Текст книги "Невозвратимое. Рассказы"

Светлана Арбеньева

Невозвратимое

Рассказы

Невозвратимое

– Самый лучший возраст – 16 лет.

Она сказала мне это и самодовольно повернулась лицом к солнцу. Обжигающее лучи сушили нашу кожу, ударяя сильными сибирскими ожогами.

Мне тогда показалось это странным. Может от того что было мне всего четырнадцать, а может от того, что я не понимала вообще силу и зависимость от возраста. Мне кажется, что и сейчас не до конца понимаю.

В Западной Сибири очень резкий климат. Утром, даже летом, прохлада заковывает в свои цепи всю растительность: от травинки до последнего подсолнуха. Но проходит несколько часов, и июльское пекло проносится по всему живому. Сибирская жара сушит все дотла, она сравнима с морозом. Она такая же жестокая и трудновыносимая. За это я и люблю её. А может, я просто люблю все такое… трудное.

Помню, как скрипели качели, которые сделал мне дед. Они издавали смешной звук, словно какая-то жалобная птичка плакала своим занудным голоском.

По этому звуку я определяла – пришла она ко мне или нет.

Наша дружба была самой обычной, самой простой и в тоже время наивной. Мы рисовали природу, людей, слушали до дыр старые кассеты на магнитофоне, купались в реке, рассказывали друг другу секреты.

Я очень скучала по ней, когда она не приходила ко мне. И сейчас я стала понимать, что именно тогда я стала привязываться к людям с непреодолимой силой, какой-то безумной любовью. Она стала первым человеком, по которому я стала испытывать именно «тоску», которая так сильно влияет на чувства и эмоции, восприятие мира в целом. И так продолжается по сей день. Привязываюсь молниеносно – и вырвать из сердца удается с трудом. Лишь пески времени и равнодушие второй стороны могут изменить поворот событий.

Для меня было невозможным то, что когда-то это закончится: наши вечера, наши прогулки, наши игры, наше детство… Как может закончиться синева неба? А ведь она закончилась, также как и аромат полевых цветов, боль от укусов крапивы, радость от пойманного пескаря.

– Самый лучший возраст – 16 лет.

Опять вспоминаю её слова. Она всегда очень любила себя. Бывало, смотрела в зеркало на свое отражение беспрерывно, вертелась, расчесывала свои черные и тугие косы. Я смотрела на всё это с таким любопытством. И не от того, что я не делала этого, но как-то это было все по-другому…

Она очень любила рисовать, и получалось у неё это искусно: люди, их лица, пейзажи, просто наброски карандашом. Я всегда искренне радовалась её успехам.

– Конечно, ведь это я.

Так отвечала она мне на мою детскую восторженность от её таланта, а потом хмурила брови, закусывала губу и что-то вновь подправляла резкими и отрывистыми штрихами.

В один из летних дней я разбила свою правую ногу об асфальт, не вписавшись в поворот, когда лихо накручивала педали велосипеда. Я не могла почти ходить, так болела и ныла рана. По природе не являясь нытиком, я не привыкла к большому вниманию к себе, а наоборот всегда работала лишь на отдачу. Это касалось всего: мыслей, замыслов, дел, интересов, вкусов, советов, увлечений. Я привыкла уже тогда «работать на износ», отдавая себя по частицам любимым и дорогим мне людям. Но тут я оказалась впервые в «плачевном» положении.

И вот опять заскрипели качели. В солнечном блеске я видела отражение взлетающих вверх темно-карих, с горьким блеском глаз. Смуглые руки упрямо держались за поручни. Она смеялась своей широкой и открытой улыбкой. То ли моя гордая богиня прониклась чувствами ко мне, то ли пожалела, но она впервые за всю нашу дружбу была до тонкости внимательна и чутка.

Мы разговаривали с ней до позднего вечера. Я лежала в бинтах на летней кушетке, одолеваемая болезненной дрёмой, а моя подруга читала мне книгу, развлекала меня и смеялась, подтрунивая в шутку над моей бедной ногой.

Солнце пропадало в алом закате, как окунувшаяся кисть в чан с краской. Шумели верхушки деревьев, несшие в своем шорохе колыбель июльской ночи. Тихо ухали полярные совы, то там и тут мелькая своими белоснежными перьями. Вдали мычало стадо. Трава вновь напоила свои корни влагой и мерно распласталась по прохладной сибирской земле. Так и в тот вечер она расцвела и погасла в моем сознании. Как бывает одуванчик – желтый-жёлтый, а дунешь – всё… Пыль лишь белая летит. Может и нужен был лишь один такой вечер, чтобы она впервые открылась мне, не думая о себе, не думая о посторонних. Мне показалось тогда, что в её лице – я вижу себя, ту, которая все это лето была ее послушным слушателем, ее советчиком, ее честным собеседником. Она не теребила свои черные косы, она не смотрела на себя в зеркало. Она смотрела в мои глаза и улыбалась. Так рождается искренность и доверие. Бывает, что это продолжается всего час, для кого-то только минуту. У каждого на жизненном пути есть миллионы точек соприкосновения с другими людьми, даже с теми, кого мы впоследствии называем друзьями. Но существует проблема искренности, которая часто скрывается за маской игр, разговоров на отвлеченные темы, за взглядом холодных глаз. И пройдя немалый путь, мы оглядываемся вдаль проторенных дорог и задаемся вопросом: «А была ли искренность?». Искренне ли я сама посвящала в свой мир других людей? А может это была просто – разминка на пути к большой дружбе?

После лето быстро угасло. Быстро исчез скрип качелей. Мы уехали по своим семьям в город. Без нас осталась спеть красная черемуха, которая так жутко вяжет рот. Без нас осталась остывать милая маленькая река, сокрытая под спинами могучих деревьев и кустарников. Наши качели занесло сначала осенними листьями, а потом алмазно-чистым снегом, который и сейчас хрустит в одинокой тишине деревни, напоминая мне песню какой-то маленькой птички…

Мастер пряток

Дед Саня жил по соседству с нами. Он был очень странный и чудной человек, который безоговорочно любил две вещи: детей и глушить водку.

      Почему о нем? Да потому что такого второго нет, не было и не будет во всем белом свете!

Он носил яркие, но изрядно потрёпанные рубашки, какие-то заскорузлые фуфайки. Зимой, на нем неизменно воцарялась его величество – ушанка. Она была просто волшебная, а все потому, что он показывал нам с ней фокус: просовываешь туда руку, а пальцы проходят сквозь неё. Мы, дети, с восторгом охали, а ведь на самом деле она просто напросто была ужасно дырявая.

      Помню, что он любил танцевать, и, услышав любой мотив (который мог зазвучать с радио или магнитофона соседей), он начинал пританцовывать и обязательно привлекал к этому делу всех встречных ему людей.

      Говорил дед Саня тоже довольно интересно. Вместо «кружись» -«крюжиссё», вместо «молоко» – «малачкё».  Как рассказывали соседи, он был из цыган, но давно не странствующий и не такой лихой, каким мы представляем в своей голове образ «горьковского» Лойко Зобара. Он был очень маленького роста, что многие девчонки и мальчишки, достигнув возраста 12-13 лет, были вровень с ним.

      Мы с другими детьми часто смеялись над ним, но не со злобой, а с нежной любовью. Он пользовался авторитетом и уважением в нашей большой компании из-за двух великих (по мнению детей) вещей: он умел шевелить ушами, а еще он великолепно играл в прятки!

Один раз, мы играли в прятки всей гурьбой около его избы, и конечно, дед Саня после небольших уговоров согласился присоединиться. Счастья не было предела, потому что нас ожидал просто неимоверно интересней день. В течение каких-то тридцати минут все были найдены, но дед Саня как под землю провалился! Мы искали его по всему двору, открывали все двери, облазили все сараи, даже огород. Отчаявшись, мы поняли, что придется сдаваться… И наш неуловимый друг, оказался… В ящике для пшена курицам. Помню, что нам было очень смешно, когда он довольный вылез из этого крошечного ящика с кучей пшена на голове.

      Детская непринужденность, добрые глаза, смешные и нелепые для взрослого человека выходки перемежались у деда Сани со страшными продолжительными запоями. Он пил безбожно, днями напролёт, валяясь в каждой встречной канаве. У него никогда не водились деньги, потому что он их спускал почти всегда на спиртное. Даже случилось такое, что однажды, после страшного похмелья, он взял у своей жены бабки Евдокии настойку из сирени и выпил ее в один присест. А ведь настойка предназначалась лишь для наружного применения. Через несколько часов он страшно опух, потому что сирень вызвала страшную аллергию. Кое-как тогда его выходила бабка Евдокия, ругая его за опрометчивый поступок.

      Какова жизнь была этого несуразного, маленького человека, смуглого как ночь, веселого как ветер?  Многие говорили, что всю юность и зрелый возраст он провел по тюрьмам, так как воровал и грабил людей, что входил даже в одну банду, которая славилась своими набегами.

Что было в голове деда Сани? А какового было его детство? Может, у него его вообще не было? И чтобы хоть как-то почувствовать эти прелести беззаботной жизни, он впадал в странное состояние большого ребенка?  Но, ведь если он грабил людей, значит, в нем было еще что-то другое, помимо того, что он смешно шевелил ушами. Возможно, не случайно он умел так хорошо прятаться…

      Он часто вечерами сидел на завалинке возле своего дома и чистил то грибы, то медный таз, утюг… И о чем-то напевал тихую песенку на своем родном наречии.

Но никто в деревне его не боялся, и абсолютно доверял ему своих детей. Любой ребенок мог прийти к нему на эту самую завалинку, сесть с ним рядом, чтобы вместе выстругивать из дерева озорную рогатку…

      … И всё также дымится чай из его красного в белый горох блюдца, а на изгибе летней июльской улице слышатся голоса:

«Дед Саня, давай сыграем в прятки!»

Часы

Никто не любит пустые сюжеты, а ведь их и сюжетами назвать нельзя! Ну что же это такое, если текст обрастает сплошными эмоциями и переживаниями, которые вдруг неожиданно перетекают в нудные описания природы.

Здесь все случилось очень прозаично, так, что любой человек, услышав эту историю, будет ее пересказывать как один из тысяч анекдотов, где важен персонаж, его место действия и события, побудившие рассказчика об этом рассказать или написать.

      Ранним весенним утром достопочтенный господин Е. поспешно шёл в магазин. Конечно, никто не считал его господином, а тем более достопочтенным, но ради красивого словца нам необходимо передать атмосферу всей важности события…

Итак, наш господин Е. проходил знакомыми дворами, огибал проспект, невзначай смотрел на голубей, к которым он был отчего-то (как обычный романтик) неравнодушен. И вот, достигнув цели, дойдя до назначенной точки маршрута – (а это!!) оказался обычный магазин из разряда советского времени «1000 мелочей», он с веселой улыбкой шагнул за порог бывшего островка совдепа и оказался, будто «блуждающий по коридорам своей памяти». Небольшие отделы с какой-то техникой, шнурами, сантехникой сменялись лицами недовольных великовозрастных продавщиц с нарумяненными щеками. Господин Е. чувствовал, что он попал туда, куда надо! Ему вдруг защемило сердце от воспоминаний детства, когда он вместе со своим отцом стоял в очереди в такой магазин за новой электроплитой, от которой мама «должна была оказаться в неописуемом восторге». Он аж присвистнул, так взбудоражила его память эта чудесная картина детства…

      Часовщик сидел в дальнем углу. Его «лавочка» была маленькая, но гордая! Ведь по всем правилам часовых дел – часовщик был очень надменный и солидный мужчина.

– Здравствуйте, мне необходимо заменить батарейку на моих часах!

Господин Е. сказал это с таким восторгом, что даже как-то стало неудобно, но быстро оправившись от этого щемящего чувства, он подал свои часы мастеру и в оцепенении счастья стал ожидать действия работы…

      Но тут случилось непредвиденное, страшное, ужасное событие! Мастер-часовщик, устало качнув головой, как это делают очень уж расстроенные люди, вернул назад часы господину Е.

– К сожалению, больше не выпускают батарейки для таких часов… Вам придется расстаться с этим раритетом.

Наш герой не понял слов, которые исходили от мастера. Казалось, что лилась какая-то странная и совсем не та речь, которую следовало бы услышать. Пригладив взъерошенные виски, он переспросил мастера и вновь услышал страшный ответ.

      За какие-то пару минут перед господином Е. пронеслась вся его жизнь: детство, катание с горки (почему-то именно это!), невкусные помидоры тётки Люды, которыми его пичкали в 12 лет, рогатки, сделанные из дедовского ремня, проколотые шины и вечно спускающийся ниппель… И часы! Часы, которые подарил ему его отец. Которые были с ним всю жизнь. Он вставал и надевал эти часы, удостоверившись в их бесконечном тиканье, он улыбался и верил в счастливый день, который обязательно наставал, если тикали часы. И так было из года в год, из года в год…

      Деревья шумели своими еще неокрепшими ветвями, разнося свой треск и шелест, который отчего-то напоминал нашему герою тиканье его часов. Но его не было. Он не веря, подносил к уху циферблат, и, услышав в ответ тишину, недоуменно смотрел себе под ноги.

      И вы, конечно, спросите меня, отчего же эта история может быть интересной? Отчего я вам ее рассказала, да и еще с такой жалостью описала вам взъерошенные виски господина Е.?

      Конец истории был очень грустный (и тут так хочется вставить описание дрожащей дороги, которая словно глаза нашего героя пыталась найти верный выход, описание идущих разочарованных лиц, словно все знали о горе и несчастье господина Е.) – но это все ненужные сентиментальности.

      Гоподин Е. пришел домой, не взглянул на жену, которая с остервенением варила борщ, подошел к столику в зале, открыл шкатулку и положил туда часы. И втянув немного воздуха в свои опустошенные от ходьбы легкие, сказал, откинувшись на кресло с газетой в руках.

– Скоро ли обед, Маня?

     Мне так жаль часы.

Письмо за пределы свободы

Здравствуй, мой милый! Представляешь, в нашем городе произошло удивительное событие – из зоопарка сбежал лев. Да, да – я не шучу! Ты, наверное, сейчас сидишь, читаешь письмо, опираешься на левую руку, а за твоим окном шумят еще чуть окрепшие деревья. Ты только улыбайся, тебе это идёт…  Но, я не шучу! В городе и правда бегает разъяренный, голодный лев.

      Уже целые сутки у нас чрезвычайное положение, все дороги оцеплены, движение машин приостановлено. А главное, нельзя выходить на улицу. Вот я и сижу возле окна и смотрю вниз, с высоты своего этажа на аллею. А вдруг увижу льва? Представь такую картину: чуть теплая земля, закат, пустынные дорожки, и бежит лев! Страшно, да? А что бы ты сделал, если бы встретился с ним лицом к лицу? Вот мне сейчас даже думать страшно, дух захватывает. Я бы, наверное, закричала. Ты сейчас точно будешь смеяться надо мной. А мне и самой сейчас смешно до жути.

Но вообще, если шутки в сторону, ты не думай, что я кровожадная! Я очень переживаю за льва, ему наверняка холодно, ведь за окном всего семь градусов, а за ночь выпал небольшой снег, который покрыл землю легкой иссиня-белой изморозью.  Только представь, его шерсть и грива очень красивые в этом снегу, который искрится уже не зимним, а сквозит новым апрельским чудом…

      Ты помнишь, мой милый, как мы стояли возле реки и кидали камни? Я еще учила тебя пускать по воде «лягушек»? Был чудесный день, правда? Только мне страшно от того, что ты можешь не помнить этого… Я тогда не сказала тебе самых главных слов, может, испугалась твоей серьезности, а может своей странной (в тот момент) накатившей искренности. Так вот, я хотела сказать, что я…

      Представляешь, сейчас передали экстренный выпуск новостей: льва поймали! Он спал в сквере под лавочкой, как обычная собачонка, слегка скуля от голода… Бедный, мне так его жаль. Наверно, он бродил по городу и мечтал о безумном солнце Африки, которое смогло бы обогреть его мягкие, пушистые, но продрогшие лапы…

Так о чем я говорила до этого? Ах, я так не люблю перечитывать то, что написала, это словно какая-то имитация сделанного. А так, у меня есть возможность помечтать, что мы говорим с тобой здесь и сейчас! Ведь в разговоре мы не возвращаемся к тексту на сто слов назад, а говорим дальше… Пусть это письмо будет спонтанным, как моя речь, словно нет расстояния между нами. Ты слышишь мой голос?

      Ужасно! Сейчас опять передали новости: льва убили! Его пытались поймать, выстрелили транквилизатором, а когда он пришел в себя в своей клетке – он стал разъяренным и бешеным. Работники зоопарка сочли уместным усыпить его…

      Бедный, несчастный лев! Он так хотел свободы, а получив её,  понял, что никуда не может деться с этой проклятой промерзшей земли! Мне сейчас очень грустно, понимаешь? И не только из-за льва, а из-за всего этого, что творится вокруг. Где свобода, скажи мне, где она?

Только не грусти, прости за мои бесконечные вопросительные предложения, за моё нытье. Но кому я скажу об этом, как не тебе?

      Улыбнись, у тебя сейчас на пороге теплый май с сиреневыми веточками, ароматом и цветами багульника…  Везет же тебе! Подаришь кусочек этого рая? Не смейся только над моими глупостями!

      Ну все, мне нужно идти. Вот и поговорили немного… Слышишь как шелестят слова на бумаге? Шепчут тебе тайну моих мыслей! Только прислушайся, и ты услышишь, как я скрипела ручкой по белизне полотна листа, то останавливаясь, чтобы подумать над фразой, то ускоряя темп, чтобы не потерять мысль!

      Пока мой милый, только не  забывай мне отвечать. Если ты вдруг пропадешь, то я, как этот несчастный лев убегу куда-нибудь за предел своего зоопарка, а жалкий надсмотрщик убьет меня, поставив диагноз «Бешенство».

Таракан

Как-то со мной случилась страшная история. Но давайте обо всем по порядку, а то как же вы поймете всю трагедию случившегося?

      Проснулся, значит, я утром. Солнце еще только залезало в мои окна. Люблю вставать рано,  все дела должны быть сделаны. Так вот, но проснулся то я не просто так, а из-за ужасной ноющей боли в правом ухе. Первая мысль: «Ай, вот как надуло то!». Но мои мысли стали быстро рассеиваться из-за одного странного ощущения. В ухе стало что-то шебуршать. Вы сейчас начнете ужасно дергаться и морщиться, но я почувствовал, что в моем ухе что-то есть! Но! Я конечно, отогнав все свои дурные мысли о разной странной живности, быстро собрался, выпил два стакана морковного сока и отправился в больницу.

      Тут ожидала меня целая волна препятствий: несговорчивая тётечка в регистратуре, ужасающая очередь, а главное – носатый и довольно меланхоличный  рыжий доктор.

Я ему сказал:

– Доктор, в моем ухе что-то есть!

А он, представьте, так спокойно на меня посмотрел (только очки слегка подскочили на его носище) и ответил:

– Не волнуйтесь, сейчас посмотрим…

При этом, он, завернув рукава своего стерильного халатика, взял в руки какую-то длинную железную штуку и пошел вразвалку ко мне.

А я ему говорю:

– Доктор, а нельзя ли побыстрее! Вдруг это ЧТО-ТО меня ест!

А он, представьте себе, почему-то хихикнул и засунул эту железную штуку мне в правое ухо и сказал:

– Мда, братец, действительно…

Вы себе представить не можете, что я пережил в эту минуту! Перед моими глазами был не просто белоснежный халат доктора, а целая жизнь вскачь пронеслась на белом коне, в ореоле моих побед и свершений! И вдруг неожиданно омрачилась какой-то дрянью, которая залезла мне в ухо и убила меня!

– Доктор, миленький! Вытащите, не могу больше терпеть! Что это? Это таракан, да? Я слышал у одного знакомого так было!

Я почти кричал, схватив доктора за обшлаг его халата, да так, что очки на его длинном носище покачивались.

– И что же случилось с вашим знакомым? Успокойтесь, мужчина, держите себя в руках.

И это он меня спросил! И я ему ответил:

– И это вы меня спрашиваете?

Я был почти в ярости! Но все же выронил еще четыре слова:

– Ему таракан прогрыз барабанную перепонку!

На этой фразе (я так думаю), доктор все же понял всю трагедию моей жизни и решительно подошел к своим инструментам и взял шприц, наполнил его какой-то мутной жидкостью. Через минуту в моем ухе что-то булькало и скрежетало (мне кажется, что даже шипело).

– Теперь ждите, все выйдет само, через минуту.

Так меня уверил доктор, а сам спокойненько отхлебнул из своей зеленой кружки, вытер усы, поправил очки, и продолжил писать в моей карточке свои каракули.

      А мне было очень страшно! Но я не мог показать доктору свою трусость, и даже сидел почти тихо, только изредка подергивал ногой, а может рукой… Сейчас не могу вспомнить. Но вы, уж войдите в мое положение, ведь я представлял себе, что рыжий противный таракан, с воооот такими усищами грызет мою барабанную перепонку и пробирается в мой мозг.

И вдруг раздался:

      -Пшыыыыык….

Из моего уха вылетела какая-то темная штуковина. И я почувствовал такую легкость, что от восторга чуть не вопил:

– Таракан, таракан вышел!

А доктор, этот хитрый наглец, захихикал и сказал:

– Мужчина, это всего лишь серная пробка, никакого таракана и не было. Что вы, в самом деле, как ребенок себя ведете. Чем вы вообще занимаетесь по жизни, что вы такой впечатлительный, да еще с фантазией такой развитой?

Я хотел накинуться на него с кулаками! Ведь он знал, а не сказал мне. А я может, уже с жизнью почти простился… Но чуть успокоившись, вдохнув полной грудью лекарственного воздуха кабинета, сказал:

– Зачем же вы так… Пошутить что ли решили? Я ведь был очень напуган… А вообще, я не ребенок, я писатель.

– Ах, вот оно что…

Это было последнее, что мне ответил носатый усатый доктор в стерильном халате.

      С этих пор я очень не люблю ушные болезни и докторов с длинными носами.

Апельсин

Я съела апельсин. Он был очень сочный, но не сладкий. На моем лице появилось то выражение, когда вы точно съели что-то очень очень кислое. Вы знаете такое выражение, да? Это так смешно наблюдать его на лице другого человека, как он корчится, и водит из стороны в сторону головой. Правда, кто-то просто морщится (Но это очень стоические люди).

      Так вот, я съела апельсин. А ничего не случилось. Ну пусть он был похож на лимон, но все же кожурка была оранжевая, значит я не прогадала с названием. Можно было бы произнести:

– Чёрт знает что такое! Кислый, как собака!

Но почему «собака»? Ведь она совсем не кислая. Но мы почему-то очень любим приплетать собаку куда ни попадя.

– Ух ты ж, собака! Всю мою зарплату пропил!

– Не хочу даже говорить, с  собакой этакой!

Вот при чем тут собака? Она бедная несчастная сидит в своей будочке, косточки грызет. А ее святым именем называют все такое плохое и скверное, что мне невольно обидно за нее. Лучше не говорить так, а то потом карма настигнет тебя в виде злого соседского Барбоса, который укусит тебя в неприличное место.

      Так вот, я съела апельсин. Было кисло, но все же сносно. И тут на зубах появилась оскомина. Правда же, неприятно? Ужасно не люблю эту штуку, ничего потом жевать не получается в течение нескольких часов. И пробуя на язык эту гадость, я сплевывая говорю:

– Вот же, зараза!

 И опять, к чему зараза то? Меня же никто не заразил, это ведь не болезнь. Здесь нет и капельки микроба, а я обзываю заразой простую оскоминку на зубах.

      Стала что-то до меня доходить одна мыслишка, что нельзя просто так кидаться словами. А вдруг они бумерангом вернуться к тебе? Можно конечно, открыть окошко и заорать во всю глотку:

– Апельсин паршивый, как собака кислая, да еще эту заразу оскомину мне подарил!

Но, согласитесь, друзья мои, что это будет звучать очень глупо! Лучше сказать так:

– Господин апельсин, к моему глубочайшему сожалению был кисловат. Не то чтобы очень, но все же…

И тут сокрушенно качнуть головой.

– И появилось некое неудобство. Видели те, теперь из-за Вас (тут нужно сделать реверанс шкурке апельсина), на моих искристых зубках появился неприятный налет, из-за которого я не в силах еще что-нибудь откушать…

      И поклониться под бурную овацию аплодисментов.

Вот это будет совсем другое дело. И я думаю, что речь будет сладка, как мед, и запомнится всем кто будет рядом на веки вечные…

      Так в общем то, я съела апельсин и теперь собираюсь съесть яблоко, но… Это уже совсем другая история.

Орнитологи

Мне снился сон, словно я стою недалеко от поляны со свежескошенным сеном. Вдалеке виднеется краешек синего леса. Качается трава от ветра. Все словно по-настоящему, но  я чувствую, что это сон. Я не вижу движения животных, я не слышу птиц.

***

Помню, как я в первый раз увидела эту птичку. Был ясный летний день, я пыталась покормить бурундука семечками, но он активно прятался в заросли прибрежной полосы. Солнце слепило глаза, а также жгло руки, да так, что вечером они горели, словно пламя. Вдруг, я услышала хлопанье крыльев, да такое частое и быстрое, что казалось, словно маленькая комета пронеслась рядом. Я стояла у реки и притаилась, пытаясь даже задержать дыхание, лишь бы не спугнуть что-то невероятное. В горле начало пересыхать от ожидания, а тело занемело, но было так волнительно понять, что издает такой звук.  И вот, через призму солнечных лучей, я увидела, как стремглав летит разноцветная чудная птичка, маленькая, просто крошечная. Она была необыкновенно красивая, таких я видела лишь на картинках в больших энциклопедиях. Но мое знакомство с птичкой было совсем быстрым, чтобы  я смогла разглядеть ее хорошо. Птичка недолго думая, нырнула стремглав в воду, погрузив полностью свое маленькое шустрое тельце в прохладную Иню. Я на секунду испугалась, что птичка была ранена и упала. Но вскоре, не успела я, и моргнуть глазом, она вынырнула из воды и полетела дальше, неся в своем крошечном клювике маленького пескарика.

      Спустя какое-то время, я узнала, что эта птица в народе называется «нырок». Вот именно этот акробатический сюжет я и могла наблюдать в тот чудесный день.

Наверно, мне было лет семь, когда в деревню стали приезжать орнитологи, а может, я просто помню все отчетливо с этого момента. Эти люди были одеты в специальную одежду, которая маскировала их под деревья, траву. Также, у них было очень много различных приспособ для ловли птиц.

      Помню, что я доставала бабушку вопросами о том кто они, зачем они тут, что они сделают с птичками. Но всегда слышала ответ:

– Они за нырками. У нас здесь целый ареал этих птичек.

Я не знала что такое ареал, но понимала, что дело серьезное.

      Был у меня в ту пору друг, с которым мы ввязывались во все приключения, играли в войнушку, катались на велосипедах, а также ловили рыбу. Алешка был старше меня на четыре года, но почему-то (тогда мне казалось это очень удивительным) возился с такой малявкой, как я.

    Узнав от взрослых о нырке, я конечно, первым делом поделилась своей информацией с Алешкой. Он, слегка вздернув нос, сказал мне:

– Да я и так знал про эту птичку, просто ты еще маленькая, вот для тебя это новинка.

    Я, конечно, поверила своему товарищу, потому что, когда он волновался и пытался казаться еще старше, начинал что-то усиленно вертеть в руках. В тот момент это была его любимая рогатка.

– А вот как бы рассмотреть этого нырка поближе! Он такой красивый, так бы и подержала его в руках.

    С мечтаниями в голосе произнесла я.

    Алешка, задумавшись на секунду, выпалил:

– Вот еще, видел я и не такое. Это вообще пустяки, поймаем, и подержишь ты нырка. Я так сто раз делал.

    Я от удивления округлила глаза.

– Как? Когда? А почему мне не показал?

    Я была почти обижена, но сдержав отчаяние в голосе, ожидала от старшего друга удивительной истории.

    Алешка, положив рогатку, уселся на траву рядом со мной, и, сощурив свои яркие карие глаза, сказал очень многозначительно:

– Ну, так вышло, не всегда же я с тобой, малявка, играю. У меня много своих взрослых дел! Но, так и быть, поймаем мы и тебе нырка.

    И вот началась наша бурная деятельность. Откуда ни возьмись, в наших руках были коробки, палки, нитки, гвозди. Алешка, сопя, усиленно делал ловушку, прибивая гвоздь, а также крепил нитку для захлопывания потайной дверцы.

Я с удивлением наблюдала за работой своего друга, но от нетерпеливости все время его подгоняла:

– Ну, скорее уже, так хочется птичку подержать!

Он, повелительным жестом, указывал мне сесть и помалкивать. Я, скрестив ноги и руки, сидела под черемухой, и от нечего делать покусывала свисающие черные, ароматные гроздья.

    Через какой-то час, в наших руках оказалась сделанная ловушка. Алешка прицепил к дверце ящичка длинную катушку, и объяснил мне, что мы должны спрятаться в траве, возле реки, там, где есть норки птичек. И как только, нырок залетит, мы потянем за нитку и захлопнем нашу ловушку.

Собирая все тепло лета своими улыбками, мы отправились, как настоящие орнитологи в заросли дальнего берега речушки. Алешка установил нашу приманку, и мы, бок о бок, лежали в траве, слегка выглядывая между клевером и муравой.

– Не высовывайся так, сиди тихо!

Шепотом командовал мне мой друг. А сам, от нетерпения то и дело ёрзал на своем месте.

Так прошел целый час. Нырок появлялся несколько раз, но он просто проносился мимо ловушки, и махал нам своими разноцветными крылышками, словно говорил: «Пока, пока!».

И тут, до меня дошло, что как же так можно заманить в пустую клетку птичку? Да никак!

– Алешка, а ведь мы рыбу ловим, мы же червяка на крючок сажаем, вот она и клюет. А тут что?

Мой товарищ, пожал плечами и, словно, безразлично сказал:

– Ну, вот еще, это же тебе не рыба, это птица! Выдумываешь тут!

Но еще через пятнадцать минут сидения в траве, он тихонько поплелся за червями. Он положил их в нашу ловушку и опять, уселся рядом со мной.

– Ну вот, теперь поймается!

Сказала я, почесав свою щеку, от комариного укуса.

– Это только так, нынче что-то несговорчивые нырки пошли. Я ловил их и без приманки!

Я только повела плечами, ведь Алешка был старше, поэтому доверие было к нему очень большим.

      Прошел еще целый час! У нас болели колени, горели руки от травы и муравьев, комары искусали нам лица, но мы, чувствуя себя, настоящими охотниками, держались до конца. Мне уже очень хотелось домой, ведь бабушка варила компот из яблок и вишни, а моя начатая книжка «Последний из Могикан…» так и манила к себе интересным приключенческим сюжетом.

Нырок не реагировал на нашу ловушку никак. Он вылетал из гнезда, залетал назад, а ловушка, как стояла с червяками внутри, так и продолжала стоять в гордом одиночестве. Я, не выдержав, такой экзекуции, сказала своему другу:

– Алешка, слушай, я больше не могу! Я домой хочу, я уже все ноги отлежала, меня комары искусали всю!

Я говорила, чуть не плача.

Мой друг, конечно, стал отчитывать меня за мое неповиновение и дезертирство.