Текст книги "Всё укроется снегом белым…"

И опять он не знал, как загладить свою вину:

– Ну, не сердись, не надо, прости меня, дурака!

Больше они не праздновали эту дату.

Со старшим Витиным сыном, Иваном, я познакомилась ещё в Соломенной сторожке. Он не приводил туда сыновей, долго не приводил. Наверно, не верил, что я у него навсегда, а ещё с одной женщиной на время знакомить не хотел.

Но тут сломался мой магнитофон, «Электроника». Я его использовала, как диктофон. Когда он в очередной раз сжевал плёнку с репортажем, я не выдержала:

– Я так работать не могу! Мне на Сахалине обещали японский, но у них не получается, наверно, и там дефицит.

– Попробую достать тебе импортный, – сказал Витя и пошёл звонить.

– Иван? Это я. Нужен портативный импортный магнитофон. Только не бракованный и без переплаты. Считай, ты это делаешь для отца. Позвонишь? Не откладывай в долгий ящик, он нужен для работы.

Про Ивана мне Витя рассказывал. Он давно хотел уйти из семьи, но не мог, пока Иван не окончил школу и не поступил в Егорьевское училище.

– Он вообще мог остаться без аттестата. Мне так и сказали в школе, даже к выпускным не хотели допускать. Я дал директору слово, что подтяну его по всем предметам. Сидели, конечно, до глубокой ночи, раньше его надо было с улицы вытащить. Но справились, поступил он в училище. И я ушёл.

– А ушёл-то почему? Я понимаю, если бы к любимой женщине, а так, в никуда…

– Понимаешь, я семнадцать лет по нескольку месяцев пропадал на полигонах – Байконур, Камчатка. Платили очень хорошо, и квартиру построили кооперативную, и машину купили. Приезжаю как-то, а мне подруга её рассказывает, приехала моя с юга с младшим. И захлёбывается – такого мужика встретила, такой роман, такой секс, какого она со мной в жизни не видела. Ну я перешёл спать на диван в другую комнату, а когда вытащил Ивана, ушёл.

– Хороша подружка.

– Она скорей моя подружка, мы вместе учились, Неля.

– Так мы с ней в общежитии жили. А сейчас она где?

– Здесь, в Москве. Как-нибудь встретимся. Я им всё оставил, только ребят не хотел потерять. Иван взрослый, а Олегу, младшему, жена со мной и видеться не разрешает. Я подкармливаю его, нажарю целую сковородку мяса, сметает всё.

Пришёл Иван. Костюм – светло-серая тройка, у отца подобной в жизни не было. Голубая рубашка, под цвет глаз, таких же, как у отца. Галстук, туфли, тоже не чета отцовским, в которых он ушёл из дому. Держался уверенно и был неуловимо похож на отца, только у Вити такого лоска не было.

К моей персоне не проявлял интереса – очередная отцовская женщина, ничего серьёзного, раз не перевозит к себе в Сокольники. Немолодая, небогатая, дом обшарпанный, мебель, как с помойки.

«Грюндинг» был новенький, сверкающий, о таком только мечтать. Но и цена серьёзная. У меня где-то внутри прозвучало – «нет», и я произнесла это слово.

– Думаю, стоит подождать. Мне же обещали на Сахалине японский по твёрдой цене. И денег таких у нас нет сейчас.

При словах «у нас» какая-то тень пробежала у Ивана по лицу и исчезла. Он взял магнитофон и ушёл, я ему даже чая не предложила почему-то. Отец проводил его до лифта. В Соломенной сторожке он больше не появлялся.

Позвонила Нина. Всегда звонила я, чтобы отдать деньги за квартиру. Отношения были хорошими, но дружить с ней я не решалась, обожглась на прошлой хозяйке. Она была умна, интеллигентна, одна растила дочку, квартиру сдавала мамину. Та ей твердила, что пятьдесят рублей – это дёшево. Но она жалела меня, понимала, мне больше негде взять.

– Света, нам нужна эта квартира. Приезжает дальний родственник, свой человек, и платить будет не пятьдесят, а семьдесят рублей в месяц.

– Нина, давай я тоже буду платить семьдесят. Я только обжилась, привыкла, надышала, купила занавески, повесила зеркало в прихожей. Прости, я тебе это говорю от неожиданности.

– Да разве я бы выгоняла тебя, это мама. Поживёте до первого числа, а там он приезжает.

Я бросилась на Банный срочно искать квартиру. Туда хозяева тоже приходили и потенциальные квартиранты. Спрос опять же намного превышал предложение.

Каждый день, продрогнув на сыром тающем снегу, я уходила ни с чем. Подступало настоящее отчаянье от бесплодности всего, что я пыталась делать. И с публикациями, и с обменом, и с квартирой.

А Витя по-прежнему улыбался во сне и был счастлив от того, что может быть со мной рядом. Ласковых слов у него в лексиконе так и не прибавилось. Но домой приносил полные сумки продуктов, я почти не ходила по магазинам, только рубашек ему накупила целую дюжину.

– Зачем столько?

– Я их не тебе покупаю, а себе. Сразу настираю, наглажу, и не надо через день думать, есть ли у тебя свежая рубашка на работу.

– Знаешь, я таких из прачечной никогда не получал, ни одной морщинки.

Или подойдёт, проведёт рукой по волосам и снимет всё дневное ощущение усталости и безнадежности.

– Ну что ты переживаешь? У нас есть комната, мы хозяева, никто не скажет – выметайтесь!

– Но там же нет горячей воды, и соседи. Мне для работы нужна тишина, понимаешь?

– Ты с этими квартирными делами совсем не работаешь. Если не выступления где-нибудь в Тмутаракани за пятнадцать рублей, то на Банный. И соседей – трое всего. Бывшая учительница, Мария Николаевна, Славка, слесарь, и его жена. Они развелись, но живут в одной комнате. Очень хотели эту получить, но мой директор добился. Знаешь, она была совершенно пустая. Ремонт сделали, конечно, но какой это ремонт! Я перекрасил окна, оклеил стенной шкаф, полы покрасил, пока ты была на Дальнем Востоке. Купил стол в комиссионном за пять рублей, стулья по рублю, за двадцать рублей диванчик раздвижной, и ещё за пятнадцать кресло-кровать. Вполне можно жить!

И летели, летели дни до первого числа. Выхода не было.

Шофёр приехал на два часа раньше, вещи не были собраны. И главное, я квартиру не успела убрать, как следует.

– Ну что ты переживаешь из-за пустяков!

– Почему кто-то должен убирать за мной, мыть и чистить?

– Перестань, ты за это деньги платила.

– Не за это.

На мои сбивчивые извинения по телефону Нина сказала:

– Только ключ никому не отдавай, я приеду за ним к Вите, хорошо?

– Конечно, но прости, что не убрала, как следует.

И вот – вещи в фургоне, и соседи вышли во двор. Кто-то просит ключ:

– Я передам Нине.

– Нет, я сама, мы договорились.

– Куда же вы теперь?

– К мужу. Я замуж вышла!

И от этой простой мысли у меня вдруг стало легко на душе. Действительно, что плохого, вышла замуж за Витю и еду к нему!

Вещей немного – стиральная машина, вертящееся кресло, зеркало, складной стол с табуретками, несколько коробок с кастрюлями и книгами, один чемодан, узел с постелью.

Почему-то в кабине не оказалось места, и мы ехали в фургоне с вещами. На поворотах Витя одной рукой поддерживал меня, чтобы я не билась о коробки, а другой – стиральную машину, первую нашу совместную покупку, символ семейного очага.

Года через два странный разговор:

– Когда ты почувствовала, что мы муж и жена?

– Ты мне жарил гренки, помнишь, а ты?

– Когда ты ко мне переехала.

– Только тогда?

– Мгу. А до этого каждый день ждал, что ты скажешь – всё, Витя, иди к себе или ещё какие-нибудь слова с этим смыслом. Я не верил, что ты переедешь ко мне. Да и когда переехала, казалось – мне всё это снится.

Часть 2. Так жить нельзя

Соседка – полная, с круглым славным лицом, встретила нас в коридоре.

– Виктор Александрович, как хорошо, что вы переехали наконец. Уж так мне страшно здесь одной, так страшно!

– Что он, руку на вас поднимает?

– На меня – нет, слава Богу, раз только замахнулся. Но сами – того и глади, поубивают друг друга. При вас он не станет безобразничать, – заторопилась она, вглядываясь в мои испуганные глаза, – вы не бойтесь! Пойдёмте, я покажу вам, где столик можно поставить. Вот это мой, а у этой стенки можно, или на общем, у окна, мы стираем здесь, сидим, когда готовим. А можете этот столик занять, от бабы Тани остался, я его заняла, но мне два не надо. Я сейчас уберу свои кастрюли.

– Что вы, Мария Николаевна, зачем в ночь! Утром разберёмся, и окошко я вымою.

– Да его уже десять лет никто не мыл.

– Вот я и вымою на новоселье и занавески повешу, я их покупала на кухню в той квартире, где мы жили.

Витя ушёл на работу, я осмотрелась. Комната показалась уютной. Переставить кое-что и можно жить! Кресло-кровать не складывалось и занимало буквально половину комнаты. Я решила его продать. Странно, в голову не приходило просто выбросить на помойку!

Нарисовала цветными фломастерами несколько объявлений, расклеила на своём квартале. И позвонила женщина!

Мы волокли его вдвоём, и она радовалась, что теперь будет, где спать сыну. И мне досталось пятнадцать рублей, ровно столько, сколько Витя заплатил за него осенью.

Я ещё успела вымыть окна, стояла на столе, вешала яркие Витины шторы, когда он вдруг появился в перерыв.

– Пришёл посмотреть, как у тебя дела. Слезай, сам повешу.

– Я тебя не ждала, смотри, какой у меня переворот! И обеда нет. Откуда ты взялся?

– От моей работы две остановки на метро. Сорок минут туда и обратно и ещё двадцать на обед.

– И ты мотался, когда жил здесь?

– Нет, но к тебе буду мотаться, как ты говоришь. Чем тебе помочь?

– Хорошо бы стол передвинуть, сдвинуть диван, а сюда тумбочку. Но ты же голодный!

– Чайку поставь, я в пять минут всё переставлю, пять на чай, и ещё десять – пообщаться с тобой.

– Сейчас – чай, а обед, когда придёшь. Ты не поздно?

– Около шести.

– Как здорово!

– К сожалению, мы вот-вот переедем в другое здание, оттуда не наездишься.

– Как будет, так и будет. А что твоих соседей не видно?

– Валентина на дежурстве, наверно, а сам – на картошке, тётя Маша сказала, его неделю не будет. Зря ты взялась окна мыть зимой.

– Какая зима, апрель! Они были ужасные.

– Да, я их покрасил, а мытьё отложил до весны.

– Знаешь, я и вправду чувствую себя дома.

– В самом деле? – обрадовался Витя. – Ну, я побежал, у нас ведь режим.

Назавтра всё сверкало. На столе, купленном за пятёрку, крахмальная скатерть, на вытертом складном диванчике «малютка» – крахмальное белое покрывало. Старый палас я протёрла влажной тряпкой, и он благодарно засветился глубоким бордо, как во времена своей молодости. И Витины шторы от стены до стены, сразу на оба окна.

Заглянула Мария Николаевна:

– Ну Светлана, ну деточка! Здесь такое было, такое… Жила старушка, под конец и не вставала уже, померла летом. Комната вся заставлена, лампочка тёмная, а вы – вон какую весёлую люстру повесили!

– Да старая люстра, дешёвая, это пластмасса.

– Надо же, а смотрится, как хрусталь.

Мы ещё разговаривали, когда пришла Валя.

– Здравствуйте, с приездом! Устраиваетесь? Хорошо у вас. Но стиральная машина будет мешать в коридоре. И занавески из кухни уберите, темно от них.

– Что ты, Валентина, и машину они у своих дверей поставили, если и будет мешать, то им самим. И занавески – окно десять лет не мылось, никакого света, а теперь светло и нарядно.

– Нет, тётя Маша, занавески пусть уберут, а машину – Слава приедет, как скажет, так и будет.

– Что твой Слава скажет, что он может путного сказать!

– Машину правда негде ставить, диван не раздвинется. Если и убирать из коридора, то только в кухню, а там и так тесно – вмешалась я.

– Кухню загромождать не дам.

– Ну и пусть стоит, где поставили! – повысила голос Мария Николаевна.

– А занавески уберу, у себя повешу. Гардин ещё нет, когда шторы раздвинуты, с улицы всё, как на ладони, – поспешила я разрядить обстановку.

– Вот и хорошо. Долго здесь жить собираетесь?

– Как получится, особой радости нет, как понимаете.

– Вот вы на время, а мы просили эту комнату, с мужем разошлись, а живём вместе, не по-людски это.

– Валя, я не добивалась, чтобы вам не дали эту комнату. Мы сюда переехали не от хорошей жизни, и будем жить, пока не дадут квартиру или не найдём что-то подходящее. Я думаю, всё будет хорошо.

– Вы думаете? – Она стояла в моих открытых дверях, а тут ушла, только двери не закрыла, и я слышала, как она говорит в коридоре:

– Вот Слава вернётся, узнаете, как здесь хорошо.

И сердце у меня сжалось.

Я раскладывала вещи. Каждую держала в руках, чтобы найти ей место. Коробки выбрасывать не пришлось, я составила их в углу, и в них была сложена вся наша одежда.

Рубашки лежали сверху, аккуратно сложенные, а всё остальное приходилось вынимать, чтобы найти какую-нибудь вещь. Почему-то меня это не раздражало, я непоколебимо верила – мы здесь временно, я потом годами верила в это изо всех сил.

Но в то, что мы с Витей навсегда вместе, я поверила ещё в Соломенной сторожке. И теперь, когда мне попался пакет с его документами, я сложила их в общую папку.

Это была его жизнь до меня. Табель за четвёртый класс со всеми пятёрками, диплом – почти все пятёрки, свидетельство о браке, свидетельство о разводе. Паспорт, военный билет, водительские права. И вдруг – его письмо маме в сорок пятом году, когда он уже почти четыре года её не видел.

Это был просто крик детской души: «Мама, приезжай поскорей, мы с Ликой очень скучаем». Про четвёрку по изложению, и опять: «Мама, приезжай!»

И приписка кого-то из взрослых – «Приезжай, Таня, дети извелись совсем».

Ему тоже не хватало материнской любви. Правда, мне досталось от отца столько любви в раннем детстве, до войны, что хватило на всю жизнь. И ещё я собирала любовь по капле у соседей, у мам своих подруг.

У него, наверно, этого не было. Я долго не могла выпустить письмо из рук. Зачем-то он хранил его при живой матери!

А потом сложила так, как оно было сложено, и вернула в наши общие документы.

Я ждала приезда Славы со страхом. Всегда боялась пьяных, а их почему-то непреодолимо тянуло ко мне. Правда, в доме никто не пил, и двор наш не видел пьяных. И улица – может, потому, что это была еврейская окраина.

На Высших курсах ребята пили здорово, но это были свои, родные пьяницы. Когда они забредали ко мне в поисках женского тепла и понимания, я не пугалась. И не кричала радостно, как вначале:

– Да! Войдите! – А сама выходила за дверь.

Пьяных не впускала:

– Пойди, поспи, потом придёшь, я тебя чаем напою.

Действовало безотказно. Ни крика, ни ругани. Кто приходил за обещанным чаем, а кто-то спрашивал на занятиях:

– Свет, я тебе ничего такого не говорил? Помню, что заходил, а что говорил, не помню.

– Да нет, ничего особенного. Сказал, погаси свитло, гарна ты жинка, только с мужиками больно строга.

– Вот дурак! Ты не сердишься?

– Ну что ты, я большая, всё понимаю.

Вот с чужими не было никакого сладу. Дочка моей давней подруги, у которой я часто останавливалась, когда приезжала в командировки, учила меня:

– Ну что вы так запыхались, Светочка, опять бежали от пьяного на улице? Надо было сказать ему – отвали налево!

– Почему налево?

– Боже мой, все так говорят!

А сейчас такой фрукт будет за стенкой каждый день.

Но ведь Витя рядом, может, ещё обойдётся…

Он приехал ночью, утром мы встретились в коридоре. Был высок и опрятен, ничего отталкивающего.

– Здравствуйте.

– Добрый день. Вы наша новая соседка, Витина хозяйка, очень приятно. Знаете, у нас очень хорошая квартира, тепло невероятно! Стояк видите? Всегда горячий. Конечно, нет ванной и горячей воды, но это можно организовать. Смотрите, вот здесь сложить стенку, поставить ванну, мы с Витей всё сделаем сами, и получится не так дорого. Мне одному не потянуть, а тут бабы вокруг, извините, женщины.

– Знаете, Слава, мы меняем квартиру в Ростове на Москву и, скорее всего, переедем. Денег у нас хватает только на жизнь. Да и дом, Витя говорит, скоро поставят на капитальный ремонт. То ли в будущем году, то ли через год. И у всех у нас будут отдельные квартиры!

– Сказки это, мы про капитальный ремонт десять лет слышим. Не надейтесь, фасад покрасят, лестничные клетки вымажут краской, галочку поставят, и всё.

– Извините, мне пора! – И я побежала на кухню с чайником.

Ничего страшного, тоже будет свой пьяница. Да разве он сможет меня обидеть? А что ссорятся они с Валентиной, ничего удивительного, это же только у нас – люди развелись, а разъехаться не могут.

Нина приехала за ключами. Оглядела сверкающую чистотой комнату:

– Ну у тебя всегда чистота и уют получаются из ничего.

– Приходится. Из «чего» я бы лучше сделала.

– Сделаешь ещё. Плохо, конечно, что нет горячей воды. Но квартира тихая, если все на работе, тебе никто не будет мешать.

– К сожалению, здесь по большей части все дома. Ничего, я умею ладить с людьми.

– А как Витя?

– Витя – вообще! – произнесла я бессмысленную фразу.

Но Нина поняла.

– До сих пор – вообще?

– Да, знаешь.

– Тогда всё в порядке!

Попили чаю, попрощались, обещали звонить друг другу, и я убежала по своим делам.

Вернулась к пяти часам, только вермишель бы сварить к бульону до Витиного прихода.

В прихожей в сплошном дыму тускло светила лампочка, и трое парней в сильном подпитии курили и разговаривали, сдабривая речь отборным матом. Впрочем, что это за речь…

Туалет был открыт, из него несло, как на вокзале. При моём появлении они замолчали на секунду, и под их пристальными взглядами я прошла к себе. Сбросила пальто, проскользнула к плите, поставила кастрюлю на газ. Парни молча следили за мной.

– Генерал, что же ты скрывал, что такая тёлка завелась у тебя в хате?

– Стоп, машина! Это не тёлка, а женщина моего соседа. И не смотрите в ту сторону! – Слышимость была полная.

Потом они заспорили, кто-то упал, а я мучилась, что кастрюля сгорит. Но когда решилась выйти, газ был потушен, пьяные-пьяные, а сообразили. Вермишель варил Витя.

– Не затевай обедов, готовь самое необходимое, будем покупать полуфабрикаты.

Я молчала, отчаянье просто сковывало меня. Витя сел на диван:

– Знаешь, я не имел права жениться на тебе, ничего не могу для тебя сделать.

– Ну что ты говоришь! Мы с тобой закроем дверь, и всё, наша комната – наша крепость!

Я и вправду так думала.

Ночь мы не спали. Витя дважды пытался утихомирить соседей, и я слышала через стенку, свободно пропускающую звук:

– Не сердись, Витя, надо же отметить моё возвращение! Садись с нами! Вовка, достань стакан из серванта, да нет, чистый! Ну почему не будешь? Ты меня уважаешь? Мы же с тобой, как братья! Я понимаю, твоя теперь держит тебя в строгости. Не поддавайся, скрути её в бараний рог, или слабо? Я бы скрутил. Чтобы какая-то баба мешала жить мужику! Какая бы ни была!

И всё это вперемешку с матом. Второй раз уже был один мат, я вздрагивала от грохота за стеной и боялась заснуть, чтобы Витя не проспал на работу. А там падали стулья, возникала громкая перебранка, но вскоре она кончалась ликующим:

– Взяли, мужики! Поехали! – И опять они были дружные, согласные, радостные.

Я лежала без сна и думала – они не должны из-за меня жить иначе. Я потерплю, это же временно! Сейчас спрячу голову под подушку…

Уходили один за другим, топали в прихожей, гулко хлопала дверь за каждым в отдельности.

Потом всё затихло, но я по-прежнему боялась заснуть, вдруг Витя не услышит будильник!

Проснулась от грохота и крика за стеной. Витя убежал на работу, это я проспала после бессонной ночи. Кричала Валентина на Славку, Мария Николаевна на них обоих. Я думала, её нет со вчерашнего дня, дверь не открывалась и голоса не было слышно. А сейчас он звенел на самых высоких нотах:

– Когда это кончится! Жизни нет никакой, сейчас же снова пойду в домоуправление, пусть выселят его к чёрту, забегаловку устроил для всей округи, и ты ему потакаешь!

– Да я на дежурстве была, он всегда подгадывает, чтобы я не мешала, вся комната загажена, сам спит, как бревно! Вставай, пьянь проклятая! – И поток площадной брани.

Мария Николаевна плюнула и ушла, должно быть, и вправду в домоуправление. Я вышла с чайником. Валя метнула на меня ненавидящий взгляд, будто я виновата в том, что Славка пьяный. И окурки по полу и в прихожей, и в кухне, не говоря о комнате, и Мария Николаевна плачется в домоуправлении, что квартира, как ночлежка, и все ей сочувствуют. А эта ходит тут в мягком халатике и тапочках.

И как в подтверждение, она проговорила себе под нос:

– Спит себе, не работает, не спешит никуда, а я с ночи, подежурь в больнице санитаркой, поубирай за всеми и вернись вот в такой дом. Конечно, прописки нет и не регистрированы живут, их дело. Но командовать в квартире не позволю никому!

И через минуту:

– Вставай, бревно проклятое, мне простыни постирать надо! Ну и лежи в своей блевотине, дрянь такая! Я с ночи пришла, и убираться здесь…

Я не закатывала скандал, я же здесь человек случайный. Наскоро выпила чай и ушла на улицу.

А там была, оказывается, весна. Огромный парк через дорогу и мои любимые берёзы, целый парк берёз! Листьев нет ещё, какая-то зелёная дымка витает в кронах. Ничего, всё пройдёт, это же временно. А берёзы останутся, и Витя останется, ничего страшного, переживём!

Когда вернулась, квартира была полна пара, и лампочка в прихожей мерцала, как в тумане. Всё было завешано застиранными серыми простынями, на плите в баке варилось бельё.

В кухню невозможно было зайти, какой там обед!

Позвонил Витя, и я, стоя на одной ноге, говорила ему спокойным голосом:

– Всё в порядке, только пообедай в столовой.

– Знаешь, я нашёл холодильник в комиссионном, «Розенталь», всего за двести рублей, вполне приличный. Займём, конечно, не можем же мы без холодильника, лето впереди!

Он пришёл, пробрался между простынями:

– Может, пойдём, погуляем?

– Пойдём, я уже полдня прогуляла в Сокольниках. Что же ты не говорил, что у тебя такая сказка через дорогу?

– Зато дома – тоже сказка, только страшная. Что будем делать? Ты не сможешь у меня жить.

– Ещё как смогу. Это же временно! Ну год, ну два. Не такая я неженка, как тебе кажется. У него же не каждый день пьянки. И стирка не каждый день. Я привыкну.

– Давай на майские праздники поедем в Ростов! На десять дней можем смотаться.

– Это будет чудесно!

А назавтра у нас появился холодильник, тихий, деликатный, с рыжим львом с переводной картинки на дверце. Витя с Мишей привёзли его в перерыв, поставили углом у окна. Правда, и так было темно на нашем первом этаже от высоких деревьев, а стало ещё темнее.

Валя стояла в коридоре, пока они аккуратно не закрыли на шпингалеты входную дверь и не уехали. Я взяла веник – подмести за ними в прихожей.

– Холодильник же нашли, куда поставить. Могли пожить и без холодильника, а стиральную машину к окну. Вы же говорите, что к нам ненадолго!

– Как получится, Валя.

Меня одолевали чисто бытовые вопросы.

– Мария Николаевна, где вы купаетесь?

– Я – чаще у дочери или у сына. У меня пятеро детей, у всех квартиры, слава Богу. И мне обещают, я же воевала. А тут баня недалеко, можем сходить вместе. Только тазик лучше свой, у тебя есть тазик?

– Конечно.

Баня старинная, огромный зал с тёмными стенами и высокими потолками, мраморными скамьями и медными кранами.

Женщин немного, все старые, полные, с обвисшими телесами. И смотрят недобро.

– Почему они так смотрят, Мария Николаевна? Я боюсь, что какая-нибудь окатит меня кипятком.

– Да они думают, что ты с вокзалов. Сюда ходят с вокзалов эти… бабочки. Боятся они заразы! А в баню надо ходить, куда денешься, здесь кругом старые коммуналки без удобств. Хорошо, у кого дети или знакомые.

Я испугалась всерьёз. Больше в эту баню не ходила, ездила в ту, куда Витя ходил в парную. Других вариантов не было, пока мама не переехала.

И со стиркой я не знала, что делать. Когда Валя была на дежурстве, Витя с утра выкатил машину на кухню, я перестирала всё, кроме постельного белья, протянула в комнате бечёвки от окна к стенному шкафу, от него к другому окну, от него к гвоздю на дверном косяке. Витя только головой покрутил, когда пришёл вечером.

– Не знаешь, есть здесь прачечная поблизости? Я спросила у Марии Николаевны, она не знает.

– Есть прачечная самообслуживания. У меня политучёба раз в месяц, я с неё могу сматываться. И будем ездить туда, всего две остановки трамваем.

– Здорово! Скажешь, когда?

– После праздников.

Главной достопримечательностью Сокольников после парка был Кусочный магазин. В пору всеобщего дефицита там можно было купить любую ткань в «кусках» по полтора-два метра, а то и меньше. Мария Николаевна рассказала мне о нём на третий день моего пребывания в Сокольниках.

– Знаешь, Светочка, там всё можно купить. А у Вити – ни простынок, ни наволочек, подушку я ему свою отдала.

– Спасибо, Мария Николаевна! Подушки мы купили и две простынки. Если увижу в магазинах, я вам позвоню. А Кусочный магазин – это где очередь до угла?

– Он. Только надо встать в четыре утра и занять очередь. Тогда в десять-одиннадцать уже отоваримся, – употребила она слово, странное в нынешнее время.

Я с большим энтузиазмом восприняла эту информацию.

Несмотря на Витины протесты, поставила будильник на четыре утра и поднялась безропотно. Мы оказались в первом десятке!

Я отпустила Марию Николаевну поспать пару часов, очередь «писалась» на бумаге и на ладонях. Но когда она вернулась в седьмом часу, я уже побоялась отходить. Люди вокруг стояли слишком суровые.

Эта очередь была совершенно не похожа на спокойные, общительные, благодушные очереди за водкой или пивом, даже когда надо было ждать спасительных одиннадцати часов. Пива всем хватало, водки тоже.

Очередь за дефицитом была агрессивна. Вдруг разберут самое лучшее, останется одно тряпьё?

Когда появилась Мария Николаевна и стала впереди меня, очередь заволновалась:

– А эта бабка откуда взялась? Её здесь отродясь не стояло!

– Да как же! – Наша тишайшая соседка прекрасно умела разговаривать с очередью на одном языке. – Вот, смотри, если у тебя не повылазило – номер семь. А девочка за мной – номер восемь. У меня вон какие ноги больные. Вам хорошо, вы молодые, а мне не выстоять. Совесть поимейте – так со старым человеком…

Очередь умолкла. Она уже протянулась на половину квартала – люди приехали первым поездом метро.

– Пойди, отдохни, Светочка! Откроют только в девять.

– Нет уж, я лучше постою. Не отругаюсь, если что, у меня не получится.

Мы смеёмся, и люди вокруг смеются вместе с нами. Обстановка разрядилась.

Я вошла в магазин – так, наверно, входят в пещеру с сокровищами. Бери, что хочешь, уценёнка, копеечные цены!

Глаза разбегались. Давали в сумме по десять метров.

Очередь двигалась неспешно. Люди считали – отстояв столько часов, имеют право на выбор. Я смотрела на тёмно-зелёный вельвет, его было несколько отрезов.

Мне должно хватить, на него никто не зарился, покупали бельевое, в основном. А я купила этот вельвет, на два широких вафельных полотенца Вите и на летний халатик в пол!

Витя говорил потом, что я каждую свою идею довожу до конца или до абсурда. Принёс из проката швейную машинку, сам заправлял шпульку – он умел всё! Теперь вечером я садилась не за пишущую машинку, а за швейную. С юбкой было просто, а жакет получился коротковатый, куски, они и есть куски.

Но зато впереди шла фигурная кокетка, планки с металлическими пуговицами!

Мама была потрясена. Я носила этот костюм не один год. Петя Вегин сказал:

– Какое изящество! – И я была горда невероятно, больше, чем когда хвалили мои стихи.

Всё же в то время чистоган не стоял на первом месте. Ну какая выгода большущему универмагу от закройщицы с копеечными тарифами! Я долго кроила у неё всё, что мне доставалось в Кусочном магазине.

Но главное – постельное бельё! Когда переехала мама, я занимала очередь, она приезжала к открытию. Я говорила:

– Мы вдвоём, это моя мама! – И продавщица без возражений отмеряла нам белую бязь, белый сатин с ненавязчивым рисунком.

Мама шила мне из них пододеяльники и роскошные наволочки с бейками. Простынки я искала по магазинам и находила же!

Когда сейчас я перестилаю постель – вспоминаю с благодарностью и маму, и Кусочный магазин…

Москва уже включила меня в свою бурную жизнь. Мне звонили довольно часто. Я, сломя голову, спотыкаясь о стулья, бежала в коридор к телефону. Хорошо, если трубку брала Мария Николаевна:

– Светочка, тебя. Да не спеши, подождут!

А если Валя… В тот раз была Валя.

– Света, тебя. Будто офис какой-то в доме, звонят и звонят. Если работаешь, сиди там, а не отдыхай дома!

Я молчу виновато.

Звонит Витя, он вообще звонит в крайних случаях!

– У нас вечером будут гости, наши, институтские.

– Здорово!

С Галей мы жили на одном этаже в общежитии, дверь в дверь. Когда потом за широким столом собирались и мои, и Витины друзья, я говорила, что у нас ростовчане, таганрогцы и примкнувшие к ним москвичи. Галин муж был «примкнувший».

Я накрыла стол, сбегала в булочную за тортом. У нас гости!

Ася и Витя учились в одной группе, обнялись, как брат с сестрой. Но все оглядывают наше жилище и морщатся:

– Витя, как вы здесь живёте? А там, за занавеской у вас что, склад?

– Живём, – ответила я за Витю, – всё у нас будет, вот закончим обмен.

– Свете, вообще, полагается квартира от Союза писателей, – говорит Витя, оправдываясь.

– Хорошо вы устроились, а мы кооперативную покупали. – И что-то недоброе в Галином голосе.

– Неизвестно, когда она будет, эта положенная квартира. А на одну кооперативную Витя заработал уже, – теперь оправдываюсь я. И какой-то осадок от этого разговора.

Ася смотрит на меня с интересом и вдруг заявляет:

– Витя, не думала, что ты можешь быть нормальным семьянином! Не пьёшь больше, держит тебя Светка?

– Ася, ну что ты говоришь! Что, Витя, по-твоему, алкоголик? У него работа серьёзная, ты не знала?

– Свет, не сердись, я пошутила. Пусть у вас всё будет хорошо, и квартира, и вообще.

– У нас и так всё хорошо, квартира не главное.

И ещё одна тень из прошлой жизни – пришло письмо от Тани.

Она журналист, работала у нас в многотиражке, потом в обкоме. Мы общались. Она писала рассказы, один показала мне, смешной. В нём женщина открывает сумку, что-то достаёт, закрывает, открывает снова, и так до бесконечности.

На первых каникулах на Высших литературных курсах я вернулась в Ростов и зашла к ней. Меня переполняло счастье – это была моя среда, я наконец вышла на свою дорогу, не важно, что будет дальше!

У меня в одной неопубликованной поэме есть строчки: «Счастье, словно воду из колодца, вы готовы раздавать другим, с первым встречным счастьем поделиться»…

Я и делилась со всеми этим своим счастьем!

– Не думала, что тебя примут на Высшие курсы. Ну в Союз писателей – куда ни шло, кого только не принимают. Но Курсы! – сказала Таня.

Я промолчала. Странно, любой нормальный человек прекратил бы всякое общение! Мягко, без скандалов.

В следующий приезд прихожу – она больна. Лучшие врачи не могут поставить диагноз ни в обкомовской поликлинике, ни в их же больнице.

Все суставы перекручены… Мне бежать бы из этого чумного дома! Нет же, приходила, проведывала. И заразилась, конечно, со своим иммунитетом почти на нуле. Сначала разболелись желёзки за ушами, и Таня успокоила: