Текст книги "За свой счет"

Светлана Гершанова
За свой счёт

© Гершанова С. Ю., 2008

© Капустянский Е. Г., оформление, 2008

* * *

В концерте Вали Толкуновой я читала стихи, 15 минут, пауза между песнями. После концерта подошёл мужчина и спросил, как это часто бывает:

– Где купить вашу книжку?

– Нигде. У неё больше не будет книг, – ответил за меня Витя, мой муж.

– Почему? – не понял тот.

– Потому что книги стихов сейчас выпускаются только за свой счёт, а это невероятно дорого.

– Сколько? – кратко спросил этот человек.

Муж посмотрел в потолок и назвал астрономическую для нас в девяносто втором году цифру:

– Пятьсот тысяч.

– Вот моя визитка. Договоритесь с издательством и позвоните мне, куда перечислить.

Мы обошли несколько издательств, но нашли – небольшое, правда, где книгу обещали выпустить за пятьсот тысяч рублей. Такое счастье!

У меня появилась Её Величество Надежда, и я села за рукопись.

Сначала раз в неделю, потом раз в месяц Витя звонил в издательство.

– Ну, что будем делать? Счёт они выслали ещё в прошлом квартале. Не могли же деньги пропасть!

– Давай позвоним прямо ему.

Оказалось, не проходили тогда рублёвые переводы из Казахстана в Москву. Не получилось.

Но рукопись начала собираться с левой стороны стола, стихи складывались сначала в стопку, потом в папку…

На последнем заседании секции поэзии Союза писателей в повестке дня был один вопрос – как выжить в новых условиях.

Серьёзные люди один за другим утверждали с трибуны – никак. Всё рушилось, никто больше в отделах поэзии солидных государственных издательств не составлял планов выпуска поэтических сборников. Никто из поэтов, даже известных, не мог быть уверенным, что книжка выйдет. Издатели станут выпускать только книги массового спроса – детективы и любовные романы. Действительно, как выжить поэтам в этих новых условиях? Мне рассказывали в Литфонде, пришёл к ним один пятидесятилетний поэт и сказал:

– Если вы не будете мне помогать, я повешусь на этой вашей хрустальной люстре…

Но для меня, варяга, условия не были новыми. Книжки выходили редко, и сам факт их выхода требовал таких душевных сил, что на радость их уже не оставалось. Только первая была исключением, только она одна.

«Я знаю, как выжить в новых условиях», – написала я в записке в президиум. Долго не давали слова – что может знать молодая неизвестная поэтесса, когда мэтры только разводят руками. Под занавес выпустили всё же, наверно, решили – пусть народ посмеётся!

Моя формула была проста, слишком проста для этой рафинированной аудитории. Но никто не смеялся.

– Знаете, главное, выбросить из головы, что литература обязана вас кормить, несмотря ни на что. Нужно самим зарабатывать деньги любым доступным порядочному человеку способом, и на выпуск своих книг тоже.

Я была уверена, выжить можно только так. Не отказывалась ни от каких заработков, продавала книги на предприятиях, распространяла билеты на ёлки. Как в сказке – ела ржаные пирожки из встречной печки, кислые яблочки у встречной яблоньки…

И чудо свершилось! Когда я продала шесть тысяч билетов на ёлку в «Известия», мне в награду подарили миллион на книжку!

Мне! Миллион! На книжку! Мы бросились искать издательство, где за миллион могли выпустить книжку, пусть в мягком переплёте и на серой бумаге. У меня так давно не выходили книжки!

Деньги дали не сразу, а когда дали наконец, миллиона уже не хватало.

Шёл девяносто третий год. Книжка стихов была готова, но ещё раньше была готова повесть о любви, очень хотелось издать и её.

Книжки были словно заколдованы, мне называли в издательстве стоимость выпуска, и я начинала зарабатывать необходимые деньги, добавляя всё к тому же волшебному миллиону. Но за это время цена вырастала, как гора: идёшь к ней, идёшь, вот она, рукой подать, а дойти не можешь.

И тут – щёлк! Опять случилось чудо. Валя Толкунова, которая пела довольно много песен на мои стихи, вернулась с гастролей в Израиль. И меня пригласили туда.

Меня! На гастроли! В Израиль!

Моё знакомство с заграницей ограничивалось Болгарией. Первый раз было приглашение – месяц сказки, об этом надо писать отдельно.

Во второй раз я попала в Болгарию благодаря очередному чуду. Впрочем, всё хорошее происходит со мной только таким образом. Можно биться, барахтаться, выбиваться из сил, и всё впустую. И вдруг – щёлк! Я еду в Болгарию. На фестиваль «Обеч» – «любовь» в переводе на русский язык.

Симпатичный молодой человек в иностранной комиссии Союза писателей недоумённо разводит руками:

– Мы подали большой список, всех повычёркивали, вас почему-то оставили.

– Я ведь переводила болгарских поэтов.

На каждом вечере представляют делегацию Союза писателей – секретарь Союза, ещё секретарь, председатель Бюро пропаганды Белоруссии, главный редактор журнала из Армении, ещё один главный редактор и поэтесса.

По законам жанра в сборных концертах самых известных исполнителей оставляют на заключение, на коду, как говорят музыканты.

По законам бюрократии я должна была выступать последней. Болгары думали, по-моему, что меня приберегают на коду…

Но Израиль… Совершенно неведомая страна, отзывающаяся голосом крови – сквозь русские сказки, Пушкина, всю русскую классику, русское образование, воспитание, окружение…

Я жила предвкушением счастья. Иногда я говорила себе – всё ещё может поломаться, такое тоже случалось не раз. Вдруг проснусь – и это окажется обыкновенным мыльным пузырём.

Но тут позвонил из Израиля известный питерский поэт. Я и не знала, что он уехал, песни его продолжали звучать у нас.

Звонок из Израиля! Какое счастье! Он организует мои гастроли!

– Вы хотите приехать с мужем? Но поездка будет практически за ваш счёт. Выступления перед недавними иммигрантами, люди небогатые.

– Неважно, я заработаю! Я давно хотела, даже мечтать не могла…

– Погодите, это всё эмоции. Вот если вы привезёте свои книжки, их купят охотно, и вы оправдаете поездку.

– Правда? Спасибо!

– Издадите в России? Можно и здесь, оплатите в долларах.

Долларов я тогда в глаза не видела, первый мне подарил старший Витин сын в девяносто шестом. Нет, надо издавать дома и платить рублями.

Я села за телефон, кредит у меня в Москве был пока.

Шёл ноябрь, а гастроли начинались первого февраля – сроки жёсткие, но выполнимые, как мне объяснили знающие люди.

Я снова села за телефон – у кого, у кого есть знакомый издатель, чтобы дёшево, быстро и качественно? Звучало, как реклама, но ведь нужно было именно качественно и быстро и как можно дешевле. Бывшие государственные издательства отпали сразу – мне объяснили, что у них большие накладные расходы.

Мы тогда продавали книги от Большого издательства. Как всегда, о моих проблемах и перспективах знали все окружающие. Сколько раз Витя говорил мне, что нельзя быть такой дурочкой!

С издателем меня познакомил Валера, один из редакторов. Им оказался парень лет тридцати – тридцати пяти, полноватый, вальяжный, симпатичный. Он был сама вежливость и предупредительность.

– Сможете к первому февраля?

– Какие вопросы! Книгу в типографии печатают в два дня. Ещё и раньше отпечатаем, может, к Новому году.

– Это было бы слишком хорошо. Но понимаете, Толя, – можно, я вас так буду называть? – книжку я буду продавать за границей, мне нужно мировое качество. Я могу дать вам свою последнюю книжку как образец. Она вышла в «Советском писателе». Сможете её повторить? Точно такой формат, и шрифт, и бумагу на обложку. И чтобы обе книжки были похожи – сможете?

– Какие вопросы! Делать будут профессионалы. Вы отдаёте рукопись – и больше никаких хлопот. Я продаю бумагу и бумагой же расплачиваюсь с издательством за работу. Я вам покажу образцы. А шрифт, формат – какие проблемы?

Я была на седьмом небе, дурочка. У меня выйдут книжки! Сразу две, похожие, как близнецы, сладко пахнущие типографской краской! Несколько лет у меня не было книг, я могла только читать свои стихи людям, как будто письменности ещё нет, во всяком случае, книгопечатания.

Я всё же привела мужа почитать договор – он у меня буквоед и дока. Но такая была эйфория! Свой человек, лишние формальности – зачем! Дописала я всё же, что все права на издание оставляю за собой, на допечатку тиража и т. д. Один мой друг, прозаик, твердил мне:

– Издай пробный тираж. У тебя золотое перо и блестящая проза! Тебе сразу же закажут массовый тираж. Возьмёшь кредит и…

Так хочется верить, когда тебе говорят приятные вещи. Я и поверила и пересказала издателю. Он загорелся:

– Конечно! Мы всё быстро! По высшему классу!

– А почему в договоре стоит первое марта, а не первое февраля?

– Ну надо же иметь хоть каплю доверия! – сказал издатель.

– Это простая формальность! – сказал муж.

И я отступила, дурочка…

Двадцать пять процентов я заплатила при заключении договоров.

– Остальные – не позже двадцатого декабря. Вы понимаете, я всё должен оплатить сейчас, с нового года будет в два раза дороже.

– Конечно, – сказала я и села за телефон.

Семнадцатого декабря деньги были отданы. Двадцатого декабря он сказал мне, что книги сданы в набор и остановка только за оформлением.

А ещё через день он принёс мне эскиз обложки – несколько изящных карандашных рисунков. Я выбрала милую девушку в автомате, с мягким взглядом грустных глаз.

– Он быстро работает, через пару дней можно будет посмотреть, что получается в красках. Позвоните мне!

Мне ответила его жена. Говор у нее был странный, в трубку шли одни согласные, как через фильтр. Но какое это имело значение! Я уже любила её так же, как моего издателя, – они помогают мне выпустить книжки!

Её звали Рэна.

– Толя уехал на пару дней. Он так работает, так работает, а его все обманывают, ну просто все – как можно! А он такой порядочный человек!

И она тоже писательница – как раз сейчас пишет новую книгу.

– Правда? – обрадовалась я. – Тогда вы понимаете, как важно всё сделать качественно.

– Вы не беспокойтесь! Толя такой человек…

– Мне, собственно, нужен только телефон художника. Я должна посмотреть, что он делает, до того, как все будет закончено. Толя обещал…

– Ну конечно! Раз Толя обещал – вы не беспокойтесь! Я не знаю телефона художника, вот он вернётся…

Через два дня его ещё не было. Конечно, к Новому году книг не будет, это ясно. Но слишком хорошо тоже нехорошо, думала я. Главное, чтобы к первому февраля!

Он же сказал – книги печатаются в два дня!

Он не появлялся, но Рэна была всё ещё радушна и приветлива:

– Ну, что вы так беспокоитесь! Столько времени впереди. Знаете, мне так понравилась ваша повесть! Я дала прочесть подруге – она живёт двумя этажами ниже, – и мы решили, что писать надо только так!

– Правда? Спасибо… Я вас очень прошу, как только ваш муж вернётся, пусть он позвонит мне! На самом деле времени очень мало, поверьте мне, у меня ведь это не первые книги.

Наконец Толя позвонил. У него был очень уверенный голос. Он вдруг сказал:

– Ну что вы так волнуетесь, ваша книжка дешевле билета на метро.

Я онемела, да он и не дал мне слова сказать.

– У художника что-то не ладится. Поезжайте к нему, позвоните и поезжайте. Если вам не понравится, просто заберите рукопись, найдём другого художника, они сейчас все безработные.

– Но ведь Новый год вот-вот! Вы же обещали!

– Кто мог подумать, что люди такие безответственные. Не умеешь – не берись.

– Вы работали с ним или, по крайней мере, видели его обложки?

– Нет, но он сказал, что сделает.

– Как же можно было отдавать!

– Ваши книжки дешевле билета на метро…

– Что вы говорите такое! Вы ведь сами назначили цену. Разве я торговалась с вами?

– Но вы ещё ничего не видели. Может, подскажете ему, что подправить, и всё будет о кей. Поезжайте и звоните мне сразу же!

Я поехала к художнику на другой конец Москвы.

Дома здесь были все на одно лицо, серые и пятиэтажные. Номера раздавались им очень скупо, как будто думали – всё это временно, скоро все их снесут, как бараки, а на их месте поставят Дом. И вот тогда у него будет один номер, а весь десяток корпусов отпадёт за ненадобностью. Но временное – вечно, особенно у нас.

Целый час я ходила по колено в снегу от третьего корпуса к шестому, потом почему-то шёл второй. Бродила, как в лесу, и вокруг не было ни души.

И вдруг, неожиданно для себя, оказалась перед восьмым корпусом. Я даже остановилась от неожиданности – ведь мне был нужен именно он!

Грязная лестница, настенные рисунки в разных стилях – от клинописи до ретуши. Пятый этаж. Сломанные стулья у дверей.

На звонок выходит худой человек и следом – худая собака. Они удивительно похожи, даже взгляд одинаков, измученный и покорный.

Собака не кусается, подумала я. У человека, нарисовавшего ту девушку в автомате, не может быть злой собаки.

– Здравствуйте!

– Светлана? Николай. Долго же вы добирались. Входите, раздевайтесь. Не бойтесь, собака не кусается.

– Я так и поняла.

– Простите, я уберу с дороги свои деревяшки, это я тумбочку мастерю. Этим сейчас и живу, собственно, а оформление – это так, Рэна попросила.

– Вы её знаете? Она же сказала мне, что у неё нет вашего телефона…

– Да я только её и знаю, мы работали вместе в ведомственном издательстве.

– Ну, Бог с ней. Мне очень понравился ваш эскиз. Сразу видно, что вы прочли повесть, спасибо.

– Это вам спасибо, я сделал это с удовольствием. Но я не колорист, я график. Эскиз я сделал, а в красках не работаю, я так и сказал Рэне. А она – как получится, Светлана ничего не скажет, только показать ей надо, когда всё будет готово. А мне даже краски не на что купить. Они пообещали пятнадцать тысяч за две обложки. Какие сейчас можно краски купить на пятнадцать тысяч? И ещё я им сделал одну работу, печать поправил, нечёткая была. Тоже пообещали пятнадцать тысяч. Работу забрали, а деньги не отдают. Вы не можете дать мне хоть какой-нибудь аванс? Я просто голоден, и собака голодная. Вот, собрал бутылки, хотел сдать пойти, но вы позвонили…

– Коля, у меня правда нет денег, ни с собой, ни дома. Я всё им отдала, около шести миллионов.

– Что, всё сразу? Не буду вас пугать… Значит, они вас прислали за рукописями. Чтобы ни за ту работу не платить, ни за эскизы.

– Но этого не может быть! Я им только что заплатила наличными, вы позвоните им!

– Позвоните сами. Видите – с моего номера трубку не берут, у них определитель. Ну, сильны ребята. Я бы ни за что им рукопись не отдал, но вам отдам, конечно. Тронули вы меня. Я сейчас ничего не читаю, не до книг. – Он окинул взглядом комнату.

Мой взгляд повторил за ним тот же круг – железная кровать с зелёным суконным одеялом, один стул, стол, заваленный бумагами, заставленный разноцветными пузырьками и баночками.

Незаконченная тумбочка – высший класс! Начатые полки – просто шедевр! И молчаливая худая собака с терпеливыми глазами у дверей.

– Тронули вы меня. Беззащитный вы человек, а вам ещё такие сражения предстоят! Я художник, но посмотрите мои работы – вот и вот ещё. Техника безопасности на стройке – всё чёрно-белое, только у рабочего голубой комбинезон, сплошной. Я только так и умею работать. Двадцать лет это было нужно, а теперь – никому и ничего.

– У меня правда одни долги. Но я сразу же позвоню им со своего телефона. Не может быть, чтобы вам не заплатили. И спасибо вам!

Я прижала к груди свои драгоценные рукописи и эскиз девушки, который он мне подарил. Я так и несла всё это до самой остановки автобуса и только там спохватилась и переложила свою ношу в пакет.

Дома я бросилась к телефону:

– Толя! Толя! Что же это делается! Где вы нашли этого голодного художника с голодной собакой? И разве две обложки стоят пятнадцать тысяч? Чего можно было ожидать за такие деньги! И почему вы не платите ему? Он же просто голодный!

– Светлана, Светлана, не волнуйтесь! Он отдал рукописи, это хорошо. Оставьте их в Большом издательстве у Валеры, я их завтра заберу и отдам другому художнику. Он сразу же начнёт работать, я с ним договорился. А этот – зачем он брался, если не умеет? Так бы и сказал. И врёт он всё, врёт про пятнадцать тысяч.

– Толя, я обязательно должна видеть обложки до того, как они пойдут в работу.

– Какие вопросы!

Мне надо было отрабатывать деньги. Я брала в издательстве книги на реализацию, звонила на какое-то предприятие и предлагала распродажу. Шофёров было двое. Саша хмурился от количества книг, Олег ругался. Отличные были ребята, ни разу не забыли заехать и забрать нас, хоть в шесть часов вечера, хоть в семь.

Во время школьных каникул я договорилась продавать книги на ёлках в Доме композиторов, три сеанса в день.

По вечерам я звонила Толе. Он опять был в отъезде. А у Рэны в голосе появился металл:

– У меня нет телефонов художников. Это настоящие художники, они и мою книгу оформляют. Двенадцать картинок. А сейчас я сама рисую заголовки, чтобы они могли заниматься вашими обложками. Представляете? Они мне сами звонят. Мы им платим по пятьдесят долларов за обложку, это очень высокая цена, такие деньги платят только профессионалам. Моя приятельница говорит – зачем вы такие деньги платите? Любят люди чужие деньги считать! Как только позвонят художники, я им дам ваш телефон.

– Да, пожалуйста! Я просто в отчаянии, сегодня уже четвёртое число…

– Вы волнуетесь совершенно напрасно. Книги в наборе, обложки скоро будут готовы, книги ведь печатаются очень быстро, это подготовка сложная.

Художник позвонил шестого вечером. Да, у него всё готово. Да, он привезёт мне свою работу на ёлку.

Я не спала всю ночь. Он работал по Колиному эскизу, но даже Коле эскиз повторить было бы очень трудно…

Художник почти повторил его, только взгляд стал другим. И не прочёл он повесть.

– Зачем? Рэна мне всё рассказала, вы сами говорите, что времени нет.

Но учёл все мои замечания, поднял потолок у будки, убрал чёрные громоздкие здания со второго плана – их бы там и не было, если бы он прочёл повесть…

Пытался смягчить взгляд у девушки, но не получилось. Я подписала обложки, было уже восьмое число.

– Толя ни за что не хотел, чтобы я с вами познакомился. Рисуй, говорит, как хочешь, она всё проглотит. А покажешь – замучает, будет просить переделывать, звонить днём и ночью. А я сказал – как можно? Я профессионал, всё должно быть согласовано с автором.

– Толя так сказал? А мне обещал каждый шаг согласовывать…

– Простите, Светлана, а как насчёт денег, вы будете платить?

– Да я ему всё оплатила по договорам, почти шесть миллионов. Я ещё не знаю, как с долгами расплачусь.

– Вы меня простите, Светлана, но я не отдам ему работу, пока не расплатится. Вы говорите, что заплатили ему такие громадные деньги? Значит, сейчас они у него есть.

Толя ответил мне по телефону усталым голосом, в разрядку, как говорят с капризными и непонятливыми детьми:

– Всё им будет оплачено. Касса в офисе работает только в определённые дни.

– В какие?

– Числа пятнадцатого…

– Но пятнадцатого уже будет поздно! И что, до сих пор нет корректур? У меня билеты на первое февраля! А тридцатого вечер в Центральном доме литераторов, презентация. Я должна первую презентацию сделать дома, а не в Израиле! И потом, у вас обе книги в производстве? Мне нужны обе книги!

– Светлана, вы отдали мне рукопись? Ну и всё, остальное вас не касается. Заплачу я этим художникам! Да, всё забываю вам сказать – оставьте у Валеры аннотацию и текст под фотографиями, я заберу.

– Я не успею до отъезда договориться о массовом тираже. Для этого нужен образец, гарантийные письма, кредит в банке…

– Вернётесь – напечатаем. Я не могу понять, почему вы так волнуетесь.

Теперь его телефон просто не отвечал – ни утром, ни днём, ни вечером.

Подготовка к презентации шла своим чередом, печатались пригласительные билеты – «Центральный Дом литераторов и поэтесса Светлана Гершанова приглашают Вас на презентацию книг…».

Я звонила друзьям-артистам, друзьям-композиторам и просто друзьям, приглашала – кого в зал, кого на сцену – и звонила, звонила, звонила своему издателю. Телефон молчал. Было уже двадцатое число.

Может, он со мной так же, как с тем художником с собакой? Я поехала к Валере в Большое издательство, ведь это он познакомил меня с Анатолием!

– Ты знаешь, Толя куда-то пропал. Он забрал у тебя мои бумаги?

– Он здесь не появляется, у него долг издательству больше миллиона.

– Что же делать? Ты случайно не знаешь, в какой типографии он печатает книжки?

– Понятия не имею. Вроде у него в Калуге хорошие отношения и в Нижнем.

– Не в Москве? Почему?

– Не знаю. Днём ему звонить бесполезно, я разыщу его вечером, он тебе позвонит. Не понимаю, о чём он думает.

– Я ведь ещё не видела корректур, а сегодня двадцатое число. Вечер – тридцатого, это ужасно.

Я ходила по комнате мимо дивана, на котором, как патриций, возлежал мой Витя, и повторяла:

– Что делать? Что же делать?

– Почему ты всегда ожидаешь самого плохого? Конечно, его и не может быть в Москве, потому что он занимается твоими книгами. В типографии. Каждый нормальный человек в подобных обстоятельствах сидел бы в типографии.

– Но у него нет аннотаций!

– Подумаешь! Довезёт.

– До сих пор нет корректур…

– Может, он и сидит там, пока будут корректуры, ещё десять дней, не паникуй. Вечер в Большом зале ЦДЛ – это очень важно. Ты хочешь провалиться? Ты же совсем спать перестала! Валера тебе обещал. Ему ты доверяешь?

– Но я всё равно попробую позвонить. Может, Рэна соизволит взять трубку…

– Что значит «соизволит»? Ты что же думаешь, она дома и не берёт трубку? Почему ты всегда плохо думаешь о людях?

Я расплакалась.

– Почему плохо? Почему всегда? Почему ты не волнуешься, когда всё рушится? Тебе всё равно, да?

– Ну наконец, нашла виноватого.

Не надо себя обманывать – от корректуры до сигнала, от сигнала до тиража, и всё это не в Москве… Но, может, он сегодня привезёт корректуру?

Главное, не сойти от всего этого с ума, ведь ничего не стоит сойти с ума от этого.

Я опять набрала номер – я его уже знала наизусть, просто один этот номер и помнила на свете! Я не хотела звонить так долго, я просто стояла, слушала длинные гудки в трубке и думала, что делать. И вдруг трубка ожила! Знакомый говор, одни согласные, но такая сталь за этими согласными…

– Светлана, вы постоянно отвлекаете меня от работы. Вы должны знать, как трудно отрываться, когда сидишь за машинкой. Только войдёшь в работу – ваш звонок. Сколько можно! Я же говорила вам, что я не в курсе Толиных дел. Его нет. Что у него, только ваши книжки?

– Простите меня, пожалуйста, но у меня срывается вечер в ЦДЛ и гастроли. Я поехала бы в типографию, пусть даже в другой город, вычитала корректуру, дождалась бы сигналов и тиража…

– Зачем вам заниматься чужой работой? Ваше дело – писать.

– Как можно! Я жить не могу, не то что писать. Как я людям в глаза посмотрю! Это же Большой зал ЦДЛ…

– Светлана, всё. Не приставайте ко мне со своими проблемами.

Круг замкнулся. Это не то слово, у меня было чувство, что затягивается петля.

Я давно уже не боюсь ни микрофона, ни камеры, ни зала, набитого школьниками всех возрастов, ни зала для учёных советов в каком-нибудь академическом институте. Я боюсь Большого зала ЦДЛ.

Я выступала на этой сцене два раза в группе из пятнадцати-двадцати поэтов, и то случайно.

Но Большой зал! Почему мне так спокойно дали его? Это такое счастье! Это такой ужас! Что я скажу людям, как я им в глаза посмотрю – всех обманула, сказала, что выходят книжки, сразу две, – зал дали человеку, у которого выходят книжки!

Назавтра я весь день ходила вокруг телефона и боялась поднять трубку, а вечером у меня был прямой эфир на радио. Час. Меня пригласил мой друг, поэт, это теперь была его работа. А я в ответ попросила его вести мой вечер.

В студии я читала стихи, мы беседовали непринуждённо, отдыхали, пока звучали песни. И вдруг он сказал в микрофон, что я – совесть писательской организации.

– Почему я так сказал? – Мы шли с ним по заснеженной улице к метро. – Наверно, у меня было такое ощущение.

– А я просто онемела.

– Да, была пауза. Но ты быстро справилась.

– Практика, дорогой. Я-то себя ощущаю самой большой дурочкой писательской организации. Ну, скажи, кто бы мог ещё попасть в такую ситуацию, да нет, смоделировать её! Может, отменить вечер?

– Не выдумывай. Хочешь, я скажу, как тебя подставили с книгами?

– Я сама.

– Главное, успокойся. Ты плохо выглядишь.

– Первый раз в жизни ты мне говоришь, что я плохо выгляжу. Я не сплю, понимаешь? Такое отчаяние! Легче всего – выйти из окна и ни за что не отвечать.

– Дурочка.

Двадцать пятого я не смогла больше бороться с собой и набрала этот проклятый номер. По-моему, я забыла сказать «здравствуйте». Вполне возможно.

– Толя? Рэна?

– Светлана, вы невоспитанная женщина, – полетели в меня её согласные, – Толи нет. Я не в курсе дела. Я не знаю, где он и когда вернётся. Вы надоели мне со своими проблемами. У меня больна подруга, и мне не до вас. Не звоните больше. Толя сам позвонит вам, когда вернётся.

– Но у меня… – Она повесила трубку.

– Так, – сказал Витя, – мы же с тобой технари. Это дело надо запараллелить. Что у тебя с рекламным сборником?

– Выйдет в третьем квартале, если опять не отодвинут.

Этот сборник тоже был нежданным подарком судьбы.

Союз писателей затеял выпуск Рекламной библиотечки поэзии ещё весной, и я каким-то чудом оказалась в списке авторов. Дали всего четыреста строк, я выбирала их методом исключения. И не могла поверить в своё счастье. У меня так давно не выходили книги!

Но выход всё откладывался – сначала был четвёртый квартал, потом второй будущего года, потом третий…

– Пойди к редактору, расскажи всё, как есть. И что ЦДЛ, между прочим, тоже подставили.

– Ты думаешь, получится? Я попробую.

Редактор сидел за столом, заваленным тонкими папками. Я положила перед ним пригласительный билет.

– Спасите меня! У меня объявлена презентация, а книг нет. Я просто с ума схожу! Никак нельзя срочно выпустить рекламный сборник? Я попала в такое положение…

– Вы заплатили им все деньги сразу? И до сих пор нет корректур? Почему же вы к нам не пришли, всё давно было бы сделано в лучшем виде. Ну, женщины! Впрочем, вы женщина в квадрате, вы же поэтесса! Так. Так-так. Попробуем позвонить в типографию. – Он набрал номер: – Наталья Дмитриевна, у нас вечер в ЦДЛ срывается. У Светланы Гершановой. Тридцатого. Издатели взяли все деньги ещё в прошлом году и кормят обещаниями. Да, понимаю, всё отложим. Светлана, сможете сейчас отвезти рукопись?

– Конечно! Спасибо вам!

– Потом скажете спасибо. На вечер пригласите?

– Ещё бы! И скажу со сцены, как вы меня выручили.

Моя рукопись была на подоконнике, я легко нашла её в стопке одинаковых папок.

Из типографии я поехала к Валере в Большое издательство.

– Валера, что это делается! Аннотация ещё у меня, корректур нет, вечер через четыре дня, и Рэна говорит, что я надоела ей со своими проблемами.

Валера набрал тот же номер. Ему ответили сразу. Трубка всё говорила и говорила, он тщетно пытался вставить хотя бы слово:

– Но он… но она… ты можешь мне сказать… – У него было такое терпеливое выражение лица, одна боль и терпение…

И я вдруг подумала: Толя тут ни при чем, он загнал меня в эту петлю для неё, Рэны. И может, сейчас на мои деньги выходит её книжка…

– Она плачет, у неё действительно больна подруга, а ты звонишь беспрерывно.

– Я не звонила три дня. А у меня через четыре дня вечер, ты видел пригласительный? Я просто схожу с ума! И все встречи на гастролях расписаны. Они ещё не знают, что я еду без книг!

Вечером позвонил Толя.

– Слава Богу, разве так можно?

– Вы можете утром отдать мне аннотации?

– Конечно. Я и сейчас могу их вам привезти.

– Нет, утром. Я еду за корректурой, они позвонили, что всё готово. Встретимся по дороге.

– Я вычитаю за ночь, но успеют они к тридцатому с тиражом?

– Будем стараться. До завтра.

Мы с Витей сидим в машине у метро «Краснопресненская», как договорились, и ждём издателя. Я вздрагиваю от каждой дублёнки, выходящей из метро. Очень холодно. Не хватает мне разболеться за три дня до вечера и четыре – до гастролей.

– Он не придёт. Полчаса прошло.

– Как это не придёт? Это всё твои фантазии.

– Он не придёт.

Через час мы уехали от метро, я просто закоченела.

Двадцать восьмого ночью он пришел без звонка и принёс корректуру.

Я даже не спросила его, отчего он не пришел на «Краснопресненскую».

Я смотрела на эту синьку где странички были с ладонь, как в железнодорожном справочнике, полей не было, строчки то сбегались в одну линию, то расходились веером…

– Толя, почему такой формат? Это просто никуда не годится. Посмотрите, какой набор! А какой шрифт! И обложку я подписала – смотрите, вы привезли мне оттиск обложки одного формата, а текст – другого!

– Обложку можно уменьшить.

– Зачем? Кому нужно такое уродство?

– Ну, ошиблись они с форматом. Сами ошиблись, сами пусть и поправляют. Но если оставить всё, как есть, дней через пять тираж будет готов.

– Через пять дней у меня уже будут идти гастроли. Вы меня очень подвели, у меня просто слов нет. И где корректура второй книги? Вы что, так и не запустили её в производство?

– Не готова. Они могут работать последовательно, а не параллельно.

– Но у меня в пригласительных две книги!

– Не получилось. Как только вы вернётесь, у вас будут обе корректуры.

– Не ждите моего возвращения, привезите и отдайте маме.

– А тем, кто может заказать массовый тираж, – может, вы дадите им эту корректуру? Её вполне можно читать.

– Её никому и показывать нельзя. Кто закажет тираж при такой полиграфии?

– Вы преувеличиваете. Поля в корректуре не видны, они будут обязательно. Ну, шрифт, расстояние между строчками…

Наверно, я закажу компьютерный набор и уже готовый отвезу в типографию.

– Толя, я обязательно должна видеть корректуры. Новый набор – это новые ошибки, поверьте моему опыту.

– Какой разговор! Какие могут быть проблемы! Конечно, у вас будут корректуры.

– Что поделаешь! Тридцатого меня ждет позор в ЦДЛ по полной программе.

– Зачем вы назначили вечер, не видя книг?

– Вы ведь обещали!

– В договоре первое марта, а не первое февраля.

– Вы же сами сказали, это пустая формальность, вам нужна хоть капля доверия! Вы получили полное доверие, все деньги, а теперь говорите про первое марта?

– Я старался. Не получилось.

– Уходите. Мне ещё ночь работать.

– А может, оставим всё, как есть?

Ошибок была тьма. Спать я легла около четырёх утра, в десять он приехал за корректурой.

– Толя, у вас есть образец. Мне нужен такой же формат, бумага, обложка. И ни в коем случае не отдавайте книги в производство без моей подписи.

– Главное, не переживайте – всё будет хорошо!

Наверно, я выполнила план по неприятностям. Книги действительно печатаются быстро – накануне вечера Витя привёз тираж тоненьких сборничков, из семи страничек мелкого шрифта. Они пахли типографской краской, как настоящие книги. И в них были мои стихи! Нет, всё не так безнадёжно.