Текст книги "Берег любви"

Надо полагать, именно сейчас количество перешло в качество. Уже все куплено, уже, собственно, ничего не хочется, но нужно вести себя так, как это принято в его теперешнем кругу. Кому нужно-то? Уж точно – не ему самому. И что делать? Отказаться от успешного бизнеса, развестись, уехать в провинцию, жениться на нормальной женщине, иметь нормальную семью… Кто их устанавливал, эти нормы?

Вон тетка, царствие ей небесное, считала, что у нее все нормально, все «как у людей»: квартира, дощатый домик на шести сотках, старенькая машина. Плюс муж-алкоголик и трое достаточно проблемных деток. Так и умерла, бедолага, считая, что другая жизнь бывает только в кино или в красивых книжках «про любовь». Мужа еще раньше похоронила и все радовалась, что он не успел пропить дачу и машину. Тоже, с ее точки зрения, счастье.

Нет, так жить он точно не хочет и не может, от такой жизни в свое время сбежал в Москву «учиться на инженера». В результате «выучился на олигарха» и теперь решительно не знает, как жить дальше. Тупик. Точно чемодан без ручки: и нести тяжело, и бросить жалко. Да и смысла нет бросать: если уж зарабатывать, то большие деньги, и не только самому, но и другим давать такую же возможность. Все есть, только счастья нет и будет ли – вопрос. Поскольку уже давно ясно, что счастье – не в деньгах и даже не в их количестве. Тогда в чем?

Может быть, стоит прекратить эти копания в прошлом и в настоящем? Жить, как живут все нормальные люди: работать, вкусно есть и пить, любить красивых женщин, наслаждаться красивыми вещами… Но уж тут, как говорится, «рад бы в рай, да грехи не пускают». Во-первых, семейного тыла, как такового, нет. Во-вторых, никого он на самом деле не любит, даже не влюбляется в тех красоток, с которыми периодически делит внебрачное ложе. В-третьих, он так устал, что даже простые житейские радости им уже не воспринимаются адекватно.

Примеры? Да сколько угодно! Вот вступило ему сегодня в левую пятку желание бросить все к чертовой матери и уехать за тридевять земель – пожалуйста, получите заказ и распишитесь. Он мог все это обставить по-другому: приказать обеспечить временный уход от окружающей действительности. И ему бы мгновенно обеспечили, благо есть собственный самолет, готовый лететь куда угодно в любое время суток, есть переводчики с любых языков, которые могли бы сопровождать его хоть в Америку, хоть на остров Пасхи, хоть в тот же Париж. Не-е-т, так хлопнуть дверью ему показалось неинтересным.

Хлопнул по-другому: все сделал сам. Ну, почти все: стюардесса и проводник в поезде ему все-таки помогали. И что, ему хорошо? Ну, конечно, гораздо лучше, чем было, когда он закрыл за собой дверь в квартиру неверной любовнице. И уж конечно лучше, чем в тот момент, когда в его машину въехала другая. Так ведь он даже и не обрадовался, что остался цел и невредим, воспринял это, как нечто само собой разумеющееся. И на Ульяну он даже не смог всерьез рассердиться, оплеух, что ли, на прощание надавать.

Пустой он внутри, вот в чем проблема. Пустой, какими бывают пустые грецкие орехи. С виду крепкий, зрелый, ничем не отличающийся от своих собратьев. А расколешь – вместо вкусного ядрышка внутри оказывается черная пустота. И ведь вроде бы на одном и том же дереве росли, в одних и тех же условиях…

А жить с такой пустотой внутри… Ну, нет, это уж совершенно не его вариант! И раз уж устроились экспромтом эти внезапные эксцентричные каникулы, то нужно их использовать с максимальной пользой. То есть как минимум – восстановиться, обрести душевное равновесие, найти какие-то новые ценности и ориентиры в жизни. Все равно ведь придется возвращаться, тут себя обманывать глупо.

Но еще глупее – вернуться, чтобы с головой уйти в то же самое опостылевшее болото… Отдохнуть, отдохнуть и еще раз отдохнуть, причем в первую очередь – действительно от самого себя. Чтобы не было потом, как говорится, «мучительно больно за бесцельно прожитые годы».

Только как за это взяться?

Глава третья. Сюрпризы одиночества

Легко сказать: отдохнуть от самого себя. Пока такси выбиралось из узких улочек города, где старинные здания мирно соседствовали со вполне современными, Николай кое-как сохранял с трудом достигнутую видимость душевного спокойствия. Но когда машина вырвалась на широкое и не слишком оживленное шоссе, а вместо архитектурных творений по сторонам побежали поля, невысокие холмы и редкие, чистенькие деревушки, он вновь ощутил безнадежную, почти каменную тоску. И все только что принятые замечательные и абсолютно правильные решения куда-то испарились. Известно ведь, что выложено благими намерениями…

Зачем он так поступил? Сбежал, оставив все проблемы в том состоянии, в котором они были, даже не попытался хоть что-то сделать для их разрешения. Ничего не скажешь, поступок настоящего мужчины! Запутался во вздорных, эгоистичных бабах, устал от собственной работы, без которой, в общем-то, и жизни себе не представлял, и… все бросил.

Добро бы еще – совсем. А так ведь сам прекрасно понимает, что через какое-то – очень непродолжительное, кстати, время – придется возвращаться к тому же самому. Нет, не к тому же, а к еще более запутанному клубку. Наталья долго не простит подобного фортеля, Ульяна так просто со своей отставкой не смириться – не тот вариант. А работа…

Ею в любом случае придется заниматься куда более интенсивно, чем до этих импровизированных каникул. Никаких указаний не оставил, никому конкретных поручений не дал, а, между прочим, сам приучил подчиненных к тому, что все нити находятся исключительно в его, шефа, руках, и без его ведома ни одна кошка в здании чихнуть не может. Умно, ничего не скажешь!

И винить некого: сам во всем виноват. Жену выбрал сам, любовницу – тоже, стиль работы – тем более. Никто ему ничего не навязывал, рук не выкручивал, не шантажировал, не требовал. Мог бы догадаться, что от девицы типа Ульяны ничего нового и хорошего не дождешься. Нет, мало того, что уложил в постель чуть ли не в первый вечер знакомства, так еще и квартирой обеспечил, чтобы, значит, подольше это сокровище под рукой было. Ладно, черт с ней, с квартирой, пусть пользуется, от него не убудет. Но ведь обязательно достанет телефонными звонками, да так, что рано или поздно придется просто послать по хорошо известному адресу. И он же после этого останется неблагодарным хамом, все коллеги и знакомые будут об этом оповещены с молниеносной быстротой. Вот Наталья обрадуется!

Между прочим, действительно обрадуется. Не нужно будет придумывать поводов для бесконечных сцен, вполне достаточно факта существования любовницы, пусть и бывшей. Примет любимый ею до дрожи вид скорбящей богоматери и начнет монотонным, дрожащим от слез голосом вещать, что она – безупречная, верная, образец нежности и кротости – оказалась нагло обманутой с какой-то потаскушкой. Что, отдав законному мужу лучшие годы, молодость и, разумеется, пожертвовав целомудрием, получила «в награду» пошлый и банальный адюльтер. И что он, естественно! – такой же козел и кобель, как все остальные мужики…

Хотя, если он у нее – первый и единственный мужчина, то на каких основаниях делаются такие глобальные выводы? Непонятно. Но ведь делаются, а он покорно слушает изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц. Слушает и надеется на чудо: на появление ребенка, дочери, которая компенсирует ему всю эту нервотрепку. И сколько, спрашивается, этого чуда можно дожидаться?

Ладно, что сделано, то сделано. Возможно, ночь на берегу Атлантического океана поможет ему разобраться хотя бы с самим собой. Погуляет, подышит свежим воздухом, возможно, даже спать ляжет под какой-нибудь сосной или чем-нибудь, что тут растет. При такой температуре замерзнуть невозможно. А утром он где-нибудь позавтракает, вернется в Круазик – или проедет через этот их хваленый Ля Боль, без разницы. Там сядет на поезд…

Или не сядет, а проведет еще один день вдали от Москвы и осточертевших проблем, посмотрит их замечательный курорт, просто побродит и уже потом решит, уезжать вечером или отложить до утра.

В самом худшем случае, проведет потом еще ночь в Париже, а утром вылетит обратно на родину. Свобода, конечно, хорошая штука, но нужно и совесть иметь.

Шофер что-то сказал, но Николай его, естественно, не понял. Только отвлекся от своих невеселых размышлений и посмотрел в окно. Посмотрел – и ахнул. Там, на фоне предзакатного неба четко выделялся темный силуэт самого что ни на есть настоящего замка: с башенками, зубчатыми стенами и даже, кажется, флагами. Все это сооружение стояло на самом высоком в округе холме и выглядело кадром из исторического фильма.

«Интересно, что это за замок? Ведь даже спросить не могу, да и ответа не пойму в любом случае. Нет, только в состоянии полного затмения можно ехать без переводчика в страну, языка которой не знаешь. Мог бы полететь в Англию, в Швейцарию, в Австрию, наконец. Там если не по-английски, так по-русски уже говорит каждый второй. А я выбрал государство, где, кажется, принципиально говорят только на родном языке, почти как в России-матушке. Дурак, точно дурак, даже сомневаться не приходится».

А машина тем временем катила вдоль сосновых рощ и вдруг, совершенно неожиданно, деревья расступились, и открылась такая панорама, от которой у Николая в буквальном смысле слова перехватило дыхание. Перед ним был океан, спокойный, но в то же время находившийся в постоянном движении. Длинные волны набегали на белый песок одна за другой, а заходящее солнце, повисшее над серебристой водой, придавало всей картине удивительные оттенки, такие, что было невозможно сразу найти подходящие слова для описания всей этой фантасмагории.

И – ни души. Ему сказали правду: вряд ли второе такое безлюдное место удалось бы отыскать в Европе. Полоса пляжа уходила далеко, за пределы видимости, на песке не было ни ярких кабинок, ни шезлонгов, ни, тем более, толпы курортников. Только волны, песок и заходящее солнце. Ничего более прекрасного и умиротворяющего Николай не видел никогда в жизни, хотя морей, океанов и, естественно, пляжей посетил вполне внушительное количество.

Шоссе проходило значительно выше пляжа и откос был довольно-таки крутой. Можно было, конечно, подождать, когда покажется более удобный спуск к прибою, но Николай внезапно почувствовал, что больше не может сидеть в душной и жаркой машине и будто бы смотреть по телевизору на чужую, яркую жизнь. Ему отчаянно захотелось сбежать вниз, на белый песок, разуться и брести вдоль этих длинных волн, брести бесконечно…

– Стоп, стоп! – почти закричал он.

Шофер не сразу, но догадался, чего хочет его странный пассажир. Он затормозил, повернул к Николаю широкое, добродушное лицо и сказал какую-то длинную фразу, из которой Николай, естественно, не понял ни единого слова. Он решительно потянул ручку двери.

Шофер философски пожал плечами и вернулся в исходную позицию. Когда Николай прикрыл за собой дверцу, машина развернулась на пустом шоссе и вскоре исчезла из вида. А Николай сбежал по откосу, который, кстати, оказался не таким уж и крутым, вниз, к кромке воды, разулся и с наслаждением побрел прямо по мокрому песку, даже не пытаясь увернуться от набегавших волн.

Он уже ни о чем не думал, да и думать вовсе не хотелось. Просто шел и шел, не слишком быстро, но и не слишком медленно, вдыхал полной грудью солоноватый, настоенный на хвое и каких-то неизвестных травах воздух и чувствовал, как эти самые волны и воздух буквально вымывают из него усталость, раздражение, злость и вообще все не слишком положительные эмоции.

Остановился он только один раз, чтобы закатать повыше штанины. Да, давненько он так не прогуливался: один, без спутников и спутниц, без охраны и… без цели. Забавно, однако. Стоило дожить до сорока лет, до первой седины, чтобы позволить себе такую роскошь – прогулка пешком по безлюдному пляжу.

Черт побери, а ведь именно роскошь! Говорят, не в деньгах счастье? Правильно, не в них, и даже не в их количестве, а в том, что ими можно правильно воспользоваться. Купить не очередную тачку, цацку или девочку, а самую настоящую свободу. Фантастика!

Почему это раньше не приходило в голову? Сам себя запряг в собственный бизнес, сам взнуздал, да еще непрестанно пришпоривал. А теперь удивляется, что перестал радоваться чему бы то ни было, что единственные светлые минуты в жизни – те, которые он спит. Надо удивляться тому, что он еще вообще не превратился в робота, запрограммированного исключительно на переговоры, заключение сделок и подписание всяких важных и сверхважных документов.

Главное ведь действительно нужно было просто бросить все и уехать. Правда, совершенно не обязательно было совершать этот безумный марш-бросок через всю Европу, объясняясь по дороге чуть ли не на пальцах. Можно было найти абсолютно безлюдное место и в России-матушке. Уж чего-чего, а этого добра там всегда было в избытке. Вот когда он студентом плавал на байдарке по сибирским рекам…

Когда-то… в совершенно другой жизни.

Настолько другой, что и не вспомнить, какой она была. Простой? Вряд ли. Обыкновенной? Пожалуй, до того, как с грохотом развалился «нерушимый союз», похоронив под своими обломками миллионы жизней и судеб. Он, Николай, был одним из немногих, кто сумел не только выбраться из-под завалов, но и использовать их обломки для строительства собственного, вполне комфортного мини-государства. И что?

А ничего. Теперь приходится убегать от самого себя в поисках не то, чтобы счастья – покоя, и находить высшее удовольствие в том, чтобы брести босиком по остывающему песку и вообще ни о чем не думать. Стоило ради этого так стараться? Песок, море и сосны есть в Крыму, а туда все еще можно добраться если не бесплатно, то за весьма символическую сумму.

Хотя… Нет, таких волн и такого покоя в Крыму, пожалуй, уже не осталось. Атмосфера там другая, что ли? Или, как пелось в когда-то популярной песне, «воздух Родины, он особенный, не надышишься им»? Точно, скорее задохнешься… И все-таки, почему кажется, что вот сейчас он вспомнит что-то очень важное, главное, то, ради чего сюда приехал? Почему неизвестно откуда возникло ощущение, что вот-вот откроется какая-то потайная дверь и вся жизнь озарится совершенно новым светом?

Или – не новым, а прежним, прочно забытым? Господи, какая ерунда в голову лезет! Ни юность, ни даже молодость не вернутся – ни за какие деньги и ни на какой географической широте-долготе. Можно вернуть внешнюю молодость, но то ощущение… Никогда. Хотя это несправедливо!

Пораженный последней мыслью, Николай даже остановился, потом сел прямо на влажный песок и обхватил руками колени. Несправедливо? Нет, обидно. И в то же время кажется, что все поправимо, что нужно только вспомнить, вспомнить, понять…

А уже в следующий момент возникло ощущение того, что весь мир вокруг стал как-то ярче и четче. Словно вымыли давно немытое окно, вымыли до прозрачности, до почти невидимого состояния, и за ним обнаружились совершенно незнакомые предметы в совершенно иной жизни. Если – не в ином измерении.

Сколько времени прошло, Николай понятия не имел. Наконец, слегка озябнув, встал и снова неторопливо пошел вдоль кромки прибоя. Уже начинались сумерки. И наверное поэтому он не сразу заметил, что на пляже уже не один. Навстречу ему двигалась стройная фигурка в длинной, развивающейся юбке.

«Приплыли, – как-то безучастно подумал Николай. – Ну да, конечно, берег любви, так его. Глухонемым, что ли прикинуться?»

Женщина приближалась, не замедляя и не ускоряя шаг, и Николай невольно залюбовался тем, как она шла. Незнакомка двигалась, точно в каком-то танце, не размахивая руками и не виляя бедрами, но ее фигура покачивалась на ходу, почти незаметно для глаза. Она плыла, и это было так красиво!

Когда между ней и Николаем оставалось метров десять, он машинально отметил про себя: молодая. Через несколько секунд так же бездумно зафиксировал: очень изящная. А когда незнакомка подошла совсем близко, вдруг изумился: да она же совсем некрасивая!

Ничего от стильных, эффектных красоток, к которым в последнее время привык Николай, в девушке, действительно, не было. Скуластое, неброское лицо, грива каштановых волос, в беспорядке падающая на плечи. И темные глаза, которые лишь скользнули по Николаю и тут же спрятались за легким прищуром. Девушка буквально промелькнула мимо, оставив лишь еле уловимый запах каких-то духов. Даже не запах – намек на него. И намек не на духи, нет, просто – повеяло каким-то незнакомым ароматом, как от какого-нибудь цветка.

«И не взглянула, – вдруг почти по-детски обиделся Николай, только что собиравшийся всячески обороняться от неизбежных чар. – Подумаешь, Ассоль выискалась! И что она забыла тут, на ночь глядя? Свидание, что ли, сорвалось?»

Но как обиделся, так мгновенно и забыл про «мимолетное виденье». Вдруг захотелось посидеть где-нибудь за столиком (одному, одному!), выпить местного вина, полюбоваться на океан издали. Ну, и съесть что-нибудь, в конце концов живой, здоровый мужик, да и с аппетитом проблем никогда не было. А сейчас вообще проснулся прямо-таки волчий голод.

Николай оглядел окрестности и где-то почти на горизонте увидел нечто похожее на домики. К ним, правда, нужно было возвращаться; судя по всему, поселок – если это был поселок – он сгоряча проскочил в своем пляжном марафоне. Но почему бы и не вернуться? Впереди, если верить рассказам проводника, только какой-то курортный Ля Боль, а там он уж точно ничего не забыл, да идти до него никак не меньше двух часов. Если не больше. Значит – назад.

Солнце уже почти село, когда Николай добрался до высмотренных им построек и обнаружил, что это действительно поселок. А может быть, маленький городок или большая деревня – у них, европейцев, не поймешь. Аккуратные, утопающие в зелени домики вытянулись вдоль шоссе, а где-то посередине их стройной линии виднелась выступающая немного вперед веранда со столиками и плетеными стульями. Надо полагать, искомое кафе.

Только когда Николай уселся в самом углу веранды, он понял, как устал за этот нескончаемый день. Здесь-то время было совсем детское – около девяти, а в Москве, которую он покинул, вот-вот должно было пробить полночь. Плюс невероятное количество совершенно новых впечатлений за весьма ограниченный промежуток времени. Немудрено, что устал, удивительно, как до сих пор не рухнул замертво от таких эмоциональных и физических перегрузок.

Плюс, конечно, этот океанский воздух, которым свежему, то есть прибывшему непосредственно с асфальта одного из самых загазованных городов мира человеку, дышать можно было только в четверть силы. Иначе – не избежать острого кислородного отравления. Что, собственно, и ощущалось.

Подошедший официант о чем-то спросил Николая, тот, разумеется, ничего не понял, но на всякий случай кивнул головой. Пусть, в самом деле, тащит поесть и попить по собственному усмотрению, разобраться можно и по ходу дела. А гастрономические изыски – это для тех, кто никогда не бывает по-настоящему голодным.

И вдруг Николай почувствовал на себе чей-то взгляд. Он поднял глаза и увидел… ту самую незнакомку с пляжа, которая так безучастно проскользнула мимо него, одинокого путника, не одарив даже намеком на улыбку. Теперь она смотрела прямо и пристально, словно изучающее, а, поймав ответный взгляд, вдруг поднялась и направилась прямиком к столику Николая.

Только когда она подошла вплотную, Николай заметил, что в руках у девушки – незажженная сигарета. Вот так, все примитивно: угостите барышню зажигалкой. Банально до икоты, а на пляже была такой не от мира сего. Всюду единообразие, а он-то поверил в нечто необыкновенное.

Он машинально полез в карман куртки и… похолодел. Ни зажигалки в кармане, ни самого кармана не было. Потому, что не было… самой куртки. С документами, деньгами, кредитками, мобильным телефоном (пусть и отключенным), сигаретами и зажигалкой.

Сказать, что Николай растерялся, значило – ничего не сказать. В какой-то момент он даже испугался: в чужой стране, за сотни километров от столицы этой страны с посольством и прочими атрибутами цивилизации, без денег, без паспорта…

А потом пришло удивительное равнодушие. Вот так, полоса везения закончилась, дурацкая, мальчишеская авантюра по-дурацки же и закончилась. Только отвечать за нее придется явно не по-детски, а по полной программе. Неизвестно, правда, на каком языке отвечать. И главное – кому. В смысле, сразу его поволокут в полицейский участок, как подозрительную личность без документов, или для начала попытаются что-то выяснить.

То ли все эти переживания очень явственно отразились на лице Николая, то ли девушка оказалась достаточно сообразительной, но поняла она все правильно. Через недолгое время перед ними уже стояло блюдо с салатом, корзинка со свежим хлебом и бутылка какого-то темно-розового вина. И проблема с зажигалкой решилась очень просто: вместо нее появился коробок спичек и пачка сигарет.

Николай глубоко затянулся, понял, что не курил какое-то уж совершенно немыслимое для него время: первая затяжка сладко ударила в голову, доставив острое удовольствие. И попытался объяснить своей спасительнице, что ему нужно только связаться с русским посольством, а уж тогда он все-все компенсирует, возместит и отблагодарит по мере возможностей, а возможности у него – практически неограниченные.

Он попытался заговорить по-английски, но девушка с извиняющимся видом покачала головой. Естественно, в такой-то глуши! Тогда он просто и без затей перешел на родную речь, неизвестно, на что при этом надеясь.

– Я русский, понимаете, русский. По-французски – ни в зуб ногой, оказался тут случайно, куртку, наверное, в машине оставил. В такси, понимаете?

– Рюсс? – осведомилась незнакомка.

– Рюсс, рюсс! Мне бы только с посольством как-нибудь связаться. У меня деньги есть, вы не думайте. Я вам все верну, вдвойне. Я вам могу даже… ну, дом здесь купить. Или ремонт оплатить, если вы тут живете.

Незнакомка успокоительно погладила его по руке. Он посмотрел на нее и увидел, что темные, большие глаза выражают только сочувствие, и что ласковый жест – тоже всего-навсего выражение сопереживания.

«Какая милая! – подумал Николай. – Простая… и такая милая. Наверное, потому, что не красавица. Не красавица…?»

И сам не понимал, что смотрит на девушку, как завороженный, и не может отвести глаз не от прекрасного лица, а от невероятного обаяния, которое незнакомка просто источала. А когда она слегка улыбнулась, даже не улыбнулась, а обозначила улыбку потеплевшими глазами и чуть дрогнувшими губами, Николай вообще забыл про все на свете.

В том числе, и про то, что девушка не может понять практически ни одного его слова. Какая разница! Он начал говорить – и уже не мог остановиться, только делал короткие паузы, чтобы закурить очередную сигарету или сделать глоток слабенького вина.

– Меня считают везунчиком, нет, правда, с самого детства считали. А в чем мне так уж особенно везло? В тюрьму не попал, как половина моих школьных приятелей – вот и все везение. В институт, в авиационный, с первой попытки провалился, загремел в армию. Хотел в летно-десантное училище поступить, так засыпался на диктанте. Это вот надо же придумать: будущих десантников по грамотности отбирать!

– Два года оттрубил, от звонка до звонка. Потом поступил все-таки в институт. Опять все вокруг: повезло! Почему «повезло»? Просто в армии каждую свободную минуту повторял программу, готовился ко вступительным. Правда, если бы физически послабее оказался, фиг бы мне кто заниматься позволил! Несколько раз начистил морды кому следует – зауважали. А, да что вспоминать этот дурдом!

– В институте все более или менее нормально было. Родителей, я, правда, практически не знал, зато тетка у меня была – мировая. Воспитала не хуже родной матери. Жаль, что умерла уже, царствие ей небесное. У нас работяги долго не живут. На пенсию вышел – считай, следующий шаг уже на кладбище. А ведь тоже многие считали, что мне повезло: не придется с предками цацкаться.

– Вот когда институт закончил, тогда мне действительно повезло. Встретил одного человечка… Перестройка у нас только-только начиналась, никто еще толком не понял, что к чему. А этот мой знакомый умнее других оказался. И КБ, куда меня после института распределили, быстренько для своих собственных нужд приспособил. А мне говорит: мол, Николай… Это меня так зовут, Николай.

Для пущей убедительности Николай ткнул себя пальцем в грудь.

– Ни-ко-ля? – по слогам повторила его слушательница.

– Да, да, Николя, пусть так…

– Соланж, – сказала девушка, указав на себя.

Николай попытался повторить, но с первой попытки не осилил, а вторую и делать не стал.

– Вот он мне и предложил работать на него, а не на «дядю». Дело пошло. Когда союз-то развалился, я уже много чего понимал, еще больше умел, связями всякими обзавелся. Благодетеля моего, правда, пристрелили, не уберегся он. А я вот, выходит, уберегся. Опять, значит, повезло. В общем, первый свой миллион я сделал за пять лет. А потом уже как-то само по себе получалось, у нас даже пословица есть – деньги к деньгам…

Соланж кивнула, и Николаю показалось, что девушка все понимает. Смотрела она на него, во всяком случае, с таким сочувствием и сопереживанием, какого Николай, с тех пор как похоронил тетку, ни у кого никогда в глазах не видел. Впрочем… тетка бы, наверное, тоже сейчас почти ничего в делах племянника не поняла бы. А уж его переживаний, а главное, причин этих переживаний… Я вас умоляю!

– Теперь я богат, очень богат… даже по вашим, буржуйским, понятиям. И какая мне от этого радость? Женился, вроде бы, по любви, очень хотел детей иметь… да вот, не получается. Главное, понимаешь, жена-то детей не очень хочет, это она как бы мне в угоду по всяким заграничным клиникам, да курортам ездит, лечится. Хотя раньше говорила, что обязательно хочет ребеночка. Врала, наверное… Я женился… Первым у нее был, это точно. Может, и влюбился, конечно, не без того… А теперь она уже говорит, что все дело – во мне, что это я не могу детей иметь, но мне удобнее на нее всю вину сваливать. Зачем мне это?

– Можно, конечно, развестись. Только жена все время твердит, что венчанные браки не расторгаются, что бесплодие – это не повод для развода. Так, вроде бы, церковь считает. У нас, конечно, можно любой брак расторгнуть, было бы желание, и после венчания разводятся, и до него, и вместо… Только зачем мне разводиться, если у меня с женщинами по жизни не получается? То есть как деньги появились – так с бабами проблемы начались. Вот тебе и все мое везение…

Николай сам не понял, как получилось, что он рассказал этой внимательной девушке с очень красивыми и очень нежными глазами практически все. Даже то, о чем он и вспоминать-то себе запрещал.

И про первую любовь, которая началась на вступительных экзаменах в институт и закончилась вместе с этими экзаменами: он попал в армию, она уехала в свой город. Больше не виделись, не переписывались, ничего не слышали друг о друге. Только нет-нет да и вспомнятся их сумасшедшие поцелуи на верхней площадке институтской лестницы, возле входа на чердак. И как он все забывал в этих поцелуях… А больше ничего и не было.

И про упреки Натальи в том, что он – грубый, тупой садист, понятия не имеющий ни о нежности, ни о ласке. А ведь это совсем не так. Он и хотел бы приласкать, да она отводила, отбрасывала его руки, не отвечала на поцелуи, никак не реагировала на прикосновения, точнее, раздражалась от них. И стремилась, чтобы все закончилось как можно скорее.

И про любовниц своих, не слишком, правда, многочисленных, тоже рассказал. Там, наоборот, сплошные африканские страсти и изыски, которые он даже не всегда понимал. А потом – неизбежные требования перевести их отношения на иной уровень, избавить от унизительного положения содержанки, в крайнем случае, купить… купить… купить… И столь же неизбежная горечь разочарования.

– Ну, и что теперь? Бросить бы все… да как бросишь? У меня уже филиалы по всей России, зарубежные партнеры, от меня десятки тысяч людей зависят, я им работу даю и плачу нормально. Могут, конечно, в любой момент пристрелить, у нас с этим просто. Но я все равно большую охрану не завожу. Чем больше охранников, тем больше трупов, так вот. Пока Бог миловал.

Николай никак не мог остановиться, да и не хотел, если честно, все говорил и говорил, но – удивительное дело! – ему становилось все легче и легче. Казалось, что его слушательница каким-то непостижимым образом удаляет боль, разочарование, горечь обид.

И почему он там, на пляже, решил, что она – некрасивая? Неброская – да, но чем больше он смотрел в это тонкое лицо с изящно очерченным носом, высокими скулами и прекрасной лепки, хотя и чуть-чуть великоватым ртом, тем яснее становилась для него необыкновенная, совсем не современная прелесть этого лица. А глаза… глаза были по-настоящему прекрасны: большие, темные, как… как у лани.

Вот тут Николай окончательно удивился самому себе, замолчал и стал с преувеличенным вниманием ковырять вилкой салат.

И вдруг он услышал, как заговорила девушка. Сначала тихо, почти шепотом, потом чуть громче. Инстинктивно он напрягся, чтобы расслышать слова, но тут же сообразил, насколько бессмысленна эта затея. Все равно он ничего не мог понять. Заговори она в полный голос, эффект был бы тот же.

Хотя именно голос… Голос у его случайной собеседницы был необыкновенный. Не нежный голосок, столь обычный у представительниц прекрасного пола, и не низкий, прокуренный почти бас, свойственный большинству курящих дам. Нет, голос был низкий, но удивительно мягкий, бархатный, обволакивающий какими-то невидимыми флюидами.

А она все говорила, монотонно, почти не раскрашивая текст интонациями, совершенно не жестикулируя, но от этого ее монолог не становился менее выразительным. В до сих пор нежных и внимательных глазах вдруг появилось и заплескалось такое озеро боли, безысходности и обреченности, что у Николая буквально перевернулось сердце.

И тут он словно начал понимать то, о чем она рассказывала. Конечно же, о своей жизни, о том, что в ней не сложилось и почему не сложилось, о тех обидах, с которыми она так и не смогла справиться, и о тех предательствах, которые все-таки смогла простить. О неожиданных встречах и вполне предсказуемых утратах. И… об одиночестве, конечно.

Только по выражению глаз и можно определить то самое подлинное женское одиночество, которое бывает даже у окруженных сонмом поклонников и вполне благополучных с виду женщин. И такое выражение глаз Николаю доводилось наблюдать крайне редко, во всяком случае, с тех пор, как он научился это выражение распознавать.