Текст книги "Я же твоя дочь"

Глава 4

Первый класс я закончила отлично. Не уверена, что меня похвалили, но в начале лета начала замечать у Тони значительный душевный подъем: она часто со мной разговаривала, не ругалась, когда я случайно называла ее мамой, покупала какие-то дешевые китайские игрушки, начала немного общаться с родственниками. Мне начало казаться, что жизнь налаживается.

И очень скоро я получила ответ почему – мы снова переезжаем. На этот раз в дом, соседний с домом бабушки. Квартира больше, незначительно дороже по цене, с маленькой отдельной комнатой. Тоня взяла меня с собой посмотреть квартиру, и я просто влюбилась в маленькую комнатку, представив, что у меня будет своя личная территория, что я разложу своих кукол, построю им домики.

Сам сбор вещей и переезд немного стерся в памяти, потому что их было слишком много на мой юный возраст, и все слились в один. Но постепенно я начала видеть минусы в своем новом положении. От школы наше новое жилье примерно в двух километрах, иногда ходит местный транспорт, старенький ржавый пазик, но очень нестабильно. Тоне наплевать, как я учусь и что я делаю в школе, но только пока все хорошо. Я уверена, что в случае моей любой даже самой маленькой оплошности получу наказание длинною в месяц молчания.

Дом старый, квартира обогревается дровяным котлом, значит моей новой обязанностью будет еще и сбор дров с последующим разжиганием котла. Будучи ребенком, живущим с эмоционально непростыми людьми, в первую очередь я получила способность чувствовать настроение и состояние людей еще до того, как они что-то произнесут. Я видела лицо Тони, когда она смотрела на дровяной котел и сразу все поняла.

Ну и мои радужные ожидания были разбиты мгновенно. Как только грузчики занесли в маленькую комнатку кровать, и я уже подняла на Тоню полные надежд глаза, она довольно изрекла: вот тут мы с тобой и будем спать. Я мысленно взвыла, но изобразила на лице довольную улыбку: конечно, мамочка.

Радовало, что раньше, когда я навещала бабушку во время встреч Тони с кандидатами в папы, смогла познакомиться со всеми ребятами во дворе и как только вышла на первую прогулку – тут же была тепло принята. Район был бедный, старый. Бывшие коммуналки и дома для рабочих фабрики. Фабрика давно развалилась, кто-то разъехался, но часть жильцов осталась. В основном промышляли изготовлением самогона, мелкими кражами и шабашкамии по ремонту или помощи в огородах. Дети были в основном такие же – грязные, в обносках, часто из волос на лоб выползали крупные вши. Но они были простые, дружные и я в своих платьях от двоюродных сестер отлично вписалась в компанию.

Конечно, были и зажиточные. Все мы пытались подружиться с девочкой Оксаной, ее мать работала проституткой и очень удачно. У Оксаны были шикарные платья, дорогие игрушки, настоящий плеер с касетами и кукла, которой можно менять подгузники. Оксана иногда выбирала кого-то из нас, таскала за собой, как собачку, давала подержать куклу, но быстро уставала от такой подобострастной дружбы.

Особенную зависть вызывали те, у кого были отцы. А если отцы не только пили, но и где-то мало-мальски трудились, то к таким ребятам было не подступиться.

Мы к ним и не рвались. Носились все лето по крышам гаражей, по чужим огородам, воровали яблоки, груши, бегали на речку собирать дикий лук и в лес за черникой. Расположен район был идеально: с одной стороны лес, с другой речка, в центре двора и под окнами – небольшие огородики с низким частоколом. В то лето я чувствовала себя даже счастливо. Я взяла за правило убежать из дома как можно раньше и вернуться как можно позже. Меня иногда вылавливали, отправляли помочь бабушке в огороде, но вся дворовая шайка тут же вызывалась поддержать и вместе с сорняками выносили с собой все, что уже созрело: малину, огурцы, редис и даже лук. После пары таких попыток приобщить меня к труду – отстали. Оставили только поручение собирать дрова в лесу, покупать было безумно дорого, а собирать и складывать на зиму в подвале – без проблем. Мы всей толпой шли в лес, собирали хворост, параллельно поедая ягоды.

Тоню я почти не видела, и мы не разговаривали. Мне казалось, что за последний месяц того лета мы едва обменялись десятком слов. Изредка, просто чтобы отравить мне жизнь, видимо я выглядела слишком счастливой, она запирала меня дома в маленькой комнате на день-два, выпуская только поесть. Но вся толпа дворовых ребят по очереди каждые десять минут заходили узнать выйду ли я гулять, порой Тоня не выдерживала их настойчивости и отпускала меня.

За лето я сильно выросла, подтянулась, стала словно взрослее, но перед началом учебного года мне сообщили, что с деньгами у нас все так же плохо и в школу я пойду со старым портфелем и в старой школьной форме, которая едва закрывала нижнюю часть туловища. Спустя пару недель после начала учебного года соседка увидела это безобразие и подарила старую школьную юбку своей дочери. Юбка была в неплохом состоянии и длиной почти до колен, что не могло не радовать.

В начале учебного года мне впервые пришлось познакомиться с долгой прогулкой до школы, которая должна стать ежедневной. И, кроме того, в классе нас встретила не наша старая добрая учительница-бабушка, а молодая девушка в обтягивающих джинсах.

– Теперь я буду вас учить. – мерзким писклявым голосом сообщила она. В классе не было ни одного приветливого лица. – Ваша учительница умерла и вас передали мне.

Почти все девочки и часть мальчиков начали громко заливаться слезами. Такую новость мы не ожидали узнать и для нас, семилетних малышей, это было потрясением.

Даже сейчас, будучи взрослой, задаюсь вопросом, почему нам не сказали, что она просто ушла на пенсию или уехала в другой город.

Новой учительнице не было до нас дела. Она скучно объясняла новые темы, ставила двойки за забытую тетрадь или учебник, не рассказывала нам добрые сказки, не гладила по голове за правильный ответ. Ходила в ярких футболках и джинсах, хотя другие учителя придерживались строгого вида. Но вскоре мы узнали, что наша новая учительница дочка директора школы и ее внешний вид не подлежал обсуждению.

Первый класс мы проучились в детском саду, привыкли только к своему классу и игровой. А тут огромная школа с сотнями учеников! Первое время было страшно выйти в коридор, потом постепенно адаптировались. Но из-за долгих прогулок в школу, из-за новой учительницы, из-за смены маленького уютного сада на огромное здание, я потеряла интерес к учебе и начала воровать. Ничего крупного я не брала, просто на перемене пробиралась в гардероб и вытаскивала из карманов мелочь, всякую ерунду, жвачки, конфеты. Несколько раз меня едва не ловили за руку, но я была очень тихим ребенком, вежливым и всегда убедительно придумывала объяснения.

В какой-то момент даже Тоня обратила внимание на мои оценки.

– Надеюсь, в следующей четверти я увижу только пятерки. – сказала она таким тоном, что я не посмела спорить.

Так и случилось. Я корпела над учебниками в любую свободную минуту, забросила своих друзей и прогулки во дворе. Всю мою жизнь составляли бесконечные прогулки в школу, уроки, дорога домой и выполнение домашних заданий. Все следующие четверти Тоня могла видеть только пятерки. Могла, но не видела. Ее интерес к моей учебе угас так же быстро, как и проявился.

Учебный год мне дался тяжело, особенно зима. Выходила в школу еще в кромешной тьме и холоде, возвращалась тоже в кромешной тьме и холоде. А в какой-то момент во всем районе отключили электричество за неуплату большинством жильцов и у нас сломался дровяной котел. Средняя температура в квартире установилась около нуля градусов. Мы спали в верхней одежде, уроки я учила при свечах, и в такие моменты я даже радовалась, что Тоня меня заставляет спать с ней – так даже теплее.

К лету все наладилось. Нам вернули электричество, какой-то кандидат в новые папы починил котел и случилось то, во что я долго не могла поверить – Тоня нашла работу. Не могу сказать, что она радовалась, но бабушка не могла работать в тех объемах что и раньше, денег практически не было, и Тоня не выдержала. В ее обязанности входило собирать какие-то детальки на тракторном заводе. Платили гроши, ее хватило почти на полгода, но за эти полгода она полностью обновила себе гардероб, купила мне куклу, плеер с касетами и пару новых футболок. Для меня это были целые сокровища! А когда мне исполнялось восемь лет, заказала большой торт и разрешила пригласить одну подружку. В моих мечтах я приглашала весь двор, но одна подружка и торт – это лучше, чем ничего и набор школьных тетрадей в качестве подарка.

Иногда у Тони были порывы для меня что-то сделать, я не могу сказать, что она меня ненавидела, не кормила, что я спала на улице или видела какое-то насилие. Только получалось у нее неоднозначно. Она делала хороший жест и тут же за него упрекала, унижала. Подружку и торт на день рождения она припоминала мне весь год. Причем каждый раз ее рассказ обрастал новыми подробностями, в которые она верила.

От «Я купила тебе такой дорогой торт за двести рублей и разрешила пригласить Машу» до «Я купила тебе торт за две тысячи, и ты пригласила весь двор этих вшивых бродяжек» прошло меньше месяца. Я точно помнила, что торт стоил двести рублей и ели мы его исключительно с одной подружкой Машей, но Тоня была так убедительна в своих упреках, что даже сейчас я не до конца уверена в подлинности некоторых воспоминаний.

Вообще, тогда мало кто задумывался о детской психике. Я не уверена, что люди, жившие в том районе, слышали слово психолог. А судя по некоторым семьям – он бы им точно не помешал.

Несколько месяцев я просыпалась в жутких кошмарах после того как на наших глазах резали корову: сначала отрубали голову, потом разделывали и сразу во дворе продавали. Коровьи круглые черные глаза даже во взрослом возрасте могут приходить в кошмарах.

Потом в ушах долго стояли крики женщины, которую избивала дочь. Женщина была старая, но все равно пила много и часто. И в этом состоянии могла забрести в любой конец города, там ее находила скорая или полиция, приводила в чувство и возвращала домой. Как-то ее привезла скорая, передала дочери, дочь подобрала огромную палку и избивала мать не глядя, а врачи скорой помощи просто стояли и смотрели, даже не пытаясь вмешаться.

А еще в первом подъезде жил маньяк. Он регулярно насиловал маленьких девочек, садился в тюрьму, выходил и насиловал снова. Подробности изнасилования последней жертвы тоже долго стояли у меня в ушах, пока местные сплетницы передавали их друг другу на остановки в ожидании пазика. Особенно долго не выходила их головы фраза о том, что девочке маньяк порвал рот и оторвал ухо. Моя детская фантазия раскручивала картинку в голове во всех подробностях, на которые была способна.

Таких историй вокруг были сотни. В доме напротив отец изнасиловал дочь шестнадцати лет, она забеременела, родила и сошла с ума на этом фоне. Отца посадили на восемь лет, ребенка отдали в детский дом, девочку в интернат, а мать девочки сидела дома и преданно ждала мужа-насильника, рассказывая каждому, кто готов выслушать, что муж святой человек и дочь дура сама полезла.

На фоне таких историй моя мать с небольшими странностями и равнодушием в мой адрес казалась мне сущим ангелом. Меня не били, практически не наказывали, ну молчали иногда. Но не было страшных синяков, как у моих друзей от их матерей, не было отцов-насильников, не было вшей размером с ноготь, больных туберкулезом отчимов или братьев, сидящих за убийство. Я не знаю каким чудом мне везло – я много лет дружила с этой шайкой ребят, но никогда ничего не цепляла от них, даже вшей.

Жизнь в том районе казалась мне почти счастливой. Бабушка жила рядом, я часто забегала к ней в гости, у меня было много друзей, свободы, природа, множество развлечений, общественный транспорт в наши края стал ездить чаще и до школы приходилось добираться пешком гораздо реже. Какое-то время жизни там Тоня даже работала, у нас появлялась еда получше, одежда с рынка, а не от добрых родственников.

Но в какой-то момент случилось два события одновременно: меня начал преследовать мой отец и Тоня начала пить.

Глава 5

Кажется, я смогла уснуть. По крайней мере вижу за окном светлый день, слышу птиц и в дверь настойчиво долбят.

– Ваш завтрак. – пискнул парнишка в фартуке, закатив мне в номер передвижной столик и быстренько ретировался. Видимо, вид у меня не самый лучший. Я вчера была немного не в себе, если заказала себе завтрак в номер, еще и в такую рань. На часах тем временем было уже около десяти. Даже если предположить, что я полночи ворочалась и смотрела кошмары из детства, то все равно времени выспаться было предостаточно, но ощущение такое, будто меня асфальтовый каток переехал.

Отражение в зеркале тоже красноречиво говорило о встрече с асфальтовым катком. Я почистила зубы, собрала волосы, включила телефон и меня смыло волной пропущенных звонков и сообщений. Быстро отмела лишние, перезвонила двум важным клиентам, написала Максу, что со мной все хорошо, просто решила отоспаться. А вот один номер видимо местный. Перезваниваю.

– Здравствуйте, Катя?

– Да. Простите, кто это?

– Психолог. Из психоневрологического интерната. Вы просили сообщить если ваша мама будет в состоянии пообщаться.

– Она в состоянии? – одной рукой пытаюсь налить кофе, но получается плохо.

– Не совсем, но я подумал, если такая чудесная погода, может быть вы приедете, погуляете с ней у нас во дворе, смена обстановки пойдет ей на пользу.

«Мужик, иди на фиг» – мысленно сказала я.

– Конечно, я приеду. Чуть позже, но приеду обязательно. – это я уже сказала вслух. Даже не совсем я, а та маленькая Катюшка, которая привыкла подчиняться во всем, что связно с матерью. Ведь ничего не мешало сказать по телефону, мол извините, ошиблись номером, никаких Антонин не знаем. Но нет же, примчалась, бросив два крупных заказа на менеджера, не зная усталости вчера отмотала шестьсот километров и сегодня уже чуть свет готова мчаться выгуливать тронувшуюся умом мать во дворике сумасшедшего дома. Хочется позвонить всем своим бывшим психологам и потребовать деньги назад.

Я быстро позавтракала, продлила номер в гостинице еще на пару дней и снова проложила маршрут в навигаторе до того же пункта назначения, что и вчера. Путь в шестьсот километров вчера дался мне легче, чем сорок минут пути сегодня.

Психолог уже преданно ждал меня у ворот.

– Катенька, доброе утро. – он был омерзительно бодр и вежлив. – Можно я буду называть вас Катенькой? Вы мне в дочери годитесь.

– Какой нелепый комплимент. Мне тридцать пять лет и, кажется, вчера я вам об этом сказала. Вряд ли вы могли стать отцом в десять.

– Катенька, вы всегда такая ершистая? Вчера тоже сначала хамили, а потом ничего, отошли. Вы подумали над моим вопросом?

– А у меня было какое-то домашнее задание? Видимо пропустила мимо ушей.

– Мой вчерашний последний вопрос. Неужели не помните?

– Припоминаю. Как я отношусь к матери. Вы психолог вот и разбирайтесь. Нам куда? – оглядываюсь, пытаясь сориентироваться, какую часть лысых деревьев и разбитых дорожек можно назвать двором, в котором я должна выгуливать сумасшедшую.

– У нас прекрасная зона отдыха, позади здания. – Виктор Николаевич указал на тропинку, огибающую постройку. – У нас еще чудесный храм есть, не хотите посетить?

– Вы там священником на полставки не служите? – съязвила я, пытаясь прикрыть этот поток бодрого энтузиазма.

– Там служит наш подопечный в периоды ремиссии. Я настоятельно вам советую с ним познакомиться.

– Видимо мне повезло, и он сейчас в ремиссии?

– Действительно, это так. – психолог сделал вид, что не слышит иронии в моем голосе.

Мне стало стыдно, человек изо всех сил пытается помочь, а я хамлю. Правда, с трудом представляю кому из нас и чем он поможет, но хотя бы хочет – это уже похвально.

Больше психолог в душу не лез, по пути до заднего дворика мы поддерживали великосветскую беседу об удивительно теплом марте, ранней весне и о том, что не стоило затягивать со сменой зимней резины на летнюю.

Задний дворик был выстроен полукругом. Лавочки вокруг выключенного фонтана, лысые клумбы, с пробивающейся травкой. Несколько человек в одинаковых казенных куртках под присмотром медсестер ловко орудовали граблями, облагораживая территорию после зимы.

Ко мне бодро подбежала вчерашняя медсестра Люда на тех же тонких шпильках. Видимо, после моего небольшого финансового пожертвования в ее адрес, она решила отработать их с полной отдачей.

– Здравствуйте. – Люда была слишком рада меня видеть. – Вашу маму я сейчас привезу. Все, что вы просили, я выполнила.

Люда убежала. На меня пристально посмотрел Виктор Николаевич.

– О чем вы просили, если не секрет? – немного настороженно спросил он.

– Не секрет. Помыть ее, одеть, причесать. Может будет выглядеть более здоровой, а не как в ужастиках про психушку. – спокойно ответила я, не понимая, почему психолог начал так довольно улыбаться. – В чем дело?

Ответить он не успел. Рядом раздался стук каблучков и шелест шин инвалидкой коляски. Люда не обманула, мать действительно выглядела очень ухожено: волосы аккуратно уложены, на ней чистая одежда, свежий плед укрывает острые колени, даже ногти на руках покрыты бледным розовым лаком.

– Ногти уже слишком. – шепнула я медсестре. – Но спасибо, вы очень хорошо постарались. Люда отошла в сторону, я взялась за ручки коляски, предварительно поздоровавшись с матерью. Ответа ожидаемо не получила.

Коляска ехала плохо, все время косила одним колесом.

– Катенька, может мы присядем, вы попробуете что-нибудь рассказать маме, какое-то приятное событие. – раздался позади голос психолога. Оказывается, он шел следом.

– Не думаю, что это хорошая идея. – говорю я, но останавливаю коляску с матерью около ближайшей лавочки и сажусь рядом. Ставить напротив и смотреть ей в лицо нет никакого желания.

– Вы удивительная девушка, Катя. Говорите категорическое нет, но тут же делаете противоположное. – Виктор Николаевич присел рядом. – Может быть стоит сесть так, чтобы общаться с мамой напротив друг друга?

– Давайте на сегодня с подвигами закончим. – я чуть повернула голову в сторону матери, уперлась взглядом в пластиковую голову куклы у нее на коленях и начала искать в голове какое-то светлое воспоминание, не причиняющее боль. – Тоня. – привычно по имени обратилась я к ней. Психолог рядом странно хмыкнул. – Ты меня узнаешь? Я Катя.

Ничего другого не пришло мне в голову, но вдруг резко она подняла на меня абсолютно осмысленный взгляд.

– Ты откуда здесь? – спросила она меня ровным, даже приветливым тоном.

– Приехала тебя проведать. – от неожиданности я ответила сдавленным шепотом.

– Погода сегодня хорошая, я Кузьку здесь выгуливаю. Помнишь Кузьку? – продолжает она так же спокойно.

– Кажется это кот твой.

– Кошка. Ты же ее принесла, обманула меня, сказала, что это кот. Я кота хотела, а ты принесла кошку. – ее тон медленно набирает обороты. – Вон идет это рыжее чучело. – мать указывает куда-то вдаль, там никого не было, только лысые деревья. – Кузенька, Катя приехала. – она опускает руку ниже к земле и начинает гладить воздух, говоря ласковые слова. – Пушистая моя чудушка, опять с Васькой блохастым гуляла.

Я не знаю куда себя деть. Хочется сбежать, прыгнуть в машину и мчаться домой. Умом понимаю, что это трусливо, но чувствую, что едва держусь.

– Людочка, заберите пациентку. – крикнул Виктор Николаевич стоящей неподалеку медсестре. И злюсь на него, и благодарю за избавление от этого зрелища. Подбежала Люда, увезла коляску. Мать продолжала гладить рукой воздух, пока ее везли к зданию.

– На этом ваш эксперимент закончен? – накидываюсь я на психолога. – Откуда вы такой идейный на мою голову, чего добиваетесь? Думаете, она придет в себя, я забуду многие невыносимые годы рядом с ней, и мы помчимся за руки в светлое будущее? Она, я и воображаемый Кузька, еще куклу Катю захватим.

– Мне просто по-человечески захотелось вам помочь. Вам, а не вашей матери. Она по-своему счастлива, а вот вы, несмотря на шикарную машину и золотые часики, выглядите как одинокая маленькая девочка, которую нужно пожалеть и утешить.

– Ну спасибо. Сколько я вам должна?

– Катя, зачем вы опять пытаетесь казаться хуже, чем вы есть? Я действительно хочу вам помочь, мне не надо денег. Хотя, подождите. – Виктор Николаевич крепко взял меня за запястье, не давая достать кошелек из сумки. – Если вам станет легче после моих экспериментов, вы заплатите столько, сколько посчитаете нужным. Если нет – ничего не потеряете, прыгнете в свою красивую машинку и умчитесь дальше страдать и компенсировать трудоголизмом свои детские травмы.

Я на секунду задумываюсь над его словами.

– Зачем вам это?

– Искреннее человеколюбие, не больше. Я уже вижу, что вы согласны.

– Мне все равно через несколько дней нужно уехать. – вздыхаю я, высвобождая руку из цепких пальцев психолога.

– Давайте хотя бы попробуем. Вы ничего не теряете.

– Валяйте, пробуйте, с меня пока впечатлений хватит. Можно я поеду?

– Конечно, загляните завтра ко мне в кабинет, я предупрежу, чтобы вас пропустили.

Психолог уходит, медсестры уводят пациентов со двора, я остаюсь в одиночестве. Пережевывать жвачку бесконечных воспоминаний желания нет, поэтому беру себя в руки и направляюсь к выходу. Но ноги непроизвольно ведут меня в другую сторону, к маленькой церквушке в пристройке.

Захожу внутрь через узкую дверцу, в нос ударяет резкий запах воска и ладана. Алтарь, несколько икон, свечи, обычный маленький храм. Хотя, откуда мне знать, обычно в такие места я не захожу.

Передо мной деловито орудует веником мужчина в черном одеянии. Я молча стою, не зная, как действовать дальше, молиться не умею, могу разве что свечку поставить.

– Здравствуйте. – говорит мне мужчина, закончив уборку. – Я Павел.

– Вы священник?

– В данный момент да. Еще и уборщик, и настоятель храма, и время от времени пациент этого заведения.

– Катя. Я навещала пациентку. Можно свечку поставить?

– Проходите, конечно, хотя ваш внешний вид слегка не соответствует этому месту. Но если уж пришли, не выгонять же вас.

Мне стало неловко за нарочито порванные джинсы и отсутствие платка, но, с другой стороны, я не планировала посещение такого заведения.

Павел вручил мне свечку.

– За здравие к этой иконе. – он указал мне на небольшой образ в золоченой раме.

– Благодарю. – свечка долго не желала загораться, но в итоге я справилась и, на секунду задумавшись с какой стороны надо начинать, перекрестилась.

– Видимо, вы не частый посетитель церкви.

– Это очень мягко сказано. Спасибо вам, я пойду. – говорю я и чувствую, как непроизвольные слезы катятся по моим щекам. Павел берет меня за руку, я почему-то не сопротивляюсь, усаживает на низенькую лавочку в углу, вручает носовой платок и неспешно гладит по голове.

– Вы поплачьте, это нормально. Посетители часто плачут, когда видят в каком состоянии их близкие. – говорит он, в его голосе слышно искреннее участие.

– Я не понимаю почему до сих пор виню себя, она же всю жизнь такая. В детстве я не понимала, а потом сбежала при первой возможности. Я даже не пыталась поговорить с ней, показать ее врачам.

– Вы думаете, это бы помогло?

– Вряд ли.

– Тогда почему вините себя?

– Не знаю, привыкла.

– Вы, наверное, не хотите рассказывать каких-то деталей, но послушайте меня. Пора перестать себя винить и наказывать. Вы запрещаете себе жить счастливо, таская за собой вину. Поблагодарите за опыт, перепроживите все болезненные события, похороните их и стройте жизнь дальше. Можете даже провести ритуал – напишите все самое болезненное, вспомните, поплачьте и сожгите.

– Мне психологи обычно так же говорили. – всхлипываю я в ответ на его речь.

– Тогда почему вы до сих пор этого не сделали?

Когда сажусь в машину, чувствую, как стало легче жить. Все-таки не зря сюда приехала. До меня наконец начало доходить, что я сама сделала себя заложником драмы и бегаю по бесконечному кругу – то жалею себя, то наказываю, то снова жалею за то, что наказала. Жалею за непростое детство, за него же и наказываю, когда начинаю думать, что многим жилось хуже, а я просто раздуваю проблему.

Достаю из бардачка блокнот и ручку, и решаю последовать совету выписать самые болезненные моменты. Но понимаю, что это будет поверхностно. Чтобы выписать эти моменты с полной отдачей, мне надо погрузиться в состояние сильного душевного дискомфорта и сделать это я могу только в одном месте.

Спустя полчаса паркую машину у небольшого домика на несколько квартир. Красивый дворик, ухоженные беседки и лавочки, даже коты гуляют чистые и толстые.

Поднимаюсь на второй этаж и стою у двери. Умно! А ключ где взять?

С тонким скрипом открывается соседняя дверь.

– Вы к кому? – спрашивает женщина в тонкую щелочку.

– Здесь моя мать жила, но пока она в больнице. Я ее навещала, а про ключи из головы вылетело. – подробности про больницу я решила упустить.

– Катя, это вы? – дверь открывается чуть шире. Женщина на лицо немного знакома.

– Да, это я. У вас случайно нет ключей, вдруг мать оставляла запасные? – без особой надежды спрашиваю я.

– Есть, сейчас дам. – женщина удаляется и быстро возвращается с ключом. – Тоню когда врачи забирали, она мне ключ оставила, просила Кузьку кормить, сказала что через неделю вернется. Вот уж второй год неделя длится. А Кузьку я к себе забрала, надоело ходить туда-сюда, да и скучно животному одному сидеть.

– Спасибо вам большое. – говорю я, с замиранием сердца вставляя ключ в замочную скважину.

– А Кузька избалованная животина, только корм специальный жрет. Я ему каши положу, не ест. Приходится эти шарики коричневые покупать, дорогущие.

Я не глядя вытаскиваю несколько купюр и кладу женщине в руку.

– Да что вы, я же не это имела ввиду. – бормочет она, но деньги бережно убирает в карман. – Если какие-то вопросы или Кузьку проведать, вы заходите, я пока закрывать не буду.