Текст книги "Всё укроется снегом белым…"

Они вернулись в Ростов, как и мы, как только его освободили.

У Вити была дистрофия, ноги отнялись. У меня тоже была дистрофия, даже в институте, но не отнимались ноги.

Голод был страшный, это я хорошо помню, такие вещи не забываются. Мы всё пережили в Ростове, а его с сестрёнкой мама отправила в Пятигорск к другу их отца.

– Я там и четвёртый класс кончил. Но мама не приезжала, годами не приезжала. Мы так скучали! И потом каждые каникулы отправляла туда, ни разу в пионерском лагере не был. Друзья там были закадычные, вместе жили на пасеке летом, два брата и девочка. Она потом училась в Ростове, когда я уже в Таганрог уехал, жила у моей мамы. Ну, виделись мы, конечно, когда я в Ростов приезжал на выходные. Когда женился и приехал к ним в Пятигорск, её мама спросила: «Ты ведь женился. Зачем приехал?»

Я впитывала всё, что он рассказывал о себе, мне хотелось знать о его жизни как можно больше. Словно пыталась наверстать время, которое мы с ним потеряли, когда у него была своя жизнь, а у меня своя. Между нами не должно быть тайн!

– Я хочу, чтобы ты знал, в моей жизни был человек. Я его любила очень долго, целых шесть лет. Он был женат и метался между нами. И других женщин не пропускал, что меня и вылечило. Но всё это за дверью, понимаешь? За нашей с тобой дверью.

Он обнял меня крепко-крепко и сказал в мои волосы:

– Я никого не боюсь, кроме этого человека.

– И его можешь не бояться, правда!

Маме я по-прежнему звонить не могла, но теперь хотя бы у меня был телефон, и мама могла звонить, когда нужно.

И я радостно кричала в трубку:

– Да! Да! – Когда слышала её голос.

– Твоя сослуживица приходила, Элла Морозова, знаешь её?

– Да, и по институту, и по работе.

– Она как-то узнала, что ты получила квартиру, а у неё сын женится, просит, чтобы ты её сдала.

– Ты сказала, что мы меняемся?

– Конечно. Она говорит, пусть хоть немного поживут по-человечески.

– Ну пусть поживут. Буду платить за квартиру этими деньгами.

О том, что я уже не одна, надо было сообщить хотя бы самым близким друзьям. Витя был на работе, и я села за телефон. Первой – Люсе.

– Да? А давно его знаешь? С института прошло столько времени, люди меняются. Ты слишком доверчива, будешь потом рвать себе душу. Уверена, что он порядочный человек?

– Мне кажется.

– Скажи, он в горы ходил?

– Знает Кавказ, как свои пять пальцев. И по рекам каким-то спускался, и ещё говорил о каких-то горах, я названия не запомнила.

– Тогда я спокойна. Мерзавцы в горы не ходят и по рекам не спускаются. Но приеду, посмотрю на него, с тобой ничего нельзя пускать на самотёк. Может, надо поломать всё это, пока не поздно.

– Поздно, Люсенька, но приезжай, конечно.

И вот они сидят друг напротив друга, и выпили по рюмочке, и Люся рассказывает не совсем приличный анекдот. Я краснею, а Витя смеётся:

– Хорошо, что у Светы такая подруга! Будет с кем водочки выпить, а то она у меня – ни-ни!

И Боре я позвонила, боялась, что он позвонит сам и услышит мужской голос. Дальнейших его действий я предсказать не могла, но в Москву он примчался бы обязательно.

– Боря, можешь меня поздравить, я вышла замуж, неофициально пока. Заявление в загс подали, но зря, нельзя регистрироваться, пока обмен не состоится.

– Это он тебе сказал?

– Это сказал юрист в обменном бюро и мне, и ему. Нет, пока не приезжай, начнёшь его допрашивать. Знаешь, мы купили стиральную машину! Собрали все деньги, какие были у меня и у него, и купили. Так здорово! Конечно, постельное я отдавала в прачечную, остальное стирала руками. А тут его бельё прибавилось и рубашки.

– С машиной вы поспешили. Ты же непрактичный человек, это Валя у меня всё просчитывает на десять ходов вперёд. Отношения не оформлены, а у вас уже общая собственность. Может, ещё расстанетесь, как будете делить?

– А если вы с Валей разведётесь, не дай Бог, как будете делить? Так и мы. Хотя, если мы расстанемся, мне будет не до машины. Только мы не расстанемся.

Назавтра он позвонил сам. Тоже захотел посмотреть, наверно, с кем я решила связать свою судьбу. Всерьёз решила, раз купили стиральную машину.

– Светочка, твой Виктор ходит на лыжах? Нашей лаборатории надо выставить трёх участников на институтские соревнования. А со мной только двое.

– Я спрошу у него и позвоню тебе вечером.

– Да вы приезжайте в субботу, а там поглядим.

Витя занял второе место по институту, а Боря не вошёл даже во вторую десятку. Это подняло Витин авторитет в его глазах, и даже Валиных, на недосягаемую высоту.

– Да у меня несколько лет Камчатки за плечами, – оправдывался Витя.

И Софе я позвонила, я считала её лучшей подругой после Люси. До Вити я почти всегда с ней ходила в театры.

Она была практичной, как Валя, и считала, что я живу в высшей степени неправильно. Её раздражало, что я вкалываю за копейки и всегда занята!

Ко мне в Соломенную сторожку не приезжала, жила в престижном районе. Встречались возле театра, или в самом театре.

Она так никогда и не забыла тот поход в театр Сатиры. Места были прекрасные, второй ряд партера. Я опоздала, первое действие мы просидели на ступеньках амфитеатра.

В антракте я сказала, что умираю с голоду. Мы опять опоздали и оказались на ступеньках. Только на третье действие попросили освободить наши места. Софа была вне себя, а я боялась расхохотаться, действие начиналось.

– А вы всерьёз подали заявление, или для талонов в магазин новобрачных?

– Думали, всерьёз, оказалось, для талонов. Мы не можем зарегистрироваться, пока не кончится обмен.

– Это он тебе сказал?

– Да нет же, юрист в обменном бюро. Приезжай, познакомишься, он понравится тебе!

– Не хочу я ехать в такую даль.

И ещё в один дом я привела Витю, к Юрию Борисовичу Лукину.

Секретарь в приёмной комиссии Союза писателей, сухонькая старушка с добрыми глазами, сказала:

– Я дала ваши книги очень порядочным людям!

Он оказался в их числе.

Меня же предупреждали, сделай так, чтобы не попасть на последнее заседание! Попала, конечно, именно на последнее перед каникулами, кворума не было, мне не хватило одного голоса. В этом случае решение принимал секретариат.

И вот, перед самым его заседанием, в «Правде» появилась рецензия на отрывки из моей повести.

Меня приняли, избавили от повторного прохождения через эту мясорубку. Приняли как поэта и прозаика, хотя прозы было всего двадцать страничек!

Я пришла поблагодарить его. Он ушёл на пенсию буквально после моего визита, и мы с его семьёй стали добрыми друзьями на долгие годы.

А в Ростове, когда меня поздравляли с приёмом в Союз писателей и в самом Союзе, и в издательстве, и в журнале, звучал один-единственный вопрос:

– Светлана, дело прошлое, но как появилась рецензия в «Правде»? Ну, не хотите, не говорите.

Сейчас я привела к Юр. Бору, как его называли друзья, своего Витю и сказала, неожиданно для себя:

– Вот человек, за которого я собираюсь замуж. Отца у меня, к несчастью, нет. Посмотрите, если вы скажете, чтобы я не выходила за него, я не выйду.

Через много лет, когда Юр. Бор лежал после тяжелейшего инсульта, Витя ездил к нему через весь город, оставив меня в больнице, поднимал, водил по комнате и по ступенькам. Кроме Вити, его, большого и тяжёлого, поднимать было некому.

Но пока всё светло и празднично, и Юр. Бор, и его молодая жена, моя тёзка, принимают его, как родного! И мы ездим к ним часто, хотя их Тёплый стан ещё окраина, ни метро, ни троллейбусов, автобус приходится ждать по полчаса.

Был ещё один человек, которому следовало знать, что в моей жизни появился Витя. Мы познакомились в Переделкино. Я влюбилась, совершенно неожиданно для себя, как всегда, по самую макушку. Лучшие стихи о любви до Вити – ему.

В Переделкино всё было прекрасно, взаимно, один к одному. Но потом, в Москве… Я вдруг почувствовала, какое крошечное место он отводит мне в своей жизни. Для меня этого было достаточно, чтобы отрезветь от этого наваждения.

Но он не знает об этом, как не знает, что я уже успела вернуться с Дальнего Востока и даже выйти замуж! По телефону такие вещи не сообщают. Мы встретились на Главпочтамте.

– Наконец-то наездилась! Ну, как там наш Дальний Восток?

И я рассказываю ему, как меня переносили в авоське с корабля на ботик и обратно, как мы чуть не утонули в прилив…

– Паника была, машина застряла в мокрой ламинарии, вода плещется вокруг колёс… Я сказала, хватит таскать хворост, нужно бревно под ступицы!

– Хорошо, что они тебя послушались, Малышка. Поэты – дети, а в детях истина…

– Знаешь, я замуж вышла, мы учились в одном институте. Давай я вас познакомлю, он тебе понравится! Посидим в ЦДЛ…

– Я не хочу знакомиться с твоим новым мужчиной. И сидеть с ним за одним столом – тем более.

– Но тогда мы вообще не сможем видеться!

– Значит, не сможем.

А жизнь шла, вернее, летела на всех парусах!

– На Новый год, Светинька, мы пойдём в хороший ресторан. Это же раз в году!

– А ты не можешь взять пару дней за свой счёт или за отпуск? Мы могли бы на Новый год поехать в Переделкино.

– Да у меня отгулы есть!

Я почти никого не знала в этом зале, заполненном праздничной толпой. Но счастье светилось на моём лице, и все улыбались мне. Одна поэтесса говорила мне и тогда, и много лет спустя:

– Как он смотрел на тебя, он просто не сводил с тебя глаз. Ты – не так, а он!

И высокий снег с птичьими следами, и солнце на соснах, и снежинки падают неслышно. Мы с Витей уходим на лыжах в лес, одна я так далеко никогда не заходила.

Утром просыпаюсь, а Витя – рядом, и у него счастливое, счастливое, счастливое лицо…

 
Птичьи следы на высоком снегу,
Солнечный луч на сосне…
Если однажды я жить не смогу,
Пусть это вспомнится мне!
 
 
В дальнем окошке мерцанье огня,
Снега неслышный полёт…
Если однажды разлюбишь меня –
Вспомни! И это пройдёт.
 
 
Если с тобою расстанемся мы,
Что б ни служило виной –
Надолго хватит мне этой зимы,
Хватит на годы – одной.
 

После Нового года мы собрались в Ростов. У моей мамы шестого января был юбилей, предстоял ещё Старый новый год.

И надо было, наконец, поставить наших мам в известность, что мы вместе.

Пожалуй, в Ростове мне впервые показалось, что всё это непрочно, на живую нитку. Мы везли продукты – мороженое мясо, масло, колбасу, апельсины. В Ростове было голодно, столица выметала всё подчистую, а потом переполненные поезда тащили назад продукты в коробках, сумках, корзинах. Кто не мог привезти сам или передать с оказией, договаривался с проводниками, насос действовал исправно в обе стороны.

Но сейчас, кроме обычной подкормки, требовались продукты маме на юбилей, Витиной маме на Старый новый год, семье моего брата, его сестре.

Витя завёз меня к маме, выгрузил из такси часть вещей. Он ещё в Москве сложил свои вещи отдельно и сказал виновато, что остановится у своей мамы, а я у своей.

У меня заболела душа. И эта смущённая улыбка под маминым проницательным взглядом…

Первое, что я сказала маме:

– Я замуж выхожу.

– Большего подарка ты мне сделать не могла, – ответила она и не спрашивала больше ни о чём.

Мамин юбилей был назавтра, Витя обещал прийти пораньше, а пришёл только к двум часам. Мы с мамой крутились, чтобы не ударить в грязь лицом перед новой роднёй, лишние руки очень пригодились бы. И от его отсутствия, такого непривычного, у меня опять заболела душа.

Как Витина мама примет известие о его женитьбе? Он взрослый человек, но всё же…

– Я пришёл помогать.

– Поздновато, знаешь. Уже почти всё готово.

– Никак не мог сбежать, сидел, как на иголках. Раз в году приехал и сразу из дома.

Я вытерла предательские слёзы с глаз.

– Ты сказал про нас с тобой?

– Перед самым уходом сказал и сбежал. Часа через два пойду за мамой.

– Как она это приняла?

– Возмутилась ужасно: «Ты же сказал, что больше никогда не женишься!» Я ответил: «Я же не говорил, что не женюсь на Светлане».

– Ну и что?

– Пусть остынет.

Она пришла – высокая, седая, строгая. Ни о чём не расспрашивала. Я называла её по имени отчеству, но уже в следующий приезд звала мамой, потому что Витя стал так называть мою с первого дня.

Наши неподготовленные родственники поглядывали то на неё, то на Витю. А потом Костя, муж моей двоюродной сестры, осмелев после нескольких рюмок, отвёл Витю к окну:

– Ты собираешься жениться на Светочке?

– Как только она сама соберётся, так сразу! – ответил Витя тоже после нескольких рюмок.

Витина мама задала ему свой главный вопрос перед самым отъездом:

– Скажи, почему вы не регистрируетесь?

– Обмен квартиры, ма. Свете дали разрешение Ростов на Москву и ей, и маме. Но юрист предупредил – изменится семейное положение, разрешение аннулируется.

– Это всё выдумки. Она подержит тебя рядом, пока не попадётся кто-то получше.

– Что ты, я сам говорил с юристом.

– Это всё выдумки.

У нас набралось десять мест багажа. Соленья, варенье, тёплые вещи, даже зеркало с полочкой в прихожую. Брат говорил:

– Зачем, контейнер всё увезёт.

Но когда он ещё будет, этот контейнер…

– Она хозяйка, ей видней, что нужно в доме, – ответил Витя со своей обезоруживающей улыбкой, и все замолчали.

Жизнь идёт какими-то кругами, как медленный вихрь, и внутри его люди перемещаются, сталкиваются, расходятся…

Одна тень из прошлого появилась в нашей жизни, когда этой самой жизни не было ещё и месяца.

Витя пришёл с работы радостный:

– Знаешь, кто приезжает? Игорь Травников! Он мне на работу позвонил, сейчас поем быстренько и поеду встречать. Ничего, привезу его сюда на одну ночь?

– Привози, конечно.

– Я ему сказал, что женился. Он спросил: «На ком?» Я сказал: «На нашей Светлане, с вакуумного, помнишь её?»

– Да ты ешь, а то опоздаешь!

– Нет, послушай! Он говорит, как ты мог на ней жениться, она же не хозяйка, она поэтесса!

– А ты?

– А я говорю – нет, она хозяйка!

– Молодец! Поезжай скорей.

Я сидела одна. У меня было время вспомнить всё, связанное с человеком, который сказал своему лучшему другу, что на мне нельзя жениться…

Он был небольшого роста, немного скособочен, один глаз косил. Когда я на втором курсе привела его домой, мама возмутилась:

– Когда ты перестанешь таскать в дом больных щенков и котят и приводить убогих мальчиков?

А потом он сказал – женщина носит его ребёнка, и он должен жениться, как честный человек. И что любит её.

Мы ни разу не разговаривали до конца института.

А сейчас Витя привезёт его. И ко всему он ещё считает, что на мне нельзя жениться. Да все свободные мужики вокруг только этого и хотели! Я рассмеялась в лицо своему отражению в зеркале и стала накрывать на стол.

Я волнуюсь? Конечно, я волнуюсь…

Они приехали, сели за стол. На нём, впервые в Соломенной сторожке, воцарилась бутылка водки. И капустка малосольная из холодильника с яблоками и клюквой, и фирменный борщ, настоящий, донской. И будто не было ничего тяжёлого между нами, только – а помните? У меня всегда было чувство, что все одноклассницы – сестрёнки, а институтские – самые близкие на свете друзья.

С Витей мы вообще оказались одной крови. Судьба буквально сталкивала нас лбами с самого детства, а мы, как слепые котята…

Жили в одном городе, были ровесниками. Но его документы пропали в войну, и при восстановлении мальчикам прибавляли год. Чтобы раньше в армию забирать?

Почему мы с ним так поздно пришли друг к другу, ведь столько было общего! Похожие детство и юность, один родной и любимый город.

Когда мы наконец нашли друг друга, много лет приезжали в Ростов вдвоём. Как я любила бродить с ним по городу! Все воспоминания были общими, хотя мы не знали друг друга.

Вот эти деревья на набережной мы сажали, наш участок был у Газетного, а их школы – у Будённовского.

А главная улица, где мы гуляли, как парижане на Елисейских полях! Девятый-десятый класс, сиянье фонарей, запах цветущих каштанов…

Мы с девчонками идём домой, к Дону, и сначала Лилька поворачивает на свою улицу, потом Нинин поворот, а дальше я бегу к своим железным воротам.

Они с ребятами шли в другую сторону – вверх по Будёновскому к рабочему городку. Уходил Женька, потом Лёва, потом Эдик, и дальше он бежал один к своему дому у стены стадиона.

В их школе не было физкультурного зала. В седьмом классе на кружке по художественной гимнастике тренер говорила:

– Девочки, собирайтесь быстрей, мы должны освободить помещение, сейчас мальчики на спортивную гимнастику придут!

Они приходили – высокие, красивые, и я смотрела на них украдкой.

– В восьмом классе я ходил на спортивную гимнастику в твою школу. Ты тогда была в седьмом.

Я рассказываю о ком-то из друзей своей юности, а он говорит:

– Я его знаю, играл с ним в шахматы во Дворце пионеров.

– Во Дворце пионеров? Я там тоже играла в шахматы, даже в турнире участвовала!

– Да, это сейчас там тихо, а тогда он гудел, как улей.

Или говорю:

– У меня есть друг Женя, математик.

– Это не твой друг, это мой, мы в одном классе учились, жили рядом, вместе в Университет поступали, только он на математику, а я на физику.

Странно, я чувствовала себя москвичкой. И все окружающие знали, что я меняю квартиру и скоро стану ею официально.

В буфете ЦДЛ подходит секретарь партбюро секции поэзии:

– Здравствуйте, Светлана! Я Стас. Читал ваши стихи, хорошо, что вы решили переехать. Нам нужны такие штыки!

И я улыбаюсь ему счастливой улыбкой.

А дома говорю Вите:

– Знаешь, пройдёт, наверно, полгода, пока они поймут, кто я есть на самом деле. Тогда у меня совсем не будет времени. А пока пойду-ка на курсы машинописи. Печатать приходится много, а я – медленно, двумя пальцами.

Не угадала, раскусили очень быстро, курсы пришлось бросить. Позвонила преподавательница:

– Светлана, приходите на экзамен, я же должна отчитаться.

Сдала, получила свидетельство. На самом деле печатать вслепую десятью пальцами научилась уже на компьютере, час в день, два часа в день, вернее, в ночь.

Главной проблемой был обмен. В первый же день после возвращения из Ростова я поехала на Банный переулок, это было единственное место в Москве, куда стекались обменщики.

Через пятнадцать минут поняла, что наши шансы близки к нулю. Из Москвы никто не хотел уезжать в Ростов. Оставалась надежда на курортные города. Два сложных обмена за год!

Подключила маму. В Ростове тоже был пункт обмена, мама, как и я, ходила туда, как на работу. Мы брали на заметку всех, кто хотел бы переехать в Ростов из любого, любого города страны!

Все дела отступили на второй план. Я писала десятки писем в день и вскоре могла за квартиру в Москве или, хотя бы, комнату, предложить пять-шесть вариантов в разных городах. Написала их на большом листе ватмана и поехала.

В глазах рябило от объявлений, все рвались в столицу из голодной провинции. Подошёл милиционер, взглянул недобро на мой щит, раскрашенный разноцветными фломастерами:

– Ты что, всю страну взялась менять?

– Да нет же, мне нужна одна квартира или комната! Это возможные варианты.

– Понятно. Но плакат убери, устно объясняй про свои варианты. Ещё раз увижу, в другом месте будем разговаривать.

Наслышана была про эти места. Два дня не ездила на Банный.

Мама привела мою квартиру в Ростове в порядок, ванну вычистила бритвой. Я пришла в ужас, в семьдесят пять лет – вниз головой!

– Но когда найдётся вариант, люди же просто испугаются!

Вариантов долго не было, и вдруг – звонок!

– Света, записывай адрес. Есть прямой вариант на мою квартиру!

– Правда? Здорово!

Комната была с одним соседом на третьем этаже с лифтом. Документы мама передала с проводником, и мы сразу же поехали в бюро обмена. Девица отодвинула их, не читая:

– Мамина квартира? Да вы сначала сами поменяйтесь!

– Ну какая разница, в разрешении ведь и я, и мама. Так трудно найти вариант! Мама переедет, будем искать обмен на мою.

– Не морочьте мне голову. Вашей маме разрешили обмен вместе с вами, а не самой по себе.

Конечно, этот вариант уплыл сразу же.

С январской зарплаты я решила купить Вите костюм.

На Ленинском проспекте был магазин мужской одежды. Сначала съездила туда сама, придирчиво пересмотрела все ряды вешалок – имела право! И сказала продавщице, что приведу мужа.

Мне понравились два, я никак не могла выбрать между ними. А Витя, с самого начала и всю нашу жизнь, безоговорочно доверял моему вкусу. В результате мы купили оба – строгий тёмно-синий, и полуспортивный серый с коричневой кожаной отделкой. Витя протестовал:

– Зачем мне два костюма?

– У людей бывает по дюжине. Это хорошие импортные костюмы, недорогие и сидят, будто сшиты на заказ. Просто видеть не могу, в чём ты ходишь на работу. С февральской зарплаты поищу тебе что-нибудь зимнее.

– В феврале уже цыган шубу продаёт.

– Мы с тобой не цыгане.

– Почему ты себе ничего не покупаешь?

– У меня, по крайней мере, есть всё необходимое. И мне не надо каждый день ходить на работу.

Он был такой красивый в новых костюмах! И я думала – зачем я ему? Мы ровесники, а за него пошла бы любая двадцатилетняя девица! И ни денег у меня, ни кола ни двора, один фрак на все случаи жизни.

– Зачем я тебе, Витя? Ты ведь можешь жениться на любой куколке.

– Вот именно, куколке. Зачем? Ты – лучшая женщина на свете.

Какая лучшая! У меня была жуткая аллергия. Красные пятна, вечно слезящиеся глаза… Надо было действительно очень любить меня, чтобы не замечать этого.

Но Витя всё замечал, оказывается.

– Моя сослуживица обещала повести нас к экстрасенсу, говорит, очень известный. Пойдёшь? На тебя смотреть невозможно, а ты никаких мер не предпринимаешь.

– Да хожу я к гомеопату, лечит он меня от насморка. Зачем я тебе, если на меня смотреть невозможно?

– Не говори глупостей. Пойдёшь?

– Пойдём, конечно, вдруг поможет.

Обыкновенная пятиэтажка и подъезд обыкновенный, только двери открыты. Большая комната, полная людей. Все стулья, диван и кресла заняты, люди стоят и слоняются по комнате.

– Будешь за этим дедушкой, а нам пора на работу.

Я огляделась. Вокруг были люди молодые и не очень, и совсем старые. Две девочки лет четырёх-пяти жались, одна к маме, другая к отцу. А он поднял на меня глаза:

– Света? Какими судьбами?

– Толя, надо же! Ты-то что здесь делаешь?

– Дочку привёз, болеет и болеет. Люда беременна, вот и отправила нас в Москву, знакомые посоветовали. А ты?

– Я сейчас больше в Москве, замуж вышла, разрешение дали на обмен.

– Это муж тебя привёл? Понятно.

Значит, одна из двух подружек старой моей лаборатории, что не любили евреев, всё же развела его с женой. И подружку её встретила как-то в Ростове с маленьким сынишкой в коляске. Всё у меня закольцовано, ничего не уходит в никуда.

– А ты болеешь?

– Аллергия замучила.

– Аллергию он лечит запросто!

И я верю безоговорочно.

– Света, неужели ты? – Это Нина, жена моего хорошего знакомого, ростовского поэта.

– Надо же, весь Ростов! У вас-то что случилось?

– Нянька не углядела, уронила дочку со стола. Чем дальше, тем хуже.

– Это ужасно! А что врачи говорят?

– Оперировать рано.

И тут девочка расплакалась. Плакала негромко, обречённо, сжимая головку маленькими пальчиками.

– Мама, больно!

– Сейчас, детка, пойдём к врачу.

– Пропустите их, пожалуйста! – прошу я.

– Пропустим, конечно, но там женщина долго.

– Мама, больно!

Я убрала с головки её пальчики и положила свои руки.

Сосредоточилась – я хочу ей помочь, я очень хочу… ей… помочь.

Почему я это сделала? Никогда не лечила людей, мне и в голову не приходило. Но девочка затихла, только всхлипывала ещё, и улыбнулась мне. И люди, что застыли вокруг, задвигались, заулыбались!

– Спасибо тебе, я замучилась. Когда у неё болит головка, у меня сердце разрывается!

Очередь двигалась медленно. Но вот дедушка уже за той, заветной дверью.

Экстрасенс встречает меня странно.

– Я сразу почувствовал, когда вы вошли. И всё время ощущал ваше поле. Вы очень сильный экстрасенс и лечить можете, как с девочкой. Но не нужно, у вас всё идёт в творчество. Я не стану лечить вас, вам помогут без меня. А вот подруге вашей в Ростове поможем, пусть выйдет замуж. Она очень несчастна сейчас.

– А мне почему не хотите помочь?

– Вам нельзя приходить ко мне, здесь очень больные люди, а вы цепляете всё. Вас вылечат без меня, и всё будет хорошо, вы человек особенный, я это сразу почувствовал. Вот, разве что, поставлю вам точку, если что-то сделаете не так, будет свербеть под лопаткой, откуда крылья растут.

Он вонзил остриё ножа мне в плечо. Ни боли, ни крови!

– И ещё, не бойтесь изменять мужу, чем больше у вас будет секса с разными мужчинами, тем лучше и для Судьбы, и для здоровья.

– Это исключено!

Он задумывается, смотрит в сторону.

– Пожалуй, в вашем случае можно обойтись духовным общением.

И я ухожу, потрясённая.

Дни летели, как сумасшедшие.

Витина старая лаборатория захотела отпраздновать двадцать третье февраля у него в Сокольниках.

– У всех жёны, мужья, а тут холостяцкая квартира. Была холостяцкая! Накупили тарелки, рюмки… Ты не возражаешь?

– С чего бы я возражала, раз они уже и тарелки купили, потратились. Только мне надо всё там приготовить.

– Приготовят наши девчонки, ты приглашена в гости.

Я приехала в Сокольники одна, Витя был уже там. Комната выглядела вполне прилично, стол раздвинут, тарелки с голубой каёмкой, рюмки, закуски, бутылки… Слишком уж много бутылок на такую небольшую компанию.

Две женщины крутились у стола, на меня посмотрели без особого интереса. Они здесь были хозяйками, а то, что у их легкомысленного начальства опять новая женщина – не она первая, не она последняя.

– Чем помочь? – предложила я с порога.

– Да отдыхайте, мы кончили почти. Хлеб нарежут ребята, они у нас привычные, и бутылки откроют. Вы знакомы с соседями? У нас мало стульев.

– Я сейчас Витю попрошу.

– Не надо, мы его сами попросим.

И за столом я была гостьей, только смотрела, как Витя опрокидывает рюмку за рюмкой. Рядом со мной сидел Миша, его лучший друг, ухаживал и расспрашивал – в лоб.

– Чем вы занимаетесь?

– Я литератор.

– На что жили до Вити?

– Я член Союза писателей, бюро пропаганды даёт выступления. Книга стихов вышла в Ростове в прошлом году, а в этом – выходит в Москве.

– Книга? В Москве? – Тон его изменился мгновенно.

На этом допрос окончился, и начались танцы. Я танцевала с Мишей, Витя слонялся по комнате или сидел у стены, смотрел на меня и улыбался. Он явно выпил лишнего.

Убирали мы с женщинами. Витя ходил вокруг и давал нелепые советы. Его сослуживицы только посмеивались, очевидно, они не раз видели его таким.

Для меня это была новость, плохая новость. Я его в таком состоянии видела впервые.

Мы уходили последними. Почему-то мне не пришло в голову оставить его спать на диване в родном жилище и уехать самой. Я с трудом подняла его, надела пиджак, новое пальто, замотала шарф, стала на цыпочки и водрузила шапку. Он только бессмысленно улыбался и покачивался с носков на пятки в своих прекрасных новеньких туфлях. В коридоре пожилая полная женщина посмотрела на меня с жалостью.

До метро мы шли пешком, я почти тащила его.

– Светинька, почему ты сердишься? Всё ведь так… хорошо! Сегодня праздник, двадцать… какое? Двадцать третье. Когда будет Восьмое марта, ты тоже сможешь пить, сколько захочешь. Ты сегодня мало пила. Водку не пьёшь, коньяк тоже. Вино тебе не понравилось? Не умеют девки выбирать вино. Ты такая красивая, ты самая. Ты всем понравилась, особенно Мише. А он разбирается, он разбирается… в женщинах.

Господи, что мне делать! Его шатает из стороны в сторону, он такой большой, мне его не удержать! Не хватало только, чтобы он свалился в грязный снег в своём новом пальто и новом костюме! В метро он пытался поцеловать меня, я даже пересела на скамейку напротив. Строил умилительные виноватые рожицы… Это было ужасно.

– Это было ужасно! – сказала я утром, когда он брился в ванной. – Ты вёл себя отвратительно.

– Но ты не бросила меня на дороге, – произнёс он задумчиво, глядя на меня из зеркала виноватыми глазами.

– Кончай скорей, пей кофе, на работу опоздаешь.

По дороге на Банный я думала – что делать? Пока мы ещё в Соломенной сторожке, можно остановиться и не связывать с Витей свою жизнь.

Господи, какое счастье, что я не сделала этого!

Конечно, опять поехала зря, из Москвы никто никуда не собирался уезжать. Я вышла из метро на Пушкинской и пошла пешком.

На Красной площади стояла очередь. Она загибалась причудливыми зигзагами и кончалась у крытого грузовика, там что-то давали! Это выражение прочно вошло в наш быт. Не продавали, а именно давали, деньги при этом имели самое, что ни на есть, второстепенное значение.

Давали мужские рубашки, по две штуки. Они были жёлтые и розовые, в прозрачных упаковках, целая машина! Я побежала в хвост очереди. Она двигалась довольно быстро, выбирать было не из чего, размер, деньги, сдача – следующий!

Через час у меня в сумке было две изумительные рубашки Витиного размера.

Я немедленно заняла новую очередь. Ещё час, и я оказалась у грузовика. Рубашек в нём оставалось совсем немного и Витиного размера не было, оставались только маленькие.

Еле дождалась Витиного прихода.

– Примерь, пожалуйста! Размер твой, но в импортных могут быть отклонения.

Рубашки подошли тютелька в тютельку. Это был высший класс.

– Где ты их взяла? А другие цвета были?

– Какие другие цвета! Стоял грузовик на Красной площади, я простояла за ними час в очереди, давали по две штуки. Заняла очередь снова, но твоего размера больше не было.

– Ты стояла два часа в очереди за моими рубашками? Уму непостижимо.

– Почему непостижимо? Рубашки – высший класс.

– Это ты у меня высший класс…

На Восьмое марта они решили всё повторить. Я уже хозяйничала вместе с его девицами, и пил он в меру, во всяком случае, до Соломенной сторожки дошёл вполне пристойно.

Но был ещё один случай. Витя как-то сказал:

– Я хочу тебя познакомить со своим генеральным. Раз в году мы собираемся втроем, ещё с начальником той моей лаборатории, и празднуем день, когда мы предотвратили третью мировую войну. Что ты так смотришь на меня? Вот они тебе подтвердят!

– Как это можно втроём предотвратить войну!

– Мы разработали противоракетный комплекс. И в этот день был запуск ракеты, которая должна была сбить баллистическую, и сбила. Американцы засекли, и их президент дал обратный ход всей подготовке. Можешь мне поверить, сам Г.В. рассказывал, наш генеральный, а уж он-то знал точно. Вот мы и празднуем. Ты придёшь? Они очень хотят с тобой познакомиться. Я сказал Г.В, что ты пишешь стихи, он тоже пишет стихи и песни, их на всех полигонах поют.

Они мне понравились, особенно Г.В. Всё было интересно и здорово вначале! А потом они пили, пили за Витю, который, оказывается, действительно нажимал эту историческую кнопку на полигоне, за полигоны, за противоракетные войска, за армию, за нашу великую страну.

И ещё отдельно за поэзию и за самую прекрасную женщину за этим столом, а женщина была всего одна.

Потом они уехали, а я и поднять с дивана Витю не могла, и уехать одна не могла, ходила по комнате до вечера, пока он не пришёл в себя. Было сплошное отчаянье. Надо смотреть правде в лицо, я выхожу, уже вышла, замуж за пьяницу.