Текст книги "Жизнь за корону"

Жизнь за корону
Светлана Бестужева-Лада

© Светлана Бестужева-Лада, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

«-Теперь, когда мы научились отправлять посланников не только в те времена и места, где они когда-то проживали свою прежнюю жизнь, программу можно расширить.

– Да, но пока эти посланники могут находиться в заданных нами координатах не более суток. После этого прибор автоматически возвращает их назад…

– Работа продолжается. Но мы не должны отвлекаться и от других, долгосрочных проектов. В данном случае, я имею в виду проект «Манифест».

– Агент уже внедрен и первые две фазы успешно пройдены.

– Подробнее.

– Ее двойник по прежней жизни приняла постриг в монастыре. А самому агенту удалось получить рекомендательное письмо к интересующей нас персоне. Если все пройдет гладко, без неожиданностей, мы сможем осуществить все задуманное.

– Контроль над психическим состоянием агента ведется?

– Безусловно. Абсолютная выдержка, прекрасная способность к адаптации и, главное, умение быть рядом, оставаясь практически незамеченной.

– Осложнений личного плана не будет?

– Агент не проявляет интереса к представителям противоположного пола, а у тех, в свою очередь, нет абсолютно никаких причин заинтересоваться ею, как женщиной.

– При дворе, распущенность нравов которого вошла в историю?

– Я же говорил: абсолютная выдержка. Добавлю, завидное хладнокровие.

– Агента подбирали лично вы?

– Да, и предварительную подготовку она проходила под моим непосредственным руководством.

– Что заставило ее согласиться отсутствовать в своем времени и жить своей собственной жизнью в течение многих лет? Не исключено – десятилетий?

– По профессии она историк и увлекается именно тем периодом. А кроме науки, ее вообще мало что интересует. Рано потеряла родителей, воспитывалась в детском доме, высшее образование получила заочно. Личная жизнь отсутствовала, как таковая, вследствие особенностей темперамента. Но одновременно может быть контактна и высоко коммуникабельна.

– Такие агенты большая редкость. Как она попала в наш проект?

– Ее привела Анна, и она же за нее поручилась. Вы же знаете, Анна достаточно проницательна, к тому же работала в проекте с ранних этапов его действия.

– Думаю, что связной будет тоже Анна?

– Безусловно. Она прекрасно говорит по-французски и достаточно артистична. К тому же хорошо разбирается в принципах действия почти всех приборов.

– Когда у нее будет первый контакт с агентом?

– Как только та доберется до места назначения. По ее подсчетам – недели через две.

– А место встречи уже определено?

– Да, Анна выбрала самое подходящее, плюс несколько запасных вариантов.

– Криминальные проблемы исключены? Или столкновение с религиозным фанатизмом?

– Почти на сто процентов, во всяком случае, последнее. Это же не Древний Египет и даже не Поднебесная империя.

– Да, там сюрпризов хватило бы… Но это уже, так сказать, история, теперь мы занимаемся более серьезными вещами.

– Главное, без всякой самодеятельности.

– Совершенно верно. Аналитики просчитали варианты изменений в случае удачи нашего плана?

– Естественно. Но ведь мы хотим только продлить жизнь еще не слишком старой женщины лет на десять. И избавить страну от нескольких лет совершенно бессмысленных перемен и страданий. Просто агент должна неотлучно находиться при объекте, вот и все. И во время запросить у нас нужное лекарство, если понадобится.

– Просто… Самые простые вещи как раз и бывают самыми сложными, поверьте моему опыту.

– Ваш опыт внушает уважение, но все решает сама жизнь. Как показывает мой опыт, она часто бывает непредсказуемой именно в простых вещах и мелочах.

– Посмотрим.

– Посмотрим.»

«Любезный друг, князь Григорий Александрович! Вчерашний день Великая княгиня родила дочь, которой дано мое имя, следовательно, она – Екатерина; мать и дочь теперь здоровы, а вчера материна жизнь была два часа с половиною на весьма тонкой нитке; видя крайность, я решилась приказать акушеру спасти жизнь ей, за что теперь мне и муж, и жена много благодарны…»

Императрица оторвалась от письма Светлейшему князю Григорию Потемкину и глубоко вздохнула. Как будто это было совсем недавно: ее собственные последние роды, поздние, не слишком желанные, окутанные глубокой тайной. Тогда новорожденную тоже назвали Екатериной. Теперь ей уже тринадцать лет, и она мало интересует свою августейшую мать: девочка носила фамилию Темкина и воспитывалась далеко от дворца.

И все-таки тонкие губы императрицы тронула чуть грустная улыбка. Незаконнорожденная в глазах всего света, дочь на самом деле родилась от тайного брака с Григорием Потемкиным, которого Екатерина любила до беспамятства, искренне считая последней страстью своей жизни. Все тогда смешалось в один сложный клубок: пугачевский бунт, неожиданная, то ли самозваная, то ли подлинная, дочь покойной императрицы Елизаветы, объявившая себя претенденткой на трон, долгожданная беременность первой супруги Павла, Великой княгини Натальи Алексеевны…

Все вынесла: рядом был Григорий Потемкин, Гришенька, надежда и опора, венчанный муж и прирожденный государственный деятель. Пугачева казнили, самозваная княжна Тараканова умерла от чахотки в заточении, а невестка Наталия через полгода скончалась в родах, произведя на свет мертвого младенца.

Пришлось утешать нелюбимого сына, чуть не лишившегося рассудка от потери обожаемой супруги. Слава Богу, покойная невестка была не слишком целомудренной, да еще легкомысленно хранила свою пылкую и недвусмысленную переписку с любовником, графом Андреем Разумовским, ближайшим другом своего мужа. Прочитав эти письма, Павел, вообще не слишком уравновешенный человек, почти мгновенно возненавидел некогда любимую жену и позволил матери начать поиски для него новой спутницы жизни и матери будущих детей.

Екатерина снова вздохнула и вернулась к прерванному письму:

«…Жизнь моей невестки была два с половиной часа в немалой опасности от единого желания угодить и трусости окружающих ее врачей; и видя сие, ко времени и кстати удалось мне дать добрый совет, чем дело благополучно и кончилось. Теперь она здорова, но появление четвертой дочери вместо долгожданного третьего сына привело ее с такое отчаяние, что в утешение я дала новорожденной свое имя».

Четвертая дочь… Императрица снова отложила перо. Правда, есть двое старших внуков: Александр и Константин, законное продолжение династии вроде бы обеспечено, но мало ли сюрпризов преподносит жизнь? Вот если бы сыновей было трое… И ведь все врачи в один голос твердили, что на сей раз Великая княгиня носит сына, все признаки налицо, да и звезды предсказывали появление на свет личности незаурядной, сильной, достойной носить корону. И вдруг – девочка.

Екатерина, как ни странно, довольно скептически относилась к женщинам вообще и к женскому уму в частности. Вдоволь нахлебавшись в молодости унижений от взбалмошной и деспотичной свекрови-императрицы Елизаветы, она старалась в собственной жизни быть прежде всего монархиней, если не монархом. И отношения ее с мужчинами, шокировавшие не только Европу, но, порой, и ко многому привыкший двор, тоже строились по принципу сугубо мужскому: фавориты сменяли друг друга исключительно в зависимости от прихоти императрицы, причем каждый был моложе предыдущего.

По понятиям того времени – глубокая старуха, разменявшая шестой десяток бабушка теперь уже шестерых внуков, Екатерина втайне гордилась тем, что окружающие воспринимают ее совсем по-другому, как некое высшее существо, неподвластное ни годам, ни людским законам. Она и сама забыла о том, что юной немецкой принцессе из захудалого княжества, ставшей женой наследника русского престола исключительно по прихоти императрицы Елизаветы, никакие звезды никогда не пророчили ни короны, ни власти. Она добилась всего сама: умом, терпением, настойчивостью.

«И преступлением», – шепнул ей внутренний голос.

«Я не убивала своего мужа. Меня там даже не было…»

«Ты вдохновила убийц, и никого не покарала потом»

«Этот сумасшедший угрожал благополучию всей России…»

«Этот человек угрожал твоему благополучию и благополучию твоего сына».

«Нужно было спасать страну».

«Что ж, ты ее спасла. Спасла трон для своего сына, но так и не уступила его…»

«Великий князь безумен, как и его отец».

«Но он все равно будет императором, когда тебя не станет».

«Не будет. Я завещаю трон своим внукам. Точнее, Александру. Он будет идеальным правителем, я сама его воспитываю. А Павла у меня отобрали сразу после рождения…»

«Как ты отобрала сыновей у своей невестки?»

Екатерина тряхнула головой. Не отобрала, а взяла к себе, чтобы воспитать истинных аристократов, будущих монархов. Разве справилась бы с этим восемнадцатилетняя немецкая принцесса София-Доротея, во святом крещении – Мария Федоровна, выросшая в захудалом графстве Монбельяр, и мало чем отличавшаяся от обычной немецкой барышни? Хорошенькая, неглупая, явно обожает своего мужа, но… Воспитывать будущих наследников престола ей рано.

А уж доверять воспитание детей их отцу… Прусский король Фридрих Второй, устроивший этот брак для одной из своих бедных родственниц, дал очень точную оценку характера Великого князя:

«Слишком важен, заносчив и горяч, чтобы удержаться на престоле народа дикого, варварского и избалованного нежным женским правлением… Он может повторить судьбу своего несчастного отца».

Фридрих был, конечно, более проницателен, чем большинство его современников, но очень плохо знал закулисные пружины Российской политики. «Нежное женское правление» существовало только в воображении иностранцев: возведенная на трон горсткой высшей аристократии Анна Иоановна, племянница Петра Великого, прославила свое царствование невероятной жестокостью и склонностью к пыткам и казням за малейшее неповиновение. Особенно свирепо она расправилась с теми, кому обязана была троном: целые семьи сгинули в ссылках, многие закончили жизнь на эшафоте или в подземельях монастырей.

Ее племянница, Анна Леопольдовна, формально – регентша при своем сыне, младенце Иоанне, занимала престол лишь несколько месяцев, а потом была свергнута с него Елизаветой, младшей дочерью Петра Великого, которую многие русские вельможи считали незаконнорожденной дочерью, «привенчаной к мамкиному подолу пьяным попом. Формально незамужняя и бездетная, она выписала из Европы сына своей покойной старшей сестры Анны, герцогини Голштинской, объявила его наследником российского престола, а потом женила на немецкой принцессе, единственным достоинством которой в глазах императрицы было прямое родство с ее покойным женихом, герцогом Любекским.

Но в любом случае «нежным» правление Елизаветы мог назвать только очень наивный человек. Самого Фридриха от полного разгрома Пруссии русскими войсками спасла только внезапная кончина Елизаветы и восшествие на престол его горячего поклонника, Петра Федоровича, так и оставшимся в душе герцогом Голштинским, и люто ненавидящим все российское и русское…

А потом престол перешел к ней, к Екатерине, которую простой народ называл не иначе как «матушкой», а аристократия поддерживала в благодарность за данные дворянству вольности: например, разрешение вообще не состоять на государственной службе, хоть бы и номинально.

«Нежное женское правление» – ха! А бесконечные войны, внешние и внутренние? А необходимость привести в порядок до предела запущенные государственные дела, в которые, кажется, вообще никто всерьез и не вникал с петровских времен? Недаром на постаменте памятника великому императору она повелела выбить: «Петру Первому – Екатерина Вторая», хотя не слишком любила самовосхваление. А необходимость держать в узде своенравного наследника, который под влиянием первой супруги – упокой Господь ее душу! – даже составил некий заговор против августейшей матери, да вовремя опомнился, покаялся и отрекся от всех своих сподвижников.

Теперь вот, забыв про политику, желает на поле боя показать чудеса героизма. Когда в августе 1787 г. Оттоманская Порта объявила войну России, Павел, как одержимый, стал рваться на фронт. Но Екатерина, никогда не спускавшая глаз с сына, меньше всего была склонна приближать его к своей армии, где было немало симпатизировавших ему офицеров. В этот раз она не дала согласия на отъезд Павла, сославшись на беременность великой княгини Марии Федоровны, на необходимость ее спокойствия в этом положении. Такая забота Екатерины была вполне оправдана в глазах окружающих: невестка вот-вот должна была подарить императрице столь желанного очередного внука. И подарила… очередную внучку.

А ведь все так чудесно начиналось! Через год с небольшим после свадьбы Великая княгиня легко и без осложнений разрешилась от бремени своим первенцем – Александром. Гром пушечных салютов оповестил об этом столицу 12 декабря 1777 года. Счастливы были все – и отец с матерью, и августейшая бабушка, которая и без того относилась ко своей второй невестке с необыкновенной нежностью, куда большей, нежели к собственным детям.

«Признаюсь Вам, что я увлечена этой дивной принцессой, увлечена буквально. Она именно такова, которую хотели: стройна, как нимфа, цвет лица белый, как лилия, высокий рост с соразмерной полнотой и легкость поступи. Кротость, доброта сердца и искренность выражаются у нее на лице, все ею очарованы…»

Такие или примерно такие письма получили все многочисленные корреспонденты императрицы вскоре после приезда невесты Цесаревича в Россию. Но дело даже не в словах: во время родов Екатерина не отходила от юной невестки и, по впечатлению некоторых свидетелей, вела себя так, будто сама была должна рожать. Возможно, страшные воспоминания о собственных первых родах так никогда и не изгладились из памяти Екатерины: почти сутки она оставалась одна в холодной комнате, без капли воды и человеческого слова, пока во дворце шумно праздновали появление на свет ее первенца. Мало кто осудил тогда жестокосердие императрицы Елизаветы, но проявлять подобные чувства было совершенно не в характере Екатерины, при всем ее неприятии немецкой чувствительности и сентиментальности…

Но в глубине души – хотя не призналась бы в этом и под пытками – Екатерина страстно желала, чтобы младенец Александр остался сиротой. Как говорил один из великих русских поэтов: «Странная вещь сердце человеческое вообще и женское – в особенности».

Майский вечер все длился, не желая заканчиваться и уступать место даже сумеркам. Скоро начнутся белые ночи – излюбленное время для романтиков, ненавистное для рациональной и чуждой сантиментов императрице, которая терпеть не могла изменений в установленном порядке вещей. День есть день, а ночь есть ночь, но в этой удивительной стране все вечно не так, как принято. Перенести бы столицу обратно в Москву, но…

Но Москва пугала Екатерину больше, чем холодный и высокомерный Санкт-Петербург. Там она тут же начинала ощущать себя немкой, которую только терпят в ожидании совершеннолетия законного наследника престола. Там дворянские усадьбы – целые поместья в черте города, собственные маленькие государства. Там – настоящая Россия, которая отторгала в свое время даже природного русского, наизаконнейшего царя Петра. Или, наоборот, Петр отторг Россию? Если задуматься, сколько русской крови течет в жилах ее внуков… Нет, такие мысли нужно гнать от себя как можно дальше.

Императрица позвонила и приказала подавать чай. Сегодняшний день она хотела провести как можно спокойнее: все-таки празднества в честь рождения ее внучки-тезки были утомительны.

О радостном событии город узнал, услышав пальбу пушек обеих крепостей – Петропавловской и Адмиралтейской. Императрица-бабушка возложила на ребенка орден Святой Екатерины. Как сообщала об этом дне городская газета «Ведомости», «в полдень был обед, сервированный на сто пятьдесят шесть кувертов. Во время стола Ее Величество пила здоровье высоконоворожденной, причем стреляли из тридцати одной пушки… Вечером Петербург и Царское Село были иллюминованы».

– Пригласите ко мне мадемуазель Алединскую, – приказала императрица слугам, сервировавшим чай.

Да, сейчас ей была нужна именно эта девушка: тихая, тактичная, умеющая поддержать любой разговор, но умеющая и молчать ровно столько, сколько нужно. Идеальная компаньонка… иногда. Последняя просьба покойной подруги незабвенной молодости, графини Прасковьи Брюс, много лет разделявшая забавы и заботы императрицы.

Потом шалунья-графиня заигралась: увлеклась очередным фаворитом своей царственной подруги, да еще была ею застигнута в самый неподходящий момент. Фаворита Екатерина выставила немедленно, а подруге повелела отправляться в дальнее имение за Уралом, и сидеть там смирнехонько, опасаясь монаршьего гнева. Позже, правда, смягчилась, и позволила Прасковье ездить, куда угодно, кроме Санкт-Петербурга и Москвы. А потом…

Екатерина прекрасно помнила тот день, когда ей доложили о посланнице с письмом от графини Брюс. Императрица давно уже все простила и забыла, да и фаворитов с тех пор было немало. Так что посланницу приказала допустить до своей персоны. И увидела стройную, среднего роста девушку, одетую в глубокий траур и не блиставшую красотой. Это была Мария Алединская.

А письмо было последней просьбой умирающей графини. Прасковья просила Ее Императорское величество не оставить своими заботами круглую сироту-бесприданницу, свою полу-воспитанницу, полу-компаньонку, которая собралась в монастырь, но обещала письмо доставить.

– Что вы умеете, моя милая? – обратилась Екатерина к девушке.

– Все, что будет угодно вашему величеству, – тихим, приятным голосом ответила та. – У моей покровительницы-графини, царствие ей небесное, я была чтицей.

– На каком же языке?

– Я знаю английский и русский, хуже – французский.

«Странно, – подумала тогда Екатерина. – Русский понятно, но вот английский… Им у нас мало кто владеет. Тем более, лучше французского…»

– А по-немецки вы читаете?

– Нет, ваше величество. Я плохо понимаю немецкий и совсем не умею говорить на нем.

– Что же, с немецким у меня и без вас говорунов предостаточно. Если я предложу вам быть чтицей у меня? Вы можете сразу переводить на русский английские книги?

– Конечно, ваше величество. Я могу быть вам полезной и в другом: мой покойный батюшка увлекался медициной и меня приохотил.

– Да я здорова, милая, спасибо. Что ж, последнюю волю покойных надо уважать. Я оставляю вас при себе. Только траур снимите, не люблю я эту черноту.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Деньги то у вас есть?

– Милостями покойной графини оставлено мне сто рублей на взнос в монастырь.

– Туда еще успеете. Я прикажу сшить вам новое платье. Жить будете за комнатами моих придворных дам, я распоряжусь. А через три дня будьте готовы приступить к своим обязанностям.

Девушка молча склонилась в глубоком реверансе…

С тех пор прошло пять лет, Мария прижилась при императрице, всегда была рядом, если нуждались в ее услугах, и тихо исчезала, когда не была нужна. Сегодняшний вечер был как раз таким, когда, кроме Марии, императрице никто не был нужен. Тихая беседа, гадание на картах, в котором девушка была великой искусницей, какой-то особый легкий массаж перед сном, после которого императрица спала куда лучше обычного. Да, неоценимое наследство ей оставила беспутная Парашка Брюс, упокой Господи ее душу.

Тихий стук в дверь прервал воспоминания императрицы. Мария появилась, как всегда, быстро и почти бесшумно.

– Садись, милая, – ласково обратилась к ней Екатерина. – Что-то устала я нынче.

– Ваше величество не щадит себя. Не только нынче, вчерашнего дня хлопотали без передышки, да и до этого…

– Так ведь рожала эта дуреха, невестка моя. Тяжело на сей раз рожала. Я думала – мальчик…

– На все воля Божья, – тихо ответила Мария. – Добавить в чай отвар? Я принесла.

Мария умела, ко всему прочему, делать какие-то травяные отвары, успокаивающие нервы, облегчающие тяжесть в желудке, исцеляющие легкие простуды.

– Добавь, милая. Была бы ты мужчиной, сделала бы тебя своим лейб-медиком.

– Спасибо, ваше величество, только я не врач.

– Да знаю. Только от тебя толку больше, чем от всех этих коновалов. Ты невестке моей отнесла снадобье свое целительное?

– Как всегда, ваше величество. Но боюсь…

– Что?

– Их высочество великая княгиня мои отвары не жалует.

– Что так?

Мария позволила себе слегка усмехнуться:

– Боится, наверное, отравы.

– Дура моя невестка! – резко отозвалась Екатерина. – Дурой была, ею и осталась. Хотя и корчит из себя просвещенную особу.

Императрица имела в виду балы, которые устраивала Мария Федоровна еженедельно по понедельникам и субботам, чтобы развеяться и оживить жизнь «второго двора», в Гатчине. Иногда любителями высокой словесности на сцене гатчинского театра ставилась комедия или устраивался вечер, посвященный литературным дискуссиям, в котором принимали участие заезжие литераторы. Библиотека дворца насчитывала сорок тысяч книг.

Без затей Великой княгини Гатчина, подаренная императрицей сыну после рождения первой внучки, Александры, несмотря на пышный дворец, была бы очень похожа на образцовую казарму. Не исключено, что именно поэтому Великий Князь Павел фанатично привязался именно к этому месту и довольно быстро в непосредственной близости от Санкт-Петербурга возник настоящий прусский уголок, откуда все русское было безжалостно изгнано.

Великая княгиня Мария Федоровна почти мгновенно приспособилась к полуказарменной атмосфере их новой резиденции. Она выращивала редкие цветы и растения, занималась живописью, резьбой по камню, рукоделием, интересовалась естественными науками, даже повелела оборудовать крохотную лабораторию для химических опытов… Не такой уж дурой была невестка, как считала ее августейшая свекровь.

– Кажется, великая княгиня сама огорчена, что снова родила девочку, – мягко перевела разговор Мария. – Она так стремится угодить вашему величеству…

– Ты права, – усмехнулась императрица. – Мне пришлось не только помогать при родах, но еще и успокаивать великую княгиню. Надеюсь, следующим ребенком все-таки будет мальчик. Девок мои детки нарожали предостаточно, хорошо хоть сначала двух мальчиков мне подарили. Вот и вожусь теперь при каждых родах ее высочества: все жду внука. Да и ее, дуреху, жалко…

Мария отвернулась, скрывая улыбку. Екатерина жалости не испытывала ни к кому и никогда, она просто не знала такого чувства. А действовала уже исключительно ради поддержания в глазах общества имиджа образцовой свекрови. К своей невестке она, после первых восторгов, довольно быстро охладела.

Получив столь желанного внука, она стала находить в женщине, произведшей его на свет, чуть ли не одни недостатки: легкомыслие, эгоизм, лукавство, притворство, честолюбие и даже откровенную глупость. Хотя Великая княгиня была ничуть не глупее большинства окружавших ее женщин. А то, что ее больше занимали семейные, а не государственные ценности… Вряд ли сама Екатерина обрадовалась бы, окажись ее невестка точной копией ее самой.

Эту холодность снова могло бы растопить появление на свет мальчика. Но судьбе угодно было осчастливить царскую семью еще одной дочерью. Правда, такой, о которой ее старший брат, тогда уже император Александр, впоследствии скажет:

– Если бы Като родилась мужчиной, я бы передал ей трон хоть завтра, нимало не беспокоясь при этом о судьбе России. Эта женщина была рождена для короны…

– Ну, все хорошо, что хорошо кончается, – отставила Екатерина пустую чашку. – Ты пока ступай, Мари, а после ужина придешь мне почитаешь. Барон Гримм новую книгу прислал, английскую. Пишет, что о какой-то новой методе воспитания. Посмотрим…

Мария склонилась в реверансе и бесшумно выскользнула из комнаты. А Екатерина перешла в кабинет, дописать, наконец, начатое еще днем письмо. Оставлять дела незавершенными она терпеть не могла.

«К сожалению, какое бы имя ни получали мои внучки при крещении, все будут плохо выданы замуж, потому что ничего не может быть несчастнее русской великой княжны. Они не сумеют ни к чему примениться, все им будет казаться мелким… Конечно, у них будут искатели, но это приведет к бесконечным недоразумениям… При всем том может случиться, что женихов не оберешься».

Прекрасно зная российскую историю, Екатерина недаром заранее беспокоилась о будущем цесаревен. По допетровскому обычаю царские дочери были обречены на вечное девство и монашеский клобук. Петр искал женихов для двух своей дочерей за границей, но не слишком в том преуспел: старшая дочь, Анна, ставшая супругой герцога Голштинского, умерла вскоре после родов, Елизавета так и осталась без супруга. Никаких особых династических выгод, кроме череды государственных переворотов в самой России, эти браки не принесли.

Женихов, тем не менее, предстояло подыскивать за границей. А тут все упиралось в сложнейший вопрос вероисповедания: царская дочь ни в коем случае не могла принять иную веру, кроме православной. Значит, нужно было найти принца или герцога, согласного сменить собственную веру на православную, а для особ высокого ранга это было, естественно, неприемлемо. Оставались только не слишком высокородные и не слишком богатые герцоги и принцы, которыми, правда, Европа кишмя кишела, равно как и принцессами.

С удовольствием Екатерина думала только о внуках. И первого, Александра, и второго – Константина она отобрала у родителей сразу после рождения, намереваясь воспитать из них идеальных государей. Для Александра, естественно, предназначался русский престол, Константин должен был стать повелителем нового государства, Греции, освобожденной от турецкого влияния, а столицей этого государства предполагалось сделать Константинополь, пока еще официально называвшийся Стамбулом. Кормилицей его стала гречанка, няньками – тоже женщины той же нации.

Тем временем императрица училась быть матерью, которой фактически никогда не была: новорожденного сына Павла у нее также забрала свекровь, царствовавшая тогда императрица Елизавета. Но, словно забыв собственные горькие слезы по этому поводу, Екатерина поступила со своей невесткой в точности также.

Вопреки обычаям эпохи и особенно вопреки многовековым правилам воспитания царских отпрысков, Екатерина удалила всех ночных нянек, категорически отказалась от меховых покрывал и пуховых перин, требовала закалять детей холодными обливаниями и как можно больше времени проводить в играх на свежем воздухе. Мнение окружающих, в том числе, родителей, ее совершенно не волновало…

Прошло несколько дней, и в Царском Селе состоялось крещение Екатерины Павловны. В церковь ребенка несла статс-дама императрицы княгиня Екатерина Романовна Дашкова, возглавлявшая тогда Академию наук. И в этом можно было увидеть определенно знак судьбы – Екатерина Павловна станет незаурядной, умной женщиной.

Императрица, правда, мало думала о своей четвертой по счету внучке. Лишь через два года после ее рождения императрица в очередном письме, направленном барону Гримму вместе с портретами ее внуков, императрица так характеризует свою внучку-тезку:

«О ней еще мало что можно сказать, она слишком мала, но куда более развита, чем были братья и сестры в ее лета. Она толста, бела, глазки у ней хорошенькие, и сидит она целый день в углу со своими игрушками, то болтает без умолку, то подолгу молчит. Думаю, мне следовало бы уделять ей больше заботы, почему я и решила приставить к ней особую воспитательницу, которой я всецело доверяю».

Воспитательницей этой императрица решила сделать Марию Алединскую, обязав ее ежевечерне являться с докладом о своей воспитаннице. Таким образом, Екатерина и себя не лишала возможности общения с привычным и приятным ей человеком, и за малышку могла быть спокойна: Мари представлялась ей идеальной воспитательницей, которая, к тому же, сможет научить дитя правильно изъясняться по-русски и свободно – по-английски.

Будущее Като, как звали маленькую великую княжну близкие, Екатерина пока себе еще не очень представляла: кроме нее были три старшие внучки – Александра, Елена и Мария, и младшая – Анна. Общий надзор над их воспитанием осуществляла графиня Ливен, дама с безупречной репутацией и отменным поведением. Но у каждой была и своя, личная воспитательница, и целый штат прислуги.

Перешагивая в первый раз порог детской Като, Мария понимала, что прежняя сравнительно легкая жизнь для нее кончилась, и придется приложить немало усилий, чтобы исполнить свое предназначение и не подвести тех, кто возложил на нее особую миссию.