурез во цвете лет. Подошедший администратор ничего не смог нам предъявить, поскольку вынюхивание соли никак не отражено в законодательстве, а просто так выставлять постоянных посетителей никто не станет.

Разошлись в начале второго субботы обычным способом – на двух такси. Варвара и Пашулька проживали на севере, Европа, я и Бубл – в относительном центре, а Климов – в конце Ленинского, куда всегда попадал последним.

Я ввалилась в дом, сообщила Рюрику про «шабат, шалом», проверила наличие еды-воды у птицы, налила соку и уселась к компу с целью просмотра старых смешных фоток под негромкое ля-ля «Русского радио». Иными словами, позитив рулил.

Никакой логики и структуры в разбросанных по папкам фотках не было. Поэтому можно было провести пару часов, натыкаясь на забытые воспоминания вперемешку с кусками рабочих процессов, кучей каких-то пейзажных красот и всяким таким. Отдельно, аккуратно и датированно, хранились «голоса» морей и океанов. Этой идеей я болела всерьез и уже не отдавала себе отчет, что манит меня вдаль больше – азарт коллекционера, возможность записи нового «голоса» или простое любопытство путешественника. Я пребывала в абсолютном убеждении, что все моря и океаны имеют собственные неповторимые голоса, но пока не торопилась встретиться, к примеру, с суровым Баренцевым морем. И особенно боялась Северного Ледовитого океана, который с детства запомнила как «ядовитый». Примерно в том же секторе памяти хранилась еще пара перлов из тех, что есть, вероятно, у каждого. Например, я помнила, как, будучи маленькой, пыталась понять, почему по миру за всех советских людей путешествует Сенкевич, а не Клубка – ведь передача называлась «Клубкино путешествие». Или воображала странное животное по имени «Надежда – мой конь подземной», жившее в знаменитой тогда песне.

Я открыла папку с тупым и понятным грифом «ДР», где хранились мои и дружеские фоты дней рождений последних лет. Там всегда можно было найти повод для улыбок. Чего стоила, к примеру, вечеринка, посвященная сколько-то-летию моего друга Дэна, на которой все приглашенные, включая мужчин, должны были прийти в образе Бритни Спирс?! Или видео чрезвычайно популярной у нас игры «в корову», в которой моим коньком из имен собственных был Эразм Роттердамский, а из несобственных – слово «гомункул»?!

Вообще, надо заметить, я очень любила повисеть в компьютере ночью. Это каким-то замечательным образом успокаивало, позволяло неторопливо читать или писать в особенной тишине. Можно было полазить по любопытным ЖЖ-шкам, узнать о событиях и местах, где просто необходимо побывать на неделе. В моем нынешнем положении можно было восполнить географические дыры в голове и наконец-то, блин, понять – где Пермь и кто такие пермяки. Я уже оценила удобство втарки крутыми белыми офисными рубашками на www.alonzocorrado.ru, делала вид, что охренительно готовлю, благодаря Нике http://belonika.livejournal.com, и с особенным нетерпением ждала нового в http://vero4ka.livejournal.com. Когда глаза совершенно вылезали на лоб, я выключила комп и лезла в душ. С иными, кроме компа, приборами для картинок я не сильно дружила. Телек не любила из-за работы, киношки предпочитала смотреть в компании вне дома, фотики ломала разными способами с завидным постоянством. Больше компа мне нравились только книги, особенно перед сном. Тут я была старомодной и ни за что не соглашалась читать с монитора или овладевать модными гаджетами с призывными текстами на маленькой пятидюймовой морде: «Hello from Sony. What you hold in your hands is the future of reading». Книги должны быть бумажными, пахнуть типографской краской и собираться как сокровища!

Выйдя из душа и пожелав Рюрику снов про Африку, я раскрыла недочитанного «Полубрата» Кристенсена и уютилась в подушках.

Освоив страничек двадцать, я уверилась в том, что мысли все равно принимают сентиментальные оттенки, отложила книжку и пошла к Рюре курить. Уже какое-то время после разговора с Сергеичем я ощущала, как масса всплывающих воспоминаний становится все весомей с каждым днем. Хотела этого или не очень, но я прощалась с тем, что было весьма значимой частью моей жизни. Иными словами, меня поперло вспоминать. Так бывает всегда, когда внутреннее решение вынуждено дожидаться физического, внешнего. Голова мотала назад пленку уже прошедшего. Стали всплывать какие-то смешные картинки, эпизоды, фразы, случаи. О них не помнишь, если есть завтра, в той же компании людей, с теми же вводными. Можно поржать и забыть, потому что точно знаешь, что впереди случится еще целая куча событий, которые непременно образуют новые поводы для хохота. И только когда уже понимаешь, что новое будет с новыми, начинаешь мотать пленку назад.

Я сидела, рассматривая очень красивую недолуну, где-то треть от возможного. Выкапывала из глубин бытия какие-то нереально трогательные моменты и наслаждалась возможностью пережить их заново, хотя бы в памяти. Ужас, сколько лет мы вместе: я и этот начальник, эта контора. Все слюни про «я у него на глазах превратилась из пингвина в радиоприемник» тоже нахлынули на меня, сентиментальную. Да еще Марик! Начался процесс глубинной добычи говна на гора́. Психологи удовлетворенно потирали потные ладошки, я жила и действовала по диссертации: «Боязнь отношений с противоположным полом, прикрываемая активностью в социуме». Все, что выжимает из меня слезу сейчас, сделано моими же ручонками. Я и вправду ужасно боюсь доверительных отношений, потому что наизусть запомнила, как больно обламываться. И вполне логично, что прячу эту свою боязнь за маской сучки и стервы. Я честно не верю в «любовь до гроба», несмотря на то, что всякий раз влюбляюсь, как в последний. Кому-то постороннему уже невозможно доказать мне, что «я» – последняя буква в алфавите. «Ничего, зато у меня жопа красивая и теперь об этом узнают в Перми», – подумала я и наконец разрыдалась.

Рюрик удивленно открыл сонный глаз. Мне стало стыдно. Да и мысли о нулевом эффекте не давали насладиться процессом. Какой смысл размазывать сопли по морде в отсутствие аудитории?! Да и что вообще хреново?! Я жива-здорова, у меня, в отличие от кучи людей вокруг, пока есть работа. Если перестать выпендриваться, то, сравнив активы с Пермью, можно понять, что жизнь по-прежнему удивительна и у меня в ней неплохие шансы.

Гоняя все это по бессонной голове, я улыбнулась. Прямо автономная республика Коми какая-то – сама себя разревела, сама себе все объяснила и успокоилась. Одно слово – психичка! С тем я и отправилась в подушки.

Проспав большую часть субботы, ее вечер я решила провести в компании давних моих приятелей гомиков – Гоги и Магоги. Мы дружили настолько давно, что из настоящих имен сохранилось только то, что Гога по паспорту был Антоном, а Магога – Соколовым. Решено было сесть на кораблик и кататься по речке до заката. Гога в очередной раз поразил меня, достав из сумки сиреневые пледики, красивые стаканчики, бутылочку сицилийского Corvo и аккуратно напиленные груши в контейнере. Он был страшно хозяйственным и уютообразующим. Умиротворенно потягивая вино, мои приятели начали вялую традиционную перепалку:

– Мариш, вот объясни ты этому идиоту, что надо ехать в Кению, если хочешь посмотреть всяких там животных, а не в какой-то, блин, Занзибар! Я вообще не знаю – где эта хрень!

– Гога, где Занзибар, даже я знаю. Это Танзания, там Меркьюри родился. А вот где Пермь, в которой я теперь работаю и живу, – вот это вот реальная хрень! – жалобно ответила я.

– Бедная девочка, – хором сочувственно изрекли мои друзья.

– А это уже решено, Мариш? – спросил Магога.

– Бесповоротно, дорогой, – печально изрекла я.

– Да ладно, красотка, не кисни! Мы же знаем, что ты приедешь, их там всех отмоешь, упакуешь и дорого продашь! – заулыбался Гога.

– Вот-вот! А оставшимся тупо посадишь зрение телевизором! Они твою рекламу будут с утра до ночи зырить! Прикинь, там через год самыми богатыми станут окулисты! А все население станет очкариками! Ты же у нас монстр печатного и непечатного слова! – заржал Магога.

– Ну ладно, то, что пермякам – пипец, это ясно. Что у нас с Занзибаром и Кенией? – спросила я.

– С Занзибаром и Кенией все более-менее ничего. Вот с Магогой невменос – это да! – снова начал нападать Гога. – Прикинь, из-за его больной головы я должен ехать в какую-то непонятную антисанитарию!

Надо сказать, что о Гогиной любви к чистоте можно не только слагать легенды, но и писать басни с песнями. Его хроническая «манька преследка» угрожала перейти в паранойю. Мы с Магогой частенько доставали Гогу, рассказывая о бактериологической угрозе и рисуя на салфетках ужасных тварей для наглядности. Гога был самым жутким педантом и чистюлей из всех известных мне людей. Справедливости ради замечу, что болел Гога в одиночестве и окружающих особенно не доматывал. То есть, я вполне могла взяться за поручень кораблика голой рукой, тогда как Гога мог взяться только за салфеточку, предварительно положенную на поручень. И это никак не отражалось на наших с ним отношениях.

– Мариш! А я считаю, это круто! В Занзибаре мало кто был, а в Кении кто только не был! – парировал Магога.

– Ну, ты здоровый вообще?! Если так думать, то есть еще Гвинея Бисау! Будешь там Колумб! – растягивая гласные, промурлыкал Гога.

– Не ссорьтесь, мальчики! Вот «в Махачкалу в стрингах» я вас не пущу, а в остальном «нет препятствий патриотам», – примирительно вставила я.

Мы проплывали мимо ЦПКиО с разбросанными по его склонам тушками отдыхающих. Вокруг было мирно, ненапряжно и солнечно. Мои педы щебетали про подготовку к поездке, а я внимательно рассматривала бурлящий след от нашего кораблика.

Мимо нас постоянно шнырял прыщавый юноша в форменной одежде, собирая пустые бутылки, оставленные сошедшими пассажирами, и грея уши, потому что Гога с Магогой периодически повышали голоса почти до визга. Их беседа в данный момент касалась предстоящего шоу трансвеститов, где Гога выступал с песнями Э. Пьехи, в платье с перьями, под псевдонимом Антуанелла Вселенная. Я устала ржать над этой фигней уже лет пять назад, посетив этот цирк лишь единожды, и честно призналась Гоге, что уважаю все его принципы и хобби, но сдохну от смеха, если еще раз это увижу. Гога немного подулся и звать меня на свои выступления перестал. Магоге было хуже, он обязан был рукоплескать Гоге на каждом концерте, даже если это был ежедневный чес по клубам. В свободное от сцены время Гога был самым офигенным стилистом на планете Земля, ему удавалось делать мою голову настолько крутой, насколько было возможно сделать что-то с вьющимися волосами, растущими прямо перпендикулярно голове. К примеру, у меня никогда в жизни не было обычной девчачьей челки – в моем варианте это выглядело бы как трамплин для мух. Однажды, ввиду отсутствия Гоги в Москве и наличия срочного желания постричься, я сдалась порекомендованной кем-то девушке и просила ее просто сделать чуть короче. Взглянув на результат, я пообещала этой гестаповке раннее облысение и диарею на месяц, два дня не выходила из дому, пока не вернулся Гога и не исправил, что смог, из того, что осталось.

Покинув причал, мы пошли бродить по яблоневым Фрунзенским улицам. Магога умилялся начинающемуся закату. Мы с Гогой лавировали между разбросанными по асфальту спелыми яблоками.

Вечером, валяясь в диване, я пыталась заставить себя сообразить, что же все-таки нужно сделать с имеющимся имуществом ввиду моей предстоящей линьки в Пермь. Поскольку я вела чрезвычайно раздолбайский образ жизни, нажить к тому времени удалось не много. Три года назад я стала счастливой обладательницей малюсенькой двушечки на Студенческой. А еще у меня были попугай и джип. А у страны был кризис. И я стала думать про страну со всей ее необъятностью и моей беспомощностью. Стало понятно, что Пермь – это никакая не беда, это круто, потому что у меня все еще очень неплохо. А вот безрадостные пустые глаза уволенной приятельницы Ленки, взявшей ипотеку прямо перед Новым годом, я видела. И сколько теперь таких ленок у моей страны, я примерно догадывалась. Кризис-шмизис… Блин, «птица-тройка, кто ж тебя выдумал?!»

Всемирный финансовый пипец застал меня в Китае. То есть в момент своего явления народу лично меня он на месте не застал. В Китае мне было весело, беззаботно и смешно на каждом шагу. Чего стоили только три беззубые старушки, херачившие на швейных машинках прямо на тротуаре под огромной вывеской «Armani»! Вернувшись в Москву и допив до 14-го января, как и положено любому деловому человеку, я приперлась в офис и ощутила шухер, повисший в воздухе. Все было слишком очевидно. Было ужасно жаль знакомых людей, неплохих спецов в своем деле, вынужденных изо всех сил доказывать свою нужность там, где вчера за них боролись хантеры. Боялась ли я? Да, конечно. Может быть, я прекратила покупать себе духи или хотя бы начала понемногу откладывать «гробовые»? Хрен там! В какой-то момент напряжение достигло такой силы, что перестало волновать. Я решила, что буду просто работать, а взрослые и важные дядьки, которые затеяли эту игру, когда-нибудь наиграются, и все станет по-прежнему.

Прошло почти десять месяцев, взрослые дядьки продолжали резвиться, а мне предстояло паковать чемоданы и вживаться в роль пермопроходца. Я до косых очей читала всякие пермские форумы, пытаясь вытащить хотя бы примерное ощущение их атмосферы. Получалось плохо. Но сильно расстраиваться не приходилось, понимая, что скоро я увижу все собственными глазами, да и «знать прикуп» у меня редко получалось. Была бы умная, уезжала бы сейчас в Сочи!

Понедельник случился особенно тяжелым. Я пребывала в состоянии «присядем на дорожку» и никак не ожидала, что Сергеич сообщит мне про «еще месяц на закрытие дел». Особенно бесило то, что количество дел можно было закрыть за три дня – никакого резкого подъема Доу Джонса у клиентов не предвиделось. А вот собственными глазами наблюдать разрушение своего департамента было тяжело. Я затребовала у Сергеича аудиенции без спешки и была сдвинута на среду. Про себя решила до среды ребят не кошмарить: во-первых, смогу кое-куда позвонить, а вдруг кого-то пристрою, а во-вторых, надеялась услышать что-нибудь умное на этот счет от Сергеича. Людей было реально жалко!

Часы тянулись как бубльгумовые. Ненавижу безделье! Назовите меня сто раз идиоткой, потому что в стране, где несколько поколений боролись за «нихренанеделание», нельзя любить работать. А я люблю! И просто физически заболеваю, если чувствую, что нужно два часа дотянуть до 19.00! Мне неинтересно, мне страшно неинтересно ничего не делать. Я не умею вязать шарфики по семь метров за зарплату, не умею красить ногти за премии, мне все это жутко скучно. Я за бабло мечтаю, сочиняю и фантазирую! «Кто-то же должен делать грязную работу» в белых воротничках!

Я вся ушла на сосредоточенную разборку завалов в рабочем компе. Начало было многообещающим, на пару дней хватит не глядя. Опрос вверенного мне отряда показал, что дети индиго при деле. Бублик дописывал третий вариант news letter, Пашуля стучал по клаве в пользу климовской листовки, Европа на сегодня отпросился, а Варвара рендерила. Это слово всегда вызывало у меня неподдельный интерес, и однажды я отважилась поинтересоваться о нем у Варвары. Ответ прибил меня навсегда:

– Что ж тут непонятного? Операция с плавающей запятой… – ответила девочка-гот.

– Варя, а она хорошо плавает, эта запятая? – тихо спросила я.

– Ма, постарайся не думать об этом, все будет хорошо! – улыбаясь, свернул беседу Климов.

С тех пор я произносила это чудесное слово, заклиная сэйлаков не тревожить Варвару во время работы. Действовало совершенно магически! Моя же голова при этом подвергалась потоку картинок, одна загадочнее другой. Например, мне виделась маленькая, беззащитная запятая, которая из последних сил пыталась догрести до берега в бушующем океане, а над ней кружили американские вертолеты из «Апокалипсиса», гремел Вагнер, и в наушники пилоту поступал приказ: «Начинаем операцию!»

В моем вокабуляре уже проживали всякие черти типа «эс-пэ-три-гибридизации», так что рендерингу там было не скучно.

Я продолжала систематизировать рабочие материалы, совершать нужные звонки и планировать встречи на неделю, когда почта тренькнула, возвещая о новом во «Входящих». Выглядело это так:

From:hello@* * *.ru

To:ivanov* * *@hotmail.com

Subject:Мари?

Date: Fri, 11 Sep 2009 12:53:48 +0400

Не слишком ли давно мы не встречались?

С.

Моя реакция последовала незамедлительно. Учащенное сердцебиение, внутренние потоки извозчицкого мата, моментально задрожавшие губенки и ручонки. Я метнулась вон из офиса курить. Устроилась на лавочке, судорожно дымя и тупо глядя на телефон. Мне всегда нужно было несколько минут на «прийти в себя», чтобы можно было что-то соображать, стоило этому человеку только обозначиться на горизонте. Это был мужчина моей несбывшейся мечты, моя роковуха, жвачка, прилипшая к моей туфле, бабай, приходящий в ночных кошмарах! Это был крошка Цахес ростом в метр девяносто, циничный циник и блядский блядун! Это были мои пятнадцать дней абсолютного счастья, оплаченные 365-ю днями горя с пожизненным вздрагиванием и колотушками от одного e-mail. С последнего припадка прошло к тому письму чуть более трех месяцев. Я уже давно отнесла психологу денег, все прекрасно понимала про то, почему меня все еще трясет, выгрызла из головы все до одной строчки, что когда-то для него сочинила, и уже три года как умела жить. Единственное, чего я никак не могла понять, что еще ему от меня нужно?!