Текст книги "В поисках шестого океана. Часть вторая. Крушение"

10. Возвращение

Сначала вернулось осознание времени. Мир вдруг опять поделился на прошлое и будущее. И я была в нем отправной точкой. Я была! Я вдруг осознала, что я есть, и застонала.

– Она приходит в себя! – сказал кто-то в темноте, и это была речь, а не набор бессмысленных звуков, как раньше.

Я открыла глаза. И стал свет.

Солнце освещало комнату спокойными теплыми лучами, словно они уже потеряли свою силу. Откуда-то издали ко мне подплыли лица. Они были смазанными, но я напряглась и узнала.

– Алек, – сказал кто-то в моей голове, и я вдруг поняла, что это говорю я.

– Вот видите, узнает, – сказал кто-то вдали. – Шансы есть. Если бы мы только знали, что он ей колол… Но все записи доктора Кейна пропали.

Услышав это имя, я задрожала так, словно по мне снова пропускали электрический ток.

– Не… надо, про… шу, – шипела я и снова не узнавала своих звуков.

Алек взял меня за руку.

– Не бойся, его нет. Я с тобой. Все будет хорошо…

Алек говорил шепотом и гладил меня по руке. Там, где из меня не торчали иголки.

Я увидела, что руки и ноги у меня привязаны к кровати. Алек заметил мой взгляд и попросил кого-то.

– Ее уже можно отвязать? Она ведь не опасна?

– Только для самой себя. Если вы не отойдете от нее ни на шаг, тогда можно.

Голос уплыл куда-то в сторону и продолжил уже тише:

– У нее повреждены участки коры правого полушария. Последствия могут быть непредсказуемы. Есть надежда, что возможна компенсация за счет…

Дальше я не слышала.

Меня отвязали, оставив привязанной только руку с капельницей, но это были не путы, а только лишь фиксатор положения.

И Алек не отходил от меня ни на шаг. Даже когда сиделка мыла меня или меняла белье. Но мне почему-то не было стыдно ни своей наготы, ни физиологических проявлений. Все это: стыд, застенчивость, восторг, обиды, смущение, любовь, ненависть – все чувства и эмоции остались в моей прежней, исчезнувшей жизни. Мне не хотелось ни есть, ни пить. Алек кормил меня с ложечки какой-то мягкой пищей, вкус которой я не понимала. Для меня все было словно вата. И вкус, и запах.

Иногда Алек засыпал рядом со мной в кресле, но спал чутко, мгновенно просыпаясь от каждого моего движения. Иногда он куда-то уходил, но на это время вызывал сиделку.

«Она опасна только для самой себя», – сказал доктор. Алек боялся, что я что-то сделаю с собой. Но это была неправда. Я ничего не хотела делать. Потому что все было бессмысленным. И еда, и сон, и эмоции, и даже смерть. В голове словно бы растекся студень.

Через некоторое время я начала задумываться: где я оказалась? Это определенно была клиника. Сиделки и медсестры были в одинаковых форменных халатах, только разноцветных, и это вносило разнообразие в одинаковость дней и лиц.

Я могла только смотреть и слушать. И Алек рассказывал.

Он поведал мне, что за несколько дней до того, как меня обнаружили на крыше небоскреба, в полицию поступили сведения, что я сбежала из клиники. А потом обнаружили труп девушки, прыгнувшей с моста. И оплакивали меня. В тот день, когда я гуляла по крыше медицинского центра, ее как раз хоронили.

Что произошло со мной в тот день, вполне можно было бы объяснить логически, не хватало только нескольких деталей, но я не могла восполнить их. Под воздействием коктейля из препаратов, большинство из которых были незаконными, я была настолько погружена в галлюцинации, что даже спустя много лет, вспоминая охватившую меня эйфорию и то, как бегала по облакам, думала, что и правда побывала в раю.

Кроме того, Алек рассказал, что мое исчезновение из клиники и последующие похороны похожей девушки сдвинули расследование с мертвой точки. Убийцу Тома установили. Меня оправдали. Все это прошло мимо меня, пока я лежала с киселем в голове, не узнавая никого и слабо реагируя на свет и звуки. Алек не упоминал, сколько времени я пребывала в таком состоянии, а я не уточняла. Мне было все равно.

Алек рассказывал мне о событиях, дозируя информацию, чтобы не поразить мой и без того воспаленный мозг, но я была на удивление спокойна и без эмоций воспринимала новости, которые теперь потеряли для меня всякое значение. Даже о Стейси.

До самой последней минуты Стейси не верила, что меня могут осудить. Когда я попала в психиатрическую клинику, Стейси стала невменяемой и перестала разговаривать. А когда меня «хоронили», моя маленькая сестренка пошла на мост Орегон Кост Хайуэй и тоже прыгнула вниз.

Ее спасли, но от удара о воду у Стейси произошел выкидыш. В больнице, куда ее привезли, все и открылось. Генетический анализ подтвердил, что отцом ребенка являлся Том.

Потянув за эту ниточку, следователи вытащили на свет много грязного белья. Том развращал не только Стейси. При обыске в гараже Тома обнаружились диски с фильмами, где главные роли исполняли он и Салли. По сути, это были учебные пособия по развращению малолетних. Диски были однотипные, вероятно приготовленные для распространения. Были фильмы и со Стейси. Там ей было не больше семи лет. Когда эксперты изучали эти материалы, у одного из них произошел сердечный приступ. Остальные оказались покрепче, но после этого им захотелось отменить мораторий на смертную казнь в штате Орегон.

Стейси никому не рассказывала про Тома. Она понимала: то, что он делает с ней, неправильно и стыдно, но Стейси ужасно боялась потерять Вики, к которой очень привязалась. Поэтому и терпела все действия Тома. Ведь так мужчины поступали с ней и раньше, когда она была еще крошкой.

Оказалось, когда я беседовала с Томом в прихожей и переодевалась в его брюки, Стейси была наверху. Том запретил ей спускаться, и она сидела тихо, как мышка. Уже пять лет он держал ее в своем подчинении. Стейси терпела. Она не видела в своей жизни других отношений.

Стейси не слышала наш с Томом разговор, но, спустившись, поняла, что я была в доме. Тихая и послушная Стейси впервые ощетинилась.

– Почему ты не позвал меня? – возмутилась она.

– Потому что ты еще не заслужила встречаться с ней, детка.

После того как я ушла, Том решил продолжить развлечения со Стейси. Она не хотела. Тогда Том стал шантажировать ее тем, что будет делать все эти вещи со мной.

Тут Том перешел грань. Стейси любила меня сильнее, чем боялась Тома. Она впервые дала отпор и ударила его кисточкой. Моей кисточкой, которую я забыла в доме Харди, а Стейси все время носила ее с собой, как талисман.

Том умер почти сразу. Дико испугавшись, Стейси убежала из дома и недалеко от школы с ней случился припадок. Там ее и нашли одноклассники, но подумали, что она пьяная и была вместе с ними на танцах. Так что алиби у Стейси появилось даже без ее ведома.

Судебное заседание было закрытым. Стейси оправдали, сразу после этого Доктор Келли оформила опекунство и увезла Стейси из штата. Так было лучше для самой Стейси. Джейн Келли понимала Стейси лучше всех остальных, ведь ее собственный отец получил пожизненное за изнасилование несовершеннолетней. Своей восьмилетней дочери.

Всех мучил только один вопрос: как Тому удавалось скрывать свои действия? Там же, в гараже, следователи нашли несколько вещей Салли с пятнами крови. Удалось ли ей сбежать или Том убил ее, боясь огласки, – осталось неизвестным. Из дисков становилось ясно только, что Том умело шантажировал Салли, а она находила успокоение в наркотиках.

Что происходило с Лорой и почему она погибла, я узнала гораздо позже.

11. Реабилитация

Слабость прошла, я уже могла подниматься. Только мне не хотелось. Ни двигаться, ни разговаривать. Я даже думала медленно. Мысли словно увязали в моей голове. Когда меня о чем-то спрашивали, я собиралась с силами, чтобы ответить так долго, что любой собеседник терял ко мне интерес. Только не Алек. Он терпеливо ждал моих ответов, подстраиваясь под мой черепаший темп.

– Пойдем гулять? – спрашивал он за завтраком, и ответ возникал у меня где-то между обедом и послеобеденным отдыхом.

– Пойдем, – шелестела я, и Алек воодушевлялся, разыскивал для меня удобную коляску, укутывал пледом, возил весь вечер среди цветов и деревьев.

Я не знала, сколько находилась в этой клинике. Я уже чувствовала различие между прошлым и будущим, но еще неадекватно воспринимала промежутки времени. Это происходило потому, что некоторые моменты я проживала не один раз. Я видела события, которые только должны были произойти, и меня это путало. Потом они происходили в действительности и мне начинало казаться, что это все – нереально и я все еще нахожусь в плену «психических» лекарств. От этих «видений» моя кожа покрывалась мурашками, словно на меня дули ледяным воздухом.

В один из дней меня полностью одели и повезли на коляске к выходу. Там пересадили в такси, и Алек повез меня куда-то. Почему я с ним? Может быть, я теперь принадлежу ему? Но эта мысль была настолько большая, что не помещалась в моей голове. Сейчас я не представляла, что могу быть самостоятельной. Я обязательно должна быть чья-то.

Сколько-то я прожила у Алека. Он делал все то же самое, что и сиделка в клинике: одевал, мыл, кормил, водил в туалет, причесывал. Потом он поговорил с кем-то по телефону и, мгновенно собравшись, увез меня в горы. Снег еще не лег на трассы, и около гостиницы зеленела трава. Коляску Алек доставать не стал, везде водил меня за руку, пешком. Это выходило медленно, но Алек был терпелив.

У нас было два номера, хотя номер Алека пустовал. Все время он проводил со мной. Иногда посреди ночи я вздрагивала и просыпалась. Алек, спавший на диване, тоже просыпался.

– Что с тобой, Софи? – беспокоился он.

Тикали часы, проходили минуты.

– Ничего, – говорила я и снова засыпала.

Проходило время. Я научилась самостоятельно двигаться, одеваться, есть и ходить в туалет. Без напоминаний и сопровождения. Но больше ничего не менялось. Алека пугала моя безэмоциональность и заторможенность. Он говорил с кем-то об этом по телефону. В один из дней, когда выпал первый снег и пустая гостиница стала наполняться туристами, Алек собрал наши вещи и повез меня обратно в Портленд.

И тут моей размеренной и заторможенной жизни пришел конец. Несмотря на то что двигалась я медленно, мы успевали посетить выставки, концерты, аттракционы, театры. Алек водил меня на разные представления каждый день, сидел рядом и смотрел на меня, на мою реакцию. Это мог быть любительский спектакль с самодельными декорациями или серьезная постановка с симфоническим оркестром и оперными певцами. От обилия впечатлений, которые капельками опускались на мою непромокаемую душу, внутри меня что-то начинало дрожать. Я чувствовала, что начинаю дышать в такт музыке.

Однажды мы были на опере. Я не слишком хорошо разбираюсь в музыке, но пели на итальянском языке и, я могла бы поклясться, что именно эту оперу мы с родителями слышали в Италии, в Ла Скала. Это была «Травиата».

Итальянский язык напоминал детство, проведенное в Средиземноморье, а музыка… Она, словно океан, разливалась внутри меня, заполняя темные уголки души и разума, вымывая из них все… Внутри меня натянутые струны сначала начали мелко дрожать, а потом оглушительно лопнули, изнутри разрывая оболочку, сковавшую мою душу.

Я рыдала в голос. Я выла и причитала. Меня увели из зала, отпаивали водой. Принесли успокоительное, которое Алек не разрешил мне дать. Потом мы ехали домой, и всю дорогу я плакала у Алека на груди. А он целовал мои волосы и тихо-тихо что-то говорил. Но я не слышала, погруженная в рыдания. Дома Алек терпеливо умыл меня, переодел и уложил спать, а я продолжала плакать. Я плакала весь вечер и почти всю ночь. А проснувшись днем, вдруг почувствовала, что ватная пелена, укутывавшая меня последнее время, исчезла. Голова стала наполняться мыслями. Я огляделась и увидела, что лежу в постели почти голая: в сорочке и маленьких кружевных трусиках, а рядом со мной поверх покрывала спит совершенно одетый Алек! Я растолкала его.

– Что ты здесь делаешь?

Теперь Алек впал в ступор. Он смотрел на меня во все глаза.

– Софи! Ты опять говоришь!

Я натянула одеяло до подбородка.

– Да я сейчас кричать начну! Слушай, иди-ка ты отсюда.

Алек послушно поднялся и пошел к выходу.

– И не подсматривай! – крикнула я ему, когда он обернулся на пороге.

– А еще я хочу есть! – крикнула я ему вдогонку.

Я разыскала одежду, быстро оделась и вышла на кухню. Алек сиял. Я командовала. Не знаю, как в танце, но ему явно нравилось подчиняться.

У меня почему-то подрагивали руки, но я все же приготовила омлет с помидорами и зеленью. Алек накрыл на стол, и мы сели завтракать, хотя время на часах приближалось к полудню.

– Это твоя квартира? – спросила я, оглядывая столовую.

Алек смутился.

– Она небольшая, мне одному вполне хватало. Но теперь, конечно…

Я жестом прервала его.

– С чего ты решил, что я останусь здесь?

Я сказала это чересчур резко, в наступившей тишине было слышно, как сердце Алека на мгновение перестало стучать. Я пожалела о своей резкости и поправилась.

– Это совершенно неприемлемо. По крайней мере с точки зрения морали.

Алек оттаял и закивал.

– Конечно, Софи, как скажешь. Можно для тебя снять квартиру по соседству.

– У меня есть деньги? – спросила я, потому, что не помнила. Алек мне говорил что-то, но через тот слой ваты, которым тогда был наполнен мой мозг, информация не просачивалась.

Алек оживился.

– На твоем счету 380 тысяч для обучения в колледже, – напомнил он мне. – Кроме того, тебе положена компенсация от больницы за…

Я остановила его резким жестом. У меня снова задрожали руки, хотя я была спокойна.

– Я не хочу слышать никаких имен и подробностей. Назови только цифру.

– 754 тысячи 240 долларов.

– Это вместе с деньгами на обучение?

– Сверх того.

– Понятно, просто сказала я. – Теперь я богата.

Я нашла в Интернете ближайшую к нашему дому школу, позвонила и договорилась о встрече. Директор сначала долго вещал мне о преимуществе именно этой школы, но я остановила его.

– У вашей школы есть гораздо более важное преимущество, – сказала я.

– Какое же? – полюбопытствовал директор.

– Она ближе всего к моему дому, – сказала я.

Директор поджал губы:

– Почему вы решили, что подходите нам?

– Потому что я могу спонсировать вашу школьную команду по баскетболу, – прямо ответила я. – Но если вам это не нужно, я буду спонсировать в другой школе команду футболистов, например. Мне все равно, какой вид спорта.

– Вы занимаетесь благотворительностью? – директор сложил руки на груди и глянул на меня скептически.

– Я хочу получить хороший аттестат.

– Мы не выдаем аттестаты просто так! – вспылил директор.

– Я готова учиться и сдавать экзамены, как все.

Мы помолчали. Директор что-то обдумывал.

– Только… – начала я снова.

– Условия? – встрепенулся директор.

– Я уже два раза училась в выпускном классе, – устало сказала я. – Пожалуйста, любые тесты и экзамены, но я уже не выдержу те же самые уроки по третьему разу. Могу я обучаться индивидуально? И приходить только на экзамены?

– Индивидуальная программа?

– Да.

Директор оттаял. Ему явно понравилось мое предложение. Я не предлагала ему ничего противозаконного, индивидуальные программы поощрялись, особенно для трудновоспитуемых подростков. А я как раз подходила под эту категорию: приют, побег от опекунов, тюрьма, психушка…

– В нашу школу принимают на заседании опекунского совета, я буду ходатайствовать за вас, – сказал он. – Какую сумму вы готовы перечислить на развитие баскетбола?

Школьные тесты давались мне на удивление легко, у меня оставалась уйма свободного времени. Днем кабинет Алека был в моем распоряжении, к тому же он предоставил мне свой компьютер, но я не пользовалась им. Лишь однажды, зайдя в него проверить свою почту, я наткнулась на папку под названием Джозеф Харпер. Она состояла из нескольких аудиофайлов. С замиранием сердца я ткнула наугад в один и сразу услышала горячий шепот:

– Мэй, крошка, давай еще глубже… Да… вот так, детка. Еще!

Меня окатило горячей волной и тут же затошнило. Я так ударила по клавиатуре, чтобы закрыть файл, что чуть не сломала ее.

Все. Его больше нет в моей жизни. И никогда не будет. Он отрекся от меня еще в суде. И после. Его даже не было на моих «похоронах».

Несмотря на решение, которое я приняла, где-то глубоко в сердце у меня засела боль.

12. Видения

Хоть я уже была совершеннолетней, официально Алек считался моим опекуном. Это было связано с тем, что из больницы меня выпустили под его поручительство. Если за оставшийся месяц ничего не произойдет, опеку с меня снимут, права вернут и я сама буду отвечать за свои поступки. Пока я оставалась жить у Алека, но это было мое решение.

На самом деле, я увидела, что живу в квартире Алека в своих «видениях», и просто не стала ничего менять.

Я ночевала в спальне, Алек спал в своем кабинете на большом кожаном диване. Утром он уходил на работу. Все остальное время мы были вместе. Гуляли по парку, но разговаривали мало. Наверное, мы были похожи на супругов, которые уже сто лет вместе и которым нечего сказать друг другу.

Гулять одна я не любила. Даже когда я просто выходила из дома в школу или в магазин, у меня постоянно возникало чувство, что за мной следят. Я не рассказывала об этом Алеку по двум причинам. Во-первых, он мог подумать, что у меня ко всем прочим расстройствам добавилась еще и мания преследования. А во-вторых… Вдруг это следит сам Алек? Это было бы, конечно, неприятно, но не так, как если бы это был наркокартель.

Страх… Я почему-то перестала бояться. Вместе со всеми эмоциями улетучился страх. Остался только разум. Может, об этой компенсации говорили врачи? Я не буду ничего чувствовать, зато смогу трезво размышлять?

И я размышляла. Точнее вспоминала свои переживания в больнице, и как просила Алека помочь мне, и даже как была благодарна тому санитару, что не допустил насилия надо мной. Но само чувство благодарности не появлялось. То есть я, конечно, была благодарна, но ничего не чувствовала при этом.

Несмотря на то что я пришла в себя, я осталась ужасно ленивой, любые решения давались мне с трудом. Я могла часами лежать – стоять – сидеть неподвижно и смотреть, как в солнечном луче летают пылинки. Или как луч скользит по паркету, час за часом приближая меня к вечеру. Все действия потеряли смысл. Зачем что-то делать, если все уже предопределено? Каждая минута, каждый день, каждый год. Моя беда, что я знаю только ближайшие минуты. А может быть наоборот – это мое счастье? Если бы я знала подробно все будущее, на года вперед, стала бы я вовсе жить?

К примеру, я знала, что Алек уже внизу, что через три с половиной минуты он будет подниматься на лифте, а через пять минут войдет в дверь, а я подставлю ему для поцелуя щеку. И я шла на кухню варить кофе, а потом в прихожую, получать дежурный поцелуй. Моя жизнь превратилась в «день сурка», только я проживала разные дни и ничего не могла изменить. Ничего.

Когда я видела в своих видениях разбитую чашку и убирала ее с края стола, в тот же вечер Алек задевал плечом полку и чашка падала на пол. И лежала именно в таком количестве осколков, как было в моем видении утром.

Я знала, что Алек скажет мне и что я отвечу, и начинала иногда отвечать еще до его вопроса. Алек удивлялся:

– Ты читаешь мысли?

– Нет, – говорила я, – срываю с языка.

Для меня не существовало сюрпризов и не было тайн. И чем больше я находилась в состоянии размышлений, тем больше видений мне приходило. Иногда они касались других людей. Но с этим было еще хуже. Я не могла ничего изменить и каждый раз была как зритель: первый раз – в видениях, второй – реально.

Однажды я увидела маленькую темнокожую девочку, которая отцепилась от широкой маминой юбки и вдруг прыгнула за солнечным зайчиком прямо под колеса такси. Маленькое тельце от удара подбросило в воздух, и оно два раза перевернулось, перед тем как упасть на асфальт.

Я захотела изменить это. Я прокручивала в голове видение: перекресток, тени, отражение в витрине; мой мозг работал на пределе. Я знала только два перекрестка с такими витринами, но, может быть, это какой-то другой, неизвестный мне? Тени. …Это вечер. Лучи солнца под таким углом… Сердце у меня заныло. Я вдруг поняла, что это случится сегодня. Я металась по городу, не зная что делать. Потом подумала: если я должна увидеть это, значит все равно, на каком перекрестке я буду. А если я вообще не буду бродить по городу, а просижу целый день дома, я просто не смогу увидеть эту сцену. И девочка останется жить?

Да я лучше никогда больше не выйду на улицу или буду выходить только по ночам, чтобы никогда не видеть этого солнечного зайчика, лишь бы девочка жила! Я повеселела и помчалась домой. В моей душе родилась надежда, и мне захотелось что-то сделать для Алека. Я приготовила праздничный ужин, накрыла стол в гостиной. Алек столько сделал для меня, пусть и он, наконец, почувствует мою заботу. Я больше не знала, как отблагодарить его.

Алек пришел рано. Увидев из прихожей накрытый в гостиной стол, спросил изумленно:

– У нас гости?

– Да, – ответила я, потупившись, – вообще-то я у тебя в гостях.

Алек вдруг оживился, мое смущение передалось ему.

– Сейчас, я только переоденусь, – сказал он поспешно.

По всему было видно, что он приготовился к чему-то особенному. Порывисто сжал мою руку и удалился кабинет.

– Не торопись, – крикнула я ему вслед.

Я пошла в гостиную. Никаких видений не поступало, и это было хорошо. Я взяла пульт и нажала кнопку, чтобы звучала музыка, но почему-то включился телевизор. Огромная плазменная панель в половину стены, от которой у меня всегда болели глаза. Вечно я путаю кнопки. Я попыталась выключить, но лишь переключила канал.

«…Камера слежения, установленная в банке напротив…»

И я уже поняла, что сейчас увижу. Маленькая темнокожая девочка отрывает ручонку от маминой юбки и прыгает на проезжую часть…

Я видела это даже сквозь слезы. Я видела это снова и снова, даже когда Алек выключил телевизор. Я видела это! Я ничего не могу с этим сделать. Я только зритель.

Алек, прибежавший на мой крик в расстегнутой рубашке, метался по комнате, не зная что делать, а я сидела на полу и выла, раскачиваясь из стороны в сторону. Наконец Алек что-то вспомнил, сел сзади меня и крепко обнял за плечи, не мешая раскачиваться. Понемногу страшная боль от потери притупилась, я перестала плакать, повернулась к Алеку и уткнулась ему в грудь. Его кожа была мягкой и теплой, соприкосновение с его телом приносило успокоение. Мы просидели так весь вечер, ужин остыл, но есть не хотелось.

– Ты расстроилась из-за этого случая?

Я кивнула.

– Тебе не надо смотреть такие программы.

Я вздохнула.

– Не в этом дело, Алек. Я не рассказывала тебе раньше… Я никому не говорила, даже док…

Это имя я произнести не могла, но Алек понял и кивнул.

– Я не вполне здорова. Он что-то делал со мной всей этой электроникой и частотами. У меня теперь бывают видения. Не галлюцинации, как от наркотиков, а такие… Я вижу, чувствую, слышу, нюхаю, ощущаю то, что случится. И так подробно… Именно от этого я цепенею и покрываюсь мурашками. Это как дежавю, но не того, что было, а того, что будет. Но я никогда не знаю, когда это произойдет. И никак не могу предотвратить. Я пробовала, я пыталась много раз, но там, где я жду, ничего не происходит, а случается в другом месте, но именно так, как я уже видела. Я ничего не могу поделать! Я не смогла спасти этого ребенка…

Я снова заплакала, но теперь тихо, без слез. Не знаю, что из моего бестолкового объяснения понял Алек. Он гладил меня по спине. Я отстранилась, заглянула в глаза.

– Ты веришь мне?

– Да, – сказал он.

– Прости, – сказала я, – ужин остыл.

– Ерунда, – прошептал он, – Я совсем не хочу есть. Я хочу…

– Сейчас зазвонит телефон, – перебила я, вставая. – Это твоя мама. Она хочет пригласить нас на рождественские праздники в Вашингтон и будет рада, когда ты согласишься.

Алек остался сидеть на полу и смотреть на меня изумленно. Когда зазвонил телефон, он снял трубку и весь разговор со своей мамой не отрывал от меня глаз.