Текст книги "Прошу руки вашей жены"

Светлана Демидова
Прошу руки вашей жены

* * *

Скрываясь за большим чайным бокалом, Даша исподтишка бросала косые взгляды на мужа. Он тоже пил чай. Его подбородок выпячивался вперед, а нижняя губа, облепляя край чашки, гадко расплющивалась. При этом он так сильно заводил глаза к потолку, что под темно-коричневой радужкой делались видны тонкие красные ниточки сосудов. Допив чай до последней капли, он вытер рот тыльной стороной ладони. Даша удовлетворенно ухмыльнулась – опять! Она теперь каждый раз с пристрастием следила за тем, как муж пьет чай. Он делал это всегда одинаково. Это и сводило Дашу с ума. То, что именно всегда одинаково. Обязательно – подбородок вперед экскаваторным ковшом, а нижняя губа к краю чашки – непременно мокрой скользкой пиявкой. Потом – красные прожилки белков закатившихся глаз и напоследок – смачная крестьянская утирка рта.

Митя… Митюша… Так его всегда зовет мать, то есть Дашина свекровь, Анна Петровна. Митюш-ш-ша… И это «ш-ш-ш» – последнее время особенно неприятно шуршит в Дашиных ушах, как сухие осенние листья, царапающие асфальт скрюченными ломкими кончиками. Друзья зовут Дашиного мужа Димой, но ей при знакомстве он представился Митей. Так и пошло: Митя да Митя… Он говорит, что только две самые главные женщины его жизни – мать и жена – имеют право называть его Митей. Когда-то Даша гордилась этой привилегией, теперь…

А еще он стал храпеть. Уляжется на спину, закинет руку за голову, ряззявит рот и давай… Раньше не храпел… Конечно, можно тронуть Митю за плечо. Он тут же перевернется на бок, и храп стихнет. Еще можно не рассматривать мужа, когда он пьет чай. Можно не замечать, как жадно он откусывает от бутерброда. Но как не заметить, если он завтракает всегда вместе с Дашей?

О таких мелочах, как вечно незакрученный колпачок тюбика зубной пасты или плохо вычищенная обувь, можно даже не говорить. Эти моменты уже давно и в полной мере осветили кинематографисты. Но ведь когда подобных мелочей накапливается много, то они уже не производят впечатления мелочей. Они, эти мелочи, как капли, сливаются в огромный вал цунами, который запросто может смести с лица земли Дашину семью.

Сегодня Даша опять ползала по полу ванной комнаты в поисках маленькой рифленой крышечки от пасты. Надо сказать, что ей даже не очень-то и хотелось ее найти. Она была бы рада выйти из ванной и предъявить Мите открытый, гнусно раздавленный и испачканный белыми разводами тюбик. Им можно было бы ткнуть мужу в самый нос и выплеснуть свое раздражение в крике: «Опять?!! Сколько можно?!!» Но крышечка как-то слишком быстро нашлась. Закусив в раздражении губу, Даша закрутила тюбик, отмыла его от пасты, поставила в пластиковый стаканчик и прошла на кухню. И вот вам – получите в награду за проявленную выдержку выпяченный подбородок с пиявочным ртом!

Митя допил чай, посмотрел на Дашу и, улыбнувшись, констатировал:

– Что-то ты нынче хмурая, Дашуня…

До чего же ей не нравилось, когда он называл ее Дашуней! То есть раньше, конечно, нравилось. Теперь же эта вариация имени почему-то казалась вульгарной…

Даша ничего не ответила мужу, стараясь припомнить, когда же все это началось. Когда она впервые почувствовала раздражение в ответ на самые рядовые Митины слова и довольно невинные проступки? Похоже, что давно… Да, она уже… очень давно… глядя на мужа, испытывает острые приступы неприязни. А в сущности, что такое – незакрученный колпачок зубной пасты? Ерунда! Даже если бы он вообще не нашелся, а тюбик в эти несколько минут успел скрючиться от усушки, и тогда не стоило бы так раздражаться. С другой стороны… если каждое утро смотреть на Митин рот…

Даша так глубоко задумалась, что не заметила, как муж подкрался к ней сзади, обнял за плечи, поцеловал в шею и интимно шепнул в самое ухо:

– Не выспалась?

Дашу брезгливо передернуло. Муж не понял, что брезгливо. Движение плеч жены показалось ему эротичным и многообещающим. Он спустил с ее плеч шелк утреннего халатика и поцеловал сначала между лопатками, а потом в то место, где плечо плавно переходило в шею. Даша закусила губу чуть не до крови, чтобы только не заехать Мите этим же самым обнаженным плечом в лицо. Митя же не подозревал о ее мыслях, а потому спустил халат еще ниже. Скользкая шелковая одежонка услужливо обнажила весь Дашин торс, насборившись глянцевыми складками на поясе. Митя тут же положил обе руки на грудь жены. Даша поймала себя на том, что ей очень хочется пнуть мужа ногой в самое причинное место.

– Юлька проснется, – не оборачиваясь, процедила она.

– А мы тихохонько… – опять шепнул ей в ухо муж, ловко подхватил на руки и понес в спальню.

В спальне Митя аккуратно положил Дашу на еще не убранную постель, быстрым движением повернул ручку двери в положение «закрыто» и вернулся к жене. Даша лежала, запрокинув голову и не шевелясь. Она боялась, что любое случайное движение выдаст ее неприязнь к нему. Лучше уж и не двигаться. Пусть действует сам.

Мите такая ее неподвижность неожиданно пришлась по нраву.

– Так и лежи, – попросил он и развязал поясок халатика. Его шелковые полы с легким шуршанием разошлись в стороны. Митя провел чуть подрагивающими пальцами по обнаженному телу жены и сказал:

– Какая же ты у меня красавица, Дашуня…

«Красавица Дашуня» отвернула голову и зарылась лицом в складки постельного белья. Митя опять не понял, что она это сделала только для того, чтобы не видеть его лица. Ему казалось, что это какой-то новый вариант любовной прелюдии. И она ему явно нравилась.

Даша приготовилась стоически перетерпеть то, что теперь все больше и больше казалось ей насилием. Она закусила край пододеяльника, чтобы не завыть от острой неприязни к мужу, но он непостижимым образом сумел сделать так, что она очень скоро забыла о своей неприязни. Потом она обняла Митю за шею и наконец с жаром откликнулась на его ласки и поцелуи. По окончании интимного действа Дашино раздражение неожиданно улетучилось. Тяжесть, которая гнездилась у самого сердца, рассосалась. Ей вдруг сделалось легко и свободно.

Даша посмотрела на Митю. Он натягивал джинсы. Его сильное, тренированное тело красиво выгнулось, на руках напряглась мускулатура. Профиль был тверд и мужественен, а ресницы – длинны и густы. Их унаследовала от него их дочка, Юлька. Дашины-то ресничишки – так себе… коротюсенькие… разве что крашеные – ничего… Нет, что ни говори, а Митя – очень привлекательный мужчина. А то, что он как-то не так пьет чай – ерунда, не стоящая выеденного яйца, Дашина блажь… дурь… Как хорошо, что она не стала сегодня скандалить из-за незакрытой пасты! И вообще! Она больше не будет обращать внимания ни на пасту и… ни на что другое!

Митя наконец натянул на могучий торс футболку и бросил взгляд на Дашу, которая так и сидела на постели обнаженной, глядя на мужа во все глаза. Он по-детски обиженно протянул:

– Ну-у-у… Да-а-аш… А я, дурак, уже оделся…

Она засмеялась и накинула на плечи халатик. Митя сгреб ее в охапку, и они еще несколько минут запойно целовались, а потом, в обнимку, пошли будить десятилетнюю Юльку. Ей на сегодняшний выходной был обещан зоопарк.

В зоопарке Даша изо всех сил старалась думать о том, что у них с Митей все хорошо. Ей очень не хотелось возвращения того состояния безысходности и тоски, с которым она проснулась сегодня утром. Чтобы нечаянно не соскользнуть мыслями на опасную тему, Даша без передышки общалась с дочкой, расспрашивая ее обо всем, о чем только было можно. Спросила даже о бывшей подружке Наташе Гусаковой, которая в этом году перешла учиться в другую школу.

– Я ее с тех пор не видела, – равнодушно отозвалась Юлька, которой в этот момент совершенно не хотелось думать о Гусаковой, поскольку два медвежонка на площадке молодняка уморительно клянчили у посетителей зоопарка угощение, поднявшись на задние лапы и вытягивая вверх остренькие мохнатые мордочки.

Даша, которой вдруг опять почему-то вспомнился утренний чай и прилепленная к чашке нижняя губа мужа, излишне громко расхохоталась и опять-таки чересчур громко прокричала:

– Смотри-смотри, Юлька, какой потешный тигренок!

Тигренок, который разлегся неподалеку от медвежат, был не столько потешным, сколько сонным, на что дочка тут же указала матери:

– Да он сейчас заснет, мамочка! Ты лучше погляди, какие мишки! Вот бы можно было их покормить!

Даше очень понравилось, что дочка подкинула новую тему для обсуждения, и с большим напором принялась объяснять ей, почему запрещено кормить зверей вообще, а их детенышей – в частности.

– Да я знаю, мамочка, – отмахнулась от нее Юлька, – но уж очень хочется! Видишь, как они просят!

Даша начала свое объяснение заново, на что Юлька уже и вовсе не реагировала, заливаясь тоненьким серебристым смехом. Митя, глядя на маленьких зверят, смеялся тоже, и Даша с неудовольствием заметила, что при этом очень некрасиво обнажаются его розовые десны и не слишком тщательно вычищенные зубы. Она подумала о том, что стоит завтра же купить отбеливающую пасту, а мужу предложить не скалить рот при каждом удобном случае. Не юноша, поди. Видно, что в верхней челюсти не хватает зуба.

После площадки молодняка Даша потянула дочку за сахарной ватой, которую продавали такими большими клубками, что есть ее можно было очень долго и, следовательно, долго не разговаривать. С этими клубками они пошли к хищникам молча, потому что и Юлька, и Даша безостановочно откусывали куски ваты: Юлька – с удовольствием, Даша – с отвращением, но с большим желанием занять рот. Возле тигров, терзающих огромные куски кровавого мяса, дочка сунула свой клубок отцу, и тот, как ни в чем не бывало, принялся есть сладкую вату прямо возле тигриной клетки. Дашу скрючило от отвращения. Как он может есть возле окровавленного мяса с белыми сухожилиями, свисающими с красно-бурых кусков разваренными макаронинами? Она сунула свой недоеденный клубок в урну и отошла к клетке с рысью, такой же сонной, как тигренок на площадке молодняка. Даша только успела подумать о том, что неплохо было бы стать рысью, как услышала над ухом голос мужа:

– Что с тобой, Дашуня?

Даша вздрогнула, обернулась к мужу и, резиново растянув губы в улыбке, слишком быстро и задорно ответила:

– Ничего! Все как всегда! Пойдемте к жирафам! Они такие грациозные!

И они пошли к жирафам, потом к слонам. После того как были осмотрены клетки с хищными птицами, Юлька вдруг заявила, что устала и хочет есть. Уже с самой настоящей искренней радостью Даша потянула свое семейство к выходу из зоопарка. Она и так уже была на пределе. Ей хотелось вернуться в квартиру, где всегда можно найти занятие, к которому Митя не допускался. Например, можно погладить белье. Еще можно затеять, к примеру, пироги или пельмени. А что? Сегодня же выходной. Пусть дочка порадуется.

На выходе из зоопарка раскинулся надувной замок с зубчатой стеной, со множеством башенок, арок, лесенок, горок и всевозможных крытых переходов. Даша подивилась тому, как умудрились надуть столь грандиозное сооружение за то не слишком продолжительное время, что они провели у клеток со зверями. Замок был очень ярким и казался уютно-мягким. Из его башенок и арок несся такой счастливый детский визг и смех, что Юлька тут же забыла об усталости и голоде и потребовала немедленно же купить ей билет на этот аттракцион. Даша сначала купила билет только дочке, потом, подумав немного, взяла билет и себе. В самом деле, не стоять же подле Мити до тех пор, пока Юлька не напрыгается в этом замке.

Надувной замок оказался не столько мягким, сколько пружинистым. Не рассчитав силу движения, Даша смешно подскочила и упала прямо на ступеньки надувной лестницы, с которой тут же слетела кубарем вниз. Было совсем не больно и смешно, и Даша рассмеялась. Смеялась и Юлька, и все те, кто видел, как женщина скатилась со ступенек. Все так же смеясь, Даша встала на четвереньки, потом неуверенно поднялась и выпрямилась во весь рост. Она находилась в странном, ни на что не похожем мире, где всё не так, как на соседнем тротуаре. Здесь действовали другие силы и иные законы, а потому и существовать надо было по-другому. И Даша почувствовала, что внутри нее что-то сжалось и затаилось, а сама она как-то странно отвердела и округлилась, приспосабливаясь к новой реальности. Она стала такой же ненастоящей, как эти стены и лестницы, и такой же упругой.

Она носилась по замку вслед за дочкой, мячиком отскакивая от надувных стен, падая, поднимаясь и хохоча во все горло. В этом самом горле что-то предательски булькало и грозило прорваться неконтролируемым рыком, но Даша давила в себе неподходящие к случаю эмоции. В надувном кукольном мире место только счастливым резиновым куклам.

Юлька же была счастлива тем, что ее мать так по-ребячьи развеселилась. Даша ловила на себе восхищенные взгляды дочки и… настороженные Митины. Когда ей, не без труда пропихнувшейся сквозь узкий надувной переход, вдруг неожиданно пришлось встретиться глазами с Митей, она заметила в них тревогу и абсолютное неприятие происходящего. Передернув плечами, Даша стряхнула с себя взгляд мужа и понеслась дальше по лестнице замка. Она готова была к вечному блужданию в его переходах или к заточению в какой-нибудь надувной башне, только бы больше не встречаться глазами с Митей, только бы не объяснять ему причины своей небывалой веселости.

Когда Юлька наконец устала и пришлось выбраться из замка, они с дочкой подивились твердости тротуара под ногами. Игра закончилась. Даша перестала быть резиново-легкой и упругой. Ей будто перекрыли дыхание и придавили к земле тяжелым грузом. И груз этот – Митя… То, что утром он снял с нее своими поцелуями, теперь навалилось с еще большей силой. То, что, сжавшись, таилось внутри молодой женщины во время бешеного гона по надувному замку, теперь разрослось, расширилось и заполнило собой весь ее измученный организм. Это была… нелюбовь к Мите… Неужели все-таки… нелюбовь…

Потом они обедали в соседнем кафе. Перевозбудившаяся раскрасневшаяся Юлька толком не могла есть, и Митя смотрел на Дашу с укоризной, от которой и у нее кусок становился поперек горла. Потом они ехали домой. Дочка дремала, свернувшись калачиком на сиденье троллейбуса и положив голову Даше на колени. Можно было молчать, якобы оберегая Юлькин сон, и они с Митей молчали.

Дома Даша с остервенением взялась за пироги. Она знала рецепт, который не требовал, чтобы тесто долго подходило, и навертела такое количество пирогов, которое им не удалось бы съесть всей семьей и за три дня. Пришлось звать в гости Юлькиных подружек. Весь вечер Даша провела вместе с детьми, организовывая им всевозможные конкурсы и викторины. Когда девчонки устали, пришлось опять накормить их пирогами, а потом устроить последний прощальный конкурс рисованных принцесс. Победила не Юлька, и потому страшно расстроилась. А Даша обрадовалась. После ухода дочкиных подружек можно было не спешить к Мите. Кто, в конце концов, научит ребенка рисовать, если не мать? Отец не в состоянии нарисовать даже бабочку, не то что лицо принцессы!

И они с Юлькой рисовали бы долго, если бы Митя не явился к ним с ультимативным заявлением:

– Немедленно заканчивайте и спать! А то завтра в школу Юлию Дмитриевну будет не поднять!

– Ну-у-у па-а-а-а… – заканючила Юлька, но отец был непреклонен. Он собственноручно вытащил фломастер из дочкиных рук и сопроводил ее в ванную комнату.

– Ну и как это называется? – спросил Дашу Митя, когда она забралась к нему под одеяло.

Даша улеглась поудобнее, завела глаза к потолку и спросила:

– Что именно?

– Не понимаешь? – неприятно рассмеялся Митя.

– Не понимаю, – охотно согласилась Даша. Она действительно не знала, что он скажет дальше, насколько он сумел разгадать причину ее неестественной веселости.

Митя навис над Дашей, внимательно глядя ей в лицо. Она не выдержала его взгляда и отвела глаза будто бы только для того, чтобы поправить сбившееся белье. Муж с раздражением вырвал у нее из рук кончик одеяла и спросил:

– Слушай, Дашка, ты влюбилась в другого, что ли?

– С чего ты взял? – искренне изумилась она.

– С того! Ты думаешь, что я полный болван и ничего не замечаю, да?!

– Нет, я так не думаю…

– А если не думаешь, то отвечай: влюбилась, да?!

– Ерунда какая… – пробормотала Даша.

– Какая же это ерунда, если ты глаза прячешь!

– Я не прячу.

– Прячешь!

– Нет… Ну… хочешь я поклянусь… Юлькиным здоровьем… что ни в кого не… влюбилась…

– Еще не хватало в это ребенка впутывать! Даже не вздумай!

– Ну… тогда я не знаю, чего ты от меня хочешь…

Митя плюхнулся в постель на спину рядом с женой, тоже завел глаза к потолку и сказал:

– Я же чувствую, Дашка: с тобой что-то случилось… Ты… Ты… В общем, у меня такое впечатление, что ты с трудом выносишь меня…

– Я… не с трудом… нет…

– Врешь!

– Нет! – Даша выкрикнула это с таким надрывом, с каким стоило бы кричать слова любви сомневающемуся человеку. Митя понял это соответствующим образом, а потому опять навис над женой и тихим интимным голосом попросил:

– Тогда скажи, что любишь…

Сделав над собой неимоверное усилие и чуть не расплакавшись при этом, она произнесла мертвыми губами:

– Люблю…

– Одного меня? – не унимался Митя.

– Одного тебя, – согласно повторила она.

Даша чувствовала, что Митя не столько поверил, сколько очень хотел ей верить, а потому тут же впился своими губами в ее, безжизненные и холодные. Потом принялся торопливо целовать лицо жены куда придется, приговаривая между поцелуями:

– Я же люблю тебя, Дашка… так люблю… А ты… ты просто устала… Этот быт, он кого хочешь доведет… Одни вот эти… пироги… чего стоят… Даша… хочешь я тебе путевку куплю на неделю куда-нибудь… в какой-нибудь пансионат под Питером, а? Или еще можно в Старую Руссу… Там санаторий… наши женщины… ну… из цеха… ездят… А хочешь на юг? Там уже, наверное, тепло… купаться можно… Ты отдохнешь от меня… соскучишься… А, Даш! Хочешь поехать?

На Дашиных глазах набухли слезы. Она изо всех сил старалась не дать им пролиться. Какая же она мерзавка… Митя любит ее, жалеет… готов ради нее на все, а она… Да что же это такое? За что? За что это Мите? За что ей, Даше? Может быть, действительно поехать в санаторий, забыться… Да разве же можно забыться? Она ведь уже и на минуту не может перестать думать о том, что разлюбила его. Она разлюбила… разлюбила… И никакие санатории не помогут… ничто не поможет… никто…

Даша захлебнулась слезами и заломила руки. Что же делать? Что?!

А Митя целовал эти ее надломившиеся руки и все приговаривал и приговаривал одно и то же:

– Люблю… Дашенька… так люблю… Я же твой муж… Разве кто-нибудь будет тебя любить так, как я… Никто… я один знаю… как тебе лучше… – И он уже стаскивал с нее ночную рубашку. Даша не противилась, потому что ей было всех жалко: его, себя и почему-то Юльку, которая безмятежно спала в своей комнате. И в конце концов, как и утром, она не заметила, как сама начала отвечать на поцелуи мужа, а потом обняла его за шею, и они унеслись в мир чувственных переживаний, которые надолго отбили у Даши охоту кого-нибудь жалеть.

Иван Андреевич Лукьянов, старший преподаватель политехнического колледжа, ехал домой в метро. Конечно же, у него была машина, старенькая белая «девятка», но он не любил на ней ездить. Иван Андреевич вообще не любил рулить. Он любил, чтобы его само несло по жизни. Вот как сейчас, в метро. Он сидел, а оно, метро, его везло. Несмотря на то что у преподавателей колледжей очень маленькая зарплата, Иван Андреевич особой нужды в деньгах не испытывал. Он был хорошим физиком, а потому имел много частных уроков. Мог запросто подготовить в любой вуз, за что прилично платили самой конвертируемой валютой. В отличие от «девятки» работу свою он любил. Любил именно преподавание. От классного руководства или, правильнее сказать, кураторства всегда отказывался. Начальство неохотно, но все же шло ему на уступки, опять же потому, что он был очень хорошим физиком. «Очень хороший физик» изобретал в рамках своего предмета особые таблицы для запоминания, эксклюзивные алгоритмы выведения формул, проводил нестандартные лабораторные работы и читал очень интересные лекции. Иван Андреевич не смог бы работать в школе, где надо вытирать сопливые носы и проверять домашние задания. Он испытывал состояние полета и парения во время собственной лекции. Он не задумывался над тем, слушают ли его учащиеся, и правильно делал. Его всегда слушали. Его «пары» любили. Любили даже практические занятия, потому что у доски вместе с Лукьяновым самый запущенный олигофрен умудрялся решить любую задачу. Иван Андреевич задавал такие умные наводящие вопросы, так тонко подсказывал и направлял, что процесс решения превращался в увлекательную логическую игру, в которой одерживал верх все тот же любой запущенный олигофрен. На преподавание в институт Ивана Андреевича не тянуло, хотя не раз предлагали. Для института надо было бы перестраиваться, чего он не любил, а деньги и в высшей школе платили маленькие.

Жена у Лукьянова была хоть куда. Красивая и видная. Она тоже была из преподавателей. Преподавала английский язык на частных курсах, за что денег ей, с точки зрения Ивана Андреевича, платили немереное количество. Элла строго блюла диету, три раза в неделю занималась в спортивном зале очень навороченным фитнесом, а по выходным еще и плавала в бассейне. Благодаря всем вышеперечисленным процедурам она была подтянутой и стройной, гордо держала голову и запросто могла, что называется, «коня на скаку…»

Кроме жены Эллы, Иван Андреевич имел еще двух пацанов, семи и девяти лет, а также вздорного, но все равно любимого короткошерстного кота по имени Михаил.

Элле, конечно, здорово не нравилась Лукьяновская «девятка», которая к тому же слишком часто простаивала. Она записалась на курсы для получения водительских прав, рьяно посещала их и в самом скором времени намеревалась самостоятельно водить машину, чтобы не зависеть от мужа. На новый автомобиль она уже накопила и начала копить на дачу в престижном загородном районе. Таким образом, в жизни Ивана Андреевича было практически все, чего только может пожелать рядовой обыватель (если, конечно, не считать временное отсутствие загородной дачи), но он почему-то не чувствовал себя счастливым. Вот и сейчас он ехал в вагоне метро в самом дурном расположении духа. Он пытался понять, что его не устраивает на данный момент, и не мог найти в собственной жизни ничего такого, из-за чего стоило бы духом падать.

Элла была дома. Как всегда, красиво причесана и накрашена. Друзья Лукьянова не переставали восхищаться тем, что его жена всегда в полной боевой готовности, когда бы они ни задумали завалиться к ним в гости. Сейчас на Элле были надеты серые короткие брючки и свободная футболка в синюю и белую полоску. Никаких домашних тапочек она не признавала, а потому на ногах были надеты домашние туфельки из мягкой бежевой кожи.

Лукьянов с большим неодобрением посмотрел на эти туфельки и удивился сам себе. И чем они ему не угодили? Неужели было бы лучше, если бы Элла ходила по дому в разношенных шлепанцах и смятом запятнанном халате! Гораздо неприятнее туфелек были Эллины губы, жирно намазанные коричневой помадой. Нет, конечно, этот цвет ей шел, но к чему косметика дома?

– Ванечка, ты пришел! – радостно проворковала Элла и поцеловала мужа в щеку. Он торопливым движением стер со щеки след губной помады, сразу прошел в ванную и сунул руки под струю горячей воды. Его почему-то передернуло, когда он смывал с пальцев блестящие коричневые полосы. На щеке тоже остался след. Лукьянов старательно стер его полотенцем, после чего сразу бросил его в корзинку для грязного белья. Кроме полотенца, в ней не было ничего. Элла непостижимым образом успевала все: и в спортзал сходить, и на работу, и уроки у сыновей проверить, и белье простирнуть, и обед приготовить. Надо было бы радоваться такой женской мобильности, а Иван Андреевич почему-то раздражался с каждым днем все сильнее и сильнее. Он посмотрел на свое недовольное лицо в зеркало, и настроение окончательно упало до нуля. Вот сейчас он выйдет из ванной, и Элла подаст ему роскошный ужин. Рядом с его тарелкой будет непременно стоять маленький стаканчик с какими-нибудь цветочками или веточками, перевитыми розовыми или голубыми ленточками. Элла однажды увидела такой элемент сервировки стола в каком-то журнале и взяла его на вооружение. Если бы она только могла предположить, как Лукьянова тошнит от этих ленточек.

Как и ожидал Иван Андреевич, на столе возле его тарелки с удивительно красиво поджаренной золотистой рыбой действительно стоял маленький букетик тоненьких березовых веточек с недавно проклюнувшимися ярко-зелеными листочками. Ленточка на этот раз была под цвет жареной рыбы – золотистая. На полу, прямо под рыбой, сидел кот Михаил и напряженно вглядывался в глаза хозяину с выражением немого вопроса на потешной полосатой мордочке: даст или не даст? Иван Андреевич и дал бы, но знал, что Элла тут же закричит, что котам рыбу нельзя. И с чего она это взяла? Возьми любую детскую книжку – там всегда коты лакомятся свеженькой рыбкой. Впрочем, Михаил и так толстый до неприличия. Пусть попостится… Лукьянов тяжко вздохнул и зачем-то крепко стиснул зубы. Потом все-таки вынужден был открыть рот, поскольку через стиснутые зубы рыба не пролезала. Кроме того, он намеревался задать жене вопрос, ответ на который давно знал.

– Почему без картошки? – спросил Иван Андреевич, брезгливо отшвыривая вилкой стручки зеленой фасоли и кружевные листья салата.

– Ванечка, я тебе уже сто раз говорила, что мясо и рыбу лучше есть с зеленью. Картошка у меня запланирована на завтра. Будет запеканка. Ты рад? – Элла подсела к мужу за стол и заглянула ему в глаза.

– А что-нибудь незапланированное можно будет завтра съесть?

– Вань, ну что ты злишься? – без тени раздражения спросила Элла. – Все же хорошо!

Это особенно рассердило Лукьянова. Еще бы! У него внутри все обливается желчью, а ей хоть бы что! Не женщина, а йог! У нее, видите ли, все хорошо! А у него вот нехорошо! У него все плохо! Отвратительно!

Всего этого Иван Андреевич жене не сказал. Он даже не сказал, что не злится. Он послушно наклонился к тарелке и принялся подгребать обратно к рыбе только что отшвыренную на край тарелки фасоль.

– Вот и хорошо! – обрадовалась Элла. – А к запеканке я завтра сделаю салат из редиса с сельдью! Как ты любишь, хорошо?

Лукьянов кивнул. С сельдью, так с сельдью, один черт. Хотя, могла бы сказать не «из редиса с сельдью», а «из редиски с селедкой» – все было бы приятней. Иван Андреевич замер с куском рыбы, не донесенным до рта. Какой ужас! Он придирается даже к словам Эллы! Вот паразит!

– Кстати, Ванечка, – опять начала жена, – на завтра я договорилась с Галиной Матвеевной. Она будет ждать тебя в 19.00.

Лукьянов поднял удивленные глаза на жену, что должно было означать: «С какой еще Галиной Матвеевной?»

– Как это с какой! – мгновенно поняла его Элла. – Со стоматологом, Галиной Матвеевной Соломатиной!

– Со стоматологом? – еще больше удивился он.

– Ваня! – Жена смерила его укоризненным взглядом. – Не ты ли на прошлой неделе жаловался, что у тебя болит зуб?

– Так это ж было на прошлой неделе… Он уже и… не болит давно…

– Ты прямо как ребенок, честное слово! Раз звоночек был, значит, надо лечить! В нашем с тобой возрасте новые зубы не вырастают!

Зуб, на который Иван Андреевич жаловался на прошлой неделе, у него иногда побаливал и на этой, но к стоматологу он идти не хотел. Вообще, трудно найти человека, который хотел бы по доброй воле пойти к зубному врачу, но Лукьянову не понравилось еще и то, что жена опять все решила сама, даже не посоветовавшись с ним.

– Какого черта, Элла?! – прогремел Иван Андреевич, отбросив в сторону вилку.

– А что такого? Разве ты не сможешь к ней завтра сходить?

Сама не подозревая, жена бросила мужу спасительный круг, который он тут же подхватил:

– Да… Да! Не могу! Я занят, понимаешь, занят! И именно в 19.00! Ты хотя бы удосужилась меня спросить!

– Но… Ванечка, я же знаю, что в четверг ты заканчиваешь раньше обыкновенного, а потому вполне можешь успеть к Галине Матвеевне!

– А вот как раз завтра я заканчиваю не раньше обыкновенного, а позже! – зло крикнул он.

– Почему? – Несмотря на его явное раздражение, Элла по-прежнему олицетворяла собой полное спокойствие.

– А потому… потому что… у нас завтра в колледже… родительские собрания! – Лукьянов выкрикнул первое, что пришло на ум.

– Но ты же не…

– Да! Я «не»! – перебил он жену. – Но я обещал, что зайду к родителям всех групп, у которых веду физику! Есть, знаешь ли, о чем поговорить!

– Ну… хорошо… Я порошу перенести твой визит… Когда? – Элла опять вскинула на мужа безмятежные серые глаза. – Какой день тебя устроит?

Лукьянову хотелось крикнуть, что никакой. Ему хотелось послать к чертям собачьим и стоматолога Галину Матвеевну, и жену Эллу, и весь мир, но он ограничился двумя словами:

– Завтра уточню.

После ужина Иван Андреевич уселся у телевизора, угрюмо уставившись на экран и мало понимая, что на нем происходит. Он знал, что жена позволит ему переваривать жареную рыбу с зеленой фасолью не больше часа. Потом она пошлет его в душ, чтобы он, сытый и чистый телом, выполнил пресловутый супружеский долг. Сашка с Сережкой временно гостили у бабушки с дедушкой. Элла считала, что отсутствием детей надо пользоваться с размахом, то есть совокупляться не поздней ночью по-быстрому, а любить друг друга вечером, с чувством, толком, расстановкой и желательно с музыкальным сопровождением и ароматическими свечами. Лукьянов ненавидел ароматические свечи. От их приторного запаха у него всегда болела голова. Любить жену под музыку ему тоже не нравилось. Почему-то казалось, что он должен попадать в такт, а он никогда не попадал.

Ровно через час после того, как Иван Андреевич опустился в кресло перед телевизором, в комнату вошла Элла. Вместо брючек и футболки на ней был надет темно-синий халатик, сшитый в форме японского кимоно. Это был знак. Надо было подниматься и идти в душ. Лукьянов решил сделать вид, что увлечен происходящим на экране, и не реагировать на кимоно. Он вгляделся в экран и выяснил, что «увлечен» передачей о лечебной физкультуре для беременных женщин. Мысленно плюнув в сторону предавшего его телевизора, Лукьянов щелкнул кнопкой выключения, бросил пульт в кресло и обреченно поплелся в ванную.

Душ его не взбодрил. Не бодрила и музыка, льющаяся из спальни. Возле дверей Иван Андреевич опять так же тяжко вздохнул, как над жареной рыбой, с силой выдохнул и вошел к жене. Она уже лежала полностью обнаженной на новом ярко-красном белье, которого Лукьянов еще никогда не видел. Вместо того чтобы тут же протянуть руки к Элле, он присел рядом с ней на кончик постели, пощупал руками простыню и зачем-то спросил: