Текст книги "Лес"

12

Мы шли вдоль реки три дня. Она была узкой, с прозрачной водой и валунами на дне. Пляж – мы так называли каменисто-песчаную полоску земли между водой и обрывом – порой прерывался, и приходилось карабкаться по обрыву наверх, цепляясь за корни деревьев, и идти по кромке соснового леса, а когда пляж начинался снова, мы спускались и шли рядом с водой.

Река петляла, течение было быстрым, иногда мы видели небольшие пороги, образованные валунами на дне. Каждый раз, услышав издалека бурление воды, я думала, что сейчас из-за поворота появятся веселые туристы на байдарках, но там не было никого. Во всем мире будто не осталось никого, кроме нас с Ликой.

У нас больше не было проблем с водой, мы стали чувствовать себя лучше, мои головные боли почти прекратились, но появилась, а точнее проявилась, новая проблема: очень хотелось есть. Лика рассказала, что она много раз голодала – чтобы похудеть, конечно, а не как сейчас, – и основной фокус в том, что если не пить, то и есть не хочется. А если ударить топором по ноге, голова перестанет болеть. Думаю, так это работает. Мы часто останавливались и ели горстями чернику и бруснику. Лика хотела есть грибы, я была против: мы не разбирались в грибах, да и знакомыми сырыми грибами можно отравиться, – но она все равно ела их, когда думала, что я не замечаю. Иногда мы ели мягкие иголки лиственницы, один раз я съела червя, это была просто мерзость.

Лике приходилось поддерживать джинсы руками, чтобы они не падали при ходьбе, пока мы не нашли обрывок веревки, заменивший ей ремень. У меня в штанах был ремень, но дырок в нем перестало хватать, и я проделала еще одну маникюрными ножницами, а затем и еще одну, и еще. По ночам снилось, будто я в магазине хватаю с полок продукты и швыряю их за пазуху. Пространство между футболкой и телом было таким огромным, что я кидала туда еще и еще: и курицу, и картошку, и банки консервов, и бутылки масла, – и там все еще оставалось место. В одном из таких снов ко мне подошла продавщица и попыталась отобрать у меня банку горошка, я разозлилась и била ее банкой по лицу, пока оно не превратилось в кровавое месиво. Потом я продолжила хватать продукты.

– Отец с ума сходит, – говорила Лика. – Теперь уже все. Теперь он точно понимает, что что-то случилось, он ищет нас. Интересно, нашли ли уже машину, и если да, то прочесывают ли лес. Господи, нужно было что-то в лесу оставлять, стрелки, может, на деревьях выпиливать, знаки какие-то, почему мы такие идиотки.

– Скоро выйдем отсюда. На реке должна быть деревня, не может не быть.

В особенно жаркий день мы постирали белье и футболки и искупались. Река была очень быстрой, было страшно, что может унести течением и ударить об камни, да и сил держаться на воде не было, поэтому мы просто зашли по колено, полили себя ледяной водой, потерли травой и как могли постирали футболки. Потом мы пошли дальше.

Вечером худшие опасения оправдались: река закончилась большим безлюдным озером, окруженным соснами и травой. Начинало темнеть. Вода блестела в закатных лучах и тихо, уютно плескалась о песчаный берег. Противоположный берег было плохо видно, но, насколько мы могли рассмотреть, домов там не было, только темные верхушки бесконечного соснового леса.

– К черту, – сказала Лика, отошла от воды и легла на траву. – Нет здесь никаких деревень. Ничего здесь нет.

Я подошла к воде и умылась. Вгляделась в противоположный берег. Ни домов, ни намека на дым.

– Давай валежник собирать? – сказала я Лике. – Холодает.

– К черту, – повторила Лика.

Я зашла в шумящий, перекрикивающийся разными голосами лес и начала собирать валежник. Были сумерки, время теней, иногда казалось, что кто-то стоит сзади, я спиной ощущала чей-то взгляд, но не обращала внимания – может, мне просто надоело бояться, а может, просто не осталось сил. Я собирала ветки.

Куча веток была уже больше, чем удобно нести, и я вернулась на пляж, бросила ее возле Лики. Села рядом.

– Может, плот сделаем?

– Чего?

– Плот. Найдем пару бревен, скрепим веревкой, ремнем, еще что-нибудь найдем, да хоть из осоки, вон, сплетем. Построим плот и поплывем обратно вниз по течению реки. Если деревни нет здесь, то она должна быть там.

– Отличный план, ни одного слабого места.

– Я пытаюсь тебя подбодрить.

– Извини. Знаешь, о чем я думаю? – сказала Лика. – Тот день, когда мы в лес зашли. Мы собрались, выехали из гостиницы, позавтракали.

– В кафе «Калевала».

– Ага. Потом выехали на трассу. Ты за рулем была. Разогналась, как обычно, ехала агрессивно, всех обгоняла.

– Ну извини.

– Да я не об этом. Мы начали обгонять грузовик, а там машина на встречке была. Она так близко была, я лицо водителя увидела: он бледный был, молодой, в очках. На желтой «Ниве». Я увидела его лицо и поняла, что мы не успеем вернуться на свою полосу. Что некуда возвращаться – справа фура, слева обрыв и озеро, а прямо перед нами эта «Нива».

– Фуру мы уже успели проскочить, наша полоса свободна была.

– Не была она свободна. Я посмотрела в правое стекло, там были задние колеса фуры, а прямо перед нами уже «Нива». Мы не успевали ни вернуться обратно и спрятаться за фуру, ни ее обогнать. Я от страха вдох сделать не могла, вцепилась в сиденье и зажмурилась. Не знаю, какая у нас скорость была, но думаю, больше ста двадцати. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, мы уже в своей полосе были, фура далеко позади осталась. И после этого я предложила остановиться морошку поискать, потому что нужно было остановиться, а я боялась просто начать на тебя орать и поссориться, ведь нам же дальше еще ехать. Мы съехали на грунтовку, ушли в лес. И тогда все и началось.

– Ты это к чему?

– Я к тому, что не могли мы успеть проскочить, мы должны были врезаться в эту «Ниву».

– До «Нивы» еще метров тридцать оставалось, а фуру мы уже проехали. Я перестроилась на нашу полосу, и все.

– Не проехали мы фуру, я ее задние колеса в боковом окне видела. И «Нива» была прямо перед нами. Лес этот странный, бесконечный. Как думаешь, что, если мы разбились тогда на трассе? И поэтому можем без воды и еды жить, и поэтому тени видим, и голоса слышим, и звери нас не трогают. Я все истории разные вспоминаю, всю жизнь в голове прокручиваю. А лес не кончается, и мы идем, и идем, и идем.

– Ты что несешь? Думаешь, мы в аду?

– В чистилище.

Я села и посмотрела на Лику. Она лежала с закрытыми глазами, раскинув руки, видимо представляя себя долбаным князем Болконским на Аустерлицком поле. Только не было никакого поля, был небольшой пляж, покрытый травой и засыпанный сосновыми иголками, с узкой песчаной полоской у воды. Футболка и куртка Лики были в серо-коричневых разводах, как и ее лицо. На иссушенных, потрескавшихся губах – красная помада. Наверное, когда помада закончится, она свихнется окончательно.

Пауза затянулась.

– И давно ты об этом думаешь?

Лика не открывала глаза.

– С того дня, как увидела тот зеленый пруд с кувшинками. Это был тот самый пруд из моего детства, не просто похожий – тот самый. Я сразу вспомнила его, тебе только не хотела говорить.

– Слушай, пойдем валежник собирать. Стемнеет сейчас. Холодно.

– Ну пойдем.

Лика открыла глаза, поморщилась. Села и посмотрела по сторонам. Вгляделась куда-то влево.

– Это дом? Ты видишь это? Вон там, почти на том берегу, между соснами что-то большое и темное.

Я поднялась и всмотрелась вдаль.

– Мне кажется, это кусты.

– Это не кусты. Пойдем.

Стремительно темнело, заухали первые проснувшиеся совы. Где-то вдали привычно завыли не то собаки, не то волки. Мы пробирались через лес минут тридцать, и с каждым шагом становилось очевиднее, что в лесу действительно что-то есть.

Наконец мы вышли на небольшую поляну, на которой стоял темный двухэтажный бревенчатый дом с деревянным крыльцом, верандой и широкими ступеньками. За домом стояли два сарая, дальше еще один сарай поменьше, похоже туалет. Непроницаемые зашторенные окна. Сосновый лес с трех сторон и темно-синее озеро с четвертой.

– Эй! Здесь есть кто-нибудь? – крикнула Лика.

13

Катя вышла на кухню, поставила чайник и кастрюлю на плиту, вернулась в комнату, села на кровать, закрыла лицо руками. Вскочила, поправила криво стоящий стул. Подобрала медвежонка, посадила его на кровать. Чайник же на плите. Вернулась на кухню.

В деревне практически никого не было: муж и почти все соседи продолжали искать Оленьку. Катя тоже искала до самой ночи, потом подумала: а вдруг она сама вернулась, а вдруг нашлась, а дома никого, а вдруг она и не уходила в лес, а где-нибудь в деревне спряталась в сарае чьем-нибудь и заснула, – и прибежала обратно домой, но дома Оленьки не было, и у соседей не было, они с мужем обыскали всю деревню, прежде чем пойти на поиски в лес.

И теперь Катя кипятила чайник, подогревала суп – найдут ее, принесут, а дома нет горячей еды – и вглядывалась в темноту за окном. «Права была мама, – отстраненно подумала Катя, – из меня мать никудышная, как можно было ребенка потерять».

Оленька пропала несколько часов назад. Она играла во дворе со щенком, привезенным ей папой накануне из соседней деревни, громко разговаривала с ним, Катя прекрасно слышала ее из дома. Потом забегалась, не заметила, как смолк голос, а когда во двор вышла, там не было ни дочери, ни щенка. «Права была мать, – подумала Катя, – права».

Часы на стене оглушительно тикали, она раньше и не замечала, как громко они тикают. Тик-так, тик-так. «Господи, если ты есть, пусть Оля найдется, пусть найдется». В соседнем дворе оглушительно залаяла собака, будто учуяв кого-то, Катя бросилась на улицу. Нет, никого, кошка, может, мимо прошла. Катя всмотрелась в темноту. Через два дома уже начинался мрачный лес, где-то там соседи ходили с фонарями и звали девочку. Надо к ним, надо с ними искать. Катя чуть не побежала к лесу прямо так, в домашних тапках, но вспомнила про плиту и вернулась. Выключила, сняла чайник. Просто пусть она найдется.

Тик-так, тик-так. Час ночи. Господи. Катя пошла в детскую, села на кровать. Надо фонарь взять и бежать в лес. Чего тут сидеть, нет ее здесь. Соседская собака снова залаяла, ей начали вторить другие собаки. Катя не шелохнулась: опять кошка.

Послышался скрип калитки и голос Вермеевой, жившей в доме на краю леса:

– Хозяйка, открывай, нашлась малая твоя!

Катя рванула в прихожую так, что чуть не упала, распахнула незапертую дверь, схватила дочку из рук Вермеевой, прижала к груди. Оленька была грязной с ног до головы, в листьях и сосновых иголках, с царапиной на щеке. На крыльце стоял и вилял хвостом лопоухий серый щенок.

– Стук в дверь, представляешь, а у меня бессонница, повезло, что я не сплю. Я в окно выглянула, там вроде никого. Ну я подумала – померещилось, хотела уже лечь обратно, как что-то дернуло меня. Будто почувствовала что-то, понимаешь? Халат надела, пошла, открываю дверь, а там малая твоя сидит и щенок ваш рядом. Я ей говорю: «Ты чего тут делаешь, тебя все обыскались…»

– Спасибо, – сказала Катя Вермеевой. – Господи, спасибо.

– Мама, пусти, больно, – сказала Оленька, начала брыкаться и захныкала.

– Надо мужикам позвонить, а то так до утра и будут по лесу ходить, ты позвонишь или мне позвонить? Во дает твоя малая, всех переполошила. Я ее спрашиваю: «Ты где была?» А она мне: «В лесу». – «А что ты там делала?» – «Я к маме хочу». Ну, если бы мои дети такое устроили, я бы им устроила…

– Спасибо, – повторила Катя. – Мы пойдем, я позвоню всем, спасибо вам большое!

Она занесла Оленьку в дом и начала суетиться: помыть дочку (хорошо, что чайник вскипятила), дозвониться до мужа или кого из соседей (не получается), покормить ребенка (хорошо, что еда готова). Катя то плакала – и Оля, посмотрев на нее, начинала плакать тоже, – то благодарила Господа, то ругалась и заклинала: «Никогда больше, никогда больше не уходи со двора, а то посажу тебя на цепь, как собаку», и дочка начинала хныкать и капризничать. Предположения Кати были верными: щенок убежал в лес, и дочка пошла за ним да и заблудилась, испугалась и сидела, спрятавшись в овраге, все это время.

И только глубокой ночью, когда ребенок был сыт, вымыт, одет в пижамку с клоунами и укутан в одеяло, до мужиков удалось дозвониться и они уже возвращались из леса, Катя спросила:

– Оль, а как ты из леса-то смогла сама выйти? Тебя щенок обратно привел?

– Не скажу.

– Почему не скажешь?

Оленька посмотрела по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, сказала шепотом:

– Если я скажу, ведьма вернется и убьет тебя.

14

Я разбила окно. Мне пришлось спорить с Ликой, кутаясь в куртку, прыгая на месте и дрожа от вечернего холода: она говорила, что разбивать окна в чужом доме нехорошо и лучше переночевать в незапертом сарае, а наутро, может, появятся хозяева. Я объясняла, что, если бы хозяин знал, что с нами случилось, он наверняка не был бы против, если мы залезем внутрь. Когда меня достал этот разговор, я просто взяла камень и швырнула в окно, стекло с грохотом разлетелось, камень всколыхнул темную штору и глухо упал на пол в доме. Я обмотала руку курткой, убрала крупные осколки и залезла внутрь.

В доме было совсем темно, я шарила рукой по стене рядом с дверью и искала выключатель, но потом сообразила, что проводов рядом с домом не было, да и откуда в этом глухом лесу может быть электричество. Тугой замок на двери не поддавался, только минут через пять я смогла его открыть и впустить Лику внутрь. В свете луны угадывались очертания дивана, кухни, лестницы на второй этаж. Мы попытались найти спички, или свечи, или хоть что-то, но было слишком темно, я порезалась ножом, лежавшим в одном из ящиков, после чего мы решили обыскать дом утром. Дом скрипел и недовольно потрескивал, явно не радуясь нашему вторжению, Лика периодически пугалась и оборачивалась в темноту комнат.

Мы поднялись на второй этаж по шаткой – то ли временной, то ли паршиво сделанной – лестнице и на ощупь нашли дверь в комнату. Распахнули шторы, в свете луны стала видна небольшая комната без какой-либо мебели. На двери, к счастью, был замок, я закрыла его, и мы легли на пол, накрывшись нашими куртками и сверху еще куском полиэтилена, найденного на первом этаже. Я подумала, что спать обеим нам нельзя, кто-то должен дежурить на случай внезапного появления хозяина или хозяйки дома, но под полиэтиленом было так тепло, практически как под пуховым одеялом, даже ноги будто начали согреваться впервые за эти недели, и я все-таки заснула.

Когда я проснулась, в доме было уже светло и под полиэтиленом была та еще парилка. Судя по солнцу, была уже середина дня. Лики рядом не было. Я спустилась на первый этаж, осматривая место, в котором мы ночевали: стены из бревен, деревянная, качающаяся лестница без перил, небольшие комнаты практически без мебели, большая белая печь на первом этаже. Полное отсутствие личных вещей, будто в доме и не жил никто никогда, будто кто-то начал его строить и бросил. Вид на лес из всех окон, только из кухни был виден берег озера.

На небольшой кухне стоял круглый стол, на нем рядком лежали газовая горелка, кастрюля с желтоватой водой, видимо, набранной в озере, пачка чая и сахара, несколько коробков спичек, начатая пачка макарон, упаковка длинных восковых свечей, карта, миска, накрытая куском полиэтилена, в ней немного уже сваренных макарон. О боже, чай и еда. Я потрогала кастрюлю – еще горячая, – нашла в ящике кружку с изображением веселого Деда Мороза, скачущего на олене, – «С Новым годом!» – заварила чай с тремя ложками сахара. Стала пить чай маленькими глотками, одновременно запихивая в рот уже остывшие макароны. Выглянула в окно. Лика сидела на берегу озера и кидала камни в воду. Я пошла к ней вместе с кружкой и миской. Камни отскакивали и весело прыгали по блестящей ровной поверхности озера.

– Здесь никого нет, – сказала она. – Похоже, тут не живет никто. И тропы рядом нет. Но я нашла чай, макароны, спички, свечи – хоть что-то. Может, печку затопить? Может, дым из трубы увидят те, кто нас ищет?

15

Мы прожили в этом странном доме около двух недель, днем он был спокойным и уютным, безопасным, а по ночам шумел и потрескивал, будто призраки ходят по его комнатам и скрипят половицами. Мы не смогли нормально растопить печь: дым начал идти в комнату, и мы испугались, что можем угореть, но жгли костер рядом с домом. Один раз над нами пролетел вертолет, мы побежали за ним и прыгали на берегу озера, размахивая руками, пока вертолет не скрылся за деревьями.

– Сейчас вернется, – сказала Лика. – Он не мог нас не увидеть, сейчас развернется и вернется. Надо подать сигнал.

Мы сложили на берегу большие буквы SOS из веток и подожгли их, но вертолет так и не вернулся. Больше над нами никто не пролетал, кроме стай крикливых ворон. Лика нашла в доме фольгу и завернула в нее камушки. Вечерами она выходила на крыльцо и бросала их высоко в небо, вороны пикировали вниз, пытаясь подхватить блестевшие камушки, а она веселилась и хохотала. Мы жарили грибы все в той же кастрюльке и ели их с макаронами, растянув единственную пачку почти на неделю, а потом просто ели грибы без ничего. Варили компот из ягод черники. Шли дни, иногда я думала: а что, если началась война, что, если России больше нет, и поэтому нас никто не ищет, и поэтому вертолеты не обращают на нас внимания. Может, и нет никаких Москвы и Петербурга, может, уже все превратилось в пепел, может, и во всем мире так. Может, на Земле не осталось никого, кроме нас в лесу. Что, если этот лес – все, что у нас осталось.

Однажды вечером, когда мы ложились спать, я сказала Лике:

– Знаешь, человек, построивший этот странный дом, в каком-то смысле исполнил мою мечту.

– Жить в лесу?

– Не совсем, скорее в крепости. Я, когда маленькая была, мечтала, что вырасту, построю себе крепость, поставлю часовых по периметру, буду там сидеть, а они будут меня охранять и никто не сможет меня оттуда достать, а если кто-то приблизится к крепости, часовые начнут стрелять. Не сразу, конечно, сначала они крикнут: «Стой, кто идет?!» – и только потом откроют огонь, а я буду спать в темной маленькой комнате на вершине башни, читать книжки, смотреть на бескрайние поля вокруг и знать, что мне не нужно оттуда выходить никуда. Этот дом… это, конечно, не крепость, но вокруг тайга, к нему даже тропинки нет. Может, человек, строивший его, думал о чем-то похожем.

Лика села на кровати, в темноте было не разобрать ее выражение лица, но голос прозвучал удивленно:

– Что у тебя было за детство, что ты мечтала быть запертой в башне?

– Давай спать, – я уже пожалела, что брякнула это ей, – ненавижу трепаться о своем детстве.

16

Макароны закончились, закончился газовый баллон для горелки, топить печь мы так и не научились. Нас никто не смог найти, а может, даже и не пытался. Оставаться в доме – хотя в нем и было определенно безопаснее, чем в лесу, – мы не видели смысла. К тому же становилось все холоднее, все чаще шли дожди, приближалась осень, и мы понимали, что скоро наступят настоящие холода и мы уже не сможем выйти из леса.

От найденной в доме карты особо не было толку: мы понятия не имели, где находимся. Может, мы вообще уже в Финляндии и, когда выйдем из леса, увидим не разбитый асфальт и бабушку, продающую пирожки у обочины, а гладкую аккуратную дорогу и фермера Йоханнеса.

Мы видели на карте, что похожих безлюдных озер в Карелии были десятки, определить, какое из них наше, было невозможно, но в любом случае выглядело так, что правильнее двигаться на юг: там больше деревень. Мы собрали вещи: закутали спички в полиэтилен, из него же сделали что-то похожее на куртки, взяли остатки чая, сахара, кастрюлю – и двинулись на юг.

Погода портилась. Ночевать в лесу без костра стало невозможно, однажды ночью выпал снег, но, слава богу, у нас теперь были спички, и вечерами мы разводили огонь и следили за ним по очереди. Идти стало тяжелее, казалось, передышка в доме не принесла новых сил, а отняла последние. Мы выпиливали зарубки на деревьях, чтобы, если что, вернуться обратно к дому. У меня снова начались головные боли.

– А почему ты после развода с отцом осталась? – спросила я однажды Лику.

Последние дни мы почти не разговаривали, молча шли по лесу друг за другом, стараясь двигаться точно по прямой.

– Да это как-то не обсуждалось, – сказала она. – Отец просто сказал, что я остаюсь с ним, и все. И забрал меня. Мама с ним боялась спорить.

– Круто. Обычно отцам плевать на своих детей, а он тебя забрал.

– Мой отец – сложный человек. Я в детстве его очень боялась, хотя он не бил меня, ничего такого. Но я все равно его боялась. Я хотела остаться с мамой, но меня никто не спрашивал, как ты понимаешь. Сейчас я лучше отца понимаю, он хороший человек и любит меня очень, но в детстве мне он казался настоящим монстром. Я только недавно поняла, что мне с ним на самом деле очень повезло.

Мы остановились. Я выпиливала черточку на сосне, Лика, воспользовавшись моментом, села на землю и обхватила ноги. Небо заволокло низкими серыми облаками. Снова начинался дождь.