Текст книги "Предать – значит любить"

– Кать! Мне не хотелось бы обсуждать наши с Костей проблемы... Сейчас тебе мои слова могут показаться наговором, а войдешь в нашу семью – сама составишь впечатление. Только прошу: будь с ним осторожна. Костя вовсе не так прост, как кажется.

– А Славочка? Почему у нее мужское имя? – Катя решила перевести разговор в другую плоскость.

– Почему мужское? – удивился Гера, а потом рассмеялся: – Ах да! Мы уже привыкли и не замечаем... На самом деле у нее женское имя – Ярослава. Она очень хорошая, наша Славочка... Ты с ней быстро подружишься.

– Я не поняла, сколько ей лет?

– Она на два года старше нас с Костей. От рождения такая... Родители решили завести второго здорового ребенка, а тут нате вам – появились близнецы!

– А Елена Матвеевна кем работает?

– Мама-то? Никем...

– Как это никем? – удивилась Катя. – Разве так можно?

– А почему нет? – опять рассмеялся Герман. – Отец очень неплохо зарабатывает, а мама всегда занималась нами с братом, Славочкой. Это сейчас мы выросли, и она от нас почти свободна, да и Дуся приехала. А раньше на маме была вся эта огромная квартира и обеды на шестерых. Домохозяйка – тоже работа не из легких.

– То есть вы с Костей в детский садик не ходили? – решила уточнить Катя.

– Не ходили. Нас мама воспитывала.

– Вот это зря! Детский сад – такое место, где...

– Катюш, я знаю про детский сад! Ты мне уже все уши прожужжала! Я мечтал бы уменьшиться в размерах и пойти к тебе в группу, чтобы самому все проверить, но... не получится...

Улыбаясь, Герман увлек девушку в темноту, за огромное раскидистое дерево, и обнял. Она с готовностью подставила губы. Молодые люди долго целовались, а потом, когда опять вышли на освещенный тротуар, Катя возобновила допрос:

– А этот... кажется... Родислав... он кто? Тоже имечко... ничего себе...

– Родислав – это родной брат папиного отца, то есть как бы двоюродный дед. Он умер года два назад, жил у нас, в небольшой комнатке, куда я и предложил переехать Косте.

– А-а-а... Вот почему ты сказал, что Елена Матвеевна варила еду на шестерых. Я думала, ты ошибся...

– Ха! Это я-то, великий математик, и ошибся!

– Говорят: и на старуху бывает проруха! – Катя рассмеялась, а потом опять принялась расспрашивать: – А дед? Ну... настоящий, не двоюродный?

– Погиб... война же была...

– Гер, а почему у вас в семье имена такие редкие... друг на друга похожие: Ярослава, Родислав?

– Ведется так... издавна. Наш род очень древний, а потому и имена даются родовые. Этот дом, кстати, весь когда-то принадлежал князьям Кривицким.

– Да ну? – Катя даже остановилась в состоянии не то восхищения, не то испуга. – Это что ж выходит? Выходит, что ты – князь?

– Наверное, уже нет.

– Как это нет, если ты Кривицкий?

– Дело в том, что род прерывался. Не всегда рождались мальчики, понимаешь? Кого-то когда-то усыновляли... В общем, все давно перепуталось.

– Как же тогда фамилия до вас дошла?

– Хотели сохранить – вот и сохранили, но вполне возможно, что княжеского в нас уже ничего нет.

– Жа-а-алко... – огорчилась Катя.

– А мне нет! Я хочу быть таким, как все!

– Ничего себе – такой, как все! Да никто из моих знакомых таких тортов, которые у вас подают к столу, в глаза не видел! Про вашу квартиру я вообще не говорю...

– Это совсем другое дело. Деньги отцу не в наследство достались. Он их честно заработал. Знаешь, какой он специалист?

– Какой?

– А такой, что к нему из областного центра приезжают, просят, чтобы именно он оперировал. Отец днюет и ночует в больнице. Мама все время ругается, что на нем ездят, а он не может никому отказать. Призвание у него такое – людей спасать.

– Но ведь и деньги неплохие платят за это призвание!

– За дело платят! И потом... я ему еще больше платил бы. Его чуть ли не каждую ночь из постели вытаскивают! У нас и дед был хирургом. Тот, который погиб. Он на фронте в полевых условиях оперировал... Разбомбили их медпункт...

Катя с уважением кивнула, а потом опять спросила:

– Как я понимаю, хирург – тоже родовая профессия Кривицких?

– Да, можно и так сказать.

– Тогда почему же ты на инженера пошел учиться?

– Ну... во-первых, у нас в Анисимове мединститута нет, ты же знаешь, но это, конечно, не главное. Во-вторых, я терпеть не могу всякие раны, кровь... Бр-р-р-р! А в-третьих, у нас Котик по стопам отца и деда пошел.

– Как? Ты же только что сказал, что мединститута у нас нет... – растерялась Катя.

– Костя учится в Москве. Сейчас у него каникулы.

– В самой Москве? – Катя устала удивляться.

– Да, живет там у родственников. Я еще и поэтому предложил ему перебраться в маленькую комнату, он все равно скоро уедет.

– А как ты думаешь, он, когда выучится, вернется в Анисимов или останется в столице? Я бы осталась!

– Думаю, что вернется. Тут такая практика! Он уже сейчас с отцом оперирует... ну... пока на подхвате... Я особенно не интересуюсь, но отец говорит, что из него выйдет толк.

– Странно все-таки, чего вы с ним не поделили, – начала Катя, но увидела, как у Германа неприязненно передернулось лицо, и поспешила сказать: – Ну ладно, ничего не говори. Я вижу, тебе это неприятно. Думаю, потом сама все пойму.

– Я тоже так думаю, – охотно согласился Герман и опять увлек Катю в тень густых кустов, которые окружали здание ее общежития.

Девушка обняла его за шею, и они, скрытые от посторонних глаз, опять принялись целоваться.

Свадьба Германа Кривицкого и Екатерины Рыбаковой была красивой и многолюдной. Катя пригласила всех своих подруг: и школьных, и из училища, и тех, которые жили с ней в одной комнате общежития, и воспитательниц из детского сада во главе с заведующей. Со стороны жениха тоже было много гостей: друзей и родственников.

Катя иногда ловила себя на том, что похожа на Золушку, неожиданно попавшую на королевский бал с помощью волшебства, а Герман оказался принцем, также неожиданно увлекшимся ею. В самом деле, еще весной этого года никто не смог бы даже предположить такого расклада: она, обыкновенная девчонка из заводской коммуналки, детсадовская воспиталка, попала в дом Кривицких, предки которых когда-то были самыми настоящими князьями. У нее сегодня и платье как у княгини: белое, пышное, расшитое серебристыми цветами. Елена Матвеевна сказала, что эта ткань называется парчой. На голове – веночек из белых роз, из-под веночка на плечи льется прозрачная фата.

Катя то и дело поглядывала на часы. Вдруг Виталий Эдуардович, как сказочный король, перевел их назад, чтобы гости потанцевали подольше, и тогда в полночь на Кате окажется даже не нарядное платье из черного креп-жоржета, а скромненький льняной костюмчик, в котором она ходила на работу в детский сад. Но время шло, перевалило за полночь, потом Катя отметила половину первого – крепко подвыпившие гости не хотели расходиться. В начале второго часа ночи король, то есть знаменитый на весь город хирург Кривицкий, объявил бал закрытым, поскольку новоиспеченных супругов ожидает первая брачная ночь, которую не стоит укорачивать. Гости очень плохо соображали, чего не стоит укорачивать и почему нельзя поесть, выпить и потанцевать еще, раз уж зачем-то позвали, а потому их приходилось насильно выпроваживать, выводить из квартиры под белы руки. За некоторыми особо почетными гостями приезжали машины, в них набивалось пассажиров вдвое больше положенного, таких же почетных, как они сами, и не очень почетных, а то и вовсе самых обыкновенных. Катиных подружек, например, повезла к дому машина главного инженера местного завода. Катя махала рукой вслед уезжавшим, посылала воздушные поцелуи, смеялась, но не забывала время от времени поглядывать на серебристую парчу платья. Она, к ее счастью, так и оставалась парчой и, похоже, не намерена была превращаться в лен рабочего костюмчика. Да! Теперь уже не было никаких сомнений в том, что она, Катя Рыбакова, не сказочная Золушка, а настоящая невеста Германа Кривицкого! Впрочем, почему невеста? С сегодняшнего дня она – жена Геры и на самом законном основании будет носить его княжескую фамилию.

* * *

Жизнь замужней дамы Кате очень нравилась. При ней осталось все хорошее, что у нее было раньше: обожаемые родители и сестра, верные подруги, любимая работа, а к этому прибавилось замечательное новое: богатый сытый дом, красивые дорогие вещи, развеселая добрячка Дуся, интеллигентный и обаятельный Виталий Эдуардович и великая книгочея и умница Славочка. Любимый Гера из жениха перешел в иное качество – страстный муж тоже очень нравился Кате.

Несколько огорчали Константин и Елена Матвеевна. Костя бросал на Катю двусмысленные липкие взгляды, она всегда старалась проскользнуть мимо него. Елена Матвеевна, напротив, не выказывала к невестке никакого интереса. После того как она помогла Кате выбрать свадебный наряд и пару раз чмокнула в щеку на торжестве, она почти не замечала девушку. Нет, она, конечно, здоровалась с ней и даже спрашивала: «Как дела?» – но Катя чувствовала, что ее дела Елену Матвеевну не интересуют. Поначалу она пыталась честно и подробно рассказывать, как они с Герой поживают, а потом научилась на равнодушный дежурный вопрос так же дежурно буркать: «Нормально» – и продолжать заниматься своим делом. Надо сказать, что дел по дому у нее было немного. Всем хозяйством заведовала Дуся и не допускала Катю ни к кухне, ни к стирке, ни к уборке. Она, большая и грузная, успевала везде и очень сердилась, если девушке вдруг взбредало в голову простирнуть Герины рубашки или приготовить утренний омлет.

Вынужденным бездельем Катя не тяготилась, потому что шесть дней была допоздна занята на работе: последних детей забирали домой из ее группы детского сада в седьмом часу вечера. А пока она добиралась до дома Кривицких, который находился далеко от центра города, подходила пора ужинать, а там уж и до сна было рукой подать. По воскресеньям Катя с Герой ездили гулять в городской парк, где когда-то познакомились, ходили в кино, в театр, в гости, принимали гостей у себя. В общем, жилось молодой жене Германа Кривицкого сытно и весело.

Когда уехал в Москву на учебу Константин, Катя наконец почувствовала себя в доме мужа совершенно свободной. Тому, что Елена Матвеевна ею не интересовалась, Катя даже радовалась: не надо было проводить время в компании свекрови и придумывать, о чем с ней поговорить.

Веселая и счастливая жизнь мужней жены Катерины Кривицкой продолжалась до того момента, пока не стало ясно, что она беременна. Однажды утром она не смогла не только съесть с любовью приготовленный Дусей завтрак, но даже не вынесла запаха свежесмолотого кофе.

– Катя, а ты не беременна? – с неудовольствием спросила свекровь, когда бледно-зеленая невестка вернулась к столу после того, как ее вырвало в туалете отвратительной горькой слизью.

– Я... я не знаю... – пролепетала Катя.

– Тут и знать нечего! Беременна! – заключила Елена Матвеевна. – Виталий, завтра же отведи ее к Пинкензону!

– К кому? – ужаснулась Катя.

Старший Кривицкий расхохотался, а потом с доброй улыбкой посмотрел на невестку и объяснил:

– Пинкензон Арон Маркович – замечательный гинеколог!

– Мужчина?!! – еще больше ужаснулась Катя.

– Мужчины – самые хорошие гинекологи!

– Почему?!

– Возможно, потому, что сами никогда не испытывали ничего подобного и не могут отмахнуться от пациентки, как доктор-женщина: мол, все мы через это прошли и не умерли. Сочувствия в мужчинах больше.

Кате не хотелось идти на прием к мужчине, даже и сочувствующему, а потому она жалко пропищала самый убийственный аргумент против посещения врача:

– Но я не могу завтра... Я работаю...

– Какая может быть работа с таким токсикозом, – без всякого вопроса в голосе заявил Виталий Эдуардович.

Катя хотела сказать, что очень даже может, что ей уже гораздо лучше, но тут ее опять замутило, и она вынуждена была срочно бежать в туалет. Позавтракать в тот день ей так и не пришлось. Единственным утешением тем тяжелым утром было то, что Гера очень обрадовался ее беременности.

– Катюшка! Неужели у нас будет ребенок?! – с восхищением сказал он, когда они из зала возвратились в свою комнату.

– Откуда мне знать, Гера... – ответила порядком струхнувшая и все еще очень бледная Катя.

– Ну... раз мама говорит... Она же знает признаки...

– Возможно, но я совсем не хочу идти к гинекологу-мужчине!

– Брось, Кать! Это ж для дела!

– И что, тебя совсем не смущает, что какой-то мужчина будет... ну ты понимаешь...

Герман подхватил жену на руки и закружил по комнате, приговаривая:

– Я все перетерплю, Катька, потому что безумно люблю тебя... и нашего ребенка!

– Но его же еще нет! – счастливо рассмеялась Катя. – Во мне, наверное, сидит пока какой-нибудь головастик!

– Ну и что?! Я очень люблю головастиков!!!

* * *

На работе Катя с испугом заметила, что дети, которых она так любила, вдруг стали ее раздражать. Они слишком шумели, их крики и визг сверлили ей лоб, болезненно отдавались где-то в затылке. Когда, на минутку отвлекшись от игры, ребятишки по привычке подходили, чтобы обнять любимую воспитательницу, Катя с ужасом поняла, что они все ужасающе пахнут. Кто-то чересчур сладко и приторно сдобно, другой – кисло, третий – плохо постиранным бельишком, четвертый – витаминами, которые, видимо, давали утром родители. Детсадовский завтрак, состоявший из пшенной каши и какао с булкой, Катя проглотила с трудом. Она вынуждена была себя заставить это съесть, потому что чувствовала – силы ее покидают. К тихому часу она так измучилась, что пошла к заведующей и отпросилась на завтрашнее утро к врачу. Анна Николаевна сразу все поняла и препятствий не чинила. А Катя уже готова была показаться не только гинекологу-мужчине, а самому страшному чудищу, только бы ее избавили от непроходящей тошноты и наступавших отовсюду резких запахов.

Гинеколог беременность подтвердил, но от токсикоза не избавил. Знаменитый Пинкензон, оказавшийся добродушным розовощеким толстяком, прописал какие-то пилюли, но они помогали только на пару часов, потом острые запахи наваливались на бедную Катю с новой тошнотворной силой. Ее выворачивало желчью. Она похудела, пожелтела, работу действительно пришлось оставить. Когда Катя десять раз пожалела, что забеременела, и мечтала чуть ли не об аборте, токсикоз вдруг отступил. Почти совсем, лишь иногда давал о себе знать легкой тошнотой. Она была на четвертом месяце, животик округлился только самую чуточку, и молодая женщина вдруг оказалась свободной и предоставленной самой себе. Привыкшая к активной, деятельной жизни Катя тоскливо слонялась по большой квартире. Иногда сидела в кухне с Дусей и болтала о всякой ерунде, пока та колдовала над обедом. Но однажды вдруг почувствовала, что мешает ей, путается под руками. Из кухни пришлось убраться. Она попыталась переместиться к Славочке, которая сначала достаточно любезно ее приняла и даже проговорила с ней часа два о том о сем. На четвертом посещении мужниной сестры Катя поняла, что ей ужасно скучно с умной, начитанной интеллектуалкой Славочкой. Она, Катя, знала другую, настоящую, не книжную жизнь и очень скучала по ней, по своим подругам, по детсадовским ребятишкам. Она пыталась успокоить себя тем, что скоро у нее появится собственный ребенок, который поглотит все ее свободное время без остатка. Катя этого очень хотела и ждала ребенка как избавления от вынужденного безделья. Никаких других чувств к тому, кто поселился в ее животе, она пока не испытывала.

Но прежде Катиного ребенка в квартире Кривицких появился Константин, приехал домой на студенческие каникулы. У него тоже была масса свободного времени, и он явно искал Катиного общества. Несколько раз молодая женщина вынуждена была сидеть с ним в зале и разговаривать, потому что уйти вроде бы не было повода, уход мог показаться оскорбительным. Хорошо было только то, что Костя любил говорить сам, а потому участие Кати в диалоге сводилось к репликам.

Однажды Костя вдруг заглянул в комнату Кати и Германа, когда она была одна.

– Можно? – спросил для порядка и тут же вошел без всякого разрешения.

Катя насторожилась. Константин сразу приступил к делу.

– Катя, ты не можешь не видеть, что нравишься мне, – сказал он.

Она вскочила с кресла, на котором сидела, и спряталась за его спинку, будто та могла ее защитить. А Костя продолжил:

– Да, нравишься. Я в Москве только о тебе и думал, представлял, как приеду домой, а тут ты...

– Костя! Я жена твоего брата! – попыталась остановить его Катя.

– Ты прекрасно знаешь, что мы с ним не ладим, а потому я не могу за него огорчаться!

– Зато я могу! Герман мой муж, я люблю его!

Константин обошел кресло и стал возле Кати, отрезав ей путь к выходу из комнаты. Позади нее был шкаф, с одного боку – окно, а с другого – спинка кресла.

– Кать, брось... Мы же с ним одинаковые... Какая тебе разница, Герка или я? – Говоря это, Костя приближался ближе и ближе.

Катя вжалась в шкаф, выставила вперед руки, которые тут же уперлись в его грудь. Костя схватил ее ладони и принялся целовать. Катя пыталась вырваться, но была словно в капкане. Она решила прибегнуть к последнему, как ей казалось, самому отрезвляющему аргументу:

– У меня ребенок будет! От Геры!

– Вот и отлично! – нехорошо усмехнулся Костя. – Значит, все обойдется без последствий!

– Что – обойдется?! – в состоянии полной истерики крикнула Катя.

– Ну ты же все понимаешь... Чего ломаешься?

Он с силой привлек невестку к себе, и она, ткнувшись носом в его рубашку, от которой пахло каким-то одеколоном, вдруг опять почувствовала дурноту.

– Отпусти... – прошипела она в ухо Константину, который сосредоточенно нацеловывал ее шею. – Иначе меня вырвет... Прошу тебя...

– Прямо уж так и вырвет? – усмехнулся он, посмотрел на Катю и тут же разжал руки. Медик по образованию, сообразил, что она не притворяется. – Токсикоз, что ли?

Катя, не отвечая, протиснулась мимо него и еле успела добежать до туалета. Когда вернулась в комнату, Константина там не было. Девушка втянула в себя воздух, но запаха его одеколона уловить не смогла. Она растерянно оглядела комнату. Кресло было придвинуто к самому окну, при всем желании она никак не смогла бы там поместиться, да еще вместе с Костей. Конечно, он мог придвинуть кресло к окну перед уходом из комнаты, но зачем ему это делать? Может быть, с ее воспаленным воображением беременной женщины все это ей только привиделось? А что? Последнее время она видит очень выпуклые, яркие сны, иногда вдруг застывает наяву, и ей представляются реальные картины с кучей мелких подробностей. Например, недавно ей привиделось, как они с Герой и новорожденным сыном (Катя была уверена, что у нее обязательно будет сын) гуляют в парке. Она запомнила даже одеяльце, в которое ребенок был завернут: голубое, шелковое, стеганое, в белом пододеяльнике, отделанном вышивкой ришелье. Может, и Костины поцелуи ей привиделись... Теперь, когда он дома на каникулах, они часто встречаются. Катя не могла не понять, что очень нравится ему. Вот воображение и подкинуло фантазию на актуальную тему.

События последующих дней, то есть полное отсутствие оных, утвердили Катю во мнении, что Костя вовсе и не заходил в их с Герой комнату и уж тем более не пытался ее целовать. Брат мужа смотрел на нее по-прежнему внимательно, но несколько отстраненно и холодно. Катя успокоилась. Почти. Осталась лишь легкая тревога, да и то она больше относилась к собственному организму, который из-за беременности иногда умудрялся выходить из-под контроля. Но однажды вдруг случилось такое, чего уже никак нельзя было списать на разбушевавшуюся фантазию. Все было очевидно, реально и отвратительно.

В тот день Кате с самого утра показалось, что в их комнате неприятно пахнет, о чем она сказала Гере. Тот, торопясь на работу, нежно поцеловал ее в щеку и ответил, что беременные женщины все преувеличивают. На самом деле это очень даже неплохо пахнут натуральной кожей его новые зимние ботинки. Герман посоветовал проветрить комнату и не зацикливаться на неприятном, тем более что кожаный запах он сейчас же унесет с собой на ногах, а вечером оставит обувь в прихожей, чтобы не раздражать обострившееся обоняние жены. Когда Гера ушел, Катя первым делом вынесла на кухню в помойный бачок коробку от новых башмаков Геры, чтобы ничего больше в комнате не пахло. Но запах не только не исчез, наоборот, он становился все гуще и отвратительней. Катя подумала, что под кровать залетела какая-нибудь пахучая бумага из обувной коробки, и решила отыскать ее во чтобы то ни стало. Она отогнула кружевной подзор, увидела кончик кожаного шнурка и обрадовалась. Сейчас она вынесет шнурки в коридор, уберет в шкафчик для обуви, тщательно вымоет руки.

Катя потянула за кончик, но вместо связанных бантиком шнурков ее взору предстала отвратительная дохлая крыса с раззявленной зубастой пастью. Катя в омерзении отдернула руку и так взвизгнула, что все, кто был дома, очень скоро оказались в их с Герой комнате.

– Что случилось?! – крикнула Дуся, которая, разумеется, принеслась первой.

Отвечать Кате нужды не было: страшная крыса с деревянно растопыренными лапами, оскаленными зубами и остекленевшими бусинками глаз лежала посередине комнаты и источала невыносимое зловоние. Дуся сняла с себя передник с нарядными оборочками, набросила его на крысу, сгребла все в неопрятную кучу и с этой добычей выбежала из комнаты так же быстро, как в нее влетела.

– Откуда в доме крысы? Как такое могло случиться? – истерично крикнула ей вслед Елена Матвеевна. Она зябко куталась в теплый ярко-малиновый халат и брезгливо поджимала губы.

– Мамочка, ничего удивительного нет, – раздался голос Славочки, которая не без труда перевалилась со своей коляской через порог комнаты молодоженов. – Дом старый, в подвале наверняка сырость и нечистоты. Честно говоря, я последнее время часто слышу какое-то подозрительное шуршание. И вот – пожалуйста – крысы!

– Не говори ерунды, Слава! – возмутилась Елена Матвеевна. – Никаких нечистот в подвале быть не может! Мусор вывозится вовремя! Дуся за всем следит.

– Дуся не может быть во всех местах одновременно! Я давно говорю, что ей в помощь надо нанять мужчину.

– Можно подумать, это так просто – нанять! Никому нынче не хочется ходить в слугах!

– Вовсе не обязательно называть его слугой. Можно, например, обозвать каким-нибудь оператором котельной. Там, в подвале, есть чем заняться рукастому мужчине. Вся система отопления наверняка нуждается в ремонте.

– Мама, не волнуйся! – вступил в разговор Костя, который тоже прибежал на душераздирающий Катин крик. – Я сегодня же спущусь в подвал и посмотрю, в каком состоянии находится котельная и... все остальное... Если там крысы, нужно вызывать этих... как их... которые их морят... дустом или еще чем...

Семейство Кривицких продолжало деловито обсуждать состояние старого дома и его подвалов, а бедная Катя, подобрав под себя ноги, сидела на кровати ни жива ни мертва. Ей казалось, что сладковатый запах разлагающейся крысиной тушки заполнил всю комнату. Она боролась с накатывающей волнами дурнотой, но спустить ноги боялась: вдруг в ее лодыжку вопьются острые зубы другой крысы, огромной и вполне живой, той самой, которая затаилась сейчас под кроватью и выжидает, когда Катя останется одна.

– Я б-боюсь... – пробормотала она, когда поняла, что Кривицкие собираются оставить ее одну.

– Да ерунда все это, Кать! – с улыбкой ответил Константин, жестом показал родственницам, что они могут отправляться восвояси, что те незамедлительно и сделали. – Возмутительницу спокойствия унесла бесстрашная Дуся, так что переживать тебе больше не о чем!

– Да-а-а... а вдруг там еще...

– Сейчас посмотрим! – Константин расхохотался, опустился на одно колено, заглянул под кровать и гаркнул во всю мощь: – А ну, выходи, крысиный король!!

Катя болезненно вздрогнула. Никто из-под кровати не показался.

– Вот видишь! – преувеличенно бодро проговорил Костя. – Там никого нет. Заплутала всего лишь одна несчастная особь.

– А почему она попала именно в нашу комнату, а не в кухню, например, где есть чем поживиться?!

– Ну... не знаю... В кухне Дуся так гремит своим инвентарем, что бедная крыса без оглядки рванула подальше, туда, куда понесли мерзкие когтистые лапы.

– Возможно, Дуся ее действительно испугала... – начала Катя, но не договорила, потому что вдруг поняла: эта крыса вовсе не заблудилась в комнатах квартиры Кривицких. Ее кто-то специально принес. Эта простая и очевидная мысль так удивила ее, что она застыла с раскрытым ртом.

– Кать! Какая-то дохлая крыса вовсе не стоит таких переживаний с твоей стороны, – сказал Константин – Помни о ребенке! Ему нужны исключительно положительные эмоции!

– Да-да... положительные... – повторила Катя без всякого выражения, а потом подняла на брата Германа глаза, полные ужаса, и сказала: – Костя, она же была дохлая... и, судя по запаху, уже довольно давно...

– И что? – не сразу понял Константин.

– А то, что она вовсе не случайно забежала. Ее кто-то где-то нашел... уже дохлую... и подкинул в комнату... Или поймал... убил... подождал, пока она начнет разлагаться, и сунул под кровать... Понимаешь?

Костя хмыкнул и задумался, показав тем самым, что мысль невестки не так уж глупа, а потом сказал:

– Вряд ли тот, кого ты хочешь обвинить, смог бы выдержать этот жуткий смрад, а уж специально убить – тем паче... Потому я все же придерживаюсь мнения, что крыса сама забежала... Ну, может быть, искала уголок, где бы ей отдать концы. Многие животные предчувствуют свою кончину и уходят от нор подальше.

– Что-то я не слышала о таком поведении крыс!

– А ты что, много о них знаешь?

– Ну... например, читала, что крысы первыми покидают корабли...

– Тогда бы целый выводок нашли на лестницах подъезда, если бы наш дом походил на тонущий корабль. Хотя...

Константин замолчал, потер ладонью щеку. Это «хотя» накрыло Катю новой волной ужаса.

– Что ты хотел сказать, Костя? – прошептала она.

– Да так... – уклонился он от ответа. – Как сказал бы некто Шекспир: «Прогнило что-то в Датском королевстве...» Кажется, так у него... или почти так... Но ты не бери в голову, это единичный случай! Таков самый лучший выход из создавшегося положения. – Константин так быстро вышел за дверь комнаты, что Катя ничего не успела у него спросить.

Почти весь день Катя просидела в кухне, отчаянно мешая Дусе готовить обед и сходя с ума от безделья и страха. Отправиться обратно в комнату она смогла только тогда, когда вернулся с работы Герман. Муж, как и все в доме, отнесся к происшествию несерьезно. Поцеловав Катю в висок, сказал, что в таких старинных домах, с огромными глубокими подвалами вполне могут водиться не только крысы, но и кроты и какие-нибудь землеройки. А то, что крыса оказалась дохлой, говорит о том, что она была старой и больной и очутилась в их комнате в поисках последнего пристанища. То есть Гера почти слово в слово повторил версию Кости. Кате ничего не оставалось делать, только принять ее для себя как единственно возможную. Положительный настрой – великое дело, а потому довольно скоро молодая женщина о неприятном инциденте забыла. В самом деле, например, в их общежитии жили не тужили такие мощные тараканы-прусаки, что, если бы повезло выловить всех, одновременно прыскавших по углам в момент включения света, из них можно было бы слепить парочку вполне упитанных крыс. Живя в общежитии, Катя не только не думала о тараканах, воспринимала их как неизбежное зло и обязательную принадлежность данного заведения. Так и крысы... Там тараканы, тут – крысы... Ничего особенного. Тем более что больше они ей не досаждали. И никто не досаждал. Когда закончились каникулы, Костя уехал в Москву, довольно сухо попрощавшись с Катей, и она окончательно уверилась в том, что он вовсе не покушался на ее честь и не предлагал себя взамен брата-близнеца.

Животик молодой беременной женщины постепенно округлялся, Елена Матвеевна вызвала на дом свою портниху Зиночку, которая сшила для Кати расклешенный сарафан из плотного коричневого бостона и несколько широких блуз: светло-бежевую с отложным круглым воротничком, ярко-цветастую, всю в фиолетово-желтых анютиных глазках и нарядную, с бантом, из мягкого розового крепдешина. Когда Катя появилась за обедом в бостоново-крепдешиновом великолепии, Дуся, не удержавшись, воскликнула:

– Ой, хороша, Катюха! До чего ж тебе идет быть беременной! Ты уж на одном не останавливайся...

– Надо сначала одного родить! – резко оборвала Елена Матвеевна и обратилась к Кате: – Что говорит доктор Пинкензон?

Катя счастливо улыбнулась, погладила живот и ответила:

– Арон Маркович говорит, что все у меня в порядке, анализы хорошие, ребеночек развивается нормально и скоро начнет вовсю толкаться ножками и ручками.

Будущей мамаше очень хотелось, чтобы все собравшиеся на обед разделили ее радость, но удовольствием от известия осветилось только лицо Дуси. Умильно прижав к груди руки, она завела глаза к потолку, будто представляя народившегося младенчика. Славочка осталась сидеть с непроницаемым лицом, Елена Матвеевна величественно кивнула, что можно было истолковать по-разному. Катя решила, что свекровь довольна хорошими анализами, а Дуся восприняла кивок в качестве сигнала к тому, чтобы разливать по тарелкам густые, наваристые щи.

Именно в тот момент, когда Катя доела первое блюдо и ждала Дусиных голубцов, внутри ее организма будто что-то сдвинулось с места и плавно повернулось. Она громко ойкнула и положила руки на живот. В одном месте явственно выпирал маленький бугорок.

– Это ножка! Честное слово, ножка! – крикнула Катя, обрадованная тем, что доктор Пинкензон ее не обманул, а значит, и в дальнейшем можно будет ему во всем доверять. – А теперь ушла... А вот опять... Толкается! Будто локотком! Славочка! Вот положи руку сюда! Ты обязательно почувствуешь!

И будущая мамаша подскочила к сидящей рядом Славочке, без всяких церемоний взяла за тонкую бледную руку и положила ее на бугорок живота. Славочка руку резко отдернула, но Катя не могла представить, что кому-то может быть неприятен ее ребенок, который пока еще скрывается в чреве, но уже очень скоро заявит о себе по-настоящему.

– Нет, ты потрогай, потрогай! – упорствовала она. – Ребеночек вертится у меня в животе! Это вот локоточек! Или пяточка!

Положение спасла Дуся, закрыв своим мощным телом Славочку, которой явно не доставляло удовольствия осязать пяточки и локотки.

Зато Виталий Эдуардович, неожиданно рано вернувшийся из больницы, с большим удовольствием потрогал Катин оживший живот и даже посоветовал невестке делать особую гимнастику, чтобы держать будущего внука или внучку в постоянном тонусе. Явившийся следом за отцом Герман даже потерял аппетит от известия, наскоро затолкав в себя Дусино жаркое, уединился с женой в спальне и около часа прижимался ухом к Катиному животу, с восторгом слушал доносящиеся из него слабые переливы и даже пытался разговаривать с ребенком. В этот вечер Катя заснула абсолютно счастливым человеком. Она не знала, что этот день и эта ночь будут последними по-настоящему счастливыми в ее жизни.