Текст книги "Свидание в неоновых сумерках"

– Одно другому не помешает. Но… ты правильно заострила вопрос! Мы с тобой… мы с тобой… можем организовать антагонистическую фирму… скажем… «Жена на воскресенье». А? Как тебе?

– Сима! Тебе, как говорится, совсем в чердак надуло! – возмутилась Татьяна и решила сходить в ванную, чтобы самой наконец проверить свежепочиненный кран.

Сима тут же протиснулась в ванную следом.

– Нет! Ты неправильно поняла! Это же совсем не то, что ты думаешь! Мы тоже организуем обыкновенное бюро добрых услуг для одиноких мужчин! Обед воскресный сварить… или там… постирушку устроить, пуговицы пришить…

– Симона! – строгим голосом сказала Татьяна. – Ты меня достала! Никакой нормальный одинокий мужчина не воспримет «Жену на воскресенье» как кухарку или прачку. Он воспримет ее как девочку по вызову.

– А мы подберем женщин в возрасте!

– Тогда это будут тетеньки или бабушки по вызову!

– А мы прямо в объявлении напишем, что жена – это не в смысле жена, у которой муж, а жена в смысле – женщина!

– Все равно, – устало махнула рукой Татьяна.

Но подруга уже не слушала ее, погрузившись в размышления.

– И зачем мы притащились на этот день рождения? – мрачно проронила Сима, откусив чуть ли не половину яблока зараз. – Ты только посмотри на этот стол! Мы уже часа два за ним сидим, а еды все не убавляется. И вина тоже! Все мужичье уже, по-моему, в стельку! Слушай, а может, у Гришмановской скатерть-самобранка?

– А я тебе говорила, давай не пойдем, – напомнила подруге Татьяна, пропустив самобранку мимо ушей. – А ты все: «Не киснуть же дома с Жертвой, не киснуть же дома с Жертвой…» Вот и кисни теперь с пьяными гостями Гришмановской!

– Если честно, Танька, то я и сама не слишком трезвая, но и пить, и есть мне надоело уже до смерти. Давай уйдем!

– И как ты себе это представляешь? – Татьяна кивнула на расстилающийся перед ними огромный стол, со всех сторон окруженный сотрудниками их КБ. – Мы же привлечем к себе всеобщее внимание, если сейчас затеем выбираться из-за стола.

– Да… пожалуй… – согласилась Сима. – А как ты думаешь, танцы будут?

– Откуда мне знать. Но сидеть над этой жратвой нет уже никаких сил.

– Тань! А Дунаев все-таки глаз с тебя не сводит! Вот чтобы не встать мне с этого места!

– Не преувеличивай, Сима, а то действительно не встанешь и до конца жизни будешь есть Иринины салаты! А они, представляешь, вот как сейчас, не будут кончаться!

– Ну вот! Опять! Смотрит! – пихнула Татьяну локтем Сима. – У меня на это дело глаз наметан!

– Может, он на тебя смотрит?

– Каждая женщина всегда чувствует, когда на нее смотрят!

– В таком случае Дунаев смотрит не на меня, потому что я его взгляда не чувствую, – заявила Таня.

– Ты не чувствуешь, потому что совершенно закоснела в своем одиночестве, и в тебе постепенно отмирает женское начало.

– И что ты предлагаешь?

– Честно говоря, я тебе уже устала что-то предлагать, – вздохнула Сима. – Ты ни одного моего предложения не поддерживаешь.

Татьяна только хотела пообещать, что на этот раз поддержит любое предложение, как со своего места поднялась хозяйка дома, конструктор высшей категории Ирина Гришмановская, и совершенно пьяным голосом провозгласила:

– А теперь танцы, господа! Дорогие дамы, помогите отнести в кухню посуду, а кавалеры – сдвинуть столы, а то танцевать будет негде, – и юбилярша хитро хихикнула, будто намекая на какой-то другой, глубинный смысл, скрытый в ее словах.

Гости очень хорошо в этом смысле разобрались, потому что сильно обрадовались и засуетились возле столов.

Симона с Татьяной переждали весь этот ажиотаж с посудой, столами и установкой магнитофонных кассет.

– Хорошая все-таки Ирка бабенция! – сказала Сима. – Не жадная! Такой банкет отгрохала! И ведь все сама, своими маленькими ручками! Я ей, между прочим, предлагала помощь, так она отказалась. Говорит, что ей доставляет удовольствие гостей принимать: и убираться, и готовить, и даже, представляешь, посуду за ними мыть. И куда только мужичье смотрит?

– Наше?

– Ну, почему обязательно наше? Кому оно нужно, наше? Я говорю о мужчинах вообще! Как о понятии!

– Она замужем-то была за кем-нибудь из понятия?

– Да вроде была. Что-то там у них не срослось почти сразу же. Говорят, очень быстро развелись. Чуть ли не на втором году брачной жизни.

– И что, больше ни-ни?

– Кто ж его знает? Наверно, кто-нибудь у нее был, не без этого, но серьезного, видимо, ничего так и не получилось. Подробностей не знаю. Мы ведь не подруги. Что-то там говорят про нашего главного конструктора. То ли он к ней клинья подбивал, то ли она к нему. Но что-то у них тоже не вышло. Я, знаешь ли, не очень к сплетням прислушиваюсь, а ты наверняка и вообще ничего не слышишь.

Татьяна кивнула и в свою очередь решила отдать дань восхищения хозяйке дома:

– Ирина и внешне очень приятная женщина. У нее классический профиль. Нос, Симка, почти как у тебя! И волосы хорошие!

– Я же говорю, совершенно непонятно, куда мужчины смотрят!

Подруги уже докуривали по третьей сигарете, когда в балконную дверь просунулась голова Гришмановской.

– Сима! Я так и знала, что ты здесь! – с самой обворожительной улыбкой обратилась к ней Ирина. – Там это… гости тебя требуют… Сейчас «Семь сорок» врубят!

– Да ну вас, честное слово! – отмахнулась от нее Симона. – Нашли себе танцовщицу!

– Брось, Симка! – Татьяна потянула подругу за рукав. – Ты так здорово пляшешь! Я обожаю на тебя смотреть! Пойдем! Встряхнешься!

Сима и сама обожала танцы и сопротивлялась только для вида. Прямо с балкона она пошла в комнату особым шагом, изображая руками, будто большие пальцы лежат в проймах еврейской жилетки. Полная, крупная Симона в танце двигаась с необыкновенной легкостью и грацией. С убыстрением мелодии она летала по комнате все с большей энергией и азартом. Вслед за ней черной тучей вились распущенные волосы с вплетенными в них кожаными ремешками, звенели браслеты и цепочки, цокали каблучки туфель. Вся она была порыв, чувственность и страсть. Когда Сима крикнула: «А теперь все ко мне!» – русские гости Ирины Гришмановской бросились в «Семь сорок» с головой и с тем темпераментом, с каким обычно пляшут «Барыню» или «Цыганочку». Татьяна продолжала стоять у балкона, восхищаясь подругой.

– Хороша Симона Иосифовна, ничего не скажешь! – раздался рядом с ней мужской голос.

Татьяна вздрогнула и повернула на голос голову. Рядом с ней стоял Олег Дунаев.

– Да, она молодец, – поддержала разговор Татьяна. – У нее здорово получается! Как ни у кого!

– А почему вы не в общем круге? – спросил Дунаев.

– А вы? – вопросом на вопрос ответила она.

– У меня темперамента не хватает на такие танцы.

– У меня, пожалуй, тоже…

– А на какой-нибудь медленный хватит? – Олег спросил в пространство, не поворачивая головы к Татьяне.

– Наверно, хватит, – в то же пространство ответила она.

– Тогда считайте, что я пригласил вас на первый же медленный танец, – глухо сказал Дунаев, посмотрел наконец ей в глаза, улыбнулся и отошел в сторону.

Татьяне немедленно захотелось убежать и спрятаться в какую-нибудь узкую длинную нору, чтобы ее никто не мог оттуда достать, даже специально предусмотренная для этих целей собака-такса. Она лукавила, когда говорила, что не замечает взглядов Олега. Да что там лукавила… Она самым натуральным образом врала. Взгляд Дунаева доставал ее везде, накрывал, как сачок бабочку. А бабочка сама летела к ловцу. Гораздо чаще, чем было необходимо, Татьяна ходила в тот угол конструкторского зала, где стоял шкаф с канцелярскими принадлежностями и ватманом. В ее столе уже скопились целые залежи карандашей, резинок, разного размера форматок и даже два абсолютно ненужных ей степлера, но она все равно ходила и ходила к шкафу за новыми канцтоварами, чтобы лишний раз оказаться рядом с кульманом Олега. Она никогда не поворачивала к нему головы, но боковым зрением всегда отмечала, что он провожает ее глазами. Олег Дунаев совершенно не тянул на мачо. Он был чуть выше среднего роста и слегка сутул. Его волосы не набегали темными спутанными прядями на лицо, потому что были светло-русыми и очень коротко постриженными. Сексуальную трехдневную щетину он тоже не носил, а брился очень качественно, на совесть. Одевался Олег Дунаев весьма скромно и обыкновенно, как все: в джинсы, клетчатые рубашки и безликие джемпера. Турецкую кожаную куртку застегивал всегда до самой шеи, носил шарф в полоску и фетровую черную кепку. На его плече всегда болталась сумка на длинном ремешке, из которой торчал крючок ручки зонта. Главным же его отличием от мачо было то, что он имел семью. Татьяна, конечно, не очень четко представляла, как живут мачо на своей исторической родине, но ей казалось, что быть женатыми им совершенно не к лицу. Олег работал в конструкторском бюро уже третий год, но его жену Татьяна никогда не видела. Дунаев редко посещал культурно-развлекательные мероприятия, которые по старой совковой привычке еще устраивало своим сотрудникам руководство бюро, а если и посещал, то всегда без жены. Он не приводил ее ни на новогодние вечера, ни на посвященные Восьмому марта и не брал с собой, когда сотрудники КБ вместе ездили на экскурсию в Новгород, ходили в театры или на выставки. Эдакая жена-фантом, женщина-мираж… И все-таки она у Олега была, главным доказательством чему являлось тоненькое золотое колечко на безымянном пальце его правой руки. Конечно, по КБ ползали всякие слухи, что жена его чуть ли не алкоголичка или наркоманка, но Таня почему-то в это не очень верила.

Татьяна уже не помнила, когда начала замечать пристальные взгляды Олега. Она помнила только падение вниз собственного сердца в тот момент, когда осознала, что явно представляет для Дунаева бубновый интерес. Ею уже так давно никто не интересовался, что она готова была влюбиться в Олега только за этот интерес. Она стала исподтишка разглядывать его, и очень скоро ей стало нравиться в нем все: низкий сочный голос, торопливая походка с прискоками, быстрый взмах руки, когда он ерошил короткие волосы, раздумывая над чертежом, и даже заломы голубых джинсов под коленками. Олег Дунаев стал Татьяниной тайной, о которой, ей казалось, не знал никто, даже Симона Рудельсон.

Именно сейчас, на дне рождения Гришмановской, Татьяна вдруг поняла, что боялась прихода мастера из фирмы «Муж на час» именно из-за того, что он мог оказаться лучше Олега, – и тогда мечтаниям о нем придет конец. А они, эти мечтания о Дунаеве перед сном, стали для Татьяны ритуальными. Но даже в мечтах она никогда не выходила за Олега замуж и не занималась с ним ничем таким, за что ее могла бы призвать к ответу его собственная жена. Их отношения были нежными, красивыми и платоническими. Татьяна понимала, что если зайдет в своих мыслях дальше, то это будет началом ее конца. Никакие пирожные уже не спасут. Мысль о том, что Дунаев может развестись с женой, никогда не приходила ей в голову. Постулат, что свое счастье на чужом несчастье не построишь, вошел в ее сознание давно, в юности, когда собственная ее мать попыталась разбить чужую семью, а потом влачила, да и сейчас продолжает влачить одинокое жалкое существование. Татьяна тоже жила одна, но совесть ее была практически чиста, если не считать инцидента с красными салфетками Рудельсона. Поскольку тогда она смогла удержаться на самом краю обрыва, уставленном свечами и утыканном шипами от роз, собой она все-таки гордилась и марать совесть чем-то более предосудительным, чем распитие с мужем подруги вина под названием «Мерло», не собиралась. Она как раз раздумывала над тем, как бы полюбезнее отказать Олегу, если он действительно явится ее приглашать, когда рядом с ней на стул плюхнулась запыхавшаяся Симона.

– Ф-у-у… – выдохнула она, оглядела напряженную фигуру подруги и строго спросила: – Ну! И по какому поводу такая стойка? Прямо на минуту оставить нельзя, честное слово!

Татьяна только раздраженно помотала головой.

– Надо же! Прямо аллегория отрицания! Неужели Дунаева шуганула? Я же видела, как он возле тебя отирался!

– Сима! – всплеснула руками Татьяна. – Как ты могла видеть? Ты же была здорово занята!

– Занята не занята, а руку на пульсе событий держу всегда! Колись, подруга, что он тебе предлагал и от чего ты отказалась?

– Он всего лишь предлагал с ним потанцевать…

– «Семь сорок»?!! – ужаснулась Сима.

– Нет, конечно. Какой-нибудь медленный танец.

– Ну а ты? Неужели отказалась?

– Нет… но, наверно… откажусь…

– Это еще почему?

– Ну… ты же знаешь… он женат… и вообще…

– Танька! Ты совершенно ненормальная! Он же тебе не секс на виду у всех предлагал, а всего лишь танец!

При слове «секс» Татьяну бросило в такую краску, что Сима вынуждена была встать со стула и заняться ее просвещением:

– Не напомнить ли тебе, Танька, в каком веке ты живешь? Вижу по твоему лицу, что напомнить стоит! В двадцать первом! А сексуальная революция произошла уже в двадцатом! В курсе?

– Уж не намекаешь ли ты на знаменитую теорию стакана воды?

Сима хотела сказать, что на нечто подобное как раз и намекает, но Татьяна довольно зло посмотрела на нее и перебила:

– Имей в виду, мне это не подходит!

– Ну и дура, – только и успела выпалить Сима, потому что к Татьяне подошел Олег Дунаев.

– Вы мне обещали, Танечка, – сказал он и так смущенно взглянул ей в глаза, что она не смогла отказаться.

Сима удовлетворенно крякнула, подхватила первого попавшегося мужичка и потащила его в центр комнаты, чтобы быть поближе к Татьяне и Олегу. А Татьяна уже не замечала никого и ничего. Они с Олегом как бы выпали из окружающего мира, как Золушка с принцем на волшебном балу. Она смотрела в его светло-серые глаза и видела в них смущение, нежность и еще что-то, чего никогда прежде не видела в обращенных к ней мужских глазах. Ей очень хотелось бы назвать это любовью, но она не смела. Олег Дунаев был чужим мужем и любить ее не имел права.

Олег и Татьяна танцевали молча, что очень злило Симу Рудельсон. Она, выглядывая из-за обсыпанного перхотью плеча пожилого конструктора кавказской национальности Ираклия Нугзаровича Гогии, топталась почти вплотную с ними и не слышала ничего интересного. Как только мелодия закончилась, Сима бросила своего Ираклия Нугзаровича посреди зала и подошла к Татьяне с Дунаевым.

– Олег Сергеич! Не могли бы вы проводить нас с Татьяной домой? Понимаете… время позднее… В общем, темно и все такое…

– Могу, конечно… – растерялся Дунаев. – Но… вроде бы только что начались танцы… Еще и не очень поздно…

Татьяна тоже раскрыла рот, чтобы заявить, что в провожатых они не нуждаются, но сказать это Сима ей не дала. Она взяла Дунаева под руку и заговорщически произнесла:

– Понимаете, Олег… тут такое дело… Я сейчас живу у Татьяны по причине семейных неурядиц. И как раз сегодня мы договорились с мужем прояснить наши отношения… вот как раз через час… – и она показала на настенные часы Гришмановской. – Вы провожаете нас в Татьянину квартиру, я остаюсь там выяснять отношения с мужем, а вы… – она ткнула пальцем с острым ногтем сначала в его грудь, а потом в грудь подруги, – с Татьяной погуляете с часик на улице! Поговорите! Это же гораздо лучше, чем толочься здесь на виду у всех, а! Как вы на это смотрите?

– Сима! Ты мне ничего не говорила про Рудельсона! – возмутилась Татьяна. – Что еще за новости?

– Ну… правильно, не говорила… И что? Я, может, отказала ему, а сейчас поняла, что зря… Как вы считаете, Олег Сергеич? – Она второй рукой обняла подругу за талию, и, поскольку уже звучала новая медленная мелодия, они начали пританцовывать втроем.

– Ну… я… в общем-то… не возражаю… Могу проводить, – ответил Дунаев. – А как на это смотрит Татьяна Александровна?

Сима не дала Татьяне Александровне высказать свое мнение, заявив, что та и не может возражать, поскольку семейное счастье подруги для нее всегда было на первом месте. Она начала потихоньку двигать Татьяну с Олегом к выходу.

Одежда гостей была свалена на большую кровать Гришмановской в маленькой комнате, очевидно, являющейся бывшей супружеской спальней. С нюхом хорошей собаки Сима отыскала в огромной куче Татьянину куртку и свое весьма помятое драповое пальто. К чести Дунаева надо заметить, что он нашел свою одежду самостоятельно.

Сотрудники КБ были настолько заняты лезгинкой, которую всегда заказывал Ираклий Нугзарович Гогия, что позволили двум подругам и сопровождающему их лицу беспрепятственно покинуть гостеприимную квартиру Ирины Гришмановской.

Вечерний Петербург к прогулкам не располагал. С неба сыпалась ледяная морось. Промозглый ветер закручивал ее штопором, а потом, выбрав подходящие жертвы среди прохожих, бросал обжигающую влагу прямо им в лица. Ветер очень обрадовался троим сослуживцам, особенно Симоне с Татьяной, и со сноровкой хорошего визажиста вмиг внес свои коррективы в их облик. Под глазами у обеих образовались черные круги потекшей туши, а у Татьяны даже размазалась тайваньская помада по двенадцать рублей за тюбик.

– Ребята, простите, – пробормотала Сима, закрываясь обеими руками от ветра с дождем и одновременно придерживая свою замечательную шляпу. – Кто ж знал, что погода так переменится! Ничего ведь не предвещало! Когда мы шли к Гришмановской, солнышко светило и был полный штиль.

– Ладно, Симонка, никто тебя не обвиняет, – успокоила ее Татьяна. – Все равно уж ушли. Не возвращаться же назад. – Она вытирала мокрое лицо шарфом и поминутно отдувалась так яростно, будто шла на рекорд в открытом бассейне.

Дунаев, который в погодном беспределе намеривался было открыть зонт, вдруг странным образом отпрыгнул в сторону от подруг и замахал обеими руками. Обдав всех троих грязными брызгами, около них взвизгнуло тормозами такси.

– Быстро сюда! – позвал он Татьяну с Симой, запихнул их на заднее сиденье, а сам сел рядом с водителем.

Сима назвала адрес, а Татьяна заявила Дунаеву:

– Платим мы с Симоной! Вы, Олег Сергеевич, не виноваты, что пошел дождь, и тратиться на нас не рассчитывали.

– Танька! Да ты с ума сошла! – сказала Сима и сатанински хохотнула. – Может, ты лично Олега Сергеича до квартиры проводишь, поскольку он, когда шел к Ирке Гришмановской, провожать нас совершенно не собирался?

Обескураженная Татьяна откинулась на сиденье и совершенно не знала, что ответить на Симин выпад. Дунаев, напротив, взбодрился, повернул решительное лицо к подругам и, вытирая с него влагу, сказал:

– Хочу вам заметить, Симона Иосифовна, что я взрослый человек и вполне могу за себя постоять. И решать, что мне делать, я тоже привык сам.

– Отрадно слышать, – ответила Сима и откинулась к Татьяне на сиденье, с неподдельным интересом рассматривая Дунаева.

Он спокойно выдержал ее взгляд и повернулся к Татьяне.

– А вам, Татьяна Александровна, я хочу сказать, – проговорил он, – что и без предложения Симоны Иосифовны собирался сегодня навязаться вам в провожатые.

– Ну! Что я тебе говорила! – не выдержала Сима и расплылась в довольной улыбке. – Да у меня глаз – ватерпас! Я, Олег Сергеич, это нутром чувствовала! Вот спросите у Таньки!

– Интересно, сколько еще народу в нашем КБ чувствовали это нутром вроде вас, – печально улыбнулся Дунаев.

– Вот этого не скажу, не знаю. – Сима рубанула рукой воздух, по-цыгански звякнув браслетами, и добавила: – Да и какая разница, Олег Сергеич! Вы правильно заметили, что все мы здесь взрослые люди и совершенно не обязаны никому давать отчет в своих действиях.

– Пожалуй, – буркнул Дунаев, отвернулся от подруг, и весь оставшийся путь до дома Татьяны они молчали, каждый думая о своем. Заскучавший в тишине водитель решил было просвистеть модный мотивчик, на что Симона заявила ему, что так можно и денег лишиться, поскольку свистеть в помещении – плохая примета.

Отпустив машину, Дунаев попрощался с Симоной, которая первой юркнула в подъезд, и задержал за руку Татьяну.

– Подождите, Танечка, – сказал он. – Раз уж сегодня все так сложилось, то мне есть смысл наконец высказаться. – Он потоптался на месте, закрыл собою Татьяну от продолжавшего бушевать ветра и, криво улыбнувшись, продолжил: – Вы… вы не могли не заметить, что нравитесь мне… И не возражайте! – Он не позволил ей даже покачать головой. – Вы знаете, что нравитесь мне. Я вижу, как вы на меня реагируете…

– Как?! – испугалась Татьяна. Неужели так видно, что она тоже к нему неравнодушна? Надо было пореже ходить к шкафу с канцтоварами.

– Вы всегда вздрагиваете, когда видите меня, – ответил Олег. – Мне хотелось бы верить, что не от отвращения… Ведь вы… не от отвращения, а, Танечка?

– Не от отвращения… – эхом повторила она и испугалась еще больше. Зачем она это сказала? Он теперь подумает, что она…

– Танечка, я хочу просить вас о свидании. Давайте куда-нибудь сходим вместе! Что вы любите? Театры? Музеи? Или, может быть, ресторан?

Татьяна вжалась в дверь подъезда и отчаянно замотала головой.

– Вы мне… отказываете? – спросил Олег, кусая губы.

– Да… Я вам отказываю, – еле слышно прошелестела она.

– Но… почему?

– Потому… потому… – Татьяна набиралась сил для ответа, а когда поняла, что набралась, резко выдохнула: – Потому что вы женаты!

Олег молчал.

– Разве нет? – Татьяна почувствовала, что разволновалась уже чуть ли не до обморока. – Почему вы молчите?

– Я действительно женат, – глухо ответил Дунаев. – Но… понимаете… иногда бывают такие обстоятельства, которые сильнее нас… Понимаете?

– Нет… – растерялась она.

– Я женат… но, с другой стороны, можно считать, что не женат…

– Как это?

– Это долгий разговор, Танечка, а сейчас неподходящая для беседы погода. Давайте встретимся еще раз, и я даю слово, что все вам объясню.

– Нет! – выкрикнула Татьяна. – Мне не нужно от вас никаких объяснений, потому что я ни при каких обстоятельствах не стану разбивать семью! Даже не надейтесь! – Она вывернулась из-под руки Олега, который хотел ее то ли обнять, то ли просто положить руку ей на плечо, и нырнула в подъезд.

Лифт услужливо дожидался ее на первом этаже. Татьяна так проворно забежала в кабину, будто Дунаев собирался ее преследовать с целью насилия и последующего удушения. Выйдя из кабины, она сразу услышала раздраженные голоса, доносящиеся из своей квартиры. Она открыла дверь собственным ключом и сразу попала в эпицентр ссоры четы Рудельсонов.

– Тань! Ну ты только посмотри на него! – тут же взяла ее в оборот Сима. – Притащился! Ждали его тут!

Татьяна решила сразу не включаться в перебранку, поскольку лучше других знала, что Рудельсоны бранятся – только тешатся. Она молча сняла куртку, повесила ее на вешалку и нагнулась, чтобы снять обувь.

Вынести такое наплевательское отношение к собственной судьбе Симона не могла. Она за плечи оторвала подругу от обуви и заголосила:

– Таня, ну ты же знаешь, как он надо мной издевался всю жизнь! Скажи ему, чтобы он немедленно убирался из твоей квартиры!

Марк тут же оттер жену от подруги и, заглядывая Татьяне в глаза, заявил ей совершенно противоположное:

– Она несет вздор, Таня! Наша семейная жизнь проистекала на твоих глазах, и я уверен, что ты не сможешь обвинить меня в чем-то предосудительном! – И, развернувшись боком к жене, Рудельсон начал очень живо подмигивать Татьяне обоими глазами попеременно.

– Еще как сможет! – Сима просунула голову между мужем и вешалкой, чтобы перехватить взгляд Татьяны. Когда ей это удалось, она потребовала, чтобы подруга вместе с ней занялась устным счетом. Ей хотелось, чтобы Татьяна лично сосчитала, сколько раз она вынуждена была уходить к ней от Рудельсона по причине его загулов.

Татьяна в изнеможении завела глаза под потолок, что очень понравилось Симе. Она радостно закричала мужу:

– Ага! Видишь! Она даже сосчитать не в состоянии!

– Я просто уверен, что такой человек, как Татьяна, ни за что не станет заниматься подобными глупостями! – тут же отреагировал Марк, послав в сторону подруги жены очень выразительный взгляд. Он выплюнул змеевидную прядь волос супруги, которая попала ему в рот в борьбе за Татьянино расположение, и продолжил: – Таня! Я настоятельно прошу… Да что там прошу… Я требую, чтобы ты объяснила Симоне Иосифовне, что жить столь продолжительное время в чужой квартире – это верх неприличия и дурной тон! Мы с тобой, конечно, пошли ей навстречу: дали время прийти в себя, но пора же и честь знать!

– Кто это такие «мы с тобой»?! – взвизгнула Сима. – Не считаешь ли ты мою подругу с собой заодно?! Верх неприличия, чтобы ты знал, – это шастать по ночам по бабам и распивать с ними коньяки и другие горячительные напитки, а потом еще и пахнуть их духами!

– Таня, объясни ей, что все мы не без греха! А в нашем возрасте уже давно пора научиться прощать друг другу мелкие слабости! – патетически воскликнул Марк, тряхнул породистой длинноволосой головой, и прядь черных, с легкой сединой волос картинно повисла у него между глаз, как у поэта упаднического направления.

– То есть?! – перешла на змеиный свист Симона. – Это какие же ты у меня знаешь мелкие слабости? Что это ты научился мне прощать? Да я чиста, как первый снег! Я ни разу тебе не изменяла, хотя… могла бы! Да-да! Могла бы! Подтверди, Татьяна! – Очень хорошо зная Симу, Татьяна не собиралась ничего подтверждать, и была права, потому что восклицание подруги было чисто риторическим. Симона весьма чувствительно ткнула Татьяну локтем в бок и привела подтверждение собственной непорочности: – Да я, можно сказать, принесла на жертвенный алтарь семьи свое здоровье!

Лучше бы Сима этого не говорила, потому что в коридор немедленно выползла Жертва. Обрадовавшись давно не виденному Рудельсону, она с небывалой для нее ловкостью запрыгнула к нему на плечо.

– Вот! Видишь! – поспешил обрадоваться и Марк, который вообще-то кошку не слишком жаловал, но сумел правильно использовать ее неожиданную поддержку. – Видишь, бессловесное животное и то чувствует во мне родственную душу и своего человека!

Возможно, Жертва, с урчанием бродящая вокруг Марковой шеи, как кот ученый на дубе том, и смогла бы помирить разбушевавшихся супругов, если бы не раздался звонок. Не успела Татьяна открыть замок, как тяжелая дверь с силой распахнулась, припечатав Марка с кошкой к стене. С порога в коридор уверенно шагнул мужчина очень выдающейся еврейской внешности с огромным букетом белых хризантем в одной руке, бутылкой шампанского – в другой и громовым голосом провозгласил:

– А вот и я!

Поскольку Татьяна не выразила никакой радости при его появлении, он вынужден был спросить:

– Симона Иосифовна Пукерман здесь живет?

– Юлик! – охнула Сима и, привалившись к вешалке, попыталась затеряться в висевшей там одежде.

– Точно! – мужчина обрадовался, что его хоть кто-то признал и добавил: – Юлиан Фенстер – собственной персоной! Ты же меня приглашала! Я вот шел… нечаянно… мимо… Дай, думаю, зайду! И зашел! Принимай гостя! Что мы все в прихожей да в прихожей, как неродные, честное слово!

Сима, показавшись из-за Татьяниной куртки, с ужасом взирала на шумного Юлиана, как на когтистого Фредди Крюгера, завалившегося к ним с шампанским и хризантемами прямехонько со своей печально известной улицы Вязов. А Фенстер, ничуть не смущаясь присутствием Татьяны, а даже обрадовавшись, временно сунул ей в руки букет с бутылкой и начал снимать куртку. В это время с оглушительным хлопком закрылась входная дверь, и обернувшемуся на неприятный звук Юлиану предстал Марк Рудельсон, уже с двумя упавшими на глаза декадентскими прядями и Жертвой, красиво уложенной вокруг шеи.

– О! Марк! – ничуть не огорчился Фенстер. – Ты, значит, тоже пришел?

– Представь себе! – процедил Рудельсон. – По-моему, я имею право находиться рядом с собственной женой!

Задремавшая уже было Жертва слегка приоткрыла один желтый глаз и лениво состроила на морде выражение, типа «уж мне ли этого не знать!». Марк сдул в сторону кошачью шерсть, закрывавшую ему рот, и спросил с необыкновенно ядовитой интонацией:

– А с каких это пор Симона Иосифовна проживает у нас под девичьей фамилией? И вообще, что все это значит?

– Так вы же вроде развелись! – напомнил ему Фенстер и на всякий случай забрал у Татьяны хризантемы и шампанское.

– Это кто же тебе сказал?! – Марк одним движением сдернул с себя Жертву, как отстегивающийся воротник, и бросил ее Татьяне, которая тут же безропотно приняла ее взамен букета и бутылки. – Это ты ему сказала, Симона?!

– Я?!! – то ли спросила, то ли подтвердила Сима и с большой надеждой посмотрела на Фенстера. Тот покусал губы в раздумье над Симиным интонированием и не очень уверенно протянул:

– Ну-у-у… конечно, мне сказала… не Сима… Это так… вообще… в городе говорят…

– А в программе «Время» о нашем разводе, случаем, не объявляли? – с серьезной угрозой в голосе спросил Рудельсон.

– Я, знаешь ли, Марк, больше люблю смотреть программу «Вести». А там как-то больше о международных событиях и политической обстановке в стране… – Фенстер покосился на Симу, которая усиленно ему кивала. Татьяна не могла понять, что она при этом хотела от Юлиана, но он вдруг как-то разом взбодрился и радостно провозгласил:

– А раз никто не разводится, то я предлагаю за это выпить, раз уж мы все здесь так счастливо собрались! – и первым прошел в комнату в обнимку с хризантемами и бутылкой.

– Это за что же нам пить? – Рудельсон смотрел на Симу уничтожающим взглядом. – За то, что стоило нам чуть-чуть поссориться, как ты сразу приглашаешь к себе посторонних мужиков?

– Марк! Что ты такое говоришь?! – из-за дверей комнаты показалась косматая голова Фенстера. – Какой же я посторонний, когда мы все друг друга сто лет знаем?

– Погоди! – Марк отмахнулся от Юлиана, потому что гораздо важнее было прижать к барьеру собственную жену. Он всей пятерней сгреб в кулак декадентские пряди, резко отбросил их со лба и очень патетически обратился к Симе: – Отвечай, зачем ты пригласила Фенстера?

– Я… Я не приглашала… – не очень убедительно пролепетала Сима.

– Как это не приглашала, когда он только что сказал, что ты приглашала, а он шел-шел – и зашел?! Ты ведь слышала, Татьяна! Не станешь ведь отрицать?!

Татьяна не стала ни отрицать, ни подтверждать, потому что чувствовала, что ее позиция по данному вопросу на самом деле никого не интересует.

– Так ведь я что имел в виду, когда сказал, что Симона Иосифовна меня приглашала… – начал изворачиваться Фенстер. – Я имел в виду, что она приглашала, но давно… когда вы еще не были в ссоре… Она так и сказала: мол, приходи, Юлиан, посидим втроем с Марком… Сегодня я как раз шел мимо… Дай, думаю, зайду, раз приглашают. В самом деле, давно не виделись…

Рудельсон не нашел, что возразить Юлиану, хотя по лицу было видно, что этим его объяснением он абсолютно не удовлетворился. Марк скинул пальто на стул у дверей и печатным шагом почетного караула прошел в комнату.

Хозяйка квартиры, держа у груди шестикилограммовую Жертву, чувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Ей так хотелось побыть одной после разговора с Дунаевым, обдумать его слова и помечтать о нем, а вместо этого она должна была участвовать в качестве «кушать подано» в Симином водевиле. Она обреченно вздохнула, бросила кошку на диван, достала из серванта фужеры и пошла на кухню, чтобы поискать какую-нибудь легкую закуску к шампанскому. Когда она вернулась в комнату с нарезанным на прозрачные кусочки сыром под названием «Российский», еврейский треугольник уже по-хозяйски расположился за ее столом. Шампанское было разлито в фужеры и с шипением там пузырилось. Татьяна поставила на стол сыр и, прихватив с собой положенный ей фужер, села в дальнее кресло, поскольку чувствовала, что, кроме подачи закуски, никакой другой нужды в ней нет.