Электронная библиотека » Светлана Бестужева-Лада » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Жизнь после смерти"


  • Текст добавлен: 7 октября 2015, 02:00


Автор книги: Светлана Бестужева-Лада


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Жизнь после смерти
Светлана Игоревна Бестужева-Лада

© Светлана Игоревна Бестужева-Лада, 2015


Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

– Я могу спасти вас, – услышал он вдруг неизвестный голос. – Вы оправитесь от раны, благополучно устроите свои дела и доживете если не до глубокой старости, то до вполне почтенного возраста…

– Я хочу жить! – беззвучным воплем отозвался он. – Я не готов умереть, не хочу! Так глупо, так бездарно…

– Согласен, глупо, – услышал он в ответ. – Но эта «глупая смерть» вознесет вас к таким вершинам славы, о которых вы и не мечтаете. Вы станете одним из самых знаменитых поэтов в мире, вам поставят памятники, вас будут называть «солнцем русской поэзии». У вас никогда не будет ни соперников, ни конкурентов. Вы станете кумиром на века…

– Посмертно, – горько усмехнулся он.

– Всему своя цена. Ваша смерть даст невиданный толчок развитию русской литературы. Появятся новые поэты, даже знаменитые, но вы… Ваши стихи будут учить в школе, как обязательный предмет.

– А если вы меня спасете? Я погибну, как поэт? Меня забудут?

– Нет, не думаю. Но такой славы у вас никогда не будет.

Тут невидимый собеседник слегка понизил голос.

– Правда, не будут с упоением копаться в вашей интимной жизни, не будут ломать головы, кому посвящено то или иное любовное стихотворение, не станут обвинять во всем случившемся Наталью Николаевну…

– Наташа невиновна…

– Потомки посчитают иначе. И проклянут ее за второй брак.

– Какая глупость! Я сам сказал ей, чтобы носила траур три года, а потом выходила замуж за достойного человека…

– Она будет носить траур семь лет. И выйдет за весьма достойного человека. Не поэта. Всего этого ей и не простят.

– Я не хочу такой посмертной славы! Не хочу, чтобы поливали грязью мою жену. Спасите меня! Я начну новую жизнь. Видит Бог, я достаточно наказан за свои прегрешения.

– Хорошо. Но помните: если в какой-то момент вашей жизни вы пожалеете о своем решении, то все немедленно вернется на свои места. И тогда вы умрете – уже окончательно и бесповоротно.

– А если не пожалею? Хотя бы памятник мне поставят после смерти?

– Поставят, – отозвался собеседник после недолгой паузы. – Но только к двухсотлетию со дня рождения. До этого вас будут лишь изредка поминать как «купленного самодержавием» талантливого поэта – не более того. Сейчас вы умираете мучеником, а если выживете – станете лишь «одним из». Как Жуковский, например. На пьедестал вознесут других, далеких от царей поэтов…

– Все равно, – прошептал он, – я этого не увижу. Спасите меня! Я еще напишу многое такое, что прославит меня не меньше, чем уже написанное.

– Это ваше окончательное решение?

– Да…

– Тогда я исполню ваше желание. Но если вы – хотя бы мысленно – произнесете фразу: «Да зачем мне нужна такая жизнь?», вы вернетесь сюда, на этот диван, и от смерти вас будут отделять считанные минуты. Как сейчас.

– Я не пожалею…

– Что ж, тогда живите…»

…………………………………………………………………………………………

На этот раз сознание возвращалось к нему медленно, словно он поднимался из невероятно глубокой воды. Но вода была прозрачной, он видел над собой дневной свет и понимал, что скоро окажется на поверхности. Понимал и страстно желал, чтобы это произошло скорее.

Одновременно он ждал возвращения боли – почти невыносимой, раздирающей, не отпускавшей его почти двое суток. Он был готов принять ее, но она почему-то медлила, не начиналась.

«Может быть, я уже умер, – подумал он. – Исповедовался, соборовался, причастился святых даров… Я помню даже, что исповедь принимал какой-то неизвестный отец Петр, седой священник с добрыми и усталыми глазами… Когда я до этого исповедовался в последний раз?»

Этого он не мог вспомнить. Но сознание становилось все яснее, а свет – все ярче. «Сотворите же достойный плод покаяния», – сказано в Библии. И он сотворил его, он простил всех своих врагов, даже ненавистного еще недавно Дантеса. Более того, попросил сначала князя Вяземского, молившегося возле него, съездить к Дантесу и передать ему прощение. Но потом заметил в комнате княгиню Долгорукову и прошептал:

– Женщины тоньше исполняют такого рода миссии. Прошу вас, княгиня, не откажите в моей просьбе.

Княгиня кивнула и вышла, утирая слезы. В соседней комнате она сказала княгине Мещерской-Карамзиной, беседовавшей о чем-то со священником:

– Воистину, он принимает подлинно христианскую кончину.

Отец Петр кивнул:

– Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого желаю такого конца, какой он имеет. Это – подлинное покаяние.

А потом… Он с усилием вспомнил, что подозвал к себе Данзаса и продиктовал ему список своих долгов, на которые не было ни векселей, ни заемных писем. Снял с руки перстень, с которым до этого не расставался, и отдал другу-секунданту на память.

– Я отомщу за тебя! – воскликнул Данзас.

– Нет, нет, мир, мир…

А потом его с новой силой пронзила боль и он стал стремительно падать в черную бездну, слыша откуда-то издалека горький женский плач. Натали, Наташа, любимая жена, упавшая в обморок, когда его, окровавленного внесли в дом. Бедная, как же ей тяжело!

И вот теперь все, похоже, начинается заново…

Хотя, если нет боли, то, может быть… Нет, врач же ясно сказал ему, что рана – смертельна. И другие подтвердили… Доктор Шольц первым прибыл к нему вместе с доктором Задлером. Раненый попросил всех удалиться из кабинета, протянул доктору Шольцу руку и сказал:

– Плохо со мною! Я чувствовал при выстреле сильный удар в бок, и горячо стрельнуло в поясницу, дорогою шло много крови, – скажите мне откровенно, как вы рану находите?

– Не могу вам скрывать, что рана ваша опасная.

– Скажите мне, – смертельная?

– Считаю долгом вам это не скрывать, – но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано.

– Спасибо! Вы поступили со мною, как честный человек, – при сем рукою потер он лоб. – Нужно устроить свои домашние дела.

Через несколько минут сказал:

– Мне кажется, что много крови идет?

Врач вновь осмотрел рану и наложил новый компресс.

– Не желаете ли вы видеть кого-нибудь из близких приятелей? – осведомился он.

– Прощайте, друзья, – сказал раненый, обводя глазами свою библиотеку. – Разве вы думаете, что я час не проживу?

– О, нет, не потому, но я полагал, что вам приятнее кого-нибудь из них видеть… Г-н Плетнев здесь.

– Да, но я бы желал Жуковского. Дайте мне воды, меня тошнит.

Послали за Жуковским, приехали доктора Арендт и Соломон – и началась эта изнурительная борьба с болью и смертью, борьба, закончившаяся приходом священника.

Да, еще Арендт привез записку от императора, в которой говорилось:

«Если бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся; я беру их на свои руки».

Он знал: императору можно верить. Сколько бы ни ходило в свете пакостных слухов о якобы существующей связи между Николаем Романовым и Натальей Пушкиной, он знал подлинную цену этих слухов. И какого же дурака он свалял, когда позволил великосветским бездельникам и завистникам втянуть его в эту авантюру с дуэлью! А все бешеная ревность, унаследованная от покойной маменьки, урожденной Ганнибал. Арабская, горячая кровь и в четвертом поколении давала о себе знать.

Ревность… Он горько усмехнулся: вместе с сознанием к нему с удивительной ясностью пришло понимание того, что он получил лишь то, чего заслуживал. За сколькими замужними дамами он волочился, скольких на самом деле обесчестил, причем сплошь и рядом бахвалился своими победами и в разговорах с приятелями, и в письмах к друзьям. Если бы все оскорбленные им мужья вызывали его на дуэль…

И ведь он прекрасно знал, что его жена – невинна, что она лишь принимала дозволенные светскими приличиями знаки поклонения ее удивительной красоте. И сам-то женился именно на красавице, хотя по уму должен был бы искать невесту с приданным, а не с красотой. Неужели не понимал, что места себе не будет находить от ревности? И вот теперь всему конец.

В глазах окончательно прояснилось, он увидел знакомый кабинет, ряды любимых книг и кресло рядом с диваном. В кресле кто-то сидел, но он еще не мог разглядеть, кто именно. Мужчина? Женщина? Да, женщина. Александрина, старшая сестра его жены. Влюбленная в него свояченица. А где же Наташа?

– Что Натали? – прошептал он едва шевеля губами. – Как она?

Александрина вздрогнула, побледнела и наклонилась к нему.

– Вы опять страдаете, Александр? Сейчас я позову доктора…

– Что Натали? – повторил он уже чуть громче.

– Недавно заснула.

Александрина встала с кресла и направилась к двери, шелестя шелком темного платья.

– Не уходите, – попросил он. – Не нужно никого звать.

Но она уже скрылась за дверью.

Значит, жена все-таки заснула. Бедняжка, как она мучилась из-за него все это время, как билась в рыданиях, обвиняя во всем себя и в то же время клянясь в своей невинности. Сейчас он нашел бы достойные слова для ответа, но тогда невыносимая боль не давала ему сосредоточиться ни на чем другом.

Боль…

Он прислушался к себе: боли не было, остались лишь слабые ее отголоски. И жажда уже не мучила. Неужели Господь смилостивился? Неужели он все-таки будет жить и эта нелепая дуэль забудется, как страшный сон? Не может быть…

Вошел доктор Арендт, привычным жестом взял его за запястье – проверить пульс. Потом начал осмотр раны, и постепенно выражение озабоченности на его лице сменилось удивлением:

– Вы испытываете прежнюю боль, господин Пушкин? – осторожно осведомился врач.

Пушкин покачал головой. Нет, он не испытывал прежней боли. Но не значило ли это, что просто пришел конец всему? Он с минуту на минуту умрет, поэтому и нет никакой боли. И больше никогда не будет.

– Я умираю? – спокойно спросил он.

Арендт выпрямился и ответил:

– Напротив, господин Пушкин, у меня появилась надежда. Воспаление в ране начинает проходить. Но это невозможно!

– Почему?

– Да потому, что ваша рана была смертельной, уж я-то насмотрелся на своем веку на всяких пациентов. Чудо, что вы пережили сегодняшний день. Если ночь пройдет спокойно, то…

– То – что?

– То я употреблю все свои знания для того, чтобы вы поправились.

Надежда. Сначала робкая, а потом все более яркая надежда начала зарождаться в груди Пушкина. Он хотел приподняться, но сил не было даже просто шевельнуть рукой.

– Сейчас я дам вам лекарство, – продолжил доктор. – Вам нужно заснуть. Силы восстанавливаются во время сна, это всем известно.

Пушкин слабо улыбнулся. Да, ему нужно просто выспаться. Несколько суток перед этой нелепой дуэлью он практически не спал, потом испытывал слишком сильные страдания, чтобы забыться целительным сном. Теперь он заснет, как заснула Наташа. Наверное, она своим чутким сердцем поняла, что опасность миновала. Господи, сколько же горя он ей принес! И ей, и всем своим друзьям…

– Они там? – спросил он у Арендта.

Доктор не сразу понял вопрос, но потом лицо его прояснилось и он кивнул:

– Дом полон народа, господин Пушкин. Все ваши друзья, ваши близкие… И толпа у крыльца…

Толпа у крыльца? Пушкин изумился совершенно неподдельно. Понятно, что друзья волнуются о его здоровье, сочувствуют Натали, но толпа…? Доктор, наверное, что-то путает.

– Люди волнуются, – ответил на его невысказанный вопрос Арендт. – Прошел слух, что вы умираете. Они требуют покарать убийц.

– Убийц? – еще больше изумился Пушкин. – Я стрелялся с господином Дантесом… боже, какая глупость!.. была дуэль. Какие убийцы?

– Не думайте об этом, – мягко сказал Аренд, поднося к губам Пушкина рюмку с бесцветной жидкостью. – У вас еще будет время, масса времени. Только берегите силы.

Пушкин хотел было возразить, что он вполне в силах отличить вымысел от правды, что никаких убийц не было и быть не могло, что он… Но мягкая пелена незаметно опустилась на его лицо, глаза закрылись и он погрузился в очередной глубокий, но на сей раз куда более спокойный сон.

А доктор Аренд потребовал подать ему шубу и быстро вышел из дома, стараясь быть как можно незаметнее. Толпа возле дома Пушкина действительно собралась изрядная, то тут, то там раздавались призывы «бить проклятых французов» и прочие менее пристойные выкрики. К счастью, мало кто знал доктора Арендта в лицо и ему удалось довольно быстро сесть в санки.

– В Зимний, – приказал он кучеру.

В Зимнем дворце – он знал – император ожидал известий о состоянии Пушкина, и Арендт непременно должен был доложить государю о том, что, кажется, Господь сотворил чудо и поэт останется жить. Император будет доволен, его тревога за жизнь поэта была неподдельной. И еще больше беспокоило его положение молодой жены Пушкина, которая могла вот-вот остаться вдовой с четырьмя детьми на руках…

Красивых женщин император любил не меньше, чем все нормальные мужчины, а Наталья Николаевна пробуждала в нем еще и сентиментальные воспоминания о поре его жениховства, когда он был страстно влюблен в юную прусскую принцессу Шарлотту, такую же нежную, почти неземную красавицу.

Сейчас императрица, конечно, состарилась и поблекла, но для него она всегда оставалась обожаемой Шарлоттой, его маленькой птичкой, которую он тщательно оберегал от всех житейских бурь. Врачи запретили ей иметь еще детей, теперь их отношения были безгрешны, но он по-прежнему любил жену. А маленькие интрижки императора с придворными дамами, фрейлинами, да и с простыми жительницами Петербурга императрицу не волновали, она просто закрывала на них глаза, не желала ничего знать.

Хорош бы он был, заведи роман с госпожой Пушкиной! Уж об этом императрица непременно узнала бы. Да и соблазнять порядочную женщину, мать четверых детей – нет! Комплименты, улыбки, один-два танца – это все, что он себе позволял по отношению к Наталье Николаевне. И все равно вокруг роились грязные сплетни. Низкие людишки, их не переделаешь!

– Ну что? – спросил император вошедшего в его кабинет Арендта. – Надеюсь, наш поэт…

Он не закончил фразу. Сказать: «умирает истинным христианином» показалось ему вдруг пошлым, а сказать «отдал Богу душу» – просто неприличным. Вся эта история вообще стоила ему немало нервов. В ближайшие дни он примерно накажет всех, кто принимал участие в организации этой мерзости. Прежде всего – вышвырнет из России красавчика Дантеса вместе с его приемным отцом, бароном Геккереном. Слишком уж темные слухи ходили об этой парочке, а тут еще эта дуэль.

А потом прикажет Бенкендорфу найти тех, кто составлял взбесивший Пушкина «диплом». И пусть молят Бога, если отделаются пожизненной ссылкой в свои имения, а не Сибирью.

– Ваше величество, – с поклоном отозвался доктор, – боюсь обнадеживать вас раньше времени, но, кажется, свершилось чудо. Пушкин еще жив и состояние его заметно улучшилось.

– Слава Богу! – непроизвольно вырвалось у императора. – Может быть, теперь он будет вести жизнь, достойную его. Не зря же мы назначили его придворным историографом.

Действительно, Николай I сделал своеобразный свадебный подарок Пушкину, назначив его на эту должность летом 1831 года с поручением писать историю Петра I. Пушкин сообщал об этом Плетневу в таких выражениях:

«Царь взял меня на службу, но не в канцелярию, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалованье, открыл мне архивы, с тем, чтобы рылся я там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: «Так как он женат и не богат, то надо поддержать его хозяйство».

Таким образом, Пушкину была устроена под предлогом писания истории некая синекура с жалованием по 5 тыс. рублей в год. А в 1834 году Пушкин был пожалован в камер-юнкеры, исключительно ради того, чтобы дать возможность его прекрасной супруге появляться на придворных балах.

До императора доходили слухи, что Пушкин не слишком доволен – «дали чин, как безусому мальчишке» – но на придворные празднества являлся исправно, даже когда жена не могла появляться в свете. Немудрено: за шесть лет брака четверо детей и два выкидыша, какие уж тут «вихри бала».

Кивком головы император отпустил врача, бросив на прощание загадочную фразу:

– Мы подумаем над этим делом.

Это могло означать, что угодно: Николай не был любителем рассуждать о том, как он намерен поступить в том или ином случае. Он думал – иногда довольно долго – а потом принимал решение, порой самое неожиданное. А приняв, уже никогда не менял его.

…………………………………………………………………………………

Это пробуждение было легче и приятнее, чем предыдущее. Пушкин, проспав почти десять часов почти спокойным сном, сразу открыл глаза и осознал, где находится. Рана не болела – тупо ныла, но это были уже такие пустяки по сравнению с тем, что пришлось перенести.

На сей раз в кресле рядом с диваном сидела уже не Александрина, а сама Наталья Николаевна. Похудевшая, измученная, с ввалившимися глазами – точно после тяжелой болезни. Увидев, что муж проснулся, она порывисто наклонилась к нему:

– Что, Саша? Пить? Позвать врача? Как ты?

– Ох, женка, – слабо улыбнулся ей Пушкин, – напугал я тебя, кажется, изрядно. Хороший урок нам обоим.

– Я… – начала Наталья Николаевна.

– Не надо, я все знаю. Ты не виновата передо мной, мой ангел, а я кругом виноват. И перед тобой, и перед детьми, и перед всеми… Повел себя, как глупый безусый мальчишка, поделом же мне.

– Ты поправишься, – не совсем уверенно произнесла Наталья Николаевна.

– Обязательно поправлюсь, вот увидишь. И все будет совсем по-другому. Весной уедем с детьми в Болдино, там мне всегда легко дышалось. Еще когда ты была моей невестой… Помнишь, какие письма я тебе писал?

– Помню, – прошептала Наталья Николаевна со слезами.

– Ну, полно, мой ангел, теперь-то что же плакать? Или жалко расставаться с Петербургом?

– Да будь он проклят, этот Петербург! – с неожиданным пылом воскликнула Наталья Николаевна. – Уедем, Саша, в Болдино, будем там тихо жить с детками…

Пушкин прижал к губам узкую, нежную ладонь жены и закрыл глаза. Да, теперь все в их жизни будет по-другому. Он займется, наконец, исполнением множества замыслов, которые рождались у него в последнее время.

Еще в 1832 г. он задумал повесть «Мария Шонинг», в основе которой лежала история девушки и вдовы, казненных за мнимое преступление. От повести сохранились только два начальных письма, когда и кроткая героиня, и ее подруга еще не успели испытать всех ужасов нужды и жестоких законов, но уже началась война между несчастной сиротой и бессердечным обществом.

С этим сюжетом совпадало и его стремление к изображению современного общества, «как оно есть»: в 1835 году возник замысел романа «Русский Пельгам», к которому вдохновил его юношеский социальный роман Бульвера: «Пельгам или приключения джентльмена»…

Ничего так и не было сделано, остались лишь разрозненные наброски… В обоих сохранившихся планах Пушкина герой очищается от своего легкомыслия страданием и тем, что считается в глазах общества падением (он сидит в тюрьме по обвинению в уголовном преступлении).

И ведь уже три года назад, живя в том же самом Болдино, он сам писал жене:

«Дай бог тебя мне увидеть здоровою, детей целых и живых! да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно, когда лет 20 человек был независим… О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические – семья…»

Благие намерения так и остались лишь намерениями. Хотя в стихотворении того же времени собственной рукой начертал сокровенно-пророческое:

 
«Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить… И глядь – как раз – умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег…»
 

Напророчил: чуть было не умер. Но теперь уже его ничто не заставит свернуть с избранного пути. Смерть подошла вплотную и ослепительно-ярко осветила всю его жизнь, все, что было в ней бурного, болезненного, данью человеческой слабости, обстоятельствам, обществу… Вся желчь, которая копилась в нем целыми годами и особенно – последними месяцами мучений, казалось, ушла вместе с кровью из раны: он стал другим человеком.

Собственно говоря, эта нелепая дуэль лишь подтолкнула Пушкина на тот путь, который он сам себе избрал в последний год. Он давно он думал и хлопотал об издании журнала «Современник», и даже приступил к нему, желая сделать журнал с благородным, серьезным тоном и характером, которое могло бы противодействовать легкому, насмешливому взгляду на литературу, развивавшемуся тогда в «Библиотеке для чтения». В журнале Пушкина приняли участие Гоголь, Жуковский, князь Вяземский. Сам поэт чрезвычайно много работал для журнала, однако размещал в нем лишь прозаические статьи. К стихам же почти охладел, если не считать произведений… религиозного характера.

Пушкин глубоко вздохнул: Ангел-хранитель так явственно указывал ему путь, по которому следовало идти, а он пренебрег указанием, ввязался в нелепую светскую интригу. А ведь занимался в последнее время переложением житий святых и уже готов был принять участие в составлении «Словаря святых, прославленных в российской церкви». Но уж теперь-то он воплотит все эти задумки в жизнь. Теперь он и жить-то будет совсем по-другому.

– Что дети? – спросил он у жены, не открывая глаз. – Благополучны, здоровы?

– Все хорошо, Сашенька, – отозвалась Наталья Николаевна, даже не пытаясь скрыть изумление, прозвучавшее в ее голосе. – Все благополучны, все здоровы. Гришенька вот-вот на ножки встанет, а Машенька уже говорит вовсю, точно взрослая. Вот поправишься…

Пушкин ощутил резкий укол совести: четверо детей, а он думал о чем угодно, только не о них. А как сам обижался на родителей, когда те порхали по балам и приемам, не обращая на детей ни малейшего внимания. Нанимали учителей, гувернанток – да, воспитание он и его старшая сестра и младший брат получили отменное. Но вот родительской любви – очень мало. Выходит, он повторяет то, в чем упрекал собственного отца? Как глупо и как жестоко…

Он так и не отпускал руку жены, а Наталья Николаевна боялась шелохнуться, чтобы не вспугнуть то новое, что появилось в ее всегда непредсказуемом супруге. Даже слезы не вытирала, которые тихо лились из ее уже давно заплаканных глаз. О детях спросил… всех простил… Господи, неужто и впрямь этот кошмар может пойти им во благо?

Она не лукавила, когда говорила, что Петербург ей опостылел. Она так и не привыкла к нравам высшего света, не умела, подобно другим дамам быть холодно-расчетливой и ловко прятать свои увлечения и грешки под маской напускного целомудрия. Знала, муж хотел бы видеть в ней тот идеал, который описал в «Евгении Онегине»: сиятельную княгиню, кумир гостиных, неприступную добродетель. Но она-то в глубине души все еще оставалась провинциальной простушкой, которую Бог наделил необыкновенной красотой…

Болдино, так в Болдино… Жизнь там во много раз дешевле, чем в столице, прекратятся вечные неприятности с поставщиками провизии, модистками, каретниками и тому подобными людьми. Может быть, постепенно и долги выплатятся, а там дети подрастут, нужно будет всерьез думать об их воспитании…

Она очнулась от деликатного стука в дверь. Пришел доктор Арендт…

– Что ж, госпожа Пушкина, – говорил он ей час спустя, – теперь я с чистой совестью могу поручиться за жизнь вашего супруга. Могучий у него организм, такую рану получить – и остаться в живых.

– Божиим промыслом, – тихо произнесла Наталья Николаевна. – На все воля Его, господин доктор. Саша… господин Пушкин желает уехать из Петербурга в имение. Совсем уехать.

– Мысль весьма здравая. Только месяц-другой с поездкой придется повременить. А снег сойдет, дороги установятся – первый же благословлю ехать на свежий воздух, да деревенское молоко. В Михайловское собираетесь?

– Нет, – покачала головой Наталья Николаевна, – в Болдино. Там и теплее, и дом лучше. Я сама, правда, не видела…

Она действительно своими глазами не видела ни Михайловского, о котором Пушкин довольно редко вспоминал, ни Болдино, откуда еще женихом слал он ей нежные послания, смертельно беспокоясь о том, что невеста осталась в Москве, где вовсю бушевала холера. А потом поехать в родовое имение Пушкиных помешала очередная беременность. Так что все, что она знала об этих местах, было почерпнуто только из писем, да редких разговоров.

И еще – из того же «Евгения Онегина», где Пушкин запечатлел болдинский дом в описании деревенского приюта героя:

 
«Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен,
Во вкусе умной старины…»
 

Дом соснового и дубового леса, одноэтажный, с мезонином, обшит тесом. Охристо-белого цвета. Веранда… Комнаты, наполненные старинной мебелью…

Бог даст, она увидит все своими собственными глазами.

………………………………………………………………………

Силы к нему возвращались – медленно, но неуклонно. Он уже мог подолгу сидеть, опираясь на подушки, появился аппетит, о недавних чудовищных болях он почти забыл. Зато все чаще и чаще приходили мысли о том, как глупо и бесшабашно он тратил свои лучшие годы, сколько времени, не говоря уже о деньгах, отдал пагубной страсти к картам, сколько злых и обидных для многих людей стихотворений написал. Возомнил себя гением, впал в смертный грех гордыни, вот Бог его и наказал… почти смертельно.

А что было на самом деле? Три года после окончания Лицея он прожил в Петербурге, числясь на государственной службе, но не утруждая себя ею ни на секунду. Конкретно: получил чин коллежского секретаря (в котором и оставался потом до самой своей смерти) и был зачислен в Коллегию иностранных дел. Так было и с Грибоедовым, но тот делал блестящую дипломатическую карьеру, а Пушкин… порхал по великосветским гостиным и писал такие стихотворения, которых нельзя было печатать и которых впоследствии он сам же и стыдился – едкие эпиграммы и скабрезные стишки.

Еще в Лицее напутствованный благословением Державина, ободренный потом благосклонностью Карамзина, юноша-поэт скоро обратил на себя внимание Жуковского и других заслуженных писателей, введен был в Арзамасское общество литераторов, познакомился с Катениным, у которого была заслуженная репутация умного и объективного критика.

Но в глубине души всегда знал, что не пишет стихов «от сердца», а лишь играет, сочиняя стихи, благо Бог наградил его легким пером. Даже поэма «Руслан и Людмила», которую он написал в 1820 году и по прочтении которой Жуковский подарил Пушкину портрет свой с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя», была закончена уже во время его южной ссылки и, в общем-то, перехвалена. Это, впрочем, не мешало Пушкину гордиться репутацией «известного поэта». А ведь честнее было бы сказать: «скандально известного поэта».

Правда, были и другие стихи, стыдиться которых не приходилось, но… Его лицейский друг Пущин вспоминал:

«Тогда везде ходили по рукам, переписывались и читались наизусть его „Деревня“, „Ода на свободу“, „Ура, в Россию скачет…“ и другие мелочи в том же духе. Не было живого человека, который бы не знал его стихов».

Ну, и аукнулась же ему эта популярность. Уж на что Александр I был либеральным императором, и то, потеряв всякое терпение, хотел сослать дерзкого рифмоплета в Сибирь или на Соловки.

Хлопоты друзей, а главное, заступничество кроткой и мягкосердечной императрицы, к которой пламенно воззвал Жуковский, смягчили участь поэта – ему было приказано ехать на юг с назначением в канцелярию генерал-лейтенанта Инзова. Официально это называлось «служебной командировкой», но ни о какой службе опять и речи не было. Хотя бы потому, что для начала он несколько месяцев пропутешествовал по Кавказу и Крыму вместе с семейством генерала Раевского, героя Бородинской битвы.

У генерала было три дочери – Екатерина, Елена и Мария, все три были красавицами, причем каждая в своем роде. Влюбчивый Пушкин долго не мог сделать выбор между «тремя грациями» и, наконец, успокоился воспеванием самою юной – Марии, еще почти девочки, с которой можно было и бегать наперегонки вдоль прибоя, и посвящать ей полулюбовные, в высшей степени пристойные стишки. Мария была так молода, что генерал смотрел на все это сквозь пальцы.

Мария… Эта девочка пять лет спустя, едва повзрослев, была выдана отцом за князя Волконского, а после событий на Сенатской площади стала живой легендой: первой из жен декабристов отправилась за мужем в глухой сибирский острог. Это высокое понимание чувства долга внушило Пушкину такое уважение к молодой княгине, которого он не испытывал, пожалуй, ни к одной другой женщине.

Но это было позже. А пока Пушкин превесело проводил время в Бессарабии при снисходительном попустительстве своего «начальника» – генерала Инзова, играл в бильярд и карты, ввязывался в мелкие и крупные скандалы (два из них закончились дуэлями) и писал, писал, писал…«Кавказский пленник», «Гаврилиада», «Братья-разбойники» – это было сочинено в Бессарабии. Тут же были написаны романтические поэмы и множество стихотворений (среди них такие известные, как «Черная шаль», «Кинжал», «Чаадаеву» и «Песнь о вещем Олеге»).

Гораздо более зрелые, чем «Руслан и Людмила», эти произведения принесли Пушкину громкую всероссийскую известность. Они, по словам Белинского, читались всей грамотной Россией и ходили во множестве списков. В Кишиневе же Пушкин начал «Бахчисарайский фонтан» и «Евгения Онегина». Но летом 1823 года его перевели в Одессу: генерал Инзов уже не мог оградить от неприятностей своего своеобразного «подчиненного», который умудрился испортить отношения со слишком многими влиятельными и богатыми людьми.

Но и в Одессе… Пушкин даже поморщился, как от зубной боли, вспомнив свои приключения в этом городе и, главное, те глупо-задиристые письма, которые он оттуда писал не только друзьям, но и почти незнакомым людям. Поссорился с Александром Раевским, старшим сыном генерала, и не на ровном месте, а из-за прекрасных глаз графини Воронцовой – Елизаветы Ксаверьевны, избалованной красавицы, которая умело кокетничала со всеми своими многочисленными поклонниками, доводя их до отчаяния. Ах, прекрасная Элиз, сколько раз ему казалось, что победа уже в его руках, но графиня вновь ускользала и делалась равнодушно-холодной.

А ведь был еще муж, к которому… Да, к которому он ревновал его собственную жену. Пушкин горько усмехнулся: вот уж действительно, какой мерой меришь, такой и отмерится. Злился, писал на графа злые, даже просто оскорбительные эпиграммы, злословил за его спиной. Немудрено, что даже славившийся своим «британским хладнокровием» Воронцов вышел из себя и обратился к императору с просьбой избавить его от «бездельника, ловеласа и бретера».


Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации