Текст книги "Перстень сирены, или Как убить ангела. Петербургский роман"

… – Он со мною во многом соглашался, да, а работать с ним было и легко, и трудно… Он ставил спектакль по «Евангелию от Иоанна», представьте только – объемный текст, речитатив, псаломная речь, когда голос, идет вертикально вверх… Туда, к Богам, где Олимп.. У него Раневская, в его постановке «Сада», была в тюрбане, и никаких почти декораций, такие скошенные зеркала в мансарде… Потом менялось все.. Я видела такие мансарды, когда жила в Париже.. Где то этаж, примерно, седьмой, без лифта… Диафрагма хорошая нужна.. Ну, видите, а тут диафрагмы – нет.. Дыхание прерывисто, и рука – чуть дрожит… – И скула Демировой дергается, нервно, едва заметно, и веко – не мигает, прикрывая взор…

…Когда я вышла на сцену, уже после него в «Саде», сначала – не слышала самой себя, не могла играть, а потом мне почудилась Раневская в облаке духов.. Разбитый флакон «Японской вишни»… Она его сломала, то есть, обломила, крепко сжала… Так вот, как то. – Демирова зябко поводит плечами, берет из Мишкиных рук чашечку, ломтик персика на блюдце. – И я смогла доиграть. Хотя актеры, труппа шепталась потом, что я играла совсем от них отдельно, соло… Так случилось… В «Комеди» – не бисируют, в «Одеоне» – тоже, но я видела, как публика стояла, вставала с кресел… Аплодисменты…

Актриса держит паузу. Объемно, полно, эффектно, пауза не давит, но окутывает властно, пленяет, чарует.

…Демирова мнет в пальцах палочку сигареты, неизвестно как вынырнувшую из складок ее свободной туники – платья. – А я чувствовала себя Федрой, которую Ипполит никогда не полюбит в этом времени.. Какая то иная пьеса, знаете, которую ему не записать уже, с голоса.. Он любил работать с голоса, у него были богатейшие интонации. Правда, часто кричал, эмоции… Лицо волевое… Еще понимал всегда структуру момента. Его отец – фотограф. Привычка и на сцене выстраивать» кадр» – при не статичности позы. Вот, видите, этот рисунок – подражание Витезу: ангел изогнутый, в полете… Низвергнутый богом?. Больше половины ангелов от Бога отвернулись, искали свой путь… Что беспокоит художника? Он – современен.. Ищет себя, ищет со – звучий. Так – продлиться, остаться, замереть. Молод, а не надеется на долгую жизнь… страх… Какая загадка. – Демирова задумчиво трет лоб в нетерпении.

– Поздно. Михаил, отвезите меня, мне завтра утром на репетицию. Я Вам позвоню, если вспомню, где видела этот тюрбан. Там рисунок особый, ренессансный, не термидора, а именно, в стиле Романо99
  Дж. Романо, итальянский художник эпохи Возрождения, ученик Рафаэля, автор полотна «Дама за туалетом». Автор.


[Закрыть]. Стал возвращаться к нам ренессанс… Особенно, в одежде, да? Чувствуете? – Она кивает, оглядывая меня, и легко утопая в длинном светлом пальто и петле длинного, складчатого шарфа.

– До свидания. Приятно было увидеть Вас и Лану… Я только вчера читала ее. Перечитывала «Сигары для актрисы». Очень нравится. Легко ее читать. И думать. До свидания. Созвонимся, да? – Перстни слегка давят мне ладонь. Демирова тенью скользит в проеме. Косяк хранит прикосновение пальцев, силуэт… аромат духов. «Серая монахиня»? Во всяком случае, последний парижский аромат, модный…

… – Она его любила… безумно, да, милый? – Ланочка сидит на полу, прижав колени к подбородку. Чуть приоткрыта гардина, в воздухе свист ветра, порывы, ледяная крупа… Осторожно подхожу, протягиваю руку. усаживаю на диван..

– Кого, моя ласточка? – делаю вид, что не разгадал загадку, длю мгновения тайны.

– Витеза. Она одинока. До горечи.. Знаешь. Ее сила в том, что она на сцене, как Сара Бернар – не себя играет, а образ. Потому живет.. Себя бы выжгла давно… – Ланочка серебряно, хрипло выдыхает фразы, как ландыш, остывший на холоде.. Замолчав, тотчас закашливается. После вчерашнего она еще не пришла в себя, а теплая ванна с медом помогла мало… Протягиваю ей кофейную чашку и тост с маслом и ломтиком персика:

– Съешь. Зачем ты сидела на полу? Знаешь ведь – нельзя. Мишка молодец, гаврош, гарсон, держит стиль. Как подыгрывает ей. Паганини для одинокой скрипки… Анька фыркала все, а теперь смотрит, улыбается.. Они вчера ее у себя принимали, так полный восторг, она взяла пару Аниных ребят к себе – курс, класс, уроки.. Чертушка Ворохов наш, ей – богу! – Я не спеша потягиваю теплый шерри из тонкого бокала. – Захочет, луну с неба утащит, радугу перекрасит…

– Зачем? – Лана легко пожимает плечом. – Не надо красить. Пусть свою рисует.. Надо всегда свое рисовать. Штрих, черточку, но свое.. Образ. Иначе – погибнешь…

Я не успеваю ничего возразить. Она выходит на лоджию, в летящий снег, зябко кутаясь в шарф и снежинки не тают на ее волосах, только ночь густеет, расплываясь и плавясь в туманном янтаре, рыбьем жире, дынном золотом меду питерских фонарей, прожекторов, отблесков луны в полосе залива…

Анатолий Зверев. Карандашный рисунок. «Ассевский цикл»

Глава III

…Она опять надевает на себя. Что то… надевает.. Касаюсь пальцами спины, выпирающих позвонков.. Худа, как.. отощавший ангел. Что она ела вчера? Какие то, сухие остатки пиццы, на соевом тесте, дурацкий, полупрокисший кетчуп, потом этот кетчуп был уже на листе, под ее локтями… Она рисовала кетчупом?! Черт. Не помню…

…И на кухне все – вдрызг, в краске, и кофейных кругах, но кофе – не найти, какая то рыжая бурда, словно в кофемолке окончила жизнь сотня другая тараканов или лисьих хвостов… Рвотный спазм. Едва добегаю до ванной..Что Эффи мешает в эти ликеры, никогда не узнать! Верчу головой, как бешеный пес, разбрызгиваю капли по зеркалу, в котором едва видны ее очертания… Острые, худые позвонки.. Мальчик с собакой Пикассо.. ПикАссо. Пик – ап.. Пин – ап… Лиссу так уже не сфотать, груди опали и болтаются,. как увядшие груши.. А у той… маленькой сирены.. Груди – тоже маленькие… Как раз для ладони…

Кожа нежнейшая, должно быть, избалованная ваннами, кремами, массажами. Или – болезнью? Кожа хрупко светится на ее щеках, как фарфор саксонский… А на груди… Что – на груди? Как он ласкает эти два маленьких, нежных полушария, соблазн Поэтов? Едва касаясь, дразня, неутоленно, томясь, дерзко? Как?! О, проклятие… Вечно – она… Всегда – она, как наваждение…

– Когда ты ее к нам уже пригласишь? – хрипло тянет сонорные Лисса, и я вздрагиваю от неожиданности, роняя станок.

– Куда? В этот бедлам?! Ты спятила?! – я фыркаю, глотаю воду, пену, крем – все разом… – Тут же негде наступить. Сначала надо месяц убирать..

– Найди… Уберут. За сотню гринов. Фу – у! Глупость!… Я хочу ее ри– со – вать! – Лисса морщится, острые лопатки на миг исчезают внутри спины. – Кисти кончились. Сангина крошится. Купишь? – Бежевая рубашка, с расстёгнутыми рукавами, джинсы и пестрые махровые носки.

Небрежное, острое, все как будто из углов, с вечным, полусонным гипнозом в огромных глазищах. И что то в ней есть.. Что то… Что – то роднит ее с нею. С этой сиреной, с медленно – ясным, мягким голосом, влекущим, как ручей… вода, летящий снег…

***

…Летящий снег… опять снег, мокрота какая то, и декабрь в сером свитере.. Одна серость… тьфу.. Ничего не нарисуешь.. Разве что – мою королеву, в ее платье из шифона, с кленовыми листьями по линии бедра.. Носится по холлу, мелькают зеркальные отсветы, отражения, дверцы, скошенные углы, стремительный ветерок от ее платья, лодочек без каблука.—

– Ланка, не носись! Что ты?! – цежу напряженно, сквозь зубы и карандаш. – Линию довести не даешь! Сядь, выдохни… Что сережка то в одном ушке? Потеряла? – я, чуть испуганно, подмигивая ей, ощупываю пальцами и тыльной стороной ладони пол. Никакой серьги и в помине… Вихрь… Грэг убьет меня, если она наступит и упадет! У нее неверный шаг… Неточный. Как на луче луны. – Озноб трогает спину, мнет в лапе. Ежкин свет! – плююсь про себя – Не дай бог!

Она на ходу ощупывает крохотное ухо, встряхивает головкой.

– Ах, это! Наверное, в спальне или у Никуши… упала.. Мы там играли..

– Играли они. Визг на весь дом! – ворчу я беззлобно. – Во что играли то?

– Мы играли… в – уфф.. подожди, Миша. В пиратов.. Вот. – Фей непостижимо трогательно трет ладошкой лоб. – И там мы спор проиграли, а надо было щекотать друг дружку, и вот…

– Обалдеть, королева. Защекотать! Отпад! – Я в неподдельном восторге цокаю языком. – То – то Никушка спит теперь, без задних ног… Слушай, брось ты эти свои пледы и свитера… Пойди, полежи тоже? С утра носишься. Ну что он скажет, когда узнает? За голову хватится. Завтра капельница у тебя…

– Нет. – Она качает головой. – Нет, Надо вещи перебрать, разложить. Горушка нервничает. Каждый день – лекции, ему надо… как это? имидж. Профессор! – Она очаровательно щелкает в воздухе маленькой щепотью пальцев.. И через секунду – уже в столовой, в этой холодной, белой стыни, где по стеклянной столешнице катятся томаты и мороженая клубника. Пахнет свежим чили… Гаспаччо. Она приготовила гаспаччо и лазанью с сыром, но сама не ест ничего… Красный бант у штор. Новогодне – торжественные свечи в красных бантах – на широком подоконнике нише, пятна красных салфеток, бокалы с вином.

…У нее в бокале вино светлее. Разбавлено водой. Еле пригублено.

Пахнет свежей травой. Кана, стоящая в воде – цапелькою, выгнуто, изящно. Как овал, абрис ее плеча и шеи.

– Почему не ешь? Гаспаччо и горячий – вкусен.

…Она смотрит в окно. На залив в бело – серой пене, гамме, шуге. Еще нет декабря, обнажающего все. По самую душу. По линию плеча…

– Не хочу. Грэг приедет, поем… – Она отщипывает лениво от хлебной корочки.

– Налить тебе сок? Клубнику будешь?

– Спасибо. – Она отпивает гранатовую кислинку из бокала, нехотя касается холодной мякоти ягод. _ Миша, а ты был на выставке этого Алекса Экстера, Эклера?

Я киваю.

– Ну и что? Что там? – нетерпеливое облако ее шифона и духов, окутывает меня.

Пожимаю плечами, нарочито медленно..

– Ничего. Резкий ракурс просто. Полутени. Характерная игра света. Обнаженки много. Это, знаешь, на любителя.. Есть такие…

Мне больше понравились те, где он снимает подростков: на крышах, паркур, моцики, движение, небо… Там одно фото было, знаешь, странное.

– Да? Чем? – Она осторожно крутит в руках бокал.

Девушка на асфальте лежит.. Ладони вперед, как плывет в воде… Асфальт серый, небо в белой гамме, как дыра, а у нее на плече пятно. Кровь. И губы красные… Вот эти три цвета доминируют…

Выбивается это фото из общей гаммы – файла, темы. И в чем загадка – не пойму… Кстати, Ланушка, он ко мне на выставке подошел… Оказывается, Вы соседи с ним. Он снимает квартиру за стеной. Или это – студия, я не очень понял…

– Да. Там все время шум.. И с ним какая то девушка.. травести, подросток.. На плече – цветок или медуза.. Что то такое нарисовано.. Как у Миледи1010
  Миледи – персонаж легендарного романа А. Дюма «Три мушкетера». На плече этой героини было воровское клеймо в виде лилии… Автор.


[Закрыть] почти. И руки у нее в краске, как у тебя. Угольные пальцы. Она что, много рисует, эта девушка? _ Лана медленно ставит бокал, сцепляя пальцы под подбородком..

– Не знаю. Он тобой очень интересовался. Читал твои книги. Все почти. Спрашивал, не нужна ли тебе сессия, в стиле Греты Гарбо. Он бы сделал. За час. Он цепенеет от восторга при твоем имени.

– Миша —а -а? – Лана улыбается – Чего ты опять при – ду – мал, вот?! – она вспыхивает ямочками, пленительный, маленький фей. Глотает буквы.

– Ну, я же не слепой! – Я развожу руками. – Влюблен он по уши в мечту. Хотя не верит, что ты сама пишешь стихи.. Он думает, это Грэг… Особенно, «Эдемское яблоко», «Покинем рай».

– Да? Почему именно эти? – В недоумении Ланка раскрывает на меня огромные оченьки в тенях ресниц:

– Ну… королева, черт, как ты, не понимаешь, что ли?! – я усердно делаю вид, что она меня смутила. – Они слишком мужские, такая эротика брутальная… Ну, ты же помнишь, да?

 
…Разденется… Мягким соском пред губами —
Обещанный мед… И земная тоска – в зеркалах.
Округлость плеча, все, что было – овеяно снами,
Что будет – как стон, я пред нею – расплавленный прах..1111
  Отрывок из стихотворения «Эдемское яблоко». Стихи авторские.


[Закрыть]
 

По памяти, отрывисто, цитирую я, стараясь не смотреть в ее сторону, смотреть – через бокал…

– Многие же думают, королева, что так могут писать только мужчины, влюбленные до чертиков. Экслер и решил сразу, что Грэг… ну, что он твой любовник.. как то так… – я давлю смех глотком вина.

– Короче, не муж, у которого все права, а… Елки, королева, не мути сердца! – Я резко выдыхаю и залпом допиваю то, что еще плещется на дне александровского хрустального небытия.. Ланушка заливисто хохочет, ее бледные, снежные щечки чуть алеют румянцем..

– Голубка, саrissima mia1212
  Здесь в значении – любимая (итал.) – автор.


[Закрыть], если он и ошибся, то я совсем не возражаю. – Ясный, солнечный голос Грэга катится по столовой. Обретая на лету теплые нотки. – За честь сочту, быть твоим… amore1313
  Здесь слово употреблено в значении: «любовник» (итал.) Автор.


[Закрыть] – Густая шевелюра склоняется к ее плечу, пальчикам, щеке. Он целует ее, долго, с едва сдерживаемой, мальчишеской нетерпеливостью, будто и не замечая меня. Я кашляю, звеню бокалами, двигаю приборы на столе. Наконец, он нежно отрывается от нее, подмигивает мне – восхищенно, скулы западают, ясно и яростно очерчивая крылья носа, твердый подбородок, золотистую искру глаз…

– Черт, портсигар в машине забыл опять. Ну, так и сколько он стоит, этот Экслер или как его? Фото в стиле Гарбо?

– Одно – двести евро.– Я развожу руками. – Меньше не берет. Модный нынче.

– Милая, а ты хочешь? Фотосессию?

– Зачем? – Фей удивленно моргает. – Лучше Никуше купить пальто или шубку… Совсем мне не надо эти фото… Говорят, он и очень скандален, смутьян какой то, а про меня и так сочиняют…

– Что? Кто?! Опять?! – Брови Грэга удивленно и негодующе ползут вверх, я с грохотом отодвигаю табурет:

– Ланка, ты ничего не говорила! Выкину ноут, к лешему! Твои поклонники! За****цы нечесанные..

– Мальчики, да ерунда! Первый раз, что ли? – Ланушка округло машет ручкой. – Пустяки какие!

… – Па – па– аа, папочка приехал! – По холлу вихрем проносятся пепельные кудряшки, и в одну минуту – секунду, очаровательное чудо, с помятыми ото сна щеками и перепутанными прядями, оказывается на руках у Грэга.-

– Папочка, а мамусенька сказала, что мы вечером устроим пижамную вечеринку… Здорово, да?

– Конечно, детка! А что это такое за вечеринка?

– Ну, это… надо надеть пижаму и прыгать на кровати. Ты умеешь же – прыгать?

– Наверное, да. Не знаю, солнышко! – Грэг пожимает плечами. Смешинки замерли, где то в углах его глаз и губ. Он потрясающе серьезен.

– Ну, если ты не умеешь, я тебя же научу. Это просто. Папа Миша, а можно Лешику тоже к нам на пижамную вечеринку, а? – Ника обнимает мои колени, тотчас оставив Грэга, просительно заглядывает в лицо.

– Никушка, не провоцируй. У него гимназия, и все такое… Еще рисунки завтра в художке..

– Я помогу. нарисую… Ну, па – па Ми– ша..

– Ладно, привезу Вам сорванца. – Вздыхаю я притворно. – Грэг, а у тебя пижама лишняя есть? А то мне, знаешь, тоже попрыгать охота… Давно не пробовал…

…Наша милая Ланушка хохочет, в полный голос, не сдерживаясь. Серебряные брызги, ландышево, упруго рассыпаются по полу. Мы вторим ей. Обрадованно и слегка растерянно… Ее смех, кружащий голову, как летящий снег. Снег в пелене серой осени.. Ведь еще нет декабря. Обнажающего все. Душу, абрис плеч. Сердце. Профиль смерти… Ее анфас. Ее затылок. В затылок так просто выстрелить. Так же просто, как прыгать на кровати…

Ангел над городом. Петербург. Фотооткрытка из коллекции автора.

Глава IV

Парк. Заснеженный Петергоф.. Заснеженное безе аллей, колоннады, едва прочерченные в воздухе ветви деревьев, зашитые короба скульптурных групп, мраморные ступени террас и лестниц… Нарядные, яркие павильоны в снежных опушках, затаенные уголки Нижнего парка.

Пусто. Ника бредет впереди нас, в просторной шубке на беличьем подбое, с капором и муфтой.. На муфте настояла Анюта..

– Ничего то и ты не понимаешь, Миш! – горячо шептала она мне в шею в скользко – зеркальном, гулком меховом бутике, остро пахнущем карамельным нафталином и свежевыделанным мехом, будто бы облитым тяжелыми арабскими духами. – Девочка должна уметь обращаться с такими вещами, как муфта, капор, платок.

– Сейчас все проще, Ань – отмахивался я… – Краги, моцики, шлемы… Или «шкода» там, на худой конец, джинсы, плеер в ушах, полоса манто!

Но она и не слушала меня, поворачивая Никушу перед зеркалом в просторной примерочной, то так, то этак. Ника, старательно высунув язык, дразнила большое зеркало… Этакая Алиса – проказница. А сейчас она – дразнит снег, почти танцует над ним, с ним.

…А Ланушка? Она спускается вниз, по аллее, вглубь, туда, где эти странные, пирамидальные кусты… Пустота.. Но вдруг откуда то, из – за павильона, ярко – зеленого, с ротондой, выныривает, возникает пара. Контрастная, на ней – останавливается глаз. На девушке – потертое енотовое манто – пелерина, оранжевые варежки, зеленое меховое мужское кепи, надвинутое на лоб, скрывающее взгляд. А челка – упрямо выбивается. На щеке – шрам, уходящий за ухо. Травести, подросток, шарф не в тон, серовато – грязный, потертые джинсы, ботики на рыбьем меху, дорогая итальянская сумка.

Мужчина стильно не – добрит, желтое кашне, дорогое пальто стального цвета, темные очки на пол – лица. Ба, да это наш знаменитый Экслер – Экстер! Хищный анфас, вскидка, на выстрел, в сторону Ланки, прицел сапсана..

Она, королева, и не смотрит на него, осторожная поступь маленькой балерины. Не додумывая, что – дальше, я уже рвусь – свободным, парящим шагом, вниз, за нею. Холод вдоль спины. Не успеваю, итальянская вибрация сонорных:

– Mi scusi, signora. Posso aiutare?1414
  Простите, синьора. Могу помочь? (итал.)


[Закрыть]

– Non vale la pena preoccuparsi1515
  Не стоит беспокоиться. (итал.)


[Закрыть] – парирует мягко серебряными звуками – каплями ее голос, застывающий в воздухе, густо бардовые концы шарфа, кисти, его она трепетно подносит к горлу.

– Мы знакомы? Я Вас видел где – то. Не могу вспомнить, простите.

Она пожимает плечами. Подхожу, подхватываю под локоть.

– Лана, осторожнее. Скользко. Позволь тебе представить: Алекс Экслер, наш, вернее, твой сосед по площадке, икона стиля в мире фотографии. Не имею чести, к сожалению, знать спутницу. – я делаю короткий кивок в сторону девушки в кепи.– Михаил Ворохов. Свободный художник. А это.. Это Лана Яворская, бренд «Литреса» «Буксриптора» «Ридеро»1616
  Названы имена крупных электронных издательств в России. Ситуация иронически обыгрывается автором.


[Закрыть]в мире поэзии и авантюрного романа. Тихий очень бренд. Фейный. Профессор искусства, литературы, и все такое… Ваша соседка, одним словом! – я смеюсь и подмигиваю. Скулы Ланушки чуть розовеют, смущенно, и она хрипло – серебряно роняет в смутные снега петергофские:

– Ну что ты, Михаил! Какой же я бренд, что ты! Они меня и знать то не хотят. У них другие планы… – Лана не называет меня– как обычно.. Что то тревожит ее. Что? Прах их всех побери! – как говорит Грэг. В ответ просто – молча держу ее запястье, считаю пульс. Подношу тонкие, нервные пальцы к губам.

Нескладный эльф в оранжевых варежках вскидывает ресницы и тотчас отвечает теплым пожатием, но ладонь – странно дрожит.

– Та самая Лана? Вы? А я – Алиса. Алиса Лансарова. Можно просто – Лисса. Я Вас рисовать хотела.. Давно.. Сразу, как только прочла о Ваших ангелах.. И – Марго в «Сиреневом»1717
  Здесь и далее речь идет о романе С. А Макаренко – Астриковой «Сиреневый ангел» и его главной героине Маргарите Воротынской. Автор. (См. роман «Сиреневый ангел». Издательство «YAM – Pablicing.«Гамбург.2013 год. Включен в каталог Немецкой Национальной библиотеки и европейский каталог современной литературы.)


[Закрыть]…Клево, отпад, ва– щще такая… она – улет просто! У меня есть несколько рисунков.. Посмотрите, да? – Рыжие кудри выбиваются из под кепи, длиннопалая рука змеится на обшлаге серого пальто Экслера. _ К нам можно просто.. в любое время… Вечером… Алекс, да? Ну, что ты молчишь?

– Разумеется! – Лениво цедит тот, окидывая затемненным взором хрупкую фигурку Ланушки.– Когда только угодно будет синьоре…

– Благодарю за приглашение, но у нас с мужем чрезвычайно мало свободного времени… Особенно – у меня. Я делаю то, что нужно. А угодно мне бывает мало что… Угодить сложно.– Усмешка воздушно прячется в углу фейных щек. – Простите великодушно, но нам пора. Рада была знакомству. – Лана – в плотном кольце моего плеча и локтя, но свободной рукой прижимает к горлу шарф, шепча прохладно – горькой волной духов мне в кадык:

– Змий какой то… Мучает девочку. И я никогда не называю моих героинь кличками из публичного дома. Фу! – фей презрительно морщится. – Пойдем быстрее от них… Ника, где Никуша? – Ланочка оглядывается тотчас, чуть – чуть нервно, но – медленно и плавно, и нежно машет ладонью тонкому силуэту в синем манто, застывшему у можжевеловой гряды Нижнего парка:

– Ласточка, детка, нам уже домой нужно. Едем, папочка давно ждет нас. Что ты делаешь там? Иди сюда.

– Мамочка, я сейчас. Я – вот. Тут же птички. Я фо – то а– фи – рую – старательно, полуграссируя, по – детски – картавя, выговаривает кроха, поднимая и держа в вытянутых ручках черный квадрат планшета. Подбежав к нам, она торопливо кивает новым знакомым и тараторит оживленно:

Вид заснеженного Петергофа. Открытка из коллекции автора.

– Мамусенька, крестный, а там та – акие птички красивые… У них хохолок рыженький на головке, а сами они черненькие, с серыми пятнышками на крыльях.. Такие длинн – ые.. Это кто?

– Дрозды или зяблики. – Терпеливо, мягко роняю я. – Писали, что в этом году в парках Петергофа много черных дроздов. Они очень изящные…

– Изящ – ные. – какое слово красивое, – задумчиво лепечет Никуша, осторожно гладя пальчиками холодную ладонь Ланушки…

– А папочка так про тебя говорит, да, мама? Что ты изящно пишешь… И слова у тебя как будто танцуют ведь, да? – Тараторя почти без остановки, неугомонный, порывистый, среброкудрый ангелочек, стремительно выводит нас из сомнительно -райских заснеженных кущ, оставляя далеко позади, на краю аллеи, рыжую, нервно – изломанную Коломбину – Пьеро, в нелепо оранжевых варежках и ее хищного, «эклеристого», искусительного Арлекина в сером, остроугольном пальто… Что же писали о нем? В газетах? Какой– то бред! Я ни слова не могу вспомнить.. Никак не могу…

***

«Почему же это Лана решила, что он ее мучает? Бред какой то!» – Я стою у шкафа – бюро с гравюрами Дюрера и Кипренского. Демирова задумчиво барабанит пальцами по низкому диванному валику, щурится, вглядываясь в кипу снимков и пожелтевших старых газет на полу, Ланушка, зябко нахохлившись, пьет кофе из крохотной чашки палевого, осеннего кузнецовского сервиза, с кленовыми листьями «под Лалика»…

Дома у Демировой – аристократически строгий дух, царство антиквариата, мебель александровской эпохи от Гамбса, фарфор, японские духи, книги на французском, Дюрер, Доре.

Алла Леонидовна ловит мой внимательный взгляд и устало роняет, делая плавный взмах кистью вокруг головы:

– Все не мое. Не мое. Покойный муж.. Я люблю минимализм во всем, но никак не могу его достичь… Когда была в Японии, на гастролях, то ходила в гости к одному из профессоров искусства. Сидели на жестких валиках – подушках, пили японский чай, не сакэ, с лепестками сакуры.. Я спросила у него о плодах, он так удивился – у них сакуру не едят, это почти священное дерево, но его жена мне дала попробовать, в их саду огромное розовое просто было облако.. Нежнейшее. Дух захватило. А плод – маленькая ягодка. С косточкой. И вкус – айва с хиной. Очень вяжущий… как то так… Демирова, трогательно морщится, ее гримаса веселит и нас -. Потом мне уже после одного десятка спектаклей в Токио мне принесли подарок – горшок, вазон с ветвью сакуры.. От этого самого профессора. Так его потрясла моя игра, что он решил подарить мне деревце… Долго стояло у меня в спальне, потом, по недосмотру, попало на балкон, замерзло. Замерло. Я потом долго не могла играть.. Так вот, к чему я это все? – Она распускает в воздухе щепоть пальцев.. Сакура для меня как воплощение души, трепетности, мимолетности и от сознания мимолетности есть во мне тяга к минимализму, может быть.. – Демирова пожимает плечами.– Не знаю. – Она едва слышно выдыхает и давит ладонями на газетные листы, склоняется к ним, трет виски:

– А – аа, отыскалось! Смотрите, Михаил, Георгий вот это, наверное, да? Она негромко, но ясно и твердо, отделяя каждый звук и слог, читает с листа, прижимая ладони к вискам:

«На прошлой неделе в Международном Доме Фотографии собравшаяся на новый вернисаж взыскательная публика была эпатирована очередным фотовызовом Алекса Экслера под названием « Пульс на грани» – подростки, юноши, девушки – были запечатлены в момент самоубийства. Спор разгорелся вокруг того, постановочны ли сами фотографии и этичен ли момент публичности столь трудной теме, не провокационен ли он? На все вопросы, обращенные к автору, Алекс Экслер со скептической усмешкой заметил лишь, что не считает себя приверженцем салонно – винтажной фотографии, с закругленными углами. Острота социальных тем ему нравится больше. Кроме того, сказал фотохудожник, – он горд и тем, что с помощью своих снимков ему удается не только « встряхивать» общество, но иногда и спасать чью то конкретную жизнь».

Петергоф. Аллеи нижнего парка. Фотоэтюд из коллекции автора.

– Герой, одним словом! – Алла Леонидовна усмехается одними углами губ, и вдруг с шумом выпускает из легких воздух, словно надев на лицо маску гневной Эринии. – Припоминаю, что то о нем писала и «Фигаро», есть у меня где – то… Мама собирала все, что касалось театральных рецензий. Пару раз он снимал меня, была фотоверсия для театра: «Зимняя леди», перед «Бурей» Шекспира.

Но мне, почему то, сразу не понравилось, как именно он снимает. Словно удав смотрит на свою жертву, знаете. Давит. Немигающий взгляд и хищная такая манера, движения со скрытым пылом страстей, гневность затаенная, вспышками, как пламя. Опасно очень, может обжечь. Дотла сжечь. Экспансивная натура, прячущая эмоции. Он их тщательно контролирует… Как офицер рейха, знаете, – Алла Леонидовна откидывает волосы со лба, встает прямо, слегка потягиваясь, привстав на носках. Свободная туника зеленого цвета, черные брюки, замша туфель. Рукав гармонирует с червленно – муравной бирюзой на указательном пальце правой руки.. Образ законченный.

– Пойду, кофе свежий заварю. Не поможете, Георгий? – Светло щурясь, подмигивает мне, выходит из комнаты, на ходу роняя в ладошку Ланочки прохладу бирюзы, и чуть касаясь пальцами ее головы.

– Не скучайте. Примерьте пока. Это подарок. Моего покойного друга. Художник был прекрасный. Театральный декоратор. Собирал коллекцию дивную совершенно, простую на вид – фигурки из шишек. Жена Танечка его к этой коллекции ревновала, до смешного. А у него весь кабинет смолой пропах…

Мы с мужем приходили к ним и как будто в лес попадали сразу…

– Многое теперь позади.. Только снится. И аромат тоже снится, представляете? Я поэтому часто в лес уезжаю, под Сестрорецк, в Комарово. От тоски как можно подалее.. так вот убегаю.. Бегу.. —

– -Алла Леонидовна, что Вы, какая тоска – пред Вами и с Вами, помилуйте! – басит хрипло и чуть недоуменно Мишка.

– Скоро новая премьера в театре. Опять шум, опять любопытство. Новая трактовка.

– Да, – рука в зеленом переливе муара свободно скользит по косяку. – «Крик» – интересная пьеса, мы ее репетировали с Володей Тоцким еще в линиях Витеза, а как теперь получится, кто может угадать? Я вот ищу, кому бы передать архив, фото и все.. Вы возьмете?

– Для выставки? – Я делаю вид, что не совсем понял ход мыслей Демировой. Неизбежно печальный, но естественный. – С удовольствием, Алла Леонидовна.

– О, нет. Насовсем.– Улыбается Демирова и лицо ее светится неожиданно, как китайский фонарик, домик, изнутри. – Ну что Вы бровь гнете, что? Мне ведь уже под ****десят, вышвырнут все после похорон на какую нибудь свалку или купит вот такой меценат, эсэсовец, как Экслер, и будет в строчках искать портрет любовника, нескромные признания, запах скандала какого то.. Прелести посмертной памяти, нет ничего отвратительнее этого, как говорила Раневская, помните, да?

По столовой в сдержанной черно – белой гамме ароматным облаком плывет запах арабики, смешанной с корицей, густой пряный, сильный, перебивающий тонкий аромат антоновки: запах лета, травы, шафрана.. Тонко нарезанный белый батон, капли меда.

– Лана, а Вы бы не хотели написать книгу о Вертинском? Или -роман? У меня есть его письма к Алексею Козловскому, воспоминания о Холодной об эмиграции в Шанхае.? Не попробуете? Ваш летящий почерк, стиль, манера… Ваша стремительность… Это его образу как раз подходит, да! – Актриса словно что то утверждает. Категорично.

Дворцовая площадь с высоты птичьего полета. Фото из коллекции сервиса «Яндекс».

– Я не могу так сразу сказать.. Это, наверное, надо же ехать.. в Китай? – мой непостижимый фей поднимает огромные глазищи на Демирову, смотрит, чуть удивленно и как то сквозь нее, нездешне. – Я не могу сейчас. Грэг. Никуша… И все это…

– Зачем ехать? Не обязательно. Если хотите, я Вам организую тут презентацию с несколькими знатоками, они все мелочи знают, искры. Вам интересно искры, да ведь?

Ланушка кивает, чуть растерянно. Кажется, актриса уловила суть ее стиля: искристая, нежная, призрачная небрежность, стремительный прочерк, промельк, как снежная россыпь..

– Георгий, а Вы что скажете? Что думаете? – Демирова внимательно смотрит на меня, медленно кроша хлебный мякиш в изящную полуплоскость кофейной чашки. Японский фарфор. Она сама, как его скользящие матовые блики, бледна, губы – чуть прикушены.

– О, я никогда Светлане не диктую, что делать. Нет привычки. Да и не наш стиль отношений – я, чуть хмурясь, улыбаюсь. – Боюсь, ей просто не позволит писать ее напряженный график: лекции, презентации. У нас на этой неделе еще две. Из книжного на Васильевском звонили даже…

– На Васильевском… Я однажды ехала туда, на старом трамвае… Так странно было, ехала в ночь. Тогда кончился мой очередной спектакль, очередной роман со сценой… Ехала, думала о финале, была совсем молода тогда. Асфальт блестел в фонарях. Вышла из трамвая, оставила на сиденье все цветы, брела, просто в ночь, и так свежо пахло сиренью, кажется, был май тогда… Не хотелось возвращаться в пустой дом.. И думала о какой то ерунде.. Какие глаза у главного героя… что то еще… О кулисе застрявшей, о поясе на платье… О том, что не дописала письмо своей давней подруге, в Ригу.. И так свежо было. Так свежо… Как будто только родился мир, до остроты. И сейчас знаете, еще бывают такие ощущения.. – Демирова вдруг встает резко – так распрямляется змея, – и, подойдя к окну, наклоняет раму вниз.. Венецианское открывание. Фрамуга, как акробат, описав дугу, почти падает, и крупинки ледяного дождевого снега или снежного дождя, почти что – планируют на столешницу, в кофейные чашки, на блюдо с нарезанными яблоками..

…Поздняя антоновка из крохотных садов около Сергиевки или под Сестрорецком. Подлинность лета. Нечаянно оставшаяся, появившаяся, затерявшаяся, смягчающая нота, посреди аккордов наплывающей ночи, свежего ветра со стороны Невы, ее дельты, несущейся в залив…

Из отзывов читателей:

«..Cпасибо тебе…

Читается – на одном дыхании… Замечательные описания…

Очень нравится образ Демировой – он объемный такой…»

Инна Филиппова. Санкт – Петербург. Россия.

«Порадовало продолжение.

Вся ткань главы пропитана такими подробностями внешнего и внутреннего состояния героев.

Превосходная галерея законченных образов, характеров…

А идея с Вертинским. Такой знаковый штрих. Визави знает о возможностях Ланы.

Уютно и тепло…

Спасибо!!»

Ди Вано (Дина Иванова) – филолог, сценарист, кандидат наук. (Минск. Беларусь)

«Замечательный роман, читается с огромным интересом и очень волнует!!

Светлая, прости за вынужденное помалкивание, конец года, аврал…

Читаю всё на работе, по возможности… Обнимаю нежнейше!

Спасибо что пишешь то, что хочется и необходимо в жизни прочесть. Вот!»

Наталия Шостак (Москва). Россия.

Вера Васильевна Холодная. Фотооткрытка из коллекции автора.