Текст книги "Медвежьи сны"

– А почему продаете?

– Обстоятельства, – в тон ему сухо пояснила женщина и вернулась на просительский стул.

– И сколько вы за нее хотите?

– Сущие пустяки, – небрежно сказала Маруся и посмотрела в пол. – Однокомнатную квартиру в хорошем доме, хонду прелюд и пятьдесят тысяч евро, двадцать из которых ваши.

– Да разве дорого?! Мурселаго всего три месяца в России, пробега меньше пятнадцати тысяч. Неужели здесь нет человека, способного взять эксклюзив? Их выпущено по всему миру чуть больше четырех тысяч. Она же стоит…

– Поищем! – перебил он, не желая услышать астрономическое число, превышающее стоимость всех машин в его городе.

– Хорошо, – покладисто согласилась Маруся. – И еще мне нужна гостиница и охраняемая стоянка.

– А вот с этим у нас туго, Мария Климова. Гостиница на ремонте, а охраняемых стоянок отродясь не бывало.

– Тогда ваша задача усложняется. Продать машину и найти жилье надо уже сегодня, потому что ехать мне некуда, – лучезарно улыбнулась она и пожала плечами.

Внезапно перейдя на панибратский тон, начальник кивнул на дверь:

– Подожди там, я позову.

Она с пониманием отнеслась к условиям конфиденциальности, вышла в коридор и присела на низенькую кушетку, какие стоят в приемном покое в больнице. Ее ожидание затянулось почти на полчаса, и она уже начала клевать носом, когда волшебная дверь в светлое будущее растворилась и унылый голос позвал:

– Заходите. Покупатель скоро приедет.

«Скоро» в этом городе оказалось действительно скорым, не таким, как в Москве, где «скоро» – это время между двумя часами и полным рабочим днем. Или парой недель, если вопрос не касался жизни и смерти.

Покупатель ее космического корабля приехал не один. Их было двое, и если бы не легкая одышка и редеющие волосы на крупной медвежьей голове с непроницаемыми глазами, она бы сочла, что мужчины родные братья, а не отец и сын. Тот, что моложе, несерьезно бросился к окну, не в силах оторваться от созерцания четырехколесной красотки, а второй остановил на Марусе тяжелый взгляд.

– Что ты хочешь за машину?

Она повторила схему обмена эксклюзивного авто на скучную жизнь в захолустном городишке, уверенная, что он уже сто раз все обдумал и принял решение.

– И с чего ты взяла, что кому-то нужна твоя тачка?

– Я уже вижу, что кое-кому она нужна.

Очаровательная Марусина улыбка скользнула к окну и вернулась к хозяину города, потихоньку затухая, как изображение на экране старого лампового телевизора.

– И ты решила, что мы ее купим, а не возьмем просто так?

– Просто так? – Маруся старательно наморщила лоб, но тут же сообразила, что ее испытывают, и приняла игру. – Сейчас не лихие девяностые. Люди научились договариваться культурно.

– В девяностые ты под стол пешком ходила, пока братва на шестисотых договаривалась с народом, – усмехнулся одними губами мужчина.

– Вы мне льстите, – сказала она, охватив одной кокетливой улыбкой сразу двух мужчин. – В то время я уже давно вышла из-под стола.

– Вечер воспоминаний устроим после сделки. – Мужчина удобнее устроился на стуле и сложил на груди руки. – Так что с машиной?

– Есть еще одно условие. – Маруся покрутила на пальце обручальное кольцо и взяла эффектную паузу, заставив троих оппонентов занервничать. – Даже не одно.

– Не расходуй мое время, – не выдержал хозяин. – Я могу и передумать.

– Мурселаго не должна засветиться в базе и на дорогах Московской области.

– Обиженный муж? – понимающе кивнул покупатель.

– Почему же обиженный! – улыбнулась она, вдруг поняв, что может расслабиться. – Со связями в столичном регионе. И если он появится здесь… всем не понравится.

– Мы у себя дома! – На этот раз в холодных глазах промелькнуло подобие улыбки. – А кто защитит тебя?

– Он приедет не воевать, а вернуть свою собственность.

– Тебя или машину? – уточнил хозяин, и Маруся вспыхнула, как сигнальная лампочка.

– Я совсем не…

– Ты хочешь ее? – Обратился хозяин к сыну, не сводя глаз с пылающего лица женщины. – Ты согласен на эти условия?

– Конечно!

– Машина твоя. – Он бросил на стол увесистый пакет, сверху накрыл его связкой ключей. – Квартира в центре, мебель и все дела. Уборщица уже чистит, потому что этот герой там с бабами гулял неделю. – Он кивнул в сторону помрачневшего сына. – Хонды нет. Придется тебе взять его ауди ТТ.

– Ауди хорошая машина, – вежливо поддакнула она.

– Добро! – Мужчина поднялся, сунув руки в карманы брюк. – У меня тоже есть условия. Слушай внимательно, чтобы потом не хвататься за сердце. Все договоренности останутся между нами. Ты теперь в моей юрисдикции и будешь жить по правилам моего города, а московские замашки оставишь в ламборгини под ковриком. Город подчиняется мне. Если я сказал «спать» – все спят, если я сказал «праздник» – все поют и танцуют.

– Я понимаю, – с неподдельным уважением ответила Маруся. – Так и должно быть.

Он одобрительно кивнул и расправил плечи, сделавшись еще значительнее и опаснее, как вставший на дыбы медведь.

– А теперь скажи, что ты собираешься делать в моем городе?

– Петь! – неожиданно для себя выпалила Маруся и рассеянно посмотрела за окно. – Я буду петь.

– Даже когда я сказал «спать»? – нахмурился хозяин.

– Когда весь город уснет, – подыграла ему Маруся, – я готова петь в лучшем ресторане для тех, кому позволено жить вне правил.

– Только мне позволено жить вне правил!

Он повысил голос, вздернул тяжелый подбородок, и отчаянная дамочка дипломатично улыбнулась в ответ.

– Значит, я буду петь для вас.

Двое свидетелей этого диалога перекинулись понимающими взглядами, как будто знали больше, чем могли себе позволить Маруся насторожилась, но хозяин не заметил возникшего напряжения, как-то потеплел и перестал походить на разбуженного посреди зимы властелина лесов.

– Ты хочешь работать на меня? – хмыкнул он и поднял бровь. – Почему ты решила, что мне это интересно?

– Да я… – растерялась Маруся и вдруг нашла неоспоримый аргумент: – Вы же еще не слышали, как я пою.

Именно тогда Димка Климов и влюбился, как последний школяр. Стоило ей взять гитару и среди сигаретного дыма, взвизгиваний девчонок, которых безбожно тискали под столом, и пьяных тостов завести романс, он попал в сети ее голоса и уже не смог вырваться обратно.

«Целую ночь соловей нам насвистывал, / Город молчал и молчали дома, / Белой акации гроздья душистые, / Ночь напролет нас сводили с ума».

До диплома Марусе оставалось полгода, и до цветущей акации не меньше, и до соловьев в университетских кустах сирени, и до немыслимой ночи после свадьбы, воспоминание о которой сводило его с ума много лет. А тогда она просто пела, пятикурсница на шаткой табуретке на другом конце стола, с длинным хвостом пшеничного цвета, серыми глазами и улыбчивыми губами, которые словно стеснялись этих внезапных улыбок и опускали уголки вниз, когда глаза ловили заинтересованный взгляд. Она пела и про две гитары, и про то, как он не любил, и про золотую рощу, и про ямщика. И Димка знал, что сегодня эта девчонка уйдет с ним, с кем бы она ни пришла. Так и случилось. Они бродили по хрустящему снегу на смотровой площадке, она дышала на озябшие пальцы и терла щеки несуразными лохматыми варежками. А ему даже в голову не пришло везти ее к Петьке в пустующую хату или зажать в подъезде возле теплой батареи, чтобы под полосатым свитером трогать нахальными пальцами соблазнительную грудь. Она была не из тех, которым он покупал мороженое в дешевых кафе и кого приручал на вечеринках в профессорской квартире верного друга. Она пела, а ему хотелось плакать и держать ее за руку, и он бы так и делал, если бы она могла аккомпанировать себе одной рукой. Голос у нее был низкий и глубокий, сильный и в то же время осторожный, и казалось, что она, подобно лесной фее, играючи шла по звукам, как по струнам арфы.

Потом она сдавала госэкзамены, и он места себе не находил, когда она дневала и ночевала в библиотеке или у подружки. Ему необходимо было видеть ее все время, каждый день. Слушать, как она смеется, как напевает какой-то глупый шлягер, как говорит: «Ах, Димочка, я ужасно, ужасно, невозможно занята! Еще пять минуток, и убегу!» И никуда не бежала. Смотрела на него восхищенными глазами, прятала виноватую улыбку и тянула весь вечер в пиццерии за бассейном «Чайка» бокал Кьянти, пока он успевал уговорить целую бутылку. Зато спустя пять недель она сама его поцеловала. Он нашел машинистку для ее дипломной работы и взял на себя расходы. Вот тогда впервые она поднялась на цыпочки и чмокнула его в щеку. «Какой ты милый, Димочка, и заботливый! Никогда этого не забуду!» И «милый Димочка», которого большинство знакомых считали изрядным сукиным сыном, покраснел и смутился. А на следующий день при встрече она поцеловала его снова, уже как старого знакомого, и при прощании тоже попыталась. Но он уклонился от дружеского поцелуя и подставил ждущие губы. Эта была первая ночь, которую они провели еще без соловьев, но уже целуясь, как взрослые, и она позволяла трогать себя через одежду, а ему и этого было достаточно для счастья. Едва на улице потеплело, он похищал ее из дома в субботу, увозил в лес и слушал, как она поет только для него. И соловьи тоже слушали и даже иногда подпевали, а он не смел рта раскрыть, хотя знал все ее песни наизусть. Так все и было, она оказалась лесной феей, крохотным крылатым эльфом, солнечным зайчиком на корпусе гитары. В лесу он впервые признался, что любит ее с той зимней ночи в студенческом общежитии. Промямлил тихо и неуклюже, спотыкаясь на словах, как молодой бычок на вспаханном поле, ругая себя за косноязычие. А она вдруг посерьезнела: «А я полюбила тебя в прошлом году, только ты меня не замечал». И он понял, что всегда будет отставать от нее на шаг или больше, потому что она не боялась любить того, кто даже не знал, что она живет на свете.

Зато теперь она смелая! Нацарапала несколько слов и сбежала. Даже гитару свою не забрала. Забыла его подарок на десятилетнюю годовщину свадьбы, а песни увезла, и свой голос и его молодость умыкнула черт знает куда. Лучше бы захватила воспоминания и сердце, которое теперь ноет и ноет, как подумаешь, что она где-то поет другому мужчине и смотрит в глаза с виноватой улыбкой. А потом целует и шепчет на ухо: «Как же я соскучилась! Где ты был все это время? Я ждала… ждала…»

– Тогда завтра и споешь! – тоном, не терпящим возражений, потребовал хозяин города и обернулся к полковнику. – Звони нотариусу, будем машины оформлять и с квартирой разбираться.

Уходя из кабинета начальника ГАИ с наполовину опустевшим пакетом, ключами от квартиры и от красной ауди, она обернулась в дверях.

– Петр Евгеньевич, у меня к вам еще одна маленькая просьба.

– Что? – раздраженно спросил полковник, желая поскорее остаться наедине с банковскими билетами европейского сообщества.

– Мне нужен абонемент.

– Куда?

– Не куда, а на что, – поправила его посетительница. – Я, видите ли… езжу быстро. И если ваши архаровцы иногда смогут делать вид, что меня просто нет на дороге… Это ведь не сложно устроить? Других правил я не нарушаю, просто люблю скорость. Вы понимаете?

– Придумаем что-нибудь! – рассеянно буркнул тот и сделал знак, чтобы она освободила кабинет.

Маруся закрыла дверь и, не обращая внимания на отца и сына, с глубоким облегчением выдохнула.

– Вот и все!

– Все только начинается! – обнадежил ее новый работодатель и обернулся к счастливому владельцу серебристого грифона. – Дуй к своей кобылке. Загорелось ему машину купить… балбесу малолетнему!

– Он сделал хороший выбор! – заметила Маруся вслед «малолетнему балбесу», которому на вид было около тридцати.

– Его выбор сделал я, – сурово возразил мужчина. – А тебя завтра жду на прослушивание. Посмотрим, как и что ты умеешь. Кстати, за углом неплохая забегаловка. Поешь, пока тетка у тебя дома порядок наводит.

– Ладно! – согласилась она, чувствуя, что усталость неожиданно подмяла ее под себя, как свалившийся с крыши сугроб. – Поем и поеду домой.

– Ну да, домой! – усмехнулся он и посмотрел внимательно и как будто с тревогой. – Устала с дороги?

И вдруг стал так похож на ее Димочку, что даже сердце защемило. Муж тоже внезапно переключал тему разговора и спрашивал «устала?» и тут же, не принимая возражений, отправлял ее в постель.

– Нет! – бодро сказала она и отвернулась, скрывая заблестевшие слезами глаза. – Только есть хочется.

– Ну иди, – милостиво отпустил он. – Там скажут, чтобы тебя хорошо покормили.

Она не успела удивиться, как рядом вырос здоровенный детина, почти улавливающий ультразвук, исходящий от шефа. Хозяин коротко кивнул и что-то сказал. Выражение лица у детины осталось прежним, зато включилась функция охраны. Он закрутил головой, как робокоп, и двинулся за Марусей, будто на привязи. Но возле кафе опередил ее, открыл дверь, пропустил внутрь и, протиснувшись в узкие двери, профессионально оттеснил к угловому столику, а сам, поймав за плечо официанта, начал что-то втолковывать ему шепотом. Официант кивнул, косясь лошадиным глазом на гостью, и, не потрудившись принести меню, исчез на кухне. А охранник убедился, что женщина пристроена, и расположился у стойки бара, раз в три минуты, как запрограммированный, поворачивая голову в сторону неприметного столика.

Через полчаса около ее ауди обнаружилась собака. Ей редко приходилось видеть дворовых собак такого размера. Высокая, как дог, с широченной грудью и тяжелой квадратной мордой, увенчанной непропорционально маленькими ушами, она, тем не менее, приветливо улыбалась. Короткая палевая шерсть была покрыта пыльным серым налетом, на одном ухе клипсой болтался репейник. Маруся в ответ нахмурилась и огляделась по сторонам, ища пути обхода нежданного препятствия.

– Я не умею ладить с собаками, – осторожно намекнула Маруся и на всякий случай попятилась за спину охраннику. – Можете ее отогнать?

– Это Филька, добрейшая душа! – впервые подал признаки человеческой, не роботизированной, жизни охранник и тоже растянул плоские губы в подобии улыбки. – Он знает машину, Сергей Дмитриевич ему иногда поесть выносил.

– Сергей Дмитриевич? – переспросила она, косясь на огромный розовый язык размером с походный котелок, вываленный из добродушной Филькиной пасти. – Я рада, конечно… Но пусть он уйдет.

– Филь, не будет ничего, иди. – Пес помотал лобастой башкой, не соглашаясь с таким развитием событий, и не тронулся с места, а охранник развел руками. – Он не уйдет, он котлету хочет.

– Я тоже фуагра хочу и устриц, – пробормотала балованная столичная штучка и вопросительно посмотрела на сопровождающего, как будто тот мог быстренько сгонять за котлетой и за фуагра для них обоих. – И что будем делать?

– Он вас не тронет, он добрый, просто упрямый. Если раньше получал котлету, то думает, что так будет всегда.

– Все когда-то заканчивается, – вздохнула о своем Маруся.

Пока охранник уговаривал Фильку, выразительно роняющего слюни на асфальт, она осторожно обошла машину и приблизилась к водительской двери, поражаясь габаритам собаки. Однако Филька был хоть и из простых, но не дурак. Послушав вполуха заискивающий монолог мужчины, он потянулся и, не без труда развернувшись между машинами, обратил морду к женщине. Теперь бессовестная пасть откровенно смеялась. И ей подумалось, что если пес встанет на задние лапы, то будет на пару голов выше.

– Филимон или как там тебя, – официально обратилась к нему Маруся, отступив назад, – мне надо за руль, отойди.

– Давайте я куплю котлету, – сообразил охранник. – Он все равно не уйдет, пока не поест.

– Как тебе не стыдно, – сказала Маруся в карие глаза пса. – Ты шантажист и вымогатель. Просил бы уж будку утепленную, трехразовое питание и ошейник со стразами.

Филька с подозрительным вниманием слушал ее обличительный монолог, прислонившись пыльным боком к машине и слегка помахивая хвостом, отчего кузов красной ауди отзывался глухим «бум-бум», словно за углом били в тамтамы, предупреждая о грядущей опасности.

– Филь, Филь, Филь, – позвал охранник, но тот, глядя женщине в глаза, и ухом не повел, словно теплая котлета не распространяла неземной запах мяса и чеснока. – Он хочет, чтобы вы дали ему котлету, – догадался охранник и ткнул ей в руки сверток. – У меня не возьмет, упрямый черт!

– Ну ты даешь, парень! – вздохнула Маруся, и оба, человек и пес, посмотрели на нее вопросительно, и протянула на ладони пакет. – Ешь и освободи дверцу, террорист лохматый.

Пес вздохнул, считая оскорбление незаслуженным, однако облизнулся, осторожно зацепил зубами котлету, не тронув пакет, и подался назад. Женщина не замедлила воспользоваться удачной диспозицией и в два счета оказалась за рулем. Ауди, рыкнув для устрашения, выскочила со стоянки, и в зеркало заднего вида стало видно, как террорист Филька потрусил вдоль бордюра за уезжающей машиной. Маруся плавно выжала акселератор и со злорадством в считанные секунды оставила собаку далеко позади.

Студия на третьем этаже элитного дома даже по меркам Москвы была достойной. Метраж не подвел, окна выходили в городской парк. И ремонт когда-то был уровня евро, да предыдущий хозяин постарался «обжить» помещение на свой разгульный лад. Впрочем, сантехника и кухня были отдраены до блеска, полы вымыты, пыль вытерта. «Ну, будем считать, что я в гостинице. Жила же в разных гостиницах, не впервой!» – утешила себя Маруся и опустила сумку в кресло. «Только я там с Димкой жила. Какая разница, где жить, если с Димкой!» Невольные слезы навернулись на глаза, впервые с того момента, как она вышла из дома с отчаянной решимостью никогда больше не возвращаться в Москву. Маруся сдержанно всхлипнула и тут же дала волю чувствам. Слезы лились ручьем, и она ревела белугой над своей глупой, совершенно неудавшейся судьбой. Спустя час она устала плакать, поискала полотенце, налила горячую ванну с шапкой пены и, передохнув, продолжила реветь от жалости к себе. Когда вода остыла, ей явно полегчало. Но ненадолго. Следующая волна самобичевания и тоски накатила ближе к полуночи, когда, сидя перед пафосным кабельным каналом, она представляла, что делает муж в ее отсутствие. Хотелось думать, что он обзванивает друзей и знакомых, милицию, ГАИ, больницы или даже морги, пытаясь выяснить, куда исчезла жена, но вероятность этого после оставленной записки была ничтожно мала. Скорее всего, пьет в ресторане и тискает очередную покорительницу ветреных мужских сердец. Маруся, переключив телевизор на мультики, забралась под одеяло с головой. Дело было сделано и плакать было поздно, нецелесообразно, как сказал бы Климов. Если не можешь ничего изменить, нечего переживать и убиваться. Если можешь – меняй. Она изменила единственное, что было в ее силах в последние годы, – окончательно разрушила свою прежнюю жизнь.

Следующее утро Марии Климовой, в девичестве Авериной, предстояло встретить в глухом медвежьем углу без родных и друзей, в незнакомой квартире, с серийной машиной под окном, в полной пустоте и бессмысленности. Маруся в последний раз всхлипнула и уснула без сновидений.

Глава 2. Примадонна из медвежьего угла

Из-за позднего отбоя подъем через четыре часа был похож на армейскую побудку. Хорошо поставленный сержантский голос над ухом произнес: «К вам гости, господа!», и она подорвалась с кровати как укушенная. Звонок, помолчав, повторил приветствие еще дважды, и Маруся, путаясь в рукавах чужого банного халата, побрела открывать. Будильники и дверные звонки, вторгавшиеся в ее ночной мир, она ненавидела каждой клеточкой души.

– Пройти дашь? – бесцеремонно спросил нарисовавшийся на пороге хозяин, с усмешкой осмотрев заспанную женщину, и отодвинул ее с дороги. – И не стой на сквозняке босиком, простудишься и петь не сможешь.

– Петь? – Она с изумлением посмотрела в спину мужчине, чье имя силилась вспомнить, но никак не могла, потом на охранника за дверью. – Зачем петь?

Но охранник пожал плечами и с мрачным лицом остался в коридоре, ограждая хозяина от потенциальной опасности, и Маруся, помедлив, закрыла дверь и поплелась за гостем.

– Ну, кофе сваришь? И что у нас на завтрак?

– На завтрак… – растерялась она, глядя в пустой холодильник. – Я ничего не успела купить.

Она обнаружила в шкафчике кофе и стала загружать кофеварку, чувствуя неловкость под его неотступным взглядом. Рукава халата были слишком широкие и мешались, и она все время нервно поддергивала их вверх.

– Поди сюда! – Маруся сжалась от резкого окрика и нерешительно подалась в сторону гостя. – Я не кусаюсь.

Она подошла, почувствовав негромкий запах его одеколона и сигарет. Но хозяин подтянул ее за руку еще ближе и без лишних слов взялся закатывать рукава халата.

– Как маленькая, – по-отцовски ворчал он, затягивая на ней пояс. – И двигаться не умеешь.

Марусе это замечание показалось ужасно обидным, она шмыгнула носом и вернулась к кофеварке, стараясь сдержаться и не заплакать. Мало ей своих проблем… Еще этот тип вломился в дом в семь утра, требует кофе, критикует не по делу. Кто его звал-то?

– Не злись! – словно прочитав ее мысли, потребовал мужчина. – Мы с тобой теперь повязаны. Я зашел посмотреть, как ты разместилась.

– Спасибо! – неискренне пробурчала она.

– Нечего было реветь полночи.

– Я не ревела.

– Врать ты не мастерица, это радует. А петь умеешь или только в ванной, как все?

– Послушайте, Дмитрий… не помню вашего отчества, – начала она, и он напомнил, прищурившись и сосредоточившись на ее злом лице. – Дмитрий Алексеевич, точно! Мы с вами недостаточно близко знакомы, чтобы я позволяла разговаривать со мной в подобном тоне. И почему вы мне тыкаете? И все время пытаетесь усомниться в моих словах. А я вовсе не обязана…

– Что-то ты слишком быстро взялась бунтовать на моем корабле, – прервал ее мужчина и отхлебнул из чашки. – Много чести звать тебя по отчеству, Мария Батьковна!

– У нас не такая большая разница в возрасте.

– Может, и небольшая. Да только меня есть за что уважать, а ты пока никто!

– Я человек! – возмутилась она, еще не до конца осознав, что мир вокруг изменился и ей придется приспосабливаться.

– За это не уважают. – От его безапелляционности Маруся распахнула изумленные глаза и не нашлась, что ответить. – Человеков много, но с вашими мелкими делишками… Чего ты в жизни достигла, чтобы я тебя уважал? – Она поджала губы и взялась двумя руками за кружку, демонстрируя обиду и нежелание продолжать диалог. – Вот именно! – утвердился в своей мысли он. – Ты пока никто. Станешь кем-то – начну уважать. И по отчеству звать, если заслужишь. Кстати, как твое отчество, напомни?

Она мотнула головой и ничего не ответила, а он не стал настаивать, и следующие несколько минут они пили кофе в полном молчании, хотя она отчетливо слышала, как в его кармане беззвучно бился мобильный телефон.

– Пепельницу подай, – потребовал мужчина, указав на подоконник, и она покорно побрела к окну, прихватив заодно и зажигалку. – Так какой у тебя репертуар?

– Я пою романсы, авторскую песню, эстраду, арии из итальянских опер.

– Ерунда, – отмахнулся он. – Мои люди любят шансон. Это же ресторан, а не Кремлевский дворец. Они хотят «Мурку» и «Извозчика». Учи слова.

– Это вообще не песни, – скривилась Мария Климова, с отличием окончившая музыкальную школу по классу фортепиано, посещавшая хор в университете, радовавшая своим исполнением мужа и друзей по праздникам и без.

– Однако же «Мурку» ты выучишь, – с нажимом повторил Дмитрий Алексеевич и с удовольствием затянулся сигаретой. – Врачи говорят, что до завтрака курить вредно, а ты даже бутерброда к столу не подала. Кофе с сигаретой по утрам – верная смерть. Ты меня убить задумала?

Она посмотрела исподлобья в его лицо, неожиданно осветившееся смехом, и промолчала. Почему мужчины считают, что ею можно командовать, как оловянным солдатиком из игрушечной армии: кофе свари, пепельницу подай, встань на табуретку и спой, рубашку погладь, приезжай за мной в офис к восемнадцати тридцати…

– Сними халат, – прозвучала следующая команда, и Маруся от такой бесцеремонности чуть не захлебнулась.

– Да вы что! На стриптиз я не подписывалась!

– Я посмотреть хочу, – проигнорировав ее возмущение, заявил он. – Если стесняешься, можешь надеть красивую рубашонку, но чтобы по фигуре, а не мешок с рукавами.

– Послушайте, это переходит всякие границы… – начала было она, но он вдруг грохнул кулаком по столу так, что полная сахарница подскочила на месте, а чайная ложечка трусливо сбежала под стол.

– Делай, что я сказал! Я не намерен тратить время зря. Не хочешь прикрыть свои прелести, снимай халат здесь.

Маруся в отчаянии оттолкнула кружку и ушла в комнату, отгороженную от кухни стеной. Покопавшись в комоде, достала ночную рубашку, слишком прозрачную для демонстрации постороннему человеку, и, распустив волосы, вернулась на кухню. Ни один мускул не дрогнул в его лице, когда белокожая русалка в короткой кружевной рубашке цвета вечернего моря с серебром, с копной пшеничных волос до талии и туфлях на высоченном каблуке остановилась в двух шагах от стола.

– Туфли и волосы лишние, – бесстрастно заметил он. – Ты не на подиуме в Милане. Или надеешься меня соблазнить? – Она вспыхнула, представив, как выглядит со стороны, и попыталась руками прикрыть грудь. – Ну, теперь прятаться совсем уж глупо. Волосы заколи и туфли сними.

Он продолжал командовать как ни в чем не бывало, и она смирилась, сошла с каблуков, как с Олимпа, и дрожащими пальцами принялась собирать непослушные пряди.

– Ладно, оставь. – Он сжалился и стал осматривать ее, как скаковую лошадь, заставляя пройтись по теплой плитке туда и обратно, повернуться, снова пройтись. – Все, я понял. Можешь одеваться, – заявил Дмитрий Алексеевич докторским тоном, но протестующая в душе Маруся уселась на свой стул, закинула ногу на ногу и взялась за остывший кофе. – Или тебе понравилось бегать голышом?

– Я в своем доме! – неубедительно вспылила она. – Надо будет, все сниму.

– Когда станет очень надо – позвони! – расхохотался он, снова вогнав ее в краску. – Я тебе помощника в этом деле найду.

– Ну и шутки у вас!

– Извини, мы в столицах не проживаем, вашим светским манерам не обучены.

Он взял нарочито деревенский тон и пялился на ее грудь, завуалированную тонким кружевом, а Маруся старательно прикрывалась локтем и натягивала непослушный шелк на голые коленки.

– Ну, значит, в восемь в ресторан и приезжай.

– Но там уже соберется публика…

– А ты думала, я буду дома колыбельные слушать? Пусть народ решает, нужна им столичная примадонна или нет. Не подойдешь – возьму официанткой, а то Ленка скоро в декрет уйдет, ей уже тяжко подносы таскать. У нас тут с работой туго. Либо на завод иди, либо спонсора ищи. Спонсоры таких, как ты, любят. – Он поднялся, но продолжал смотреть сквозь ее кружева, и Маруся не решилась уточнить, каких таких любят спонсоры. – Так что пусть народ определяется с твоей карьерой.

– Демократия в отдельно взятом городе! – не удержалась от сарказма Маруся, выходя вслед за ним в прихожую.

– Язык придержи! – огрызнулся мужчина, заставив ее вздрогнуть. – Это у вас в Москве демократия, мэр со всеми подряд советуется, референдумы проводят. А у нас все по-простому. Как я сказал, так и будет. Понравишься мне – возьму. Не понравишься… – Он угрожающе не закончил фразу, окинул ее беспощадным звериным взглядом, и Маруся переступила голыми ногами по полу, отодвинувшись на безопасное расстояние. – Платье пришлю после обеда, примеришь. Будешь одеваться, как нормальная шансонетка.

– Как Наталья Медведева?

Она была уверена, что неотесанный медведь в дорогом костюме не имеет ни малейшего представления о французском шансоне.

– Как Медведева не сможешь. Ни статью, ни голосом не вышла, это я и без прослушивания вижу, – отрезал он и распахнул входную дверь.

Охранник с изумлением воззрился на полуобнаженную фигуру за спиной шефа, и его слегка отвисшая челюсть позабавила Марусю и разозлила хозяина.

– Чего ты вылупился как баран? Не про тебя девка! К лифту шагай, терминатор хренов! А ты, – он с угрозой обернулся к прелестнице, замершей на пороге квартиры, – в порядок себя приведи, и никаких душевных переживаний до вечера. Чтобы вечером в голосе была. И улыбайся, улыбайся, не на похороны собралась!

Маруся вымученно оскалилась ему в спину и захлопнула тяжелую дверь, прислонилась к ней закоченевшими лопатками и сползла на пол. Работа у нее почти есть, отношения «я начальник, ты дурак» они прояснили и все точки над всеми буквами расставили, охранник теперь всему городу разнесет, что шефу долго уговаривать новенькую не пришлось. Вот уж попала она, так попала. Кто бы мог предположить, что, провернув столь успешную авантюру по продаже машины и почувствовав себя почти независимой женщиной, она к вечеру этого же дня попадет в рабство к другому мужчине. «Вот ведь дура! Машина, квартира, платье… Шансонетка, вот ты теперь кто, Машка! Захолустная шансонетка на потребу публике! Будешь курить беломор, пить водку с завсегдатаями ресторана и рыдать по ночам в подушку, вспоминая свою райскую жизнь с Димочкой!» Плакать захотелось уже сейчас, не дожидаясь этих не за горами видных ночей, но она собрала волю в кулак, вспомнив слова незваного гостя, и отправилась в ванную выполнять распоряжение «хозяина» – приводить себя в порядок.

Днем в дверь позвонили, и она, дуя на только что накрашенные ногти, обнаружила на пороге двух мальчишек лет двенадцати, одетых в одинаковые рубашки синего цвета и оливковые брюки военизированного покроя.

– Что вам, детки? – ласково спросила она, понятия не имея, как надо разговаривать с чужими детьми подросткового возраста.

– Мы не детки, – ломающимся баском пропел один.

– Мы вещи принесли, – поддержал его другой.

И обе «не детки» решительно вторглись в квартиру, таща за собой свертки и пакеты, сложили их посреди комнаты и обернулись к хозяйке.

– Вы продукты купили? – спросил один.

– Не купила она, ясно же! – тут же возразил другой. – Он так и сказал, что она бестолковая, ничего сама не может.

– Кто? – заподозрила неладное Маруся.

– Конь в пальто! – грубо ответил первый и пошел к двери. – Не запирайтесь, мы скоро.

– Что скоро? – в растерянности уточнила она, когда дверь за ними захлопнулась.

«Сумасшедший дом! Дети какие-то, барин мелкопоместный… Во что я ввязалась, в самом деле? Может, еще не поздно?..» Но она понимала, что было не просто поздно – катастрофически поздно! Ловушка захлопнулась в тот момент, когда ее призовая лошадь покинула стоянку местного ГАИ под новым седоком, а скомканная записка с подушки мужа полетела под кровать. Маруся протяжно вздохнула, сдерживая рыдания, подула на ногти и осторожно взялась распаковывать сумки.

Через полчаса два малолетних грубияна из ларца притащили сумки с продуктами, как и угрожали. Покосившись на ее ухоженные руки, они не доверили ей распаковать пакеты, сами разложили все в холодильнике по полочкам и молча направились к выходу.