Текст книги "Легкие следы"

8

Казалось, что я пришла в себя на дне реки – толща воды тяжело давила мне на лоб, все расплывалось перед глазами… Для полноты впечатления не хватало только шныряющих мимо рыбок, да пузырей воздуха, вырывающихся изо рта и носа при каждом выдохе. Впрочем, приглядевшись, я обнаружила, что лежу, укрытая пледом, на диване у себя в квартире.

В комнату, крадучись, вошла Лилька, тихонько села в кресло, к зажженному торшеру и осторожно зашуршала конфетной оберткой.

– Что это ты там трескаешь втихомолку? – я попыталась говорить грозно, но, боюсь, голос мой прозвучал ненамного страшнее воробьиного чириканья.

– Ну, наконец-то! – обрадовано воскликнула Лилька. – Пришла в себя! Если бы я знала, что ты покатишься по наклонной плоскости из-за этого Димы, нипочем не стала бы тебя с ним знакомить.

Упоминание наклонной плоскости заставило меня наморщить лоб и вспомнить, как после разговора с Синезубовым я пришла в туалет, что-то сказала Нюте, села на пол, прямо под автоматическую сушилку для рук, работающую на фотоэлементах – так что в макушку мне ударила струя горячего воздуха – и сознание, поставив меня на автопилот, благоразумно удалилось по своим делам. Все мои дальнейшие действия и перемещения в пространстве терялись в густом тумане.

– Если я куда-то качусь, почему я этого не чувствую? – прошелестела я и перенесла туловище из лежачего положения в сидячее.

И, как оказалось, напрасно. Все предметы в комнате сорвались со своих мест и помчались вкруговую, а я, простонав, упала обратно.

– Теперь почувствовала? – Лилька подошла и села у меня в ногах. – Нет, серьезно, ты меня пугаешь, я тебя не узнаю. Вчера притащила к себе первого встречного, а сегодня вообще…

– А что сегодня? – надеясь на лучшее и опасаясь худшего, жалобно спросила я.

Опасения мои подтвердились. Оказалось, что под вечер я позвонила Лильке и, путаясь в словах, попросила ее заехать за собой к Алексею Толстому. К счастью, догадливая Лилька сообразила, что речь идет о памятнике. Прибыв на мой зов в маленький скверик между Большой и Малой Никитскими улицами, Лилька нашла на залитой закатными лучами солнца скамейке меня и Нюту, с невероятным подъемом и напором исполняющих «Варшавянку». В руках мы держали пластиковые стаканчики, а на скамейке между нами криво стояла, так и норовя упасть, литровая бутылка мартини – к Лилькиному приходу уже почти пустая. Спев про враждебные вихри и темные силы, мы принялись истово креститься на Церковь Большого Вознесения и слезно умолять Матушку-Богородицу помиловать нас, грешных, ибо не ведаем, что творим.

– Всю жизнь считала тебя тихоней и скромницей! А ты, оказывается, какая-то порочная особа! – с каким-то даже восхищением воскликнула Лилька.

– Да к тому же еще и безработная, – мрачно сообщила я.

– Тебя что, уволили с работы за пьянство? – ужаснулась Лилька.

– Ну, почти… Так, я должна позвонить Станиславскому. Он должен меня утешать, потому что это все из-за его чертова коньяка! Где мой мобильник?

– Вы что, перед мартини еще и коньяк пили? – ужаснулась Лилька.

Я неосмотрительно покачала головой и снова застонала – вспугнутые вещи опять запорхали по комнате.

– Так, – строго сказала Лилька. – Позвонить ты всегда успеешь. Сначала расскажи мне, наконец, все по порядку. А то в твоей жизни произошло столько событий, а я ничего не знаю.

И я рассказала, предварительно запив минеральной водой активированный уголь – Лилька скормила мне его целую пачку, уверяя, что он должен нейтрализовать разрушительное действие алкоголя на мой непривычный к пьянству и разврату организм. Правда, каким образом активированный уголь должен помочь мне еще и от разврата, она не уточнила.

– Что-то тут не так, – постановила Лилька, дослушав мою историю до конца. – Не нравится мне все это. Божество… Цветы… Виолетта Луначарская… Нет, правда, настоящая Луначарская?

– Девятьсот девяносто девятой пробы. А ты просто завидуешь!

– Ну да, есть чему. Парень пропал, а работа накрылась медным тазом.

– Чем сыпать соль на раны, заварила бы лучше чаю. Там в бело-синей баночке лежат такие зеленые шарики, их надо сперва…

– Так, могу предложить тебе на выбор – либо я беру какой-нибудь простой цейлонский и завариваю его как умею, либо вообще будешь у меня пить чай из пакетиков…

– Делай, как знаешь, – голосом, полным страдания, ответила я. – Я тебя прощаю только потому…

– Что я твоя самая лучшая подруга и без меня тебе не прожить! Как только тебе не надоест эта грубая лесть! – сказала Лилька с чрезвычайно довольным видом.

Пока Лилька звенела на кухне посудой, я, набравшись мужества, встала с дивана и нетвердой походкой отправилась на поиски своей сумки, в которой должен был лежать мобильник – во всяком случае, мне очень хотелось на это надеяться.

Мобильник действительно нашелся в сумке, но дозвониться до Станиславского мне не удалось. Ни в первый раз, ни во второй, ни в десятый. Ни в триста пятьдесят тысячный с половиной раз.

Лилька, с неодобрением, хотя и не без жалости наблюдавшая за моими настойчивыми, но безуспешными попытками:

– Слушай, ведь у него включена эта услуга, как бишь ее, когда ему приходит эсэмэска обо всех неотвеченных звонках, ну, пока он был недоступен. Вот будет весело, когда окажется, что ты ему звонила триста пятьдесят тысяч с половиной раз. Что он о тебе тогда подумает?

– Он подумает, что у меня на мобильнике залипает кнопка вызова, – мрачно ответила я. – А я не буду его в этом разубеждать.

– Ой, вот нашла дурака! Думаешь, он тебе поверит?

– Не поверит, конечно. На то он и Станиславский. Так прямо и скажет: «Не верю!».

Мы захихикали, а мобильник у меня в руке зазвонил. Чуть не выронив его из рук я с надеждой посмотрела на дисплей… Но надежда умерла, едва родившись – звонила Нюта.

– Знаешь, что? Я вот сейчас проснулась и поняла, что мы с тобой должны обнулить наш счетчик утрат, – сказала Нюта заунывным голосом. – Потому что мы с тобой потеряли работу, и теперь все остальные потери кажутся пустяком на этом фоне.

– Хорошо, – сказала я мрачно. – Договорились. Это все, что ты мне хотела сообщить?

– Нет! Я хочу тебе сообщить, что я вот тут проснулась и обнаружила, что посеяла книжку Шопенгауэра, которую брала с собой, чтобы читать в транспорте, косметичку и правый мокасин! Так что у нас с тобой счет 3:0 в мою пользу!

– Слушай, а я тут потеряла молодого человека. Буквально. Это потеря считается? Предлагаю выписать мне за такую потерю пять… нет, десять очков!

– Так ведь молодого человека ты потеряла вчера, а работу мы потеряли сегодня!

– Нет, это уже другой, я потеряла еще одного.

– Ну уж дудки! Потерянные парни считаться не будут! Погоди, а кого это ты еще потеряла?

– Какая теперь разница, – мрачно ответила я и с тяжелым вздохом нажала на кнопку отбоя.

9

Под окнами взвыла сирена – кто-то по служебной надобности пытался прорваться сквозь пробку на набережной – и вернула меня к действительности. И к забытой на блюдце чашке. Я сделала поднесла чашку к губам и сделала глоток.

И обнаружила, что юннань остыл и потерял всякий вкус, а сидящая за ноутбуком Нюта продолжает рассуждать вслух, целеустремленно щелкать мышью и зачитывать мне найденное:

– Ага, вот, смотри, это уже для тебя: «Редактор интернет-сайта. Обязанности: Обеспечение постоянного притока сообщений в ленту новостей, написание пресс-релизов, перевод и литературная обработка англоязычных новостей, подбор изображений, интервьюирование ведущих представителей отрасли, написание и редактура обзорных и аналитических статей, репортажей с выставок и пресс-конференций…»

– Ничего себе! И что обещают за такую непыльную работенку?

Нюта фыркнула, не отводя взгляда от монитора ноутбука.

– Обеды за их счет, соблюдение ТК, полный рабочий день, офис в Алтуфьево и…

– Ни за какие деньги, – я посмотрела на монитор. – Ну – уж не за такие – точно!

– Подумайте, какая цаца! Посмотрим, что ты дальше запоешь… А это?

Она продолжала говорить, но я уже не слушала. Мысли мои вновь унеслись далеко.

Телефон Станиславского продолжал отвечать мне металлическим женским голосом. Поймать божество на «Китеж-ТВ», хотя бы для того, чтобы заглянуть в его бессовестные янтарные глаза, мне тоже не удалось. Когда я вчера явилась на теперь уже бывшую работу за расчетом, специально подгадав свой приход к начитке текстов, оказалось, что озвучание уже состоялось. «У него какой-то аврал, поэтому он попросился прийти пораньше!» – сказал Илюша, размешивая растворимый кисель в кружке, которая еще совсем недавно принадлежала мне. Если бы не Илюшины слова, я заподозрила бы, что никакого Станиславского вовсе не существовало, что это просто плод моего воображения, не в меру разыгравшегося с горя от крушения надежд по поводу Димы.

Впрочем, нет худа без добра. Образ Димы в моем сердце настолько стерся, что я и вспоминала-то о нем только в связи с таинственно исчезнувшим Станиславским.

Надо сказать, в моей жизни хватало проблем и без испарившегося божества.

Уже второй день – вторые сутки, если быть точной – мы с Нютой пытались сообразить, что нам делать с нашими молодыми жизнями, внезапно оказавшимся никому на свете не нужными. Мы составляли резюме, писали синопсисы сериалов и сочиняли заявки на документальные фильмы. Мы облазили все рекрутерские сайты, изучили вакансии всех популярных каналов и продюсерских фирм. Мы оставили свои координаты во всех кадровых агентствах. Мы расширили круг поисков, решив не ограничиваться одним телевидением. И чем больше мы искали, тем сильнее овладевала нами тоска. Впрочем, друг перед другом мы изо всех сил симулировали бодрость и веру в светлое будущее.

Еще вчера был ясный день, солнце золотило купола кремлевских соборов и оплетку рубиновых звезд, и казалось, что ничего страшного не произошло, и все у нас получится. Но сегодня небо затянуло тучами, Москва-река под моими окнами стала серой, почти без блеска, от машин, мчавшихся по набережной, поднимался вверх густой дым… А я пыталась понять – что я сделала не так? Почему он не звонит?

– «Личные качества: широкий кругозор, грамотность, контактность, готовность к общению с неординарными личностями разного уровня, дисциплинированность, стрессоустойчивость, умение быстро и оперативно работать с информацией»… Это же про тебя!

Чувствительный удар локтем под ребра привел меня в чувство.

– Ты вообще на каком свете? Ты думаешь, витая в облаках и мыча под нос песенки, скорее найдешь нужную работу, чем лазая по Интернету?

– Очень даже может быть, – вздохнула я, перестав петь «У природы нет плохой погоды» и заглядывая в ноутбук. – Правда, у меня все равно нет портфолио и я не говорю по-французски.

Воодушевленные грядущими перспективами, мы вышли покурить на балкон. То есть, конечно, Нюта покурить, а я – дыма понюхать, табачного да выхлопного.

По реке проплыл теплоходик, весь в бело-розовой пене воздушных шаров. На палубе звенел смех, пиликала музыка, усиленный динамиком голос отражался от воды и разносился по окрестностям, оповещая всех, кто имел уши, о том, что сегодня для Сергея и Татьяны самый важный день в жизни, день, когда они стали друг другу мужем и женой.

Я отвела взгляд от теплоходика и повернула голову вправо, туда, где виднелись на фоне пасмурного неба краснокирпичные башни и стены.

Нюта посмотрела в том же направлении, меланхолично выдохнула дым:

– До чего же красиво! Слушай, тебе не кажется иногда, что ты снимаешься в каком-то странном фильме, сценария которого ты не знаешь?

– Кажется. Причем все время…

Внезапно Нюта оживилась:

– Да, ты знаешь, я нашла косметичку! Когда ходила за расчетом. Я ее, оказывается, оставила в туалете на работе, а уборщицы припрятали и повесили объявление. И кроссовок нашла – висел на крючке в прихожей, представляешь? Только Шопенгауэр так и сгинул без следа. Так что счет теперь 1:0, если ты, конечно, ничего за эти дни не потеряла.

– Ничего не потеряла. Но молодого человека так и не нашла.

– Ну, молодой человек – не книжка Шопенгауэра, найдется.

– Едва ли. Молодой человек, в отличие от Шопенгауэра, на дороге не валяется.

– А все-таки, кто он, а?

– Шопенгауэр? Немецкий философ, разумеется.

Нюта бросила дымящуюся сигарету на блюдце и стремительно ушла с балкона в комнату. Я набрала в легкие воздуха, чтобы крикнуть ей вслед «не обижайся!», но она вернулась буквально через мгновение, неся двумя пальцами перед собой на вытянутой руке, словно живое существо, способное укусить, надрывающийся мобильник.

Надпись на дисплее гласила «Станиславский звонит». Не понимаю, как мне удалось не уронить телефон.

– Привет! У меня для тебя такие новости, слушай! Ты где?

– Какая разница? – ответила я. Мой голос был так же холоден, как мои ладони.

– Где ты, говори немедленно! Ты на улице что ли?

– Дома. Я на балконе, – тут я поняла, что совершила тактическую ошибку, и попыталась исправить ее: – Но я не одна.

– Значит, твоим гостям пора уходить. Через десять минут я буду у тебя.

– Я тебя не приглашала.

– Значит мне придется прийти без приглашения.

Огромным, нечеловеческим усилием воли я оторвала трубку от уха и с силой швырнула мобильник о кафельный пол балкона. Куски пластика и микросхем брызнули в разные стороны.

– Ты что? – вскрикнула Нюта.

– Не позволю себя дурачить, – прорычала я и, перешагнув через бренные останки мобильника, торопливо прошла в квартиру. – С меня довольно!

Нюта проследовала за мной, недоумевая:

– Зачем мобильник-то курочить? У тебя есть лишние деньги?

– Я не хочу, чтобы он мне звонил! – я распахнула дверцы гардероба.

– Ну, отключила бы мобильник и все!

Я натянула на себя водолазку и повернулась к Нюте:

– Так надежнее! Гаси компьютер и собирайся сама! Надо уйти до его прихода!

Я впрыгнула в юбку и посмотрелась в зеркало. Вся одежда сидела на мне вкривь и вкось, но времени приводить себя в порядок уже не было.

– Какие страсти кипят! – восхитилась Нюта, поспешно собирая со стола распечатанные на принтере резюме.

Зловеще и торжественно прокатился по квартире дверной звонок.

– Так, – присев от ужаса, прошептала я. – Тихо. Дверь не открываем. Нас нет!

С каждым разом звонки становились все продолжительней и настойчивей. Внутри меня все прыгало и тряслось, словно кто-то включил у меня в желудке гигантский миксер.

– Зачем ты вообще сказала ему, что ты дома? – шепотом спросила Нюта.

– Потому что я клиническая, неизлечимая дура!

– Ну, так давай откроем! Раз уж начала делать глупости, зачем останавливаться на середине.

Ударила в уши тишина. Мы с Нютой переглянулись. А божественный голос за дверью произнес:

– Во-первых, я знаю, что ты здесь. Мне сдала тебя консьержка. Во-вторых, я не успокоюсь. В-третьих, если ты мне не откроешь, я позвоню своим друзьям-пожарникам. Они с удовольствием доставят меня на твой балкон.

– Вот нахал! – я не удержалась и сдавленно захихикала.

Нюта на цыпочках пошла к двери.

– Ты что?! – зашипела я.

– Хочу подтвердить свои подозрения, – и Нюта заглянула в дверной глазок.

– Ты думаешь, я не вижу, что ты смотришь в глазок? – раздалось из-за двери.

– Станиславский? – громко произнесла Нюта и…

– Не смей! – запоздало завопила я.

Но Нюта уже открыла дверь.

И громко взвизгнула.

– О, простите! Я обознался, – Станиславский поставил ее обратно на пол. – Я думал, это Фрося. А, вот и она.

– Меня зовут Маша, – сказала я, глядя на него в упор.

Он сделал шаг в мою сторону. Я сделала шаг назад.

– Это не важно. Для меня ты навсегда Фрося, – янтарные глаза прожигали меня до самого солнечного сплетения.

– Пожалуй, мне пора, – сказала Нюта.

Он сделал еще один шаг – и я снова на шаг отступила.

– Нет, – сказала я. – Нюта, останься. Он сейчас уйдет.

Боюсь, в голосе моем не хватало твердости.

– Анюта, оставайтесь, но учтите – я не уйду.

– Ты не звонил три дня.

Он медленно двигался вперед, а я продолжала пятиться.

– Я о тебе думал все время. Но я был занят. Очень занят. Некогда было даже зарядить мобильник. Не смотри на меня так страшно, пожалуйста.

– Это всё отговорки.

– Никаких отговорок, я говорю тебе правду.

– Я не хочу тебя слушать.

– А если я встану на колени?

Божество на коленях! Передо мной!

– У тебя есть две минуты.

– Анюта, засекайте время.

– Знаешь, что сказала мне сейчас Виолетта Луначарская? «Костя, у вас есть четыре свободных часа, бегите к вашей девушке, и расскажите ей, что вы теперь снимаетесь в сериале, после которого станете звездой, поэтому она должна простить вас, не теряя времени – у вас этого времени скоро совсем не будет, уж поверьте моему горькому опыту!»

– При чем здесь Виолетта Луначарская?

– Во вторник меня пригласили на пробы в новый сериал. И прямо с проб отправили на съемки. Смены – по восемнадцать часов, иногда больше. У меня главная роль. В ней, кроме текста, еще пение, танцы, стрельба, плавание, езда на лошадях и гонки на автомобилях. Я занимаюсь с репетитором и двумя тренерами. Я не спал уже тридцать шесть часов.

Так вот о чем шла речь тогда на концерте! Господи, какая же я удивительная тупица, ничего не поняла сразу!

– И что же это за сериал? – спросила я.

Вместо ответа Станиславский поднялся с колен, подошел ко мне – и я, почувствовав, что паркет уходит у меня из-под ног, обхватила его плечи руками…

Последнее, что я услышала – негромкий щелчок входной двери. Нюта поспешно покинула мою квартиру.

10

Он так и не успел зарядить мобильник – подключил его к сети на десять минут, перед самым уходом. На съемочной площадке оставлять без присмотра нельзя – уведут. Раздевалка-то общая. Отдельные трейлеры есть только у Виолетты и Графини. А народа много, народ всякий, даже посторонние время от времени пролезают.

– Ничего себе условия! – изумилась я.

– Пустяки, мы же не в Голливуде.

Телефон исчез во внутреннем кармане пиджака.

– Зарядник я оставляю у тебя – как залог моей рыцарской верности… А завтра, когда окончатся съемки, заеду за тобой, и мы отправимся на вечеринку.

– Что за вечеринка? – спросила я, чувствуя одновременно воодушевление и ужас.

– О, тут целая история. Сперва Графиня решила устроить бал-маскарад в честь начала съемок. Сказала, иначе удачи не будет. Что она в каком-то тысяча девятьсот давно прошедшем году – видно, еще в эпоху немого кино – снималась в фильме, так они начало съемок никак не отметили, и было там тридцать три несчастья, она все их перечислила, но это я тебе потом расскажу. Старушку, конечно, переполняет чувство собственной значимости, потому что деньги на сериал дает ее меценат.

– Какая она тебе старушка! – почему-то обиделась я за Графиню. – Ей только год или два, как шестьдесят исполнилось!

– Ну, хорошо, как скажешь, пусть будет женщина, с блеском отмечающая третью – или уже четвертую? – юность, – уголки античных губ тронула улыбка. Мне стоило больших усилий отвести взгляд от этих губ: – Словом, Графиня носилась с идеей закатить бал, а Виолетта ей сказала: «Зинаида Кирилловна, давайте так, бал-маскарад будет ваш, но он будет все-таки в конце съемок, потому что на маскараде, знаете, вдруг кого-нибудь зарежут в темноте, потому что под маской леди краснее меди торчали рыжие усы, потом еще фейерверки и кому-нибудь обязательно петардой в глаз засветят, или просто кто-нибудь ногу сломает или упьется, а потом неделю будет отлеживаться, вы что, артистов не знаете? И прочие киношники с телевизионщиками не лучше. Поэтому давайте я устрою в честь начала съемок вечеринку обычную, а в честь окончания вы устроите такой бал-маскарад, что все могут умирать от восторга, потому что на съемочном процессе это уже никак не отразится!» Графиня, конечно, сначала надулась – заподозрила, что Виолетта пытается похитить у нее лавры, пальмы первенства и прочие необходимые для счастья тропические растения, но потом сообразила, что, как бы ни отличилась Виолетта, Графиня всегда сможет ее превзойти… Так что завтра у нас вечеринка Виолетты, а когда съемки закончатся, будет маскарад Графини.

Он что-то еще говорил про то, что я должна надеть какое-нибудь сногсшибательное платье, но я повела себя довольно неуважительно для простой смертной (возможно оттого, что у меня не было сногсшибательного платья) и буквально вытолкнула божество на лестничную площадку. Станиславский, однако, упорно не желал со мной расставаться, и, несмотря на мои вопли о незапертой двери, утянул меня за собой лифт, и в лифте поцеловал так, что, когда он все-таки вышел, я долго с недоумением смотрела на кнопки, пытаясь вспомнить, на какой этаж мне надо вернуться.

Заварив себе цейлонского чая с земляничным ароматом, я уселась на кухне перед тарелкой с одиноким надкусанным бутербродом, который божество бросило в спешке, и попыталась вспомнить, сколько же лет должно быть Графине.

Слава пришла к Графине после первой же ее роли в кино. В апреле 1964 года на экраны Страны Советов вышел музыкальный фильм «Когда наступит осень», который без малейшего смущения назвали «нашим ответом „Шербурским зонтикам“», и, конечно, наш ответ выигрывал по всем статьям – и сюжет оптимистичнее, и музыка мажорнее, и главная героиня, на вкус советских людей, была куда смелее и принципиальнее персонажа, сыгранного Катрин Денев, и к тому же наша актриса пела сама. Тогда, конечно, еще никто и не думал называть ее Графиней. Вся страна полюбила студентку ГИТИСа Зинаиду Разумовскую – пусть не отличницу, зато комсомолку, а главное – красавицу.

Но через полгода наступила настоящая осень – в октябре товарища Хрущева отправили на незаслуженную преждевременную пенсию. Фильм «Когда наступит осень» внезапно попал под шквальный огонь бдительной критики и оказался нездоровым подражанием худшим образцам тлетворного буржуазного искусства, отвлекающих честного рядового труженика от борьбы за свои права в мире наживы и чистогана.

В общем, фильм лег на полку, режиссер заработал инфаркт, Зина Разумовская вылетела из комсомола, а страну сковал первый ледок…

В ГИТИСе Разумовская благоразумно оформила академический отпуск и восстановилась через год. Но когда окончила его, оказалось, что актрисе с ее данными в советском кино места нет. И в советских театрах тоже. Однако Зина оказалась крепким орешком. Из поющей актрисы она перековалась в певицу с актерским образованием, а чтобы сделать лестницу, ведущую к славе, не такой крутой и высокой, вышла замуж за одного из самых знаменитых композиторов страны. Вокруг Разумовской замелькали раздвоенные языки и защелкали зубастые пасти, но добраться до наглой выскочки не могли – композитор был неуязвим по партийной и семейной линии (в КПСС не состоял и десять лет назад овдовел), зарабатывал огромные деньги, сочиняя музыку для кино, был известен на весь мир и приносил такие доходы советскому государству, беззастенчиво прикарманивавшему большую часть гонораров за его пластинки, выходившие за рубежом, что для недругов был практически неуязвим, тем более, что политикой он не интересовался и крамольных мыслей не высказывал даже во сне. Охота старику водиться с этой сомнительной певичкой, которая наверняка наставит ему рога и сведет его в могилу раньше времени – пускай себе, решили наверху, и внизу притихли.

Композитор, однако, скончался не раньше, чем эмигрировал в конце семидесятых вместе с Разумовской, уже ставшей звездой, в Америку и прожил там десять счастливых и успешных лет. Умер в особняке на Беверли-Хиллз держа за руку любимую жену, и безвременной эту кончину можно было назвать с большой натяжкой – ибо покойный, прежде чем отправиться к праотцам, успел благополучно разменять девятый десяток.

А в Советском Союзе уже вовсю бушевала перестройка вперемешку с гласностью и ускорением. За год до того, как Советская империя, простудившись на этих сквозняках, приказала долго жить, Зинаида Разумовская вернулась на Родину.

Вернулась с триумфом – и вскоре после возвращения отметила свой юбилей грандиозным концертом в Большом Кремлевском Дворце, где исполнила свои лучшие старые песни, и, конечно же, новые песни – а среди них последнюю песню, написанную ее незабвенным покойным мужем:

– Графиня глядит на закат,

Но не солнце, а церкви горят,

Но не птицы, а пули свистят,

Сладким сном дети царские спят —

Сном вечным…

Конечно, после этой песни, мгновенно подхваченной всеми радиостанциями и ресторанными певцами, иначе как Графиня нашей эстрады никто Разумовскую не называл. А тут еще фильм «Когда наступит осень» достали с полки – и на Графиню посыпался поток предложений сниматься. Как-то так получилось, что фильмы были по большей части исторические. Графиня сыграла всех мало-мальски известных графинь, какие только нашлись в российской истории, а в придачу двух российских императриц.

Но последнюю роль Графиня сыграла почти десять лет назад, и с той поры появлялась на экране только в передачах, повествующих о жизни звезд прошлого, так что все как-то успели подзабыть о том, что она не только певица, но и актриса.

И вот, наконец, – главная роль в высокобюджетном сериале, из тех, что в глянцевых журналах называют «новый амбициозный проект». Прежде чем пересказать мне сюжет сериала, Станиславский несколько раз брал с меня обещание, что я буду держать рот на замке, и не успокоился до тех пор, пока я не поклялась ему позвонить в газету «Раскладушка» и разболтать там все, что узнала от него, не успеет он выйти за порог моей квартиры.

Начало сюжета показалось мне до боли знакомым. Конец сороковых, послевоенная разруха. Молодой человек, фронтовик, возвращается в мирную жизнь – и партия направляет бывшего политрука служить в Московский уголовный розыск…

Тут я не выдержала и поинтересовалась у Станиславского, уж не снимается ли он в ремейке сериала «Место встречи изменить нельзя»?

Ничуть не смутившись, он ответил, что начало действительно похоже – но только начало. А дальше все будет совершенно по-другому.

Однаждый ночью за молодым следователем заезжает черный трофейный «Мерседес-Бенц» и отвозит его… нет, не в тюрьму, а к высокопоставленному кремлевскому чиновнику, противной лысой мокрице в пенсне. Мокрица в тревоге – за последние три недели пропадает уже четвертый человек из его ближайшего окружения – и он, всесильный министр, держащий в страхе всю страну, не может понять, что происходит. Молодой человек должен внедриться в окружение министра и провести тайное расследование. Герой оказывается в эпицентре светской жизни сталинской Москвы… Он знакомится с двумя женщинами – женой мокрицы и дочерью маршала – одного из главных соперников мокрицы в борьбе за место возле трона и, возможно, за сам трон… Обе влюбляются в него, обеим он не может отказать… Но в конце концов перед ним встает проблема выбора…

Развязка сюжета терялась в непроглядном мраке тоталитарной московской ночи – сценарий, как оказалось, был засекречен, и даже Станиславский, играющий одну из главных ролей, знал содержание сериала лишь в общих чертах и получал в руки текст сцены, которую предстояло играть, только за два часа до начала съемок.

Мне показалось, что все эти интриги и тайны имеют фамильное сходство с произведениями Дюма, только кружева с костюмов спороты, а взамен нашиты погоны. Станиславский пожал плечами и ответил, что не видит никакого сходства. К тому же Виолетта, которая приложила руку к сценарию, обещала ему, что следующих сериях появится еще и мистика, а у Дюма ее, кажется, сроду не водилось.

Станиславский недооценивал Дюма, но мне лень было устраивать ему экскурсы в историю литературы.

Значит, Виолетта играет одну из главных ролей, и сценарий пишет она же…

Станиславский поскучнел. К сожалению, нет. Сценариями заведует Мартин Найман, ужасно неприятный тип. Правда, все говорят, что он один из лучших наших сценаристов, и работал в Голливуде, и даже чуть не получил «Оскара»… Станиславский поморщился. Когда этот… писатель… появляется на съемочной площадке, работать становится невозможно: сплошные придирки! Там, где можно обойтись одним дублем, снимают три. Да и вообще… Станиславский дернул ноздрями и негодующе замолчал.

Я изумленно подняла брови. Я неоднократно слышала, что Найман уехал в США насовсем, но ни разу – о том, что он вернулся в Россию.

– Ну, значит, тебе забыли сказать! – вздохнул Станиславский.

Я дожевала последний кусок недоеденного божеством бутерброда, и отправилась в прихожую. Там, в больших картонных коробках из-под сигарет, памперсов и пастилы (спасибо торговцам с продуктового рынка, их коробки помогли мне сэкономить на переезде!), лежали мои книги, и среди них – почти полный комплект журналов «Кинодраматургия» за последние пятнадцать лет. В каком-то из номеров давным-давно был напечатан тот самый, номинировавшийся на «Оскар», сценарий Мартина Наймана.

Я вернулась на кухню с журналом, плеснула в чашку заварки и кипятку, села за стол, напевая: «Графиня глядит на закат», – полистала страницы, вгляделась в портрет Наймана, помещенный под заглавием сценария…

И чуть не подавилась чаем.

Фотография была темная и мутная, изображенный на ней человек был гораздо моложе, чем сейчас, но я тотчас же его узнала.

На меня, улыбаясь, смотрел противный брюнет, из-за которого я подарила свои тюльпаны Виолетте.