Текст книги "Лес"

8

Если бы кто-то нанес на карту наш путь, то увидел бы, как мы ходили кругами, как проходили в ста метрах от озера, так и не услышав плеска воды, как шли в километре от деревни, так и не услышав лая собак, как еще пятьдесят метров по прямой – и мы вышли бы на тропинку, которая вывела бы нас к тропе, в конце которой была деревня, но мы не прошли эти пятьдесят метров. Круги расширялись, мы слабели.

Люди начали появляться на пятый день. Первой человека заметила Лика.

Она сильно хромала – резиновые сапоги натерли ей ноги. Мы пробовали поменяться обувью, но мои кроссовки, хоть и растоптанные, все равно были меньше на два размера, влезть в них она не смогла. Ходить босиком было еще хуже.

– Как ты до сих пор идешь? – спросила я, когда утром она обкладывала ноги листьями осины и натягивала поверх окровавленные носки.

– Я с тринадцати лет на каблуках, поверь, это не самая страшная обувь в моей жизни. Слушай, что, если попробовать собрать березовый сок, можно расковырять дерево ключом от машины или ножницами.

Она предлагала это в сотый раз. Ни одной березы за прошедшие дни мы не видели. Получить сок из осины у нас не получилось, думаю, нет в осине никакого сока, осина – бессмысленное депрессивное дерево, на ней разве что вешаться хорошо.

– Крутая идея, – в сотый раз ответила я. – Заметишь березу – скажи.

Но она заметила не березу. Лика шла сзади, и я услышала, как она закричала:

– Там человек!

Я обернулась и увидела ее. По лесу шла старуха, она была довольно далеко, седая и в черной куртке, в руке палка. Она шла по лесу, внимательно рассматривая мох под ногами.

– Эй! – закричала я. – Подождите!

Старушка остановилась и начала что-то выкапывать из земли.

– За грибами пришла, – сказала я Лике. – Господи, наконец-то повезло.

Бежать мы не могли, тяжело было даже просто идти, но я шла так быстро, как могла, а Лика хромала за мной. Старушка была совсем недалеко, я рассмотрела ее куртку с белыми надписями, увидела, как она топорщится на спине.

– Здравствуйте! – крикнула я. – Бабушка, помогите нам, пожалуйста, мы заблудились.

Она даже не обернулась, поднялась и пошла дальше, продолжая вглядываться в землю. «Не слышит, – подумала я, – старая совсем. Может, еще и видит плохо». Я ускорила шаг.

– Подождите!

Старушка зашла за сосну и исчезла. Будто испарилась. Я остановилась и вертела головой, пока не заметила ее снова – метрах в ста от меня, седая старушка в черной куртке с белыми надписями. Она вглядывалась в землю, я услышала, как она напевает песенку себе под нос. Как она смогла так быстро переместиться?

Дохромавшая до меня Лика положила мне руку на плечо. Она хрипло сказала:

– Стой. Это не человек. Не надо за ней ходить.

Старушка снова исчезла. Хотелось пить. Голова болела так, будто вот-вот расколется на части.

Через пару часов мы увидели еще одного человека: мужчину в синих джинсах и кофте, стоявшего к нам спиной. Мы окликнули его, он, не обернувшись, сделал шаг вперед и исчез.

– Не пойдем туда, – сказала я Лике, – опять мерещится.

– Мне кажется, там просвет какой-то. Земля вниз будто уходит – может, это овраг? Может, там вода есть?

Там действительно был просвет. Земля уходила вниз, образовывая небольшой карьер, из его стен торчали огромные корни сосен и валуны. Внизу был непроницаемо зеленый заросший тиной пруд. По его краям распустились красивые белые кувшинки.

– Попробуем воды набрать? – спросила Лика.

Мы стояли на вершине, не хотелось тратить силы на спуск по корням и камням к пруду, а потом на подъем.

– Отравимся и умрем.

– Думаешь, кувшинки могут цвести в совсем плохой воде?

– Не знаю.

– Без воды мы тоже умрем.

– Пока не умираем. Лучше так, чем отравиться и умирать от боли.

– Ты права, ладно, пошли.

Усталость была невыносимой, голова кружилась, болел живот, хотелось пить, но больше всего хотелось остановиться, сесть, прислониться к сосне и заснуть. Лес не кончался, ни намека на просвет, по-прежнему, куда ни посмотри, были одинаковые ряды сосен, одинаковый мох, валуны и сосновые иголки под ногами.

Лика окликнула меня. Она стояла позади, оперевшись рукой о сосну. Лицо у нее было серое в фиолетовых пятнах от черники. И хлопья красной помады на потрескавшихся губах.

– Ты чего?

Больше всего я боялась, что она скажет, что не может больше идти.

– Давай вернемся к пруду, – сказала она. – Мы умрем без воды.

И мы пошли обратно. Она говорила, что нужно все-таки проверить, что там с водой, хотя бы понюхать ее, пусть не пить, если она гнилая или что-то еще, черт с ней, тогда мы уйдем, но хотя бы будем знать наверняка. Мы вернулись, спустились по корням, Лика не удержалась и упала на мох в низине. Я спрыгнула и провалилась в мох по щиколотку.

– Это не пруд, я думаю, это болото, – сказала я. – Смотри, какой мох мягкий вокруг.

– Плевать.

Лика осторожно шла к пруду. Я осмотрелась, пытаясь найти какую-нибудь длинную палку, но рядом не было ничего. Я думала, что будет, если ее начнет засасывать, как я буду ее вытаскивать, и не могла найти ответ. Я обернулась. На краю оврага на секунду показался мужчина в синих джинсах и кофте. Он встретился со мной взглядом и довольно ухмыльнулся, показав желтые зубы. Я хотела крикнуть, но от страха не хватило воздуха, обернулась на Лику, попыталась ее позвать, но изо рта вылетел только хрип, а когда я подняла голову снова, мужчины уже не было.

Лика встала на какую-то кочку, нагнулась и потянулась к воде. Разворошила тину на поверхности, вздрогнула, будто увидев что-то на дне, и выдернула руку. Посмотрела вбок. Еще раз протянула руку вниз, набрала воды и сделала глоток. Выплюнула.

– Нельзя это пить, уходим отсюда, – сказала она, и мы начали медленно подниматься обратно, хватаясь руками за корни деревьев и опираясь о камни, торчащие из стен оврага.

Пока мы поднимались, Лика говорила, что вода на вкус была такая же омерзительная, как на вид и запах, так что она ее выплюнула и надеется, что не успела отравиться, и что я была во всем права. Я все ждала, что из-за края оврага выйдет этот мужик в синей кофте и столкнет нас в последнюю секунду, поэтому смотрела только наверх и неудачно поставила ногу.

Камень под ногой провалился, и я полетела вниз. Падать было совсем не больно, я провалилась в мягкий мох и почувствовала, как промокает куртка. Ладонь стала влажной, я лизнула руку. Опустила ладонь в мох еще раз и начала жадно слизывать капли воды. Кружилась голова, лес качался, стоявшая на краю оврага Лика была размытой, за ее спиной скользили тени. Я лизала воду вперемешку со мхом и грязью.

– Помочь?

Я подняла глаза и посмотрела на размытый силуэт Лики.

– Ударилась?

Со второго раза у меня получилось забраться наверх. Этот подъем стоил нам последних сил, теперь мы выдохлись окончательно. Мы лежали на краю оврага.

– Я маленькая была, – вдруг сказала Лика, – и мы пошли с родителями за морошкой. Родители ругались, как обычно, кричали друг на друга, я не хотела их слушать, отошла от них и увидела пруд. Точно такой же, как этот. На пруду кувшинки росли, красивые такие, с белыми цветами. Точно такие же, как эти. Я решила кувшинку попробовать сорвать и маме подарить, подошла к берегу и зашла в воду. На мне резиновые сапоги были, короткие, детские, розовые такие, я зашла в воду, а нога сразу провалилась в грязь так, что в сапоги залилась вода. Я потянулась к кувшинке…

Лика замолчала, пытаясь отдышаться. Ей было тяжело говорить, я увидела, насколько она ослабела. «Господи, – подумала я, – что будет, если она не сможет больше идти? Я сама еле иду. Как я понесу ее?»

– Там со дна что-то поднималось. Какая-то тень поднималась со дна и двигалась ко мне. Я так испугалась, закричала, попыталась рвануться назад к берегу, но не смогла вытащить сапоги из грязи, они вязнуть начали, и я упала. А меня будто что-то потащило в пруд за ноги. Я под воду ушла, захлебываться начала, подняться не могла.

– Ты все-таки решила рассказать мне страшную историю, хотя я и просила не делать этого?

– Отец меня вытащил, я уже с лицом под воду ушла. Он меня поднял, перевернул, из меня воды столько вышло. Я плакала, он куртку снял, закутал меня в нее и на руках домой понес. И родители в тот вечер не ссорились больше, я даже подумала, что они помирились и все хорошо будет, но они потом все равно разругались и разошлись. А мне это снилось долго – как кто-то утягивает меня под воду, в этот зеленый непроницаемый пруд. Я воды начала бояться, в ванную даже ходить боялась, представляешь. Мама говорила: «Не будешь мыться, кто тебя замуж возьмет?» – а я плакала и отказывалась идти, она тащила меня силком. И замуж хотелось, и мыться было страшно. Меня папа потом убедил, что это просто ил на дне был, я сама воду взбаламутила и увязла в иле. Что не было там никого. А сейчас…

– А сейчас ты решила рассказать мне эту историю, хотя я и просила не рассказывать никаких страшилок, пока не выберемся из леса?

– Я на тебя так разозлилась тогда, когда ты сказала, что видела какую-то тень в машине, потому что если она была, то и в пруду, возможно, кто-то был. А я хотела верить, что там ничего не было. Как думаешь, кто был в том пруду?

– Не знаю и не хочу знать. Давай считать, что там был только ил.

Мы лежали на вершине оврага у того болота до темноты и ночь провели там же. Помню ту ночь смутно. Иногда Лика трясла меня и говорила: «Не спи, ты не проснешься, здесь холодно, не спи». Но я и так не спала.

9

Между деревьев мелькнула тень. Кто-то шел по лесу.

– Помогите! – из последних сил закричала Сергеевна. – Люди добрые! Помогите-е-е-е!

Она засеменила, вскрикивая от боли в ногах, стараясь не шевелить опухшей рукой, похоже сломанной после падения в овраг. Хоть бы рука зажила, хоть бы без руки не остаться. Дура, какая же дура, как можно было так глупо…

Сергеевна пропала два дня назад, когда пошла за грибами. В первый день этого никто не заметил, на второй ее сестра Анна пришла в гости, узнала, что старуха не ночевала дома, а накануне пошла за грибами, и сразу поняла, что произошло. Подняла на уши всех, человек пятьдесят вышли на поиски. Ходили по лесу весь день, кричали, не нашли, не отзывалась, и только под вечер мужики обнаружили ведро брошенное, полное грибов. Вроде ее.

– Это же хорошо, значит, жива она, – сказал Лешка. – Если бы звери напали или сердце прихватило, тело бы нашли. А она сама бросила ведро и ушла куда-то. Найдем завтра, сейчас поздно, смеркается уже. Ты не бойся, найдем, ночи сейчас теплые, ничего с ней не станет.

Как не бояться, когда сестра в лесу где-то одна совсем. Была глубокая ночь, Анна стояла на краю леса и кричала, звала сестру. Собаки отзывались громким лаем, шум стоял на километр вокруг. Впрочем, Сергеевна ничего не слышала, она находилась в 20 километрах от деревни и из последних сил ковыляла к темному силуэту, остановившемуся между деревьев. Лица было не разобрать, но он явно видел и слышал ее, потому и остановился.

– Помогите! – крикнула она. – Я… заблудилась… Помогите.

Силуэт неторопливо пошел навстречу старухе, не произнося ни слова. На дереве каркнула ворона. Сергеевне стало не по себе.

– Помогите, – сказала она тише.

Силуэт продолжал молча идти к ней, ускоряясь с каждым шагом и приближаясь к ней все быстрее.

Она попятилась, ничего не понимая, но чувствуя неладное, запнулась о корень дерева и упала прямо на сломанную руку, скорчившись и взвыв от ужаса и боли. Сергеевна пыталась подняться, оперевшись на здоровую руку, но так и не поднялась. Не следовало ей спотыкаться. Впрочем, даже если бы не споткнулась, разве сумеет больная старуха далеко убежать.

10

Помню, как мы сдались. Начинался закат, воздух уже был оранжевым, привычно похолодало. Мы собирали валежник для сна, у Лики впервые за несколько дней было хорошее настроение. Она говорила, что сегодня мы должны были вернуться в Москву, а значит, завтра-послезавтра ее отец поймет, что что-то случилось, и начнет нас искать. Он поднимет на уши всю республику, заглянет под каждый куст, под каждый камень, он найдет нас, чего бы ему это ни стоило. «Ты просто не представляешь, что за человек мой отец, – говорила она, – это самый крутой мужик на свете».

– Завтра, послезавтра максимум, мы проснемся от шума вертолета, вот сюда упадет веревочная лестница, мы откроем глаза и увидим, как в небе мой отец высовывается из двери вертолета и орет в рупор: «Сколько можно спать, кто рано встает, тот хорошо живет, умывайтесь и поднимайтесь, в темпе, в темпе, я опаздываю на встречу!» Ты его не пугайся, он резкий, разговаривать может грубо, зло даже, но он не злой совсем, он хороший человек, просто общается вот так. Вы похожи, кстати, с ним, думаю, ты бы тоже могла бизнесом заниматься.

– Я резкая и грубая?

Лика всмотрелась вдаль, прищурилась и сказала:

– Там сидит человек.

Я решила, что она просто уходит от ответа, и разозлилась.

– Там никого нет, не переводи тему.

– Там человек. К сосне привалился.

Я обернулась. Лика бросила палку на землю и пошла, прихрамывая на обе ноги, я пошла за ней. Не знаю, на что мы рассчитывали, мы видели издалека, что человек не шевелится, и поэтому даже не звали, просто молча ковыляли, в надежде, я не знаю, на что, может, на то, что он просто спит. Лика дошла до человека и остановилась. Я увидела, как она протянула руку и сразу же отдернула ее, все было очевидно, но все равно зачем-то продолжила идти.

Старуха в красной спортивной куртке сидела, привалившись к валуну, роились мухи. Ее голова лежала на груди, свисали редкие седые волосы. Лица не было видно. Я посмотрела на синеватые руки, на вздувшееся под курткой тело. Наверное, там все кишит личинками. Рядом стояло пустое ведро, на дне налипло несколько листьев.

– Пойдем отсюда, – сказала я.

Мы повернулись и дошли до лагеря, посмотрели на кучу валежника и, не сговариваясь, пошли дальше в лес.

– Она грибы выкинула, – сказала Лика непонятно зачем, все и так было ясно. – Собрала грибы, заблудилась, тяжело нести стало, грибы выкинула, ведро бросить было жалко. Так и шла с ним.

Я не видела ее лица, но мне показалось, что она плачет.

– Мы не выберемся отсюда, да? – сказала она вдруг очень спокойно. – Нас никто не найдет. Как нас искать в этих бескрайних лесах? Мы умрем здесь.

Я остановилась и прислонилась к сосне. Штаны сползали, куртка стала такой огромной. Раньше она сидела вплотную, а теперь в нее можно закутаться. Я чувствовала себя легкой, хрустальной, будто если упаду, то разобьюсь на тысячу осколков. Я закрыла глаза и вспомнила свою маленькую московскую кухню с красным чайником на плите.

11

Ночью я задремала и проснулась от крика.

– Помогите! Помогите! Мы здесь!

Я проснулась мгновенно, будто и не спала вовсе. Лика стояла и кричала в темноту.

– Что там?

– В лесу кто-то есть, я слышала, они зовут кого-то, – ответила она и продолжила кричать: – Помогите! Мы здесь!

Я поднялась и встала рядом. Лика замолчала. Лес тихо шелестел в ответ.

– Ты что-нибудь слышишь? – спросила Лика.

– Нет, – ответила я.

– Перестали сейчас, но они кричали, я точно слышала.

– Давай вместе попробуем.

И мы кричали: «Помогите! Мы здесь! Кто-нибудь!» – потом молчали и вслушивались в темноту, но нам никто не отвечал. Мы кричали снова и снова, пока я не сказала:

– Там никого нет, давай немного поспим.

– Ты спи, я покараулю, – ответила Лика.

В ту ночь я несколько раз просыпалась от треска веток, открывала глаза, и видела, что Лика стоит и вглядывается в темноту. Потом она возвращалась и садилась рядом.

– Ты в порядке? – один раз спросила я.

– Да, спи.

Когда я проснулась, солнце уже вовсю светило. Лика снова пыталась разжечь костер с помощью осколка стекла. Луч вроде бы фокусировался, но кучка травы и мха не загоралась. Ровная плоскость, ряды рыжих тонких сосен, зеленый мох. Этот лес будет мне сниться в кошмарах. Правая ладонь болела, пальцы почти не сгибались. Шея опухла от укусов мошкары. Было больно все: ходить, сидеть, лежать. На нас не осталось живого места. «Повезло, что мы в тот день были в куртках, – снова подумала я. – Повезло, что зашли в лес в куртках, не повезло, что вообще туда зашли». Я думала одни и те же мысли день за днем.

– Ты поспала хоть немного?

– Нет. Ты ничего не слышала ночью?

– Только тебя.

Лика отбросила кусок бутылки.

– Ничего не получается. Зараза. Черт-черт-черт. Я слышала, будто кто-то кричал, звал кого-то. Слушай, я вот что думаю. Та женщина, которую мы видели, она недавно совсем умерла, так?

– Я похожа на судмедэксперта?

– Мне кажется, недавно, мне кажется, она слишком на человека была похожа, и мухи вокруг нее эти. Так вот, если она недавно умерла и она грибница, она из какой-то соседней деревни должна быть, верно?

– Верно.

– И ее должны искать. И возможно, те, кто ее ищет, в лесу сейчас, думают, что она жива, и будут ее звать. А найдут они нас.

– Ты гений!

Мы шли, кричали, делали паузы и прислушивались в ответ. Нам никто не отвечал. Мы снова шли и снова кричали. Лес молчал. Один раз мы видели бредущего человека впереди, но он не отозвался на крик, а у нас было правило: если кто-то не отвечает, мы за ним не идем.

Через пару часов мы вышли на тропинку, первую встреченную тропинку за неделю. Лика от радости разревелась, села на землю и рыдала, я села рядом и смотрела на нее, грязную, изможденную, исцарапанную и искусанную насекомыми, больше похожую на бомжа, чем на ту Лику, которую я знала прежде, но все еще с красной помадой на губах, и мы сидели на тропинке и не могли заставить себя встать и пойти. Не знаю, почему мы не шли: то ли от того, что не было сил, то ли от страха, что тропинка может кончиться тупиком.

– Ладно, пойдем. – Лика поднялась, вытирая слезы рукавом куртки. – Пойдем. У меня помада не размазалась?

– Все отлично у тебя.

– Ну смотри, в деревне зеркало будет, если размазалась, я запомню, что ты мне соврала.

– Пойдем.

Слезы оставили на лице Лики бороздки, и стало видно, насколько же у нее грязное лицо. Наверное, я выглядела еще хуже, она хоть как-то старалась следить за собой, хоть без воды это было и сложно.

Мы пошли по тропинке, наугад выбрав направление. Лес был густым, ветки деревьев опускались низко, я могла пройти, а Лике приходилось идти пригнувшись.

– Отец одно время увлекался разными духовными практиками, – сказала она, – и ездил даже в Индию медитировать и молчать в монастыре. Такая практика: медитируешь и молчишь десять дней. Разговаривать совсем нельзя, нельзя произносить ни звука. Ну и он решил меня тоже отправить, потому что я много говорю всегда, он сказал, что мне может быть полезно некоторое время помолчать. А мне интересно было, и я поехала.

– Так-так?

– Десять дней провела там. По утрам завтракали какой-то кашей на воде, потом три часа медитировали, потом обедали какой-то кашей на воде и овощами какими-то сырыми, после обеда было свободное время – я в основном гуляла вокруг монастыря, – потом медитация, ужин (угадай, что было на ужин) и отбой. И ни слова произнести было нельзя. Я в первый день попробовала, на меня монахи зашипели так злобно. Говорить, значит, нельзя, а шипеть можно.

– Понравилось тебе молчать?

– Ты знаешь, да. Это прикольно. Первые дня три молчать приятно, появляется ощущение спокойствия какого-то внутреннего. Следующие пару дней очень хочется что-нибудь сказать или даже закричать. А потом появляется страх, что, когда все это закончится, ты начнешь говорить, но никто тебе не будет отвечать. Я последний день молчания так боялась, прямо представляла, как все закончилось, я возвращаюсь домой, звоню подруге, а она берет трубку и молчит. Я что-то ей говорю, а она молчит. Приезжаю домой, открываю дверь, а отец молча уходит в другую комнату. И куда бы я ни пошла, что бы я ни сказала, все в ответ будут молчать. И со мной никогда больше никто не заговорит, никто.

– Как жутко.

– Я это к чему. У меня сейчас, знаешь, какой самый большой страх?

– Какой?

– Что в мире не осталось никакой еды, кроме черники и брусники. Мы выйдем из леса, придем в деревню, постучим в дом, откроет бабушка. Спросим, есть ли у нее что-то поесть, а она такая: «Конечно, деточки, есть пирожки с черникой».

– А потом добавит: «И с брусникой»?

– Именно.

Я засмеялась. Ветки стали еще ниже, теперь пригибаться приходилось и мне. Лес сгущался. Я подумала, точно ли эта тропинка ведет к деревне или дороге, или, наоборот, уходит глубже в лес, но решила, что день в любом случае в самом разгаре, так что если мы в течение часа или двух не выйдем к деревне или тропе пошире, то до вечера еще успеем развернуться и пойти в противоположном направлении.

– Представляешь, как местные обалдеют от нашего появления. Выйдем к тихой деревне какой-нибудь, пасторальной такой, стада коров пасутся на лугу, босые дети гоняют палкой велосипедные камеры, ничего не происходило с 1975 года.

– А в 1975 году один мужик у другого украл козу и вся деревня год это обсуждала?

Лес привычно шуршал, птица перелетела с ветки на ветку. Было тихо. Дороги не было слышно. Впереди треснула ветка. Затем еще одна. Затем еще. Кто-то шел по лесу.

– Помогите! – закричала Лика. – Мы здесь! Помогите!

– На помощь!

И мы побежали вперед по тропинке, забыв о том, что решили не бежать навстречу тому, что нам не отвечает. Ветка хлестнула меня по лицу и обожгла нос, затем еще одна, губа стала мокрой, я почувствовала стекающую каплю теплой крови, на секунду остановилась, и Лика успела убежать вперед.

Треск веток усиливался, тропинка начала петлять, Лика то скрывалась из виду, то появлялась снова. Меня кольнуло нехорошее предчувствие.

– Подожди!

Кажется, она меня не услышала. Я слышала, как она бежит впереди и нарастающий треск веток. Я отдышалась и бросилась бежать дальше, первый поворот – ее нет, второй – ее нет, за третьим поворотом я чуть не налетела на нее, она стояла как статуя, не шевелясь, я затормозила в последнюю секунду, споткнулась об корень и упала, задев рукой ее ногу. Она не произнесла ни звука. Я поднялась.

В паре метров от тропинки стоял медведь. Большой коричневый медведь стоял на задних лапах и внимательно смотрел на Лику. Его голова немного покачивалась, он разглядывал нас и не издавал ни звука. «Какой худой и высокий, – мелькнула мысль, – почему он такой, может, болеет? Совсем не похож на плюшевого мишку». Я посмотрела на его руки. Всегда думала, что у медведей лапы – большие мягкие круглые лапы, как у кошек, – но у него были не лапы, а длинные руки, обтянутые мехом, с длинными почти человеческими пальцами, заканчивающимися черными ногтями. Он пошевелил пальцами на правой руке, будто размышляя о чем-то. Затем опустился на четыре лапы, и стало ясно, что он вовсе не худой, он огромный. «Сейчас кинется», – подумала я.

Лика схватила меня за запястье и крепко сжала, ее ладонь была мокрой и сильно тряслась. Я мельком посмотрела на нее, она стояла с закрытыми глазами. Нужно было поднять что-то с земли, какой-то камень или палку, нужно же как-то бороться, нельзя умирать вот так, но я боялась отвести от него взгляд даже на секунду. Медведь, посмотрев на меня в последний раз, повернулся, показал свой гигантский меховой зад и, перекатываясь со стороны на сторону, неторопливо ушел за бурелом. На секунду он скрылся из вида, но затем появился вдали, он все так же шел прочь своей неторопливой походкой.

– Он ушел, – тихо сказала я. – Ушел.

Лика открыла глаза. Мы повернулись и пошли обратно, сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. Я постоянно оборачивалась назад, но медведю, видимо, не было до нас никакого дела.

Вскоре мы вышли к реке. Это была первая нормальная вода, увиденная за неделю, но сил не было даже на то, чтобы нормально обрадоваться.

– Здесь нельзя оставаться, – только сказала я, – сюда звери приходят воды попить. Пойдем вдоль берега. Река в любом случае приведет к деревне.

Прежде чем пойти дальше, мы все-таки подошли к воде, умылись и напились.