Текст книги "«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»"

12

Щенок немецкой овчарки в подростковом возрасте резвился на газоне, наслаждаясь свободой от поводка. Его хозяин повстречал знакомого и был занят беседой. Щенку нравилось все: бабочки, ноги прохожих, бумажки и он, радостно бряцая неокрепшими ушами, носился по поляне вдоль и поперек, при этом простодушная улыбка не покидала его задорной морды.

Быстро, но величаво, газон попыталась пересечь кошка. Она посчитала оскорблением для себя огибать игровую площадку щенка, где и была подвергнута наскокам и призывам поиграть. Кошка присела и зашипела, предупредив о своем настроении приставалу, но ему это показалось забавным, и он тоже присел, подпрыгнул, отскочил, приблизился. Незаметным быстрым движением, кошка чиркнула лапой по носу, щенок заскулил и отскочил, так и не поняв, за что его так.

Вера и Александр сидели на металлическом заборчике у входа в ЗАГС и курили, было невыносимо душно и жарко.

По тому, какую бурю неуместного восторга вызвала расправа кошки с щенком, было понятно, что Вера находится в крайней степени нервного возбуждения. Она все хохотала и хохотала, это было похоже на истерику. Александр угрюмо курил одну за другой. Они разводились.

Рядом разморенные люди в оранжевых жилетах лениво ковыряли дорогу. Вере, наконец, удалось затихнуть. Александр смотрел себе под ноги, он не мог смотреть ей в лицо с тех пор, как они расстались, тихо, но отчетливо произнес:

– Ты уверена, что ВСЕ ЭТО правильно?

Такого удара поддых Вера никак не ожидала, на её лице вдруг проступило все тщательно скрываемое горе. На её счастье Александр не поднял головы, но когда через минуту она заговорила, её выдал голос, дребезжащий от надрыва.

– А как иначе? У нас другого пути нет… у тебя растет дочь…

Конечно, это были не те слова, которые рвались наружу. Ей хотелось сказать, что каждую минуту с тех пор, как она в отчаянии переступила порог их общего дома, она рвалась назад. Но вначале она не могла себе позволить вернуться к нерешенным проблемам и мужу, топящему тревоги в алкоголе. А потом уже было поздно, появилась Эльвира. Хотя… если бы он попросил… но он не просил. Ей было очень горько видеть, как из цельной личности он превращался в приспособленца, делягу. Но все эти мысли она, как обычно, оставила при себе.

А Александр с ужасом думал, что теперь ему придется жениться на Эльвире.

13

Задумавшуюся за вязанием Веру вернул к действительности вопрос Игоря Михайловича, который оторвался от газеты и спросил:

– Веруня, я никогда тебя не спрашивал, почему ты мне сказала, что не можешь иметь детей?

– Чего это ты вдруг?

– Не знаю, пришло в голову…

– Я уже отвечала на этот вопрос двадцать три года назад, когда забеременела. Ты пытался выпытать, в чем заключался мой коварный замысел, если мы уже удочерили Полину, зачем было врать о бесплодии. И тогда, и теперь, говорю тебе, что мой коварный замысел состоял в том, чтобы вызвать у тебя жалость, потом оплести сетями… чтобы в дальнейшем, сидя у камина, слушать твой храп. Ты доволен?

– Я вдруг вспомнил… Я почти забыл, раньше у меня достаточно часто возникало чувство, что ты мне не принадлежишь, что я отвернусь, и ты исчезнешь. Веруня, ты все еще любишь его?

– Конечно. Он навсегда со мной… но в прошлом. Ведь я люблю тебя, Полинку, Федьку… и люблю сейчас, в настоящем. И Снежка конечно. И я не пожертвую ни одной минутой нашей нынешней жизни ради прошлого. Я не жалею ни о чем…

– Именно это я и хотел услышать…

Вера улыбнулась себе под нос, услышав, как дыхание мужа становится все ровнее и глубже. Она всегда удивлялась, как собака и хозяин могут до такой степени похоже храпеть. Когда поздно ночью Вера выключила свет, Игорь Михайлович проснулся и спросил:

– Ты не поедешь?

– Нет.

И он перевернулся на другой бок.

14

– Мамуля, попробуй эти… – Аня протянула Ольге розовые стрекозиные очки, – последний писк.

Мать молча одарила дочь выразительным взглядом на тысячу североамериканских рублей, Аня, хмыкнув, напялила ультрамодные очки на себя.

– Ничего ты не понимаешь, тебе такие очки просто необходимы, с твоей чрезмерной впечатлительностью надо смотреть на мир сквозь розовое стекло, и он покажется восхитительным.

Огромный отдел был по-зимнему пуст, в преддверии Нового года покупают солнечные очки только счастливчики, которые собираются смотреть на нездешнее жаркое солнце.

– Я предпочитаю классику, она вне моды и украшает почти всех… во всяком случае, не уродует. Ну, как тебе это?

– Мам, такие у тебя есть, или почти такие же, какой смысл иметь несколько одинаковых вещей?

– Мм…, может, ты и права. Безумный поступок, требует подобных аксессуаров. Девушка, покажите мне, пожалуйста, вон те с перламутром.

– О, мамуля, это же почти революционный переворот.

– Хватит издеваться, я и так не сплю с тех пор, как решилась туда поехать, это тяжелое испытание. Это все равно, что проводить ревизию прошлому.

– Не сердись, если бы ты отказалась, никто бы тебя не осудил.

– Анюша, есть вещи, которые нужно сделать, хотя бы для того, чтобы жалеть о сделанном, чем о не сделанном. Другого шанса не будет.

– Мамуля. Соня просила тебя не расстраивать, но я лучше скажу.

– ?

– Ей звонила Эльвира.

– И что она хотела?

Ольга по вполне понятным причинам не ждала ничего хорошего от нее. Последние несколько лет, с тех пор, как Соня стала самостоятельной и причина для шантажа испарилась, Эля по старой привычке имела наглость клянчить деньги. Обычно ей не отказывали, жалко, да и просила она немного. Но врала при этом грандиозно, видимо, чтобы вызвать сострадание к своей персоне и застраховаться от отказа. То у нее случился пожар в съемной квартире, то были потеряны подотчетные деньги, то старшая дочь забеременела от наркомана и нуждается в аборте. Никто ей, конечно, не верил, но считали более безопасным для себя откупиться от нее, кто знает, на какую гадость она способна.

– Обещай, что не расстроишься. Просто я думаю, тебе лучше знать, что она замышляет, ведь там избежать её нам не удастся.

– Говори.

– Она уговаривала Соню поехать, нажимая на родственные узы. Её старшей дочери отказали в визе, отец не внес её в список. Вот Эльвира и жаловалась на дискриминацию, мол, Ларисе разрешили взять сына, хотя он Александру тоже не родной, а ей нет.

– Ей не приходило в её безмозглую голову, что перемена климата может печально повлиять на её будущего внука или внучку. Её только и заботило всегда: я, я, я. Старшую дочку спихнула родителям, бедная девочка знает мать только по рассказам. Соню она всегда использовала, как средство для достижения своих целей. Я никогда не говорила вам, она родила Соню, чтобы женить на себе Алекса, потом она использовала её как средство наживы. Хороша мать. А теперь еще требует поддержки, ценой здоровья. Я надеюсь, Соня не восприняла это всерьез.

– Мамуль, не кипятись, ты же знаешь, наша Соня крепкий орешек. В этом чувствуется не наша порода, в ней отсутствует излишняя эмоциональность, на поверхности она выглядит холодной, но в глубине души она чуткая и нежная. В общем, она ей все сказала. В своей спокойной манера с уничтожающей вежливостью она сообщила Эльвире, что она, как будущая мать должна думать в первую очередь о своем ребенке и о его благе, а не о выгоде «чужих» ей людей. Соня еще добавила, что даже её мать, то есть ты, не требовала от нее подобной жертвы, а на всех остальных ей чихать.

Ольге это очень нравилось, нравилось, что они воспитали такую правильную дочь. Ане иногда казалось, особенно в детстве, что родители Соню любят больше, но теперь она понимала, что они пытались восполнить недостаток тепла и любви со стороны ее настоящих родителей. Им это удалось. Их семью связывала не только любовь, но и доверие, что не маловажно.

– Эх, кутить, так кутить! Девушка, покажите вон те очки в леопардовой оправе.

– Браво, мамуля, пусть задохнутся от зависти, жаль не успеем обновить гардероб, а то бы мы им показали.

15

«Какого черта в такую рань…»

Он все звонил и звонил, этот треклятый телефон, а у нее не было даже сил поднять многотонные ресницы. И в тот момент, когда раздражение и злость, наконец, заставили Эльвиру оторвать голову от подушки, он заткнулся. Она испепеляющим взглядом уперлась в беззвучно стоящий на столе телефон, он молчал, словно и не было истерических трелей. Злость отступила, но голову сдавила боль, она пошарила рукой под кроватью, где обычно дежурила бутылочка Пепси на случай «великой утренней засухи». Какое разочарование, в пластиковом коконе не затерялось даже глотка, лишь на дне весело перекатывались окурки. Как-то не вовремя пришла удачная мысль: «Надо было бы почистится перед отъездом, но не успею».

Время от времени Эльвира ложилась в клинику на деинтоксикацию. Возвращаясь посвежевшей, она всем говорила, что была в санатории на водах. Сейчас ей бы это не повредило.

Размахнувшись, Эля запустила пластиковый балон в приоткрытое окно, отскочив от рамы он с диким грохотом рухнул на стол, повалив бутылку из-под шампанского, которая покатилась и упала на пол. Внезапно где-то совсем рядом раздался слабый стон, местонахождение раненого угадывалось между диваном и стеной, куда и свесилась, оторопевшая от неожиданности Эля.

– О-о… – только и могла произнести она, увидев небрежно обернутое в одеяло тело, которое явно принадлежало мужчине.

– Honey, – гнусаво произнесло тело, – принеси воды.

Немой вопрос застыл на помятом лице Эли, но она послушно принесла воды.

Пока кадык поршнем двигался вниз вверх, с бульканьем пропуская воду, Эля рассматривала ночного гостя. Из богатого опыта она знала, что бессмысленно вспоминать происшедшее накануне, если организм находится на стадии реанимации.

Мужчина, как обычно, был сильно моложе, чем она, и, как обычно, весьма потрепан жизнью. Он был плешават, что тщательно скрывал очень короткой стрижкой. Лицо пустое, как Элин холодильник, глаза как стеклянные бусинки в обрамлении воспаленных век. Хорошо еще фигура сохранилась (но не занятиями спортом).

Любовь к разгульному веселью ложится на внешность неизгладимой печатью, особенно после тридцати. Эля уже давно не смотрелась в зеркало по утрам, на это она отваживалась лишь после целой серии процедур. Сначала сигаретка, если нет, то сгодится бычок, затем хорошо бы пивка, за неимением сойдет рассол или кефир, к нему хорошо бы принять аспирин или алка зельцер, если есть, конечно. После этого этапа хорошо бы поспать, если некуда торопиться.

Закончив процесс орошения обезвоженного организма, мужчина вернул стакан Эле, внимательно на нее при этом посмотрев и стал одеваться. Он молчал, она и хотела ему что– нибудь сказать, да боялась обнаружить незнание его имени.

– У тебя есть сигареты? – только и отважилась спросить она.

– Поищи на шкафу, вчера ты прятала и приговаривала, что заначки спасают по утрам.

К тому времени, как Эля обнаружила тайничок и закурила, мужчина уже стоял у двери.

– Ну, бывай. Если что, номер телефона оставил на столе.

Дверь хлопнула, Эля как-то дернулась от пронзившей ее догадки, она кинулась к сумке, денег не было, остаток месячного лимита исчез. Мужик уже вызывал лифт, она бросилась к нему.

– Где деньги, гнида?

– Какие деньги, бабуля? А шампанское, а такси? Веселиться любишь, а платить?

Смутное воспоминание остановило поток справедливости, уже готовый излиться на пришельца. Эля горько улыбнулась:

– Гусары денег не берут? Но и не дают. А в чем твой вклад в оплату веселья?

Нагло улыбаясь в дверях открытого лифта:

– А то не знаешь? Таким, как ты, не достаточно пообещать золотые горы, чтобы увлечь мужчину. С таких как ты, еще деньги брать надо, пойди умойся, коряга. А то: «поедем в пампасы, будем жить, как у царя за пазухой». Тьфу. Да лучше в Москве прозябать, чем с тобой в тропиках жариться.

Дверь с шумом закрылась. Походкой побитой собаки, шаркая тапочками, Эля вернулась в квартиру, набрала номер телефона.

– Тяпа? Извини, если разбудила тебя, дорогуша.

У Эли был один голубой друг, голубой до синевы, почти подруга.

– Прости. У меня украли последние деньги, дай, если можешь немного на еду, только на еду.

– А я ведь тебя вчера предупреждал насчет твоего альфонса, которого ты подцепила в клубе. Если бы ты меня услышала, все было бы хорошо. Но нет, ты сама с усами. Пора бы уже быть прозорливее в твоем возрасте.

– Ну-ну. Деньги не повод для оскорблений, не хочешь давать, не надо, перебьюсь. А насчет возраста, я тебя старше всего-то на шесть лет, себя ты тоже считаешь старой калошей? А, Тяпа? Что ты молчишь?

Эля положила трубку, разозлившись на весь мир: на мужиков, которые только берут, но ничего не дают, на жадных голубых друзей и больше всего на себя, за глупость.

– Ну, ничего, не умру с голоду, как раз похудею перед отъездом.

На случай подобных кризисов у нее в кухне давно был припасен ящик лапши «Доширак».

16

Ему было грустно, это случалось каждый раз после общения на родном, русском языке. Что-то тянуло и щемило в центре грудной клетки. Хотелось скулить и слушать жалостливые песни. Александр понимал, что это дает о себе знать его прошлая жизнь, она заунывной тоской заставляет жалеть о чем-то неведомом, давно забытом.

С тех пор, как он кардинально изменил свою жизнь, прошлое напоминало о себе считанные разы. Когда лихорадка свалила его в джунглях Тайланда, лежа в ветхой хижине, в бреду его посещали все, даже первая школьная любовь, он выздоровел и снова все забыл. Иногда ему даже казалось, что его жизнь началась здесь, здесь он родился, увидев акриловый закат, здесь он видимо и умрет. И ничего не было ни до, ни после.

Иногда его посещали видения, картины былого, но они потеряли вкус и цвет, вместе с ними приходили сомнения в том, что это было. Он спрашивал себя, когда он успел так почерстветь, ведь всегда был впечатлительным, даже чересчур. И сам себе отвечал, видимо все, что было отпущено ему, любовь, ненависть, удача, он все потратил, осталась только расплата за все и карамельный закат.

Свою болезнь он не воспринимал как трагедию, ну разве только первые три дня после визита врача. Тогда ему показалось, что небо сейчас же рухнет на землю, померкнет солнце и человечество задохнется от хаоса и ужаса, но ничего подобного не случилось, также порхали птички, и пахло забродившим виноградом.

Ему было страшно. Вечером один он уехал в горы и остался там. Он думал, что его отчаянье сдвинет горы, но сначала он замерз, потом проголодался, и в конце концов смирился с вестью.

Встречая рассвет в небольшой долине у ручья, он вдруг остро, как в детстве, почувствовал, что впереди и позади бесконечность, а маленький человечек жалок в своей скорби на фоне мироздания.

С тех пор, как Александр спустился с гор, его жизнь почти не изменилась, он лишь очень остро воспринимал и впитывал все, что происходило вокруг. Каждая секунда стала золотым песком, который он без устали перебирал и любовался им, будто скупой рыцарь, дрожа над своим богатством. Каждый новый день он встречал с радостным нетерпением, и его ожидания всегда оправдывались. Став чувствительным и сентиментальным, часами наблюдая вокруг, он порой жалел, что не умеет рисовать, так много поводов он находил для вдохновения, а раньше, когда он пытался поразить мир своим писательским талантом, муза приходила редко и мучительно. Для этого ему приходилось терзать себя табаком, алкоголем и другими стимуляторами, изводить близких своих раздражительностью и неуравновешенностью.

Сколько горя лежало на весах его тщеславия и все напрасно. Зато теперь любое дыхание жизни приносило истинное наслаждение и желание поделиться этой радостью с другими, но прежние пути были закрыты. Он даже не пытался что-то пробовать. Огромное множество сказочных фантазий так и не были записаны, они приходили к нему по ночам.

Теперь ему было слишком много ночи для сна и он лежал в темноте, вытянув руки поверх простыни и глядя вверх на потолок, где блуждали таинственные огни в сопровождении не менее таинственных шорохов и звуков. Все это рождало в работящем мозгу ирреальный мир, где он с удовольствием блуждал. Иногда в сказочную канву вплетались реальные, но далекие персонажи. Они приносили с собой беспокойство и тревогу в этот идеальный мир. В какой-то момент ночного бдения он вдруг ясно понял, что ему не удастся раствориться в своих фантазиях, пока эти призраки прошлого не получат от него свои моральные долги и он решил уплатить по векселям.

Его поверенный звонил из Москвы, докладывая о переговорах. Это Кэролайн в своей международной среде отыскала этого Марка Бернштейна, «которому можно доверять» и он доверил больше, чем кому-либо другому. Странновато было обсуждать с человеком, которого даже не видел, семейные, почти интимные дела. Александр настолько отвык от этого, что то и дело смущался, а иногда даже стыдился. Ему было стыдно за Эльвиру, торгующуюся по мелочам, его смущало, что Марк знает об отношении детей к нему, что Соня отказалась от встречи с отцом. Но надо отдать должное этому неведомому Марку, что он был удивительно тактичен и щепетилен, за что Алекс мысленно благодарил еврейские корни и наследственное воспитание. Он даже подумал, что Марк способен помочь ему здесь справиться со всей приглашенной ордой, выполняя функции посредника или душеприказчика, о чем и было сказано в сегодняшнем телефонном разговоре. Марк почти согласился, хотя и просил время подумать. Но Алекс уже знал, что может на это рассчитывать.

17

Ольга сидела на кухне и смотрела, как они двигаются: пара стаканов, солонка, открывалка и зубочистки маршировали, позвякивая, к краю. Набор инструментов всегда был разный, и ей нравилось наблюдать за их рискованным походом и спасать их на самом краю пропасти. Ольга чувствовала себя спасателем, от вибрации казалось, что они трясутся от страха, но неумолимо движутся навстречу гибели. Последний аккорд барабана и стиральная машина стала затихать. Сквозь умолкающий звук послышался жалобный призыв «мама» из спальни сына.

– Что это такое? Ты почему не спишь? – строго по матерински произнесла Ольга, входя в полумрак детской.

– Мам… – Левушка сидел на постели, обняв поджатые колени. Материнское сердце дрогнуло. Ольга присела на край кровати и мягко произнесла.

– Зайка, тебя что-то напугало?

– Я почти заснул… но вспомнил, что скоро вы с Анюткой уедете… А как же я?

– Ты останешься с папой. Если хочешь, Соня с Денисом тоже поживут у нас? Мы же ненадолго.

– Да? А вдруг вы там останетесь? А папа возьмет и женится на ком-нибудь, а меня отдаст… в приют.

– Ну что ты такое плетешь? Что за мысли? С чего ты взял, что мы можем там остаться? Кому мы там нужны? Нас просто пригласили в гости.

– Мам, ты думаешь, я не понимаю. Ведь этот… дядька, отец Ани и Сони, значит, он имеет на тебя столько же прав, сколько и мы с папой. Вдруг он не захочет тебя отпускать.

– Милый мой. Ну, стоит ли так переживать из-за ерунды. Сам подумай, как взрослый, мы с Алексом не виделись… тринадцать лет, какое он может иметь право? Он может лишь просить, а мы делаем ему одолжение.

– Не понимаю. Если я не увижусь с бабушкой тринадцать лет, она перестанет быть мне бабушкой, а станет чужим человеком? Да?

– Нет, конечно. Время не властно над кровным родством, бабушка останется бабушкой навсегда, как мама, папа, сестры, это никуда не денется. Муж и жена это другая степень родства, иногда более близкая, иногда более далекая. Обычно, когда люди женятся, им кажется, что ближе их никого нет и что это навсегда, но…

– Я не буду жениться… никогда.

– Это еще почему?

– А потому. Я не хочу быть обманутым.

– Никто никого не обманывает. Мы сами рады обманываться. Ты, когда вырастешь, тоже захочешь быть любимым и поверишь девчонке, которая тебя убедит, что ты самый лучший на белом свете и ей никто другой не нужен. Поверь, это самое лучшее в жизни, любить и быть любимым и ради этого стоит ошибаться, обжигаться и пробовать снова и снова, раз за разом… разочаровываясь и влюбляясь ради того, чтобы затем встретить кого-то такого же близкого и родного, как твой папа для меня.

– Мам, а влюбляться, это как?

– Тебе это отчасти уже знакомо… ты ведь не хочешь меня никуда отпускать и без меня не представляешь своей жизни. Ведь так? Представь себе, что ты способен поменять всех и всё, весь мир все игрушки, игры и даже всю родню, на одного единственного человека, с которым, кажется, можешь прожить на необитаемом острове, как Робинзон Крузо со своим Пятницей, и будешь счастлив, и не уедешь никуда, даже когда за тобой придет долгожданный корабль.

– Ты шутишь, мамочка? Такого не может быть, чтобы человек поменял весь мир на одного…

– Дорогой мой, не «поменял», а ему кажется, что «поменял бы», это немного разные вещи. Именно из-за того, что люди часто ошибаются в выборе своей половины и случается так, что у одного и того же человека бывает несколько жен… или мужей.

– Как у Александра?

– Да…

– Мам, а кто его настоящая половина? Ты?

– Не думаю. Хотя, я не знаю. Может быть, если бы он нас не бросил, мы по-прежнему жили вместе и не представляли бы, что может быть иначе. Но сейчас я бы ни за что не хотела возврата, ведь тогда у меня не было бы твоего папы и тебя. А я вас очень люблю и ни на что не поменяю.

– Мы тоже тебя очень любим и никому не отдадим.

– Ну, вот и хорошо. Давай спать, завтра в школу не встанешь.

Нежно приложившись ко лбу, Ольга укрыла Левушку, и он тут же принял позу зародыша и успокоено засопел. Выйдя из комнаты и закрыв дверь, Ольге пришла в голову мысль о пользе бесед с детьми. Часто взрослые так усложняют собственную жизнь, что лишь в попытке упрощенно изложить обстоятельства, сами понимают собственные ошибки. Разбуженные воспоминания нарисовали Ольге фантастичную картину: этого не случилось, они не расстались, Ольга и Александр.

У нее страшно гудели ноги, всю дорогу пришлось бежать, но она все равно опоздала. Девочки играли в классики у школы, они привыкли. По дороге домой забежали в магазин. Пока Ольга набирала стандартный набор продуктов, прожиточный минимум, девчонки пили молочный коктейль и, похохатывая, рассматривали витрину.

Когда Ольга с двумя сумками появилась из-за касс, Аня и Соня похватали лежащие на полу портфели и бросились ей на встречу.

– Мам, а почему ты не любишь украшений?

– Ты имеешь в виду ювелирные? Почему не люблю, просто у меня их нет. Соня, украшения обычно покупаешь не сам, а тебе дарят…

Обе девочки задумались о сложностях правил, по которым живут взрослые. Ане, как самой младшей, показалось, что решение есть и оно очевидное:

– Давай скажем папе, пусть купит.

– Давай, – согласилась Ольга с дочерью.

Дома их ждал беспорядок и клубы сигарного дыма. Александр считал, что курение сигар способствует творческому процессу. Он сидел в своем кресле с блокнотом в руках, уставившись в невидимые глазу заоблачные дали.

Приход женской половины семьи, хотя правильнее сказать – трех четвертей, не отразился на облике Александра ни коим образом, это означало, что дело дрянь. Все трое тихо просочились на кухню и закрыли дверь, папу лучше не трогать, папа пишет. Что пишет? А какая разница. Женское дело – заботиться о хлебе насущном. Они позаботились и когда все было готово, открылась дверь и всклокоченный Алекс возник в дверях. Вид его указывал на то, что сейчас он выместит свои трудности на женщинах. Ольга попыталась его опередить.

– Есть будешь? Все готово.

– Нет.

Пыл поубавился, но грозил изнутри семейными катаклизмами. И он принял правильное для всех решение.

– Я ухожу. Мне надо сосредоточиться, а здесь я не могу. Схожу в баню, попью пивка. У меня сложный эпизод…

Стоп-стоп. Нет и нет. Слава Богу, возврата нет.

Тогда, оставшись одна с двумя детьми, она думала, что ничего хуже быть не может.

Это был самый сложный период в Ольгиной жизни. Ей не было тридцати, когда все случилось. И по сути дела, она не знала жизни, ведь вся ее взрослая жизнь прошла с одним человеком. Она полюбила его девятнадцатилетней девчонкой, и он стал для нее всем. Что делать дальше, она не знала.

Именно дети не дали ей опуститься на дно, они подталкивали, она боролась. Только по ночам ей снился во сне потерянный «рай». В минуты слабости она была готова на все, лишь бы вернуть себе любимого, хотя знала, что их отношения давно изжили себя.