Текст книги "Медвежьи сны"

– Вот это мне и интересно. Кто-то приходил к тебе по утрам? Или не уходил с вечера?

– Да перестаньте, – отмахнулась Маруся, доставая кофе. – Вам же известно о каждом моем шаге. Сюда бы и мышь не смогла проскользнуть без вашего ведома. Везде мышеловки расставлены. Городок маленький, все на виду.

– Городок маленький, это ты права. Но через месяц после своего приезда ты не завела ни одного знакомства. Не считая тех двух болванов, что таскаются за тобой по вечерам.

– А зачем мне знакомства? – Она подняла брови домиком. – Магазин, квартира, работа. Меня все устраивает.

Он не стал продолжать допрос, и в кухне повисла неловкая пауза.

– А что ты скажешь о городе?

Маруся удивилась странному вопросу, потому что ей не было дела до этого города, будь он хоть осколком Римской империи.

– Честно сказать – ничего. Все как-то времени не было прокатиться. Или настроения.

– А если я тебе его покажу?

– Это вопрос или предложение?

– Это приказ, – хмыкнул он и громко опустил свою кружку на стол. – Мне нужен свежий взгляд. Одевайся.

Она неопределенно пожала плечами и ушла в комнату.

– А чем ты питаешься днем? – спросил он, заглянув в ее холодильник. – Ты вообще не готовишь? У тебя тут мышь сдохла.

– Какая мышь? – Она выглянула из комнаты, прикрываясь вешалкой с кофточкой. – Не может быть там никакой мыши. Вы же мышеловки на всех моих маршрутах расставили.

– Пришлю тебе домработницу, – хмыкнул он.

– Вот еще! Я и сама справляюсь, квартирка маленькая. А готовить мне просто не хотелось.

– Поспорь со мной!

– Я не могу себе позволить домработницу с такой зарплатой.

Она вышла из комнаты растерянная и сердитая, словно он предложил ей съехать из дома в двадцать четыре часа. Не хватало только, чтобы он диктовал ей, как жить и как строить быт, будто она маленькая девочка, которую мама отпустила из дома в летний лагерь, но не научила, как застилать постель или гладить футболку.

– Я не говорил, что ты будешь за нее платить.

– Я и не буду за нее платить, – окончательно помрачнела Маруся. – Ни деньгами, ни собой.

– Думаешь, я покупаю тебя?

– Если это так, это унижает нас обоих, – с надменностью свергнутой королевы отозвалась она.

– У меня, знаешь ли, достаточно средств, чтобы распоряжаться ими, как вздумается, и не оглядываться на чужое мнение. И если я делаю что-то для человека, то не потому, что пытаюсь его купить. Интернат и роддом живут на мои деньги, ветераны получают надбавку к пенсии. Так что, не стоит мне рассказывать, какая я корыстная сволочь.

Он звериным взглядом смотрел в окно, и ей вдруг подумалось, что он вообще-то разговаривает не с ней, а сам с собой. И «корыстная сволочь» – это тот привычный эпитет, который он давно примеряет к себе, независимо от того, есть корысть в его поступках или нет. И этот внутренний монолог, случайно подслушанный ею, заставил ее на мгновенье иначе взглянуть на успешного промышленника и хозяина города, самоуверенного и самодостаточного, каким он хотел казаться миру. Он был одинок, этот медведь. Он уже не ждал, что его будут любить за то, что он просто существует на свете. Его положено было ценить за блага, которые он раздавал, бояться за крутой нрав, который он не привык сдерживать, и врать ему про любовь и преданность, которых он был лишен. Ей бы следовало если не пожалеть его, то хотя бы проявить сочувствие, но она была эгоистично занята собственной болью и потому отодвинула сопереживание на задний план.

– Я не брошенная девочка, не роженица и не старушка. Я не могу принимать подобные знаки внимания без того, чтобы не думать…

Он в один миг потерял интерес к пейзажу за окном и решительно двинулся к ней, и Маруся отступала до тех пор, пока не наткнулась на стену.

– Не надо, прошу вас…

Сегодня испуг в ее глазах был неподдельным, если он правильно прочитал это выражение. А накануне неподдельным было желание, и в тот момент именно слова фальшивили, как расстроенная гитара.

– Признай, что вчера ты все-таки хотела. И если бы не этот болван…

– Если я невольно дала вам повод решить… – попыталась выкрутиться она, и мужчина брезгливо поджал губы, снова услышав фальшь.

– Мне не нужен повод, чтобы что-то решить.

Константин возле лифта встрепенулся и с подозрением посмотрел на загадочные лица обоих. Но возле машины хозяин отправил его в офис, а сам занял пассажирское сиденье ауди.

– Говорят, ты купила абонемент на нарушение скоростного режима. Но сейчас не торопись и осматривайся потихоньку, я хочу знать, что ты видишь.

Она мало путешествовала по стране в детстве и юности. Потом, когда вышла замуж, они долгое время никуда не ездили вообще, пытаясь встать на ноги в новом государстве и найти дело, которое вывело бы их семью на достойный уровень. А потом все наладилось, и тогда они стали отдыхать в Европе, в Тайланде, на островах, и Маруся не представляла, как живет российская провинция последние сорок лет. А провинция жила негромко и потихоньку, плавно переходя из одного состояния в другое, без переворотов и скачков. Уповала на традиции и новых хозяев, где-то ветшала, где-то возводила элитные дома, дымила построенными в советское время заводами и с явным неодобрением посматривала в сторону надменного центра с его правительствами и слугами народа.

То ли под влиянием присутствия хозяина, то ли из-за солнечной погоды город показался Марусе славным, знакомым и уютным. Улочки расходились под прямым углом от центрального проспекта, круговые развязки были засажены цветами и вымощены разноцветной плиткой. Та же плитка уводила пешеходов во дворы к ярким детским площадкам, двухцветные бордюры радовали глаз, а полосы разметки, пешеходные «зебры» и стоянки выглядели, как на архитектурном макете. Фасады домов были отделаны в нежных пастельных тонах, возле чистеньких магазинчиков высились каменные вазы, а деревья вдоль дороги хвастали друг перед другом свежей побелкой.

– Мне нравится, – жизнерадостно заявила Маруся, проехав по центральной улице, но он только кивнул и указал, куда повернуть.

На радиальных улицах тоже было чисто и опрятно, но разметка и бордюры были потертыми, клумбы у магазинов исчезли, а детские площадки состояли из полупустых песочниц и скрипучих качелей. Маруся в легком недоумении посмотрела на хозяина. «Денег не хватило?» Но Дмитрий Алексеевич только дернул плечом и закурил, стряхивая пепел за окно.

Чем дальше ауди удалялась от главного проспекта, тем мрачнее становился пейзаж, как будто ярких красок хватило всего на несколько кругов и полос в центре картины. Облезлые фасады были пронизаны глубокими трещинами, полуразвалившиеся балконы вызывали панический ужас при мысли, что под ними каждый день ходят десятки людей, а дворы являли собой гибрид свалки и пустыря, где в пыльной траве вдохновенно копались дети и собаки.

– Дмитрий Алексеевич, – не выдержала Маруся и по его знаку остановилась возле одного из трехэтажных домов, больше годного под снос, чем для проживания, – как же так?

– Думаешь, показуха – это только столичное явление? – с мрачным видом отозвался он, покидая машину. – Нам тоже есть, чем похвастаться. Бомбей! Город контрастов!

– Но это же дикость! Высотка и супермаркет в моем районе и вот эти… трущобы. Деньги кончились, как только обустроили проспект?

– Вот и мне интересно, как это деньги так быстро кончились по пути ежедневного проезда главы местной администрации?

– Наверное, бюджет маленький, а распределен плохо, – попыталась найти объяснение она.

– Ты даже представить не можешь, сколько денег выделено на город из федерального бюджета! И пока нам не задали правильные вопросы сверху, мне бы очень хотелось узнать, где эти средства. Еще в прошлом году в конце лета людям был обещан капитальный ремонт. Ты видишь капитальный ремонт? Хотя бы намек на него? – Он заводился все больше, обводя тяжелым взглядом грязный двор с чумазыми детьми и бельевыми веревками, на которых ветер полоскал серое в цветочек белье. – Завод дал денег на ремонт и оборудование роддома, а потом женщины с детишками приходят вот сюда!

– Вы дали денег на роддом? – осторожно уточнила она.

Он стоял посреди двора, утопив руки глубоко в карманы, и смотрел в окна первого этажа, где за стеклом молодая женщина укачивала на руках малыша. Ветер трепал белую кружевную занавеску, губы женщины шевелились, а младенец, завернутый в клетчатое одеяло, крутил головой, никак не желая засыпать. На подоконник вспрыгнул рыжий кот и, задрав хвост, протиснулся между горшками с геранью, присел, оттолкнулся лапами и оказался в проеме форточки. Молодая мать, не прерывая песни, взглянула на кота и тут заметила во дворе хорошо одетого мужчину, наблюдающего за ней. Она в раздражении задернула занавеску, потревоженный кот прыгнул на ближайшее дерево и, перескакивая по веткам, как белка, бросился в кусты. Кот и хозяйка выглядели худыми и изможденными. И Маруся подумала, что пройдет совсем немного времени, когда румяный малыш на руках у матери превратится в бледного анемичного мальчика или девочку в потертых штанишках, доставшихся от родни, и вместе с другими трущобными детьми станет копаться в земле посреди запущенного двора.

Она наблюдала за своим спутником, который все никак не мог оторваться от опустевшего окна, нахмурив брови и выдвинув квадратный подбородок. Обычно в такие минуты друзья и подчиненные не решались его тревожить, но Маруся этого знать не могла, поэтому просто подошла и взяла под руку, забыв о том, кто он и кто она.

– Мне очень жаль, но невозможно осчастливить всех.

Он повернулся, впустив в сознание ухоженное личико красивой женщины с большими серыми глазами, легкий макияж, золотые сережки, стильную одежду, о которой обитатели здешних мест даже мечтать не могли, и вдруг почувствовал, что его безумно раздражает эта столичная беглянка с ее беспечным эгоизмом.

– А ты видела, что там внутри? – В его голосе клокотала ярость, и в суженных зрачках читалось неприкрытое презрение. – Ты хотя бы представляла себе, как они живут?

– Послушайте… – Она трусливо отступила, чтобы не попасть под горячую руку. – Зачем винить в этом меня? Если я никогда так не жила, это не значит…

– Твоя машина стоит столько, сколько они всем миром за сто лет не заработают!

– Сто лет назад с этим лозунгом в стране сменилась власть, а люди снова живут в скотских условиях. Но мне не должно быть за это стыдно!

– А кому должно быть за все это стыдно, а?

Он смотрел на нее так, будто это Марусино благополучие отнимало у женщины с младенцем здоровье и надежду. Будто отдай она все, что у нее есть, малыши за белыми занавесками, их матери и даже рыжие коты станут гораздо счастливее и богаче.

– Я не знаю… – расстроилась она и опустила намокшие ресницы. – Наверное, тому, кто реально может помочь, кто имеет власть и средства решить их проблемы. Хотя бы попытаться…

– Мне, видимо? – съехидничал он. – А вы постоите в сторонке в ожидании крошек от пирога!

– Мне не нужны ваши пироги! – Оказаться в одной компании с его прихлебателями ей казалось унизительным и обидным. – Я ничего для себя не просила.

Она заторопилась к машине, но он остановил ее властным окриком, подошел слишком близко, и она почувствовала исходящие от него тепло и силу. Чем дольше он молчал, глядя на ее склоненную шею с золотой цепочкой, уходящей в вырез блузки, тем сильнее она нервничала, не смея обернуться.

– Что? – первой не выдержала она. – Зачем вы так со мной?

Но он не услышал, потому что вдруг перестал переживать о людях и их проблемах и подумал с тоской, что если прямо сейчас обнимет, то она точно оттолкнет его. И будет права. Потому что он завелся, как дурак, и нес какую-то околесицу о социальной справедливости и ее мифическом благополучии, вместо того чтобы увезти красивую женщину пообедать в приличное место. Или по старинке сводить в кино, или хотя бы в дубовую рощу, где недавно выложили плиткой дорожки и поставили деревянные скамейки. А Маруся, чувствуя его дыхание на своих волосах, забыла про вспышку неоправданной грубости, и ее сердце вдруг затрепыхалось, как пойманный в силки заяц. И стало очевидно, что если он поцелует, то прямо сейчас и только в этот момент она позволит себе не думать о прошлом и не сможет ни оттолкнуть его, ни ударить.

Идущие мимо школьники, вовсю дымя сигаретами, с интересом оглядели ауди и странную парочку на дороге, а они все стояли и ждали какого-то знака.

– Машка, зараза, опять смолишь! Ну, тебе мать устроит, как со смены вернется!

Видимо, это и был их знак – толстая тетка, высунувшаяся по пояс из окна и грозящая кулаком сбившимся в кучку подросткам. Маруся обернулась на крик и отодвинулась от мужчины. Он полез в карман за сигаретами, скрывая неловкость, но боковым зрением поймал осторожный взгляд из-за белой занавески с красной геранью на подоконнике и снова вспомнил о причине своего визита сюда.

– Пойдем, – потребовал хозяин города и подтолкнул ее к подъезду. – Осмотрим интерьеры этих дворцов.

– Я в машине подожду, – попыталась воспротивиться Маруся.

Но ее мнение в тот момент не имело никакого значения, а пальцы, сомкнувшиеся на предплечье, были слишком уверенными, чтобы бунтовать всерьез.

В темном подъезде остро пахло сыростью и кошками. На разбитых ступенях узкой лестницы валялся мусор, зеленая краска по стенам облупилась, а штукатурка тут и там обвалилась целыми пластами. Кое-где перила были выломаны, а окна между первым и вторым этажами оказались такими грязными, что сквозь них не было видно улицу. Но самое удручающее впечатление производила электрическая проводка. Из щитов торчали пучки проводов, местами без изоляции, а провода, идущие к квартирам, провисали, как веревочные качели, и были щедро опутаны паутиной с клоками пыли и засохшими мухами. Маруся жалась к мужчине, пристально всматривалась в ступени и старалась реже дышать.

– Нравится? – все спрашивал он, поднимаясь выше. – Как тебе их реализованное право на жилье? – На верхней площадке они остановились, и он ткнул пальцем в потолок. – И крыша течет! Дом гниет снизу и сверху, в подвале болото. Хочешь, постучимся в гости?

Она избегала смотреть на двери, обитые коричневым дерматином с вылезшими клоками серой ваты, и, стиснув зубы, помотала головой.

– Разве тебе не интересно, как живет народ, пока вы в Москве ездите на ламборгини, кушаете белужью икру и отдыхаете на Мальдивах?

Он был хороший человек, она доверяла своему чутью, и интуиция никогда не подводила ее. Он был хороший и несчастный, и в своем одиночестве был зол и похож на загнанного зверя. Маруся знала, что ни в чем не виновата, знала, что несправедливо было винить ее в грехах человечества, но он не оставил ей выбора, кроме как оправдываться и чувствовать себя маленькой девочкой в кабинете директора.

– Мои родители были инженерами. – Она вздохнула и заглянула в свое детство сквозь пыльное стекло между пролетами лестницы. – Мы жили в новостройке с видом на кольцевую дорогу, весь год копили деньги на отпуск в Бердянске, а по праздникам ели салат из фиолетовых кальмаров и твердую колбасу с розовыми пятнами жира, которую давали в заказах. Я помню свое клетчатое пальтишко с искусственным воротником, в школьной раздевалке таких было три штуки, и мы все время путались, где чье. В июне и июле я ездила в пионерские лагеря, а когда папа умер, мы с мамой в августе оставались в Москве и ездили загорать на Клязьму. Джинсы «Верея» я выпросила себе только в десятом классе и копила по пять копеек с обеда, чтобы иногда сходить в кафе-мороженое. И я очень хорошо училась, потому что мама не могла платить за подготовительные курсы и за репетиторов, и только чуточку не дотянула до медали. На выпускной я получила в подарок золотое колечко с аметистом и сберкнижку с тысячей рублей. На них я купила механическую машинку и печатала чужие курсовые и дипломы, потому что стипендия была смешная, а мамин НИИ развалился в перестройку, и она ушла администратором в поликлинику за копейки. – Маруся в задумчивости перебирала картинки из прошлого и с трудом вернулась в реальность грязного подъезда. – И разве грех, что, когда мы поженились, Димка из кожи вон лез, чтобы вытащить нас из этой серости? Да, он умеет зарабатывать деньги. Он сильный и талантливый, он может позволить себе держать домработницу, менять дорогие машины, ездить на футбольные матчи по всему миру и даже до конца своей жизни не работать, если станет лень. Вы ведь тоже не живете, как они! Вы могли бы продать свой замок и построить многоэтажку. – Она вздохнула, решив, что слегка перегнула палку, перевела на него виноватые глаза и поспешно отвернулась. – Можно снова все поделить, чтобы плохо было всем без исключения. И что изменится вон за той дверью, если я надену китайские шмотки и буду ездить на автобусе? Или вам кажется, что тогда я стану сговорчивее?

Дмитрий Алексеевич смотрел на ее тонкий профиль на фоне грязной стены и почти видел нежную школьницу в белом фартучке, с лентами, вплетенными в светлые косы. Но когда она обернулась, у нее было отчужденное лицо, сжатые в линию губы и две глубокие морщинки между сомкнутыми бровями. И эта чужая сорокалетняя женщина, стоящая рядом, вовсе не вызывала желания быть справедливым и благородным, потому что у него тоже имелась своя правда, совсем не такая чистенькая и уютная, как у девчонки с московской окраины.

– А я вырос на соседней улице. Дом простоял с довоенных времен, а лет пятнадцать назад сложился, как карточный. Правда, бабка уже не увидела, что от ее квартиры даже следа не осталось. Когда родители уехали на север, я жил с ней. А потом отец нашел женщину, мать вернулась домой и за два года спилась. Я вытаскивал ее из чужих квартир, находил полуголую в подворотнях и дрался с ее мужиками. Она утонула пьяная в начале лета в городском пруду, и я вздохнул с облегчением, потому что мой кошмар кончился. И детство кончилось. А бабка на похоронах впервые заплакала. Обычно она меня ремнем охаживала, как теленка, и требовала, чтобы я учился. Но я не учился, шлялся круглые сутки, пробирался мимо билетеров в кино и думал, что уеду к чертовой матери из этого городишки и никогда его больше не увижу. Ни дворы эти, ни трубы заводские, ни бабку. А потом на самом деле уехал в Питер на заработки и получил все, что хотел: бизнес, девок, возможности. И только через десять лет вернулся, как будто мне на шею накинули веревку и потянули. Бабка была еще жива, а город умирал, и мне тут нечего было делать, потому что я его сто раз перерос. А я взял и остался, завод выкупил и бабку пытался в нормальную квартиру переселить. Я с ней собачился до последнего, а когда она умерла, я ее пожалел, и мать-покойницу вспомнил, и отца, который на севере горбатился, чтобы троих малолетних отпрысков прокормить. И даже людей этих пожалел, которые и раньше-то жили, как придется, а теперь вообще хуже уличных собак. И я не обольщаюсь на счет их благодарности. Я для них не лучше тебя, хоть со многими по заборам лазил и водку пил. Они мне в лицо кланяются, а за спиной ненавидят. Думаешь, я не вижу ничего? Не хочу, как ты, жить в столице или в Европе? Но как вспомню, что бабка копейки отсчитывала на молоко и буханку и рубашки отцовские на меня перелицовывала… Я и Серегу не отпустил, когда он в Москву просился. После института домой выписал и главой местной администрации посадил. А этот выкидыш девок в кабинете на столе раскладывает. Нет бы пройтись вот тут по этажам и посмотреть, как оно бывает в настоящей жизни.

– Я не знала.

На Марусином лице больше не было ни злых глаз, ни суровых морщинок на лбу, но образ девочки померк и возвращаться не желал.

– Чего ты не знала? – не понял он и пнул пивную банку, которая с грохотом покатилась вниз.

– Да ничего не знала. – Она приблизилась и бросила опасливый взгляд на мутный глазок в ближайшей двери. – Ни про город, ни вообще про то, как люди вдали от Москвы живут. И про ваше детство…

– А чего тут знать-то? – Он хмыкнул, сунул руки в карманы и, чуть не задев ее плечом, пошел вниз, снова пнул банку и обернулся с нижнего пролета. – Ты там поселиться собралась? Идем, навестим главу администрации. Посмотрим, как он верой и правдой служит народу в свободное от развлечений время.

Эта идея ее порадовала еще меньше, чем посещение местных трущоб, но спорить с хозяином было рискованно и она покорно застучала каблучками по щербатой лестнице, сцепив пальцы, чтобы случайно не прикоснуться к стене или перилам. Мимо нее вверх, ругаясь, как взрослые, пробежали двое мальчишек и кудлатая собака, она посмотрела им вслед и наткнулась на стоящего на нижней ступеньке мужчину. Он обхватил ее рукой за спину и удержал, не давая отодвинуться.

– А что, если одеть тебя в китайские шмотки, ты согласишься?

– На что? – спросила она и покраснела, пряча глаза.

– Сама идею подала!

Он забавлялся ее беспомощностью и крепче прижимал к себе.

– Дмитрий Алексеевич, это неправильно, – пожаловалась Маруся, отклоняясь и выгибая шею, и было неясно, то ли она сторонилась его готовых к завоеванию губ, то ли подставлялась под них.

– Вот оно что! – протянул он насмешливо. – Шмотки на тебе не те, и обстановка не располагает к романтике.

– Я не понимаю…

– Нет? – Он взялся за ее подбородок, и Маруся уперлась ладонями ему в грудь, забыв о том, что еще пятнадцать минут назад почти хотела этого поцелуя. – Ты, небось, подобные предложения получала только по-французски и только в ювелирных салонах?

– Никто не смел делать мне подобных предложений! – полыхнула законным гневом Маруся. – Я замужем.

– Была замужем, – бестактно напомнил он и, разжав руки, пошел к выходу, доставая на ходу сигареты. – Ладно, я не спешу.

Через трущобы, неухоженные улицы и вылизанные центральные кварталы они вернулись на главный проспект. Появляться в его обществе в администрации и уж тем более присутствовать при разговоре отца с сыном о судьбах города ей не хотелось. Она предпочла бы остаться на стоянке и дождаться его возвращения, но Дмитрий Алексеевич не разделял ее сомнений и Марусе пришлось составить ему компанию под внимательными взглядами охраны, посетителей и работников администрации. Однако Сергея Дмитриевича в кабинете не оказалось, и любезная секретарша переадресовала их в столовую, где высокое начальство соизволило сегодня остаться на обед. За время ее краткого монолога с неизменной улыбкой Маруся подверглась жесткому сканированию и ни секунды не сомневалась, что стоит им закрыть дверь приемной, как информация об этом визите сказочным образом распространится среди всех заинтересованных и просто скучающих личностей быстрее скорости света.

Неудивительно, что когда они спустились в столовую, Сергей Дмитриевич уже был осведомлен об этом визите. Маруся отказалась от обеда, заказала чашку кофе, а потом смаковала его крохотными глотками и со сдержанным интересом осматривалась, пока мужчины перебирали нейтральные темы. Тот факт, что присутствующие в столовой сотрудники повсеместно обсуждали этот визит, ее не особенно не смущал. Сергей Дмитриевич был расслаблен и доволен собой и не мог думать ни о чем, кроме футбола. Даже когда вскользь прозвучал вопрос о расходовании бюджетных средств, он не заподозрил подвоха и лениво отмахнулся: «Нет проблем, освоим до конца года!», и вернулся к предстоящему чемпионату.

– Точно освоишь? – Хозяин смотрел на сына с нехорошим прищуром. – А то на следующий год могут и не дать.

– Думаешь, тут деньги вложить некуда? Да у нас проблемных мест…

– Вот видишь, Маша! А ты утверждала, что деньги кончились.

– Я просто предположила, не более. Значит, ничто не мешает решать проблемы на окраинах.

Марусина мысль по знакомому следу вернулась к осыпающимся балконам и грязным лестницам, а Сергей Дмитриевич окинул спутницу отца презрительным взглядом.

– У тебя появился новый консультант, знающий толк в управлении городом? Она кто? Правая рука Лужкова? Или гоголевский ревизор?

– В подъезде ты была более красноречива, – оставив без внимания реплику сына, упрекнул Дмитрий Алексеевич. – У нас привыкли говорить, какой добрый царь-батюшка достался городу. Пресса его целует во все места, избиратели красные дорожки чистят. А почему? За его неописуемые заслуги перед отечеством или за папины вливания? Это вы там своего костерите и в хвост и в гриву, а у нас демократия разумная и управляемая. Кто в городе скажет ему откровенно, что пора заниматься конкретными проблемами, а не подкрашивать фасады на главной улице?

– Дмитрий Алексеевич, я не компетентна…

– При чем тут ты! Это он некомпетентен! – Голос хозяина загрохотал под высоким сводчатым потолком, и работники администрации заторопились один за другим покинуть просторный зал. – Прокати Сергея Дмитриевича по местам его боевой славы, можешь даже свою мурселаго взять по такому случаю!

– Я с бабами не езжу, – сквозь зубы процедил глава администрации, и его полное лицо пошло багровыми пятнами.

– Ты только с бабами и ездишь!..

– Не надо! – Маруся положила миролюбивую ладонь на его руку и слегка сжала. – Не делайте им такого подарка.

Те, кто еще остался в столовой, перестали звенеть столовыми приборами и усердно грели уши на семейном скандале.

– Это ты у нас теперь везде ездишь с бабой. Как свихнулся на ней, – предусмотрительно понизил голос Сергей Дмитриевич, оглянувшись на подчиненных. – Хочешь трахать – трахай в свое удовольствие хоть на центральной площади. А сюда-то зачем притащил?

Марусины пальцы окоченели, соскользнули с мужского рукава и вернулись к чашке.

– Не твое дело, что у меня с ней! – надменно скривившись, парировал хозяин, и она почувствовала себя рабыней, ждущей на невольничьем рынке решения своей судьбы. – Ты давно на Колхозную ездил? А на Дубовую? Ты видел, как там люди живут? Мне не надо, чтобы ты просто освоил федеральные средства. Мне надо, чтобы ты дома к зиме подготовил.

– У меня бюджет принят, если ты не в курсе, как у нас дела ведутся. Все спланировано, все заточено под интересы людей, а не в угоду моему самодурству. Так что, я и без столичных консультантов знаю, где какие дыры надо затыкать!

– Ну, значит, знаешь! – внезапно отступил Дмитрий Алексеевич, как будто разговор разом потерял для него интерес. – А завод пока подождет вкладываться. Посмотрим, как ты управишься.

– Не надо меня пугать! Это с ней проходит: мое царство, мои порядки! – передразнил отца глава администрации города. – Мы живем по законам, а не по понятиям. И твой завод не один такой. Найдутся и другие спонсоры.

– Вот и ладненько! – Хозяин с удивительным для его габаритов проворством поднялся и встряхнул за плечо нерасторопную Марусю. – Поехали отсюда. В другом месте кофе выпьешь.

Но она отказалась ехать в другое место, всю дорогу к дому молчала, стиснув пальцами руль, и кусала губы, пребывая в напряженной и недоброй задумчивости, а на его попытки разговорить ее только хмуро кивала или встряхивала волосами. Парковать машину она тоже не стала, вышла на проезжую часть, оставив двигатель включенным, и, наклонившись к открытому окну, заявила:

– Вечером прикажите подогнать машину к ресторану.

– Это что еще за демонстрация? – заворчал он, выбравшись из ауди со своей стороны. – На кой дьявол мне твоя машина?

Они стояли друг против друга, как несколько часов назад в подъезде дома на Колхозной, только разделяло их не полметра пространства, а глубокая ледяная пропасть, куда проваливались его вопросы.

– Мария?

– Вам льстит, что они считают меня вашей… – Она на секунду запнулась, подбирая уместное слово. – Содержанкой. И вам плевать, что меня это оскорбляет. Вы платите мне за работу, и я ее честно делаю. Других платных услуг я не оказываю и в планах не держу. И моя любезность, – она специально подчеркнула последнее слово, – мое добровольное согласие поехать с вами и, в результате, вынужденное участие в этом фарсе были оценены неадекватно всеми сторонами.

– Ты можешь выражаться по-человечески? – возмутился он.

– Я с вами спать не собираюсь! – Она без ложной стыдливости перевела витиеватую речь на доступный ему язык. – Поэтому донесите до своих… подданных, чтобы в моем присутствии держали язык за зубами.

– Да я-то в чем виноват, что они болтают?!

– Не давайте им повода. Не ходите ко мне.

– Ты думаешь, что в угоду сплетням…

– Я не хочу этих визитов. И мои мотивы никого не касаются.

– Ты вот что, ты не зарывайся! Это мне решать, куда ходить.

Маруся смотрела вдаль, ауди по-кошачьи урчала, прохожие оглядывались, узнавая участников уличной сценки.

– Маша, не дури, – примирительно сказал он, не дождавшись ответа. – Все же было хорошо.

– Ничего не было хорошо. Извините, я пойду.

Она вздохнула и отступила, оставив его в недоумении один на один с работающим автомобилем.