Текст книги "Легкие следы"

11

Спрыгнув с постели, я бросилась к гардеробу, распахнула обе дверцы и вгляделась в его содержимое. Потерла сонные глаза. Сделала шаг назад. Скрестила руки на груди.

Ничего не помогало. У меня по-прежнему не было сногсшибательного платья, чтобы пойти в нем на вечеринку Виолетты Луначарской. Если быть точной, не было не только никакого платья – не было вообще ничего, в чем я могла бы не стыдно показаться на людях.

В безмолвном отчаянии я уселась на постель, с которой согнала меня, развеяв сладкую утреннюю дремоту, мысль о платье, и запела: «Аромат любви манит грешным яблоком, но любовь нам не сулит вечных праздников!».

Раскрытый гардероб демонстрировал мне некоторое количество свитерков и джинсов, брючный костюм, блузки и жилеточки, пару юбок и старенький летний сарафан. Но абсолютно ничего из этого нельзя было надеть на вечеринку.

Окончательно убедившись в том, что одежда не станет нарядней, сколько на нее не смотри, я понуро поплелась на кухню.

Черный индийский чай с лимоном и несколько толстых кусков докторской колбасы (хлеб, по обыкновению, кончился) привели меня в чувство. Я схватилась за телефон и набрала Нютин номер…

– Скорей! – воскликнула Нюта, открывая дверь на мой звонок. – Там Станиславского твоего по Девятому каналу показывают.

Если у меня дома телевизор включается очень редко, то у Нюты наоборот, телевизор работает почти круглосуточно. Похоже, что она смотрит все каналы одновременно, не делая перерывов даже на сон.

На бегу скидывая туфли, я проскакала вслед за Нютой в комнату, где на полу уже были разложены куски материи, ножницы, подушечка с булавками и сантиметр.

Но Станиславского на экране уже не было. Вместо него Виолетта Луначарская, смеясь, говорила:

– Вот видите, какие остроумные бывают иногда мужчины! Я бы нипочем не поверила, если бы сама не услышала. Обязательно запомните это лицо! Покажите, покажите его еще раз!

Камера пошарила вокруг Луначарской, но никого не обнаружила, кроме… Мартина Наймана. Опять на нем был какой-то шарфик, на этот раз брусничный. Может, он прячет на шее что-нибудь? Шрам от пореза опасной бритвой? Следы от зубов вампира? Найман посмотрел в камеру недобро, и та поскорее вернулась к Виолетте.

– Уже убежал! Все равно запомните, потому что этот мальчик… этот молодой человек, он настоящая звезда, и вы через полгода будете называть его секс-символом, а он будет смущаться и краснеть. И правильно, потому что слово очень глупое!

– Ну, а вы, – раздался писклявый женский голос за кадром, – вы разве не секс-символ?

– Секс и я – понятия не совместимые! – строго сказала Виолетта. – Как вам только в голову такое пришло? Я – просто символ.

– Символ чего?

– Ну, этого я знать не должна! Мое дело – символизировать, а что именно – это уж пусть люди сами решают. Все равно им своей головы не приставишь!

Камера сделала разворот и показала зрителям субтильную девицу с лихорадочно блестящими глазами.

– Мы с вами побывали на съемочной площадке нового сериала «Кремлевские звезды», который начнут показывать по одному из центральных каналов в конце сентября, – прокричала девица, – Будем ждать с нетерпением!

– Слушай, – сказала Нюта, шурша деталями выкройки, – ведь на вечеринке у Луначарской будет, небось, куча всяких знаменитостей! Сделай несколько копий резюме и возьми с собой. Глядишь, и на работу сможешь устроиться!

В моем воображении живо нарисовалась картина: я стою с пачкой резюме, словно распространитель рекламы у метро, и пытаюсь всучить экземпляр каждой из проходящих мимо разряженных знаменитостей с бокалами в руках, а те с брезгливым ужасом шарахаются в стороны, отмахиваясь от моих резюме, словно от докучливых ос.

– Нет, – поспешно ответила я. – Виолетте потом придется сантехника вызывать. Ни к чему это.

– Сантехника?

– Ну, а как ты думаешь, куда отправятся первым делом все мои резюме, если даже я и ухитрюсь всучить кому-нибудь хоть одно из них?

– У тебя слишком мрачный взгляд на вещи!

– У тебя зато слишком радужный! Ты уверена, что сможешь сшить мне приличное платье за два часа?

– Да! Это будет маленькое черное платье… Только вот я уже потеряла ножницы…

Я решительно сгребла в охапку выкройки и потрясла ими. Ножницы с глухим стуком упали на ковролин.

– За работу, Коко Шанель!

– А еще, – с надеждой сказала Нюта, – я потеряла пульт от телевизора.

– В сумочке посмотри, – без улыбки ответила я.

Пульт нашелся немедленно.

– Элементарно, Ватсон, – сообщила я на недоуменный взгляд Нюты. – Пульт похож на мобильник. Вот ты и сунула его в сумку.

– Скажи мне честно, ты это потому знаешь, что сама прятала пульт в сумку вместо мобильного?

– Все гораздо хуже. Я пыталась позвонить по пульту вместо мобильника.

Словно откликнувшись на зов, мой мобильник запел голосом Любови Орловой «Я вся горю, не пойму отчего!».

– О, – сказала Нюта. – Новый мобильник! Новые мотивы! Новые чувства!

Я погрозила ей кулаком, а она, хихикнув, взялась за сантиметр.

В динамике сперва раздались странные звуки – перекличка нескольких голосов, механический лязг, жужжание. И голос Станиславского произнес:

– Привет, чем занята?

– Готовлю платье к вечеринке, – сообщила я и подняла локти, чтобы Анюта, уже успевшая со скоростью молнии обмотать сантиметром мои бедра и талию, могла укомплектовать измерения объемом груди.

– Э-э… Знаешь, это, конечно, ужасное свинство, но, кажется, ничего не получится с вечеринкой.

– А что случилось?

Нюта тем временем, не обращая внимания на мои нахмуренные брови и встревоженное лицо, мерила металлической линейкой выкройки и, подсчитывая что-то в уме, отрезала от них полоски бумаги.

– Да мне после съемок придется поехать еще в одно место, по делу, и, боюсь, я просто не смогу оттуда вовремя вырваться… Может, давай отменим все это?

Тяжело вздохнув, я набрала в грудь воздуха, чтобы уныло ответить: «Ну, что ж, давай, дела, так дела…» – но тут в трубке раздался громкий шорох и щелчки, и я услышала знакомый голос. Но это не был голос Станиславского:

– Маша, да? Маша? – спрашивала Виолетта Луначарская.

– Д-да, – пролепетала я.

– Не слушайте его, Маша, смело приезжайте к восьми часам. Мы его не отпускаем, привезем вместе со всеми. А дела подождут, никуда не денутся, да, Константин, и не смейте возражать! Вообще, девушек разочаровывать нехорошо, рано еще вам! Вот женитесь, тогда разочаровывайте на здоровье, тогда это безнаказанно сойдет вам с рук. А до тех пор… В общем, Маша, я вас жду, приезжайте. Адрес знаете? Набережная Тараса Шевченко, дом…

Когда трубка смолкла, я убрала ее от уха и, обессиленная, опустилась на пол, прямо на подушечку с булавками…

12

Если бы Золушка собралась бы на бал в наши дни, а сам бал происходил бы в Москве, то готова поспорить на что угодно – ее транспортное средство, будь то хоть раззолоченная карета, хоть «Мерседес» последней модели, превратилось бы в тыкву раньше, чем ей удалось бы переступить порог дворца.

У меня, правда, не было ни кареты, ни «Мерседеса», даже изготовленных на базе тыквы, но в пробках мне стоять все равно не хотелось. Тем более что если вы едете на такси, то стояние в пробках оплачивается не только неуловимым временем по циферблату часов, но и вполне осязаемыми деньгами по счетчику. Нюта, со свойственной ей дотошностью, как-то вычислила, что двадцать минут в пробке стоят пассажиру такси не меньше ста рублей, и пыталась эти деньги включить в наш с ней счет. Я сурово возразила, что у нас счет потерь, а не потрат, и если мы начнем состязаться в бессмысленном и безрассудном расходе средств, то на первом месте всегда буду я, просто потому, что покупаю куда больше книг, чем она. Нюта с большим достоинством возразила, что книг она покупает ничуть не меньше, просто она за ними ходит в местный букинистический магазин, где они стоят всего двадцать рублей за том. Зато она покупает материал для шитья и пуговицы, но шить ничего не успевает, а пуговицы теряет в недрах кладовки, так что… Нютино красноречие пропало впустую. Я осталась непреклонна, и отказалась принимать в расчет выброшенные на ветер деньги и потерянные пуговицы…

Впрочем, речь не об этом. Речь о том, что я искала выход из ситуации – и, совершенно неожиданно для себя, нашла его, выйдя на балкон и увидев прогулочный теплоход, причаливающий к пристани за Большим Устьинским мостом.

На реке не бывает пробок! Восхищенная этим гениальным открытием, я кинулась к ноутбуку. Интернет поведал мне, что хотя пробок и не бывает, движение на реке весьма интенсивное, и теплоходы следуют друг за другом с интервалом в двадцать минут. Восхищение мое перешло в полный восторг, и вскоре…

…Узкий деревянный трап скрипнул и качнулся под моими ногами, юноша в тельняшке поддержал меня под локоть, и я взошла на борт теплохода.

А когда он отдал швартовы и набрал ход, выяснилось, что идея, столь блестящая в теории, на практике имела и темные стороны.

Несмотря на то, что по берегам солнышко припекало уже совсем по-летнему, над водой дул упорный холодный ветер, напоминая забывчивым, что на дворе еще весна.

К тому моменту, когда краснокирпичные стены и башни со звездами проплыли мимо, а впереди по правому борту выросла гигантская сахарница с золотой крышкой, я окоченела так, что почти совершенно утратила присущую мне от природы тягу к прекрасному. Здраво рассудив, что живописными видами гораздо лучше наслаждаться в тепле, а недостаточную широту обзора можно компенсировать себе чашечкой горячего чая (пусть даже и из пакетика, в конце концов, это тоже, некоторым образом, чай), я спустилась по крутой лестнице на нижнюю палубу.

И обнаружила, что пассажиров на теплоходе не так уж мало – и все они предпочли холодному ветру уют и комфорт нижней палубы. Но это было только первое неприятное открытие.

Второе я сделала, оглядев столики в поисках свободных мест. И нашла только один незанятый стул. Вернее, он был занят портфелем, внутри которого, очевидно, находился ноутбук. Хозяин портфеля сидел на соседнем стуле – вокруг шеи шарф в красно-синюю шотландскую клетку, в руке – одноразовая пластиковая рюмка с остатками чего-то, по виду напоминающего коньяк.

И этим хозяином был Мартин Найман.

После минутного колебания, я решила, что чай мне необходим, а Найман, как бы неприятен он не был, все-таки не укусит меня при таком стечении народа – и отправилась к барной стойке в углу.

Цена, которую требовали на плавучей посудине за пластиковый стаканчик с отваром ароматного сена, куда больше подошла бы белой чашке из легкого полупрозрачного костяного фарфора, налитой до краев чаем из самых молодых побегов и почек – и помешивать такой чай, конечно, следовало только серебряной ложечкой. Но я безропотно отсчитала требуемую сумму, схватила стаканчик, торопливо – пальцы все болезненней ощущали сквозь слишком тонкие пластиковые стенки угрожающий жар – подошла к столику Наймана и проблеяла что-то вроде «простите, здесь не занято?».

Найман, не глядя в мою сторону, переставил портфель с ноутбуком со стула на пол. Испытывая невероятное, блаженное облегченье, я поставила стаканчик с чаем на стол и села.

Сделала крошечный глоток, пошуровала пластиковой мешалкой на дне, чтобы сахар и ломтик лимона несколько отбили вкус и запах сухой травы, а слева по курсу тем временем уже показалось чертово колесо.

– Все-таки с таким цветом волос куда уместнее было бы изображать, скажем, королеву Елизавету, чем Холли Голайтли.

Я вздрогнула и обернулась. Найман смотрел на меня в упор.

– С чего вы взяли, что я изображаю Холли Голайтли? – безуспешно пытаясь скрыть раздражение, спросила я. Уж не знаю, что разозлило меня больше – бесцеремонность Наймана, или его догадливость – мы с Нютой действительно цитировали костюм героини Одри Хепберн из «Завтрака у Тиффани».

– Черное платье, жемчуг, волосы, убранные наверх…

– Покрой платья совсем не такой!

– Да, и перчаток выше локтя тоже нет. Но главная неудача тут – рыжие волосы.

– Спасибо, что поделились со мной своим мнением, – я неласково улыбнулась. – Хотя, к сожалению, не могу сказать, что оно было для меня полезным.

Найман допил коньяк и поставил рюмку на столик.

– Это потому, что вы не потрудились понять то, что я имел в виду. А я хотел сказать только, что если бы вы распустили волосы по плечам, вы стали бы гораздо больше похожи на саму себя. А это, на мой взгляд, куда полезней, чем быть похожей на Холли Голайтли, или на Одри Хепберн, если вам так нравится.

– А вам, я вижу, нравится поучать незнакомых людей.

– Отчего же незнакомых, Маша, – улыбнулся Найман. – Я прекрасно запомнил и вас, и ваши тюльпанчики.

– А вот я вас знать не знаю! – прорычала я и, оставив на столе недопитый чай, вылетела на верхнюю палубу.

Там на меня с радостью накинулся заскучавший в одиночестве ветер. Мои открытые руки мгновенно покрылись россыпью крупных мурашек, а в заледеневшем носу открылся неиссякаемый источник влаги. Конечно, в сумочке у меня был спрятан прозрачный шарф из золотистой органзы, но тепла он дал немного. К тому же ветер решил, что шарфик пойдет ему гораздо больше, чем мне, и приложил все силы, чтобы вырвать шарф у меня из рук, а когда обнаружил, что я держу свое сокровище крепко – принялся за мою прическу, над сооружением которой я промучилась почти час, поминутно смачивая ее то водой, то муссом для укладки, колдуя с феном и с щетками, а потом закрепляя не самый блестящий результат мучений промышленной дозой лака (надо было пойти в парикмахерскую, но на это у меня уже не было времени – пошив маленького черного платья вместо двух часов занял-таки все пять, а еще мне нужно было встретиться с Лилькой, которая одолжила мне черные туфли на шпильках). К сожалению, я не сразу осознала грозящую прическе опасность, а когда в мою душу закрались смутные подозрения и заставили броситься на поиски чего-нибудь похожего на зеркало, из тонированного стекла перегородки на меня дико вытаращилась какая-то рок-звезда прошлого столетия – судя по вздыбленной шевелюре, пожинавшая лавры в жанре хэви-металл. В надежде хоть отчасти вернуть себе человеческий облик, я поспешно полезла в сумочку за расческой, но после долгих судорожных поисков поняла, что расчески с собой у меня нет – она осталась в моей любимой, похожей на мешок Санта-Клауса сумке, с которой я обычно хожу – вернее, теперь, увы, уже не хожу – на работу.

Полюбоваться видом прозрачной, словно тонкий слой акварели, свежей зеленью на склонах Воробьевых гор, мне не удалось – в это время я находилась в туалете, злобно завывая «Не ходи со мною рядом-рядом, не смотри таким печальным взглядом-взглядом, все равно твоя подружка лучше», – и отчаянно пытаясь с помощью пальцев и воды из-под крана придать своей прическе хоть какое-то подобие человеческой. Но преуспела не сильно – возможно оттого, что в дверь барабанили те пассажиры теплохода, которые, в отличие от меня, в любое время суток и при любой погоде предпочитали чаю пиво.

Из туалета я вышла в таком подавленном настроении (ничуть не поднявшемся от взглядов и возгласов, встретивших мое появление), что восстановить бодрость духа могла только одним способом. Не глядя по сторонам, я прошла через нижнюю палубу к буфету и заказала себе шампанского.

Выпила его, не отходя от стойки – о, каким оно оказалось освежающим и бодрящим! – и тут же заказала второй бокал. Надо было сразу заказывать целую бутылку, но кто же мог знать?

К концу плаванья в голове у меня, благодаря шампанскому, был такой же беспорядок, как и на голове.

Шаткой походкой настоящего морского волка я сошла на причал, поднялась по ступеням на берег, обозрела просторы и полезла в сумочку за блокнотом, чтобы уточнить адрес и маршрут.

– Как я понимаю, нам с вами по пути.

– С чего вы взяли? – надменно ответила я, с деланной небрежностью перелистывая страницы блокнота.

– О, чистая интуиция! Просто там, куда я иду, должен присутствовать один актер с неплохими внешними данными. И, кажется мне, все эти наряды в духе Одри Хепберн – ради него. Слава богу, в этот раз обошлось без тюльпанов. Или вы припрятали в сумочке букет одуванчиков?

Нет, с какой стати, объясните мне, пожалуйста, он со мной так разговаривает? Что за манеры? Хотя, если вдуматься, чего тут удивительного. Человек, наверное, считает, что ему все позволено. Он же гений, без-пяти-минут-оскароносец. Возможно, «без пяти минут» – это слова, которые все объясняют.

– Впрочем, – продолжал Найман, – может быть, я ошибаюсь, и вы всего лишь собираетесь потребовать у Виолетты назад присвоенный ею букет тюльпанов, а взамен вернуть ей газовый баллончик?

– Знаете, что я вам скажу? Если вы от меня не отвяжетесь со своими мнениями и предположениями, мне придется применить этот баллончик против вас! – рявкнула я.

И тут же потеряла равновесие. И, к сожалению, не в переносном, а в самом что ни на есть прямом. Все-таки каблуки высотой больше семи сантиметров – не самая удобная обувь на свете, особенно пытаешься на ней уйти от дурацких разговоров.

Правая нога дрогнула, носок нырнул влево и назад, и я внезапно начала заваливаться вперед, одновременно вращаясь по часовой стрелке. Приземление на тротуар с неизбежным ущербом для каблуков и колготок в сеточку казалось неизбежным…

Но долететь до асфальта мне не удалось. Найман довольно ловко подхватил меня за плечи, приподнял над землей и установил в вертикальное положение. И мягко произнес:

– Мне все-таки придется проводить вас. Кстати, у вас есть расческа?

– Нет, – выдохнула я, с трудом приходя в себя после так и не случившегося падения.

– Ну, ничего, у меня есть.

И, не успела я понять, что происходит, как он ловким движением вынул у меня из головы заколку и рассыпал волосы по плечам.

– Что вы делаете?! – вскрикнула я и зашипела от боли – в волосы вцепилась расческа с частыми зубьями.

– Хотите – давайте сами.

– Отдайте заколку!

– Не отдам. Это моя награда за то, что спас ваши локти и колени от синяков, а лодыжки с запястьями – от переломов. Насчет расчески можете не волноваться, вши у меня в последний раз были, когда я маленьким отдыхал в Коктебеле, но их повывели жирной цинковой мазью, и с тех пор они ко мне ни ногой.

– Какая скромная награда, – хмыкнула я. – Просто поражаюсь, что вы просите так мало. – Честное слово, я ожидала, что вы потребуете взамен мою бессмертную душу.

– О, этого не будет, не надейтесь. Мы, нечистые духи, можем домогаться чего угодно, но вот души привыкли получать на блюдечке с голубой каемочкой, да еще не всякую берем. К тому же я не слишком уверен, что у женщин – как, впрочем, и у актеров, есть душа.

– Ну, в таком случае, получив заколку, вы очень выгадали, – фыркнула я и, не желая тратить время на разговоры с этим женоненавистником, мелкими шажками двинулась в сторону набережной Тараса Шевченко. Приходилось прилагать массу усилий, чтобы сделать мое передвижение хоть отчасти похожим на походку.

Найман, вместо того, чтобы обогнать меня, медленно шел немного поодаль. Мешало мне это ужасно, но повернуться и наорать на него у меня отчего-то не хватало мужества. Все-таки каблуки – это удел мазохисток, а я к ним, совершенно очевидно, не отношусь, так что, клянусь, это – последний раз, когда я их надела.

И совершенно очевидно, что каблуки требуют подпорки в виде мужчины – иди хотя бы более дальновидной женщины, надевшей не туфли на шпильках, а, скажем, балетки. Я была бы совсем не против, если бы кто-нибудь, на чью руку я могла бы опереться, шел бы со мной рядом. Но только чтобы это был не Найман. Может, Станиславский мог бы спуститься вниз и встретить меня?

Но абонент опять был временно недоступен…

Я поняла, что попала по адресу, увидев множество дорогих машин, припаркованных возле подъезда. Нельзя сказать, что большое количество шикарных автомобилей на набережной Тараса Шевченко может кого-то удивить. Но здесь концентрация престижных иномарок на одном квадратном метре была слишком плотной – они сгрудились так тесно, что одна запирала другую, а ее, в свою очередь – еще одна, они лепились друг к другу со всех сторон, и тот, кто пришел на эту вечеринку первым, покидать ее будет последним.

До чего же иногда приятно знать, что, раз у тебя нет машины, тебе такое не грозит. От скольких хлопот избавляешься, передвигаясь на своих двоих! – подумала я.

В очередной раз оступилась. И вздохнула. Боюсь, если я и обратно буду возвращаться пешком, то пойду босиком. Или на костылях.

13

Охранник, карауливший дверь подъезда, заглянул в мой паспорт, потыкал стилусом по сенсорному экрану планшета и, возвращая мне бесполезный документ, равнодушным голосом сообщил, что меня нет в списке.

Не могу сказать, что меня это очень сильно удивило. Такое случается сплошь и рядом. Медовым голосом уговаривать тебя прийти и внести тебя в список гостей – это две совершенно разных вещи и о той из них, которая требует приложения некоторых усилий, очень часто забывают.

Будь я, скажем, в кроссовках, я немедленно развернулась бы – и только бы меня и видели. Но я была на проклятых каблуках, да к тому же Найман стоял неподалеку с тем неприятным выражением лица, которое на первый взгляд кажется доброжелательностью, а на самом деле представляет собой не слишком завуалированную насмешку. И я решила не сдаваться без боя:

– А скажите, есть ли у вас в списке Константин Станиславский? Я должна была прийти с ним…

– У меня нет полномочий разглашать имена гостей. Это конфиденциальная информация. В любом случае, если вы приглашены кем-то из гостей, он должен предупреждать об этом сам.

Досадливо вздохнув, я снова поднесла к уху мобильник – и снова убедилась в недоступности абонента.

– Может, я вам подойду? – сказал, приближаясь, Найман и протянул свой паспорт.

Охранник сделал пометку в своих электронных записях и сказал:

– Проходите.

– Дама со мной, – даже не глядя в мою сторону, Найман взял меня под руку.

Что-то похожее на улыбку появилось на лице охранника:

– Дама только что сообщила, что собиралась пойти на эту вечеринку с Константином Станиславским. А ваше имя, насколько я знаю, Мартин Найман.

– Ну, мне ли вам рассказывать, что такое эти женщины! Встречаются с одним, а замуж выходят за другого. Вы же наверняка знаете арию герцога из оперы «Риголетто».

Охранник засмеялся:

– А как же! Но я должен внести данные вашей дамы в базу.

Когда входили в подъезд, охранник у нас за спиной красивым сильным тенором запел:

– Сердце красавиц склонно к измене! И перемене, как ветер мая!

– Превосходный молодой человек! – сказал Найман, нажимая на кнопку лифта. – Четвертый курс консерватории – и чемпион Москвы по пауэрлифтингу. Если бы он был хоть чуть-чуть посмазливее, не видать бы вашему обожаему Ка-эСу главной роли в этом сериале.

– Если вам так не нравится Станиславский, почему он все-таки получил эту роль? – холодно поинтересовалась я.

Двери лифта открылись, и Найман сделал галантный приглашающий жест.

– Если бы я мешал получить роль каждому актеру, который мне по какой-либо причине не нравится, съемочные площадки мира обезлюдели бы самым плачевным образом. Кстати, вы могли бы поблагодарить меня за то, что я вас провел. Ведь я дал вам еще один шанс завоевать его сердце. Когда вы собирались подарить ему ваши чахлые тюльпанчики, у вас такого шанса почти не было. И хотя мне кажется, что вы попусту тратите время и силы, настойчивость ваша не может не восхищать.

Да он принимает меня за фанатку! Я расхохоталась так, что мне пришлось схватиться за стену, чтобы не сверзится со своих невозможных каблуков. Найман, сложив руки на груди, наблюдал за мной с неподдельным интересом.

– Спасибо вам, конечно, что провели, – отдышавшись, сказала я, – но с моими шансами все в порядке, можете мне поверить!

Найман приподнял левую бровь и качнул головой:

– Ах, вот как? Тем хуже для вас, в таком случае.

– Что вы хотите этим сказать?!

– Только то, что сказал. Нам сюда.

Мог бы и не говорить. Из-за двери, отделанной темным лакированным деревом, доносился шум голосов, смех, музыка.

– Интересно, а соседи не протестуют?

Впрочем, на лестничной площадке не было больше ни одной двери.

– Можете не волноваться за соседей. Дверь тут самое слабое место, а все остальное звукоизолировано так, что один раз тут даже устраивали маленький концерт одной большой звезды – и ни одна живая душа не узнала бы, если бы кто-то пронырливый не сфотографировал все мобильником. Говорят, получил бо-ольшой гонорар от одной очень желтой газеты. Правда, если это тот, о ком я думаю, он вынюхал весь свой гонорар за неделю. Поэтому у всех приходящих теперь вынимают аккумуляторы из мобильников и фотоаппаратов. У Виолетты собралась такая коллекция забытых батарей, что она могла бы с большой прибылью торговать ими на Митинском рынке, если бы захотела… Да, на будущее, – вы должны мне один поцелуй.

Его наглость начала меня даже забавлять.

– Мне казалось, что у вас уже есть заколка.

– Заколку я получил за то, что не дал вам сломать ногу, а может, и шею. А теперь я сделал гораздо больше. Я провел вас в таинственный и чарующий мир желтой прессы и кокаиновых папарацци. Возможно, вы даже встретитесь с тем, кто, похоже, совсем не горит желанием встретиться с вами… И за все эти благодеяния я прошу у вас только один поцелуй.

– Почему бы вам не завести себе девушку и не требовать от нее сколько угодно поцелуев? – ухмыльнулась я.

– Это хороший вопрос, но в двух словах на него не ответишь, а если отвечать развернуто, боюсь, мы пропустим всю вечеринку.

И он нажал на кнопку видеофона, мертвый глаз которого уже давно смотрел на нас с безмолвным неодобрением.

Видеофон ожил и сказал веселым мужским голосом:

– Ну ничего себе!

Дверь открылась. На пороге стоял Станиславский, улыбаясь во весь рот.

– Фрося! Ты все-таки пришла! Вот молодец! Добрый вечер, Март! Мне поручено обезвредить ваши мобильники!

– Что, мы перешли на самообслуживание? – ядовито усмехнувшись, поинтересовался Найман. – Гости теперь исполняют функцию охраны?

Станиславский объяснил, что охрана отправлена по домам, потому что собрались только свои, но меры предосторожности все-таки не стали отменять, так что все по очереди дежурят на дверях, отнимая друг у друга аккумуляторы.

Мне не хотелось выяснять отношения при Наймане, но сдержаться я не могла и, сверля Станиславского недобрым взглядом, едва слышно прошипела ему на ухо:

– Какого черта ты мне не позвонил?!

– Так у меня же тоже выдрали аккумулятор!

– Черт побери, а городской телефон на что?!

– Но я не помню на память твой номер, он в памяти мобильника, а мобильник – без аккумулятора! Я десять минут назад выбегал на улицу и просил охранника пропустить тебя, если ты придешь, а он сказал, что я должен сам тебя встречать. Я собирался бежать за тобой через пять минут!

– По-моему ваш друг – мастер художественной отговорки, – хмыкнул Найман, у которого, разумеется, не хватило такта отойти от нас подальше или хотя бы сделать вид, что он не слышал нашего разговора. И этот человек надеется, что я его поцелую? Да я скорее поцелую жабу!

– Кстати, Март, спасибо, что провел ее, с меня причитается.

– Будешь должен ему один поцелуй, – усмехнулась я.

– Надеюсь, Костик, ты не будешь возражать, если я попрошу твою невесту расплатиться за тебя?

Пораженная таким поворотом, я послала Станиславскому предостерегающий взгляд. Но он не обратил на мою стрельбу глазами ни малейшего внимания, только рассмеялся:

– Конечно, не буду. У моей девушки в запасе столько поцелуев, я не обеднею, если она подарит тебе один!

И, вынув из наших с Найманом мобильников аккумуляторы, положил их в сумку-авоську, висящую на нижнем крючке большой деревянной вешалки – и уже набитую источниками энергии всех цветов, размеров, форм и фирм.

Пока он не видел, Найман посмотрел мне в глаза и, улыбнувшись одними губами, показал мне два пальца. И, прежде чем я успела набрать в грудь воздуха, чтобы ответить ему, что не согласилась и на один – развернулся и исчез за дверью, ведущей в комнаты, откуда долетали до нас – теперь не приглушенно, а громко, ярко, празднично – звуки музыки, гомон болтающих голосов и нетрезвый смех.

– Надеюсь, ты не собираешься его целовать? – прошептал Станиславский, поворачиваясь ко мне.

– Вот еще глупости! – фыркнула я. – Как будто мне без него не с кем целоваться!

– Вот именно! – сказал Станиславский и поцеловал меня. И повторил: – Вот именно!

– Я вижу, вы тут веселитесь вовсю! – раздалось у нас над ухом.

Мы испуганно отпрянули друг от друга – ни дать ни взять школьники, застуканные под лестницей строгим завучем.

Перед нами стояла Виолетта, вид у нее был лукавый и довольный.

– Виолетта, это Фрося, – брякнул Станиславский.

– Не болтайте чепухи, Костя, я эту девушку прекрасно помню, ее зовут Маша! Когда радость встречи немного утихнет, сходите на кухню и принесите оттуда чего-нибудь выпить, что вам больше понравится. Только не очень задерживайтесь, потому что мы сейчас будем играть в фанты, а потом начнутся танцы. Вы же понимаете, Маша, как сложно с этими танцами – нужно выгадать такой момент, когда мужчины уже достаточно выпили, чтобы перестать сидеть по углам, но еще не нахлестались до такой степени, чтобы потерять чувство пространства. Мы же танцуем не для того, чтобы на нас висели, да и стоит ли тратить деньги на туфли, чтобы по ним потом топали тяжелыми ботинками?!

С этими словами она испарилась.

– Она прелесть, правда?! – восхищенно сказал Станиславский.

– А как же я?!

– Ты? Ты – не прелесть!

– Нет?!

– Ты – чудо.

Я думала, что он снова поцелует меня, но он сказал:

– А теперь пойдем за бутылками. Слово хозяйки – закон.

На долю секунды моя симпатия к Виолетте Луначарской заметно уменьшилась. Но только на долю секунды. В конце концов, ревновать к Виолетте так же глупо, как ревновать, скажем, к солнцу. Глупо сердиться на человека, который подставляет лицо солнечным лучам.

Я ожидала найти на кухне несколько ящиков спиртного всех видов, небольшой филиал винной лавки. Но бутылки стояли только на массивном кухонном столе, а их общее количество для большой компании казалось весьма скромным. Кроме того – ни в одной бутылке не было напитка крепче двадцати градусов. Любителям набираться до потери сознания на этой вечеринке потакать явно не собирались.

Оказалось, что любители сделали попытку пронести крепкие напитки с собой, но были обезоружены на входе охраной – под угрозой недопуска на праздник.

Недаром я всегда подозревала, что Виолетта только выглядит нежной фиалкой, а сама между тем выкована из стали и только покрыта для красоты эмалью.

Комната, в которой проходила вечеринка, можно было без особой натяжки назвать залом для приемов. Огромная, с двумя рядами окон и галереей-антресолями, она явно была рассчитана на большие компании. Вдоль одной из стен шел широкий и высокий подиум, на который с двух сторон вели две лестницы в три ступеньки. Перед подиумом стоял длинный диван, обитый красным льном – громоздкая конструкция с широченной спинкой и подлокотниками. Гости сидели и на сиденье, и на спинках, и на подлокотниках, и на лежащем перед диваном ковре с длиннющим ворсом. А еще – на ступеньках, ведущих на антресоли, на барных табуретах, на раскладных стульях, на креслах и на диванах поменьше, стоящих вдоль стен.