Текст книги "Двум смертям не бывать"

Часть вторая

Глава 1

Всего каких-нибудь шесть лет назад, не обходя блестящие мокрые пятна луж, по набережной Москвы-реки медленно брела девушка с влажными от стылого дождя волосами.

Сентябрь выдался в столице тёплым, не по сезону, в иные дни столбик термометра поднимался выше двадцати, но даже для такой погоды девушка, уныло не замечающая луж, была одета слишком легко. К плечам прилипла почерневшая от дождя сатиновая китайская ветровка, короткая вытертая юбка открывала стройные ноги, черные колготки собрались на коленях неаккуратной гармошкой. Бледное, точно восковое лицо, запавшие глаза, коротко стриженные волосы, обломанные ногти, сухие бескровные губы. Девушка выглядела больной или смертельно усталой. Она шла, не разбирая дороги, и по мокрому лицу медленно катились капли холодного дождя.

В голове девушки настойчиво билась одна и та же мысль: «Я больше так не могу!.. Я не могу… Я уйду… У меня больше нет сил…»

Она вступила на Лужнецкий мост и остановилась у парапета, невидяще глядя в бездонную пропасть реки. За ее спиной, разбрызгивая грязь, с мокрым шипением проносились машины, дождь усиливался. Девушка не двигалась, она не могла оторвать взгляд от поверхности воды, ее притягивало серо-свинцовое течение далеко внизу.

Неожиданно она легла животом на парапет и, перевалившись через перила, застыла, балансируя в неустойчивом равновесии над бездной. Мокрая рука еще цеплялась за скользкое ледяное ограждение моста, а кончики пальцев ноги ёрзали в опасной неустойчивости по узкой балке.

А под ней, притягивая магнитом, уже разверзлась чудовищная пропасть, зазывала в свое спасительное лоно. Надо было лишь отпустить руку, надо было только разжать сведённые судорогой пальцы…

Да, она приняла решение – пусть это будет последнее решение в ее жизни.

За спиной, гудя и бешено мигая фарами, проносились автомобили. Но она не слышала их неумолимого движения – неотвратимая бездна втягивала ее в себя, звала, манила…

Девушка набрала в грудь побольше воздуха и закрыла глаза. Слабая улыбка тронула бледные губы, еще миг – и она будет свободна! Конец мучениям!..

Она медленно разжала пальцы…

Вспоминая тот ужасный осенний день, Жанна теперь улыбается. Не то чтобы ей смешно вспоминать не самый веселый день жизни – просто странно, что она тогда могла дойти до мысли о самоубийстве. Если бы не парень из остановившейся машины… Если бы не он… Ее бы теперь не было! Ничего бы не было!

Одной рукой он схватил ее за мокрую куртку, когда ее окоченевшие пальцы медленно разжались, а другой обхватил шею мёртвым захватом, вроде того, что применяется в борьбе. И ослабевшее, лёгкое, точно пушинка, тело застыло над гибельной пропастью…

Потом подбежал кто-то еще… И еще… Какие-то люди помогли перевалить безвольное, точно мешок с мукой, тело через ограждение, положили бесчувственную Жанну на мокрый тротуар. Потом сильные умелые пальцы разжали ей рот, втолкнули между сжатых зубов жёлтую таблетку. Она еще пыталась сопротивляться, выталкивая языком лекарство. Но в это время другая рука уже поднесла к губам бутылку с водой и тоненькой струйкой стала вливать в рот жидкость. И тогда помимо воли Жанна сделала глоток, лекарство плавно скользнуло в горло, поперхнулась и закашлялась…

Она села, опираясь руками на асфальт. И сразу же как будто обрела зрение. Размытые, точно в тумане, лица обступили ее, глядя с сочувствием и тревогой. «Если бы они знали, что я сделала, – подумала Жанна. – Если бы они только знали… Все бы отвернулись от меня». Пошатываясь, она с помощью чьей-то руки поднялась на ноги, машинально одёрнула прилипшую к ногам юбку, провела по лицу рукой.

– Спасибо, – попыталась поблагодарить она. Голос еще не совсем ей повиновался. – Большое спасибо!

Чуть покачнувшись, она сделала несколько шагов. Встревоженные водители с готовностью расступились. Жанна быстро, как ей показалось, зашагала прочь на подгибающихся от слабости ногах.

Люди ошеломленно смотрели ей вслед.

Она шла и неожиданно чувствовала, будто что-то черное, сосущее ее душу, отступило от сердца, и стало немного легче дышать.

– Девушка, вы куда? – Высокий плечистый мужчина догнал Жанну и тронул за плечо. – Вам ведь плохо, вам нужно в больницу… Пойдёмте, я отвезу вас!

Жанна остановилась и попыталась улыбнуться.

– Просто минутная слабость… – сказала она. – Пройдёт!

Мужчина внимательно заглянул ей в глаза. Он настороженно молчал. Жанна не выдержала и отвела взгляд. И пошла дальше, как ни в чем не бывало, кокетливо покачивая бёдрами, – что поделаешь, привычка!

Внезапно неизвестный догнал ее и сунул что-то в руку.

– Деньги? – удивилась Жанна. – Зачем? Не нужно. У меня и так будет скоро много денег! Впрочем, спасибо! – Она, не глядя, сунула смятые купюры в мокрый карман куртки.

Теперь-то она знает, что нужно делать! Жанна не запомнила лица спасшего ее мужчины, зато он запомнил ее очень хорошо – ведь не так часто в жизни удается спасти кого-то, подарить кому-то жизнь. Гораздо чаще он убивал людей…

Мужчина стоял и смотрел вслед удаляющейся женской фигурке и не знал, что они вновь встретятся через каких-нибудь шесть лет при странных обстоятельствах… Но сначала судьба сведёт их в зале суда через полтора месяца – ведь уже на следующий день после инцидента на мосту Жанна очутится в следственном изоляторе за покушение на убийство. Впрочем, если бы граждане судьи знали всю подноготную этого дела, возможно, они бы дали ей больше, чем пять лет за неудачную попытку. Но граждане судьи ничего не знали!

Чтобы понять, что толкнуло Жанну шесть лет назад перелезть через парапет моста, чтобы кинуться в реку, надо хотя бы вкратце описать ее жизнь. Впрочем, вкратце вряд ли получится…

Жанна Степанкова родилась в крошечном провинциальном городке, вольготно раскинувшемся на степных просторах на подступах к матушке-Волге. Город со странным названием Выдра, где жила семья Степанковых, был обыкновенным райцентром, всё население которого едва дотягивало до тридцати тысяч. Выдринская жизнь текла размеренно и спокойно. Испокон веку над рекой Выдрянкой по воскресеньям звонили колокола древнего монастыря, испокон веку сидели, судача о ближних, старушки на завалинках, испокон веку в городе культивировалось одно-единственное, но никогда не приедавшееся развлечение – беленькая поллитровка.

Поллитровка заменяла людям книги, театр, кино и даже телевизор. Водка – это был первый и последний бестселлер и среди молодёжи, и среди стариков. Водка была разменной монетой, прозрачным эталоном, жидкой валютой. Все ценности имели строго оговорённый поллитровый эквивалент, все – и любовь, и дружба, и материнские чувства, и сыновняя любовь. Так было заведено исстари, во всяком случае, другой жизни уже никто не помнил, даже самые древние старики.

Мать Жанны была красивой и вполне обеспеченной особой. До перестройки, в благословенные советские времена, она работала в станционном буфете. Буфет в то время был залогом семейного благополучия и уверенности в завтрашнем дне, местом блатным и престижным. Он давал и еду, и питье, и даже твёрдую валюту (в жидком виде).

Маленькая Выдра считалась железнодорожной станцией. Дальние поезда останавливались здесь всего на минуту, в то время как пассажирские стояли целых десять. Железнодорожный путь вел из Москвы на восток, и длинные составы приносили в город пыль дальних стран, ошеломляющий привкус путешествий, аромат чудесных приключений. Железная дорога поддерживала жизнь тридцати тысяч выдринцев и была основным источником их связи с внешним миром: выдринцы поддерживали хорошие отношения с работниками станции, а работники станции поддерживали хорошие отношения с проводниками поездов дальнего следования, которые привозили из столицы всякие товары, начиная от колбасы и кончая дефицитными детскими колготками и запчастями для автомобилей.

Отец Жанны работал путевым обходчиком. Он погиб, когда его дочери было всего десять лет, – заснул пьяный на одном из подъездных путей, и его разрезало составом. Нельзя сказать, чтобы семья его сильно убивалась по своему кормильцу. Настоящим кормильцем у Степанковых всегда была мать. Дарья Степанкова, как положено приличной женщине, немного повыла у гроба супруга, опрокинула в горло стакан за то, чтобы земля была покойнику пухом, и деловито пересчитала деньги, которые начальство выдало в помощь осиротевшей семье. Сбросив маску показного горя, она быстро загорелась надеждой на новую жизнь, ведь мать Жанны в это время была еще молода, хороша собой, и притом работала в станционном буфете, то есть была со всех сторон завидной невестой.

Бабка девочки, недолюбливавшая своего непутёвого зятя, тайком перекрестилась и облегчённо вздохнула, когда узнала о его гибели. Запойный алкоголик, он пропивал не только свою зарплату, но и всё, что мог стащить из дома. Частенько он приходил клянчить трёшку у тёщи, а если та не давала, устраивал пьяные дебоши с битьём стёкол у нее под окнами. «Баба с воза, кобыле легче», – только и пробормотала старуха и немедленно занялась поиском нового перспективного жениха для дочери.

Казалось, только один человек на свете горевал по Ивану Степанкову – его дочь. Жанна любила своего отца. Он был хорошим тихим человеком в те светлые промежутки между запоями. Именно отец, вспомнив знаменитую героиню из учебника истории Средних веков, придумал дочери такое вычурное имя. Его обладательница, по мысли отца, должна была вырасти девушкой смелой и отважной, ведь такое имя предполагало красивую жизнь и успех на любом поприще.

Отец часто брал дочку с собой на работу, и она с удовольствием каталась с ним на дрезине по всему району. Пока отец возился на железнодорожной насыпи, обстукивая рельсы, Жанна собирала цветы по откосам и плела венки из иван-чая, полевых ромашек и болотной купальницы. Девочка росла такой хорошенькой – глянцево-черные волосы, большие глаза с поволокой, ослепительно белая кожа, к которой не приставал загар. «Невеста растёт!» – восхищённо качали головой подруги матери и собутыльники отца.

Первые твердили: «С такой красотой замуж хоть за министра!», и вторые дружно соглашались: «Не одному парню голову набекрень свернет!» «Замуж за министра», то есть за человека богатого и властного, – вот что отпечаталось в мозгу маленькой девочки. «Если замуж, то за министра», – перефразировала она для себя, и сама поверила в эти слова.

После смерти отца в доме стало пусто и скучно. Долгими зимними вечерами Жанна сидела одна-одинёшенька возле старенького черно-белого телевизора и тосковала над тетрадкой с домашним заданием, положив подбородок на сцепленные в замок руки. Дарья Степанкова или работала, или ошивалась где-то с новыми ухажёрами, а бабка жила на другом конце города и гостей не очень-то жаловала.

Когда девочке исполнилось двенадцать, мать привела в дом отчима. Это был огромный молчаливый мужчина с налитыми кровью глазами и кулаками размером с приличный кочан капусты. У него были покатые плечи исполина, круглая сгорбленная спина и угрюмый взгляд исподлобья. Говорить он не любил, ел много, жадно чавкая, а на Жанну не обращал никакого внимания. По ночам супруги бесконечно возились на своей широкой, с железными никелированными шарами кровати, и мать металась под массивной фигурой, иногда сладко полузадушенно вскрикивая. Временами девочка не могла заснуть до рассвета, прислушиваясь к возне в соседней комнате. Особенно не спалось ей в лунные июньские ночи, когда соловьи не смолкали до утра и до утра скрипела старая кровать.

А Дарья была без ума от своего благоверного. Поздняя любовь, говорят, самая сильная. Мать Жанны была влюблена в своего нового мужа как кошка. Тот принимал ее обожание с молчаливой снисходительностью, чуть ли не с брезгливостью, и порой под пьяную руку позволял себе поколачивать жену. Учитывая размеры его кулаков и животную силищу, дело когда-нибудь могло дойти и до смертоубийства, но пока всё как-то обходилось. Когда отчим являлся домой пьяным, а это случалось с традиционной для Выдры регулярностью, Жанна забивалась в дальний угол и оттуда следила ненавидящим взглядом за его перемещениями по дому. Вскоре поводов для ненависти стало еще больше.

Когда Жанне исполнилось четырнадцать, она как-то вдруг потеряла всю свою красоту, точно ее с лица смыли. Девочка стала голенастой, угловатой, с неприятно-большими, точно больными, глазами и широким, по-лягушачьи расплывшимся ртом. И характер у нее сильно испортился. Она стала резкой и нервной, огрызалась на слова матери, отчиму отвечала демонстративно-презрительным молчанием, бабке дерзила с каким-то садистским наслаждением.

– Ох, Дарья, и врежу я ей когда-нибудь! – однажды обронил отчим в ответ на очередную выходку Жанны. – Да так врежу, что она меня век не забудет.

Так оно вскоре и случилось…

А по стране, точно скорый поезд, идущий без остановок, летели шальные девяностые годы. Эти годы на первый взгляд несильно изменили российскую глубинку, разве что работы стало меньше, как и денег, а пьянство стало как-то забубённей, отчаянней, надрывней. Что действительно подкосило жизнь маленького городка, а в особенности семью Степанковых-Бушко, так это факт отмены остановок дальних поездов на станции Выдра.

Это малозначительное в глазах мировой общественности событие в корне перевернуло всю жизнь в городке. Стало еще меньше возможности заработать. Бабка Жанны, торговавшая на платформе в часы прибытия скорого пирожками, дрожжевыми блинами, пивом и сигаретами, жаловалась на резкое падение валового оборота и жестокую конкуренцию, притом что продуктов в магазинах было не достать. Пассажирские поезда, в отличие от скорого, большого навара не давали – на них люди ездили в основном на близкие расстояния, благоразумно запасаясь своим съестным на дорогу, чтобы не бросать деньги на ветер.

Из-за падения рентабельности станционный буфет закрыли, и мать Жанны лишилась надежного источника существования. Но как-то надо было кормить семью – отчим пропивал больше, чем зарабатывал, и потому она устроилась на работу дежурной на узловой станции, куда два раза в день ездила на «кукушке» вместе с другими выдринцами. Теперь мать работала сутками, и Жанна часто оставалась с отчимом один на один. Она больше не боялась его, дерзко и с вызовом глядела прямо в глаза. И еще она стала время от времени вытаскивать у него кое-какие деньги из карманов, а на риторический вопрос, куда они могли подеваться, дерзко отвечала: «Сам потерял, сам и ищи!»

Однажды вечером, когда мать Жанны была на суточном дежурстве, отчим пришел домой поздно, как всегда пьяный. Не раздеваясь, он завалился на постель и захрапел так громко, что тонко задребезжала посуда в горке. Жанна в это время смотрела телевизор и напряженно размышляла над тем, как ей добыть денег на ту прелестную заколку «с золотом», которую она недавно присмотрела в комиссионке. Путь ей был хорошо известен – обшарить брюки отчима. Да вот беда, он в них завалился спать…

«Ничего, надрался, теперь не проснётся, хоть пушками буди», – подумала девчонка. Рискованное предприятие, на которое она решилась, только прибавило храбрости и азарта. Она прокралась в соседнюю комнату, где стоял такой тугой перегар, что хоть ножом режь, и, привыкая к темноте, застыла возле родительской постели. Отчим лежал на правом боку. Его рот был полуоткрыт, и зловонное дыхание обдавало низко склонившееся над изголовьем лицо. Наморщив нос, Жанна осторожно, чтобы не разбудить спящего, нагнулась над постелью и, не дыша, проникла рукой в левый карман брюк.

Ничего нет! Жанна нахмурилась. Она так рассчитывала на эти деньги! Другой карман был недоступен. Что делать? Жанна настолько осмелела, что решила перевернуть спящего отчима на другой бок. Она осторожно упёрлась руками в его плечо и напрягла мышцы. Куда там! С таким же успехом можно было рассчитывать сдвинуть с места поезд. Жанна пыхтела и ёрзала, так что даже вспотела. Во время возни она не заметила, что храп постепенно прекратился, а сомкнутые веки опасно дрогнули. Но деньги были уже так близки и так желанны!

Наконец отчим завозился во сне и перевернулся на спину, громко чмокая губами. Победа! Жанна мгновенно запустила руку в ставший доступным карман и выудила оттуда смятую пачку. Здесь было даже больше, чем она рассчитывала! Пожалуй, ей хватит еще и на новые колготки с розочкой на щиколотке, и на дешёвое колечко «самоварного» золота со стеклянным бриллиантом…

Она бросилась в соседнюю комнату и стала быстро пересчитывать деньги. Завтра отчим будет их искать, но ничего… У нее один ответ на всё: напился, сам потерял или дружки вытащили!

Работающий телевизор заглушал посторонние звуки, и Жанна не заметила, что за ее спиной мягко скрипнула половица. Тяжёлая ладонь опустилась на плечо. С деньгами в руках Жанна испуганно обернулась. Перед ней стоял отчим. Он пьяно усмехался и демонстративно расстёгивал брючный ремень. Глаза его были мертвы. В них белым зрачком отражался экран телевизора. «Пороть будет!» – мелькнуло в голове. Ситуация была критической, но из нее еще можно было вывернуться.

– На, на! Бери свои деньги! – С презрительной улыбкой Жанна швырнула на стол засаленные купюры. – Сам бы небось пропил бы их, а потом жрать не на что было. А я хотела матери отдать… Ее расширенные от ужаса глаза наблюдали, как отчим сначала расстегнул пряжку ремня, потом принялся расстёгивать брюки. Медленно, очень медленно… Слишком медленно.

– Иди сюда! – сиплым голосом приказал он.

Еле переставляя ватные ноги, Жанна несмело приблизилась к нему. В голове метались обрывки испуганных мыслей: «Будет бить?.. Не посмеет! Может, рвануть на улицу? Не успею даже одеться, зима… Нет, не посмеет!»

Она уже приготовила на своем лице ироническую улыбку и тут увидела, что из расстёгнутой ширинки свисает что-то огромное, ужасное, багровое… Точно лёгкую пушинку, отчим швырнул ее на кровать и навалился сверху, задирая рукой домашний халатик в ситцевых цветочках. Только тогда Жанна поняла, что он задумал. Она стала выдираться из-под массивного тела, царапаться, кусаться. Она пыталась кричать, но из полузадушенной груди вырвался только слабый хрип.

«Нет!» – последнее, что она помнила, это был собственный крик, перешедший в шёпот. А потом – ничего… Черная бездна, которую с методичностью молота рассекал взад-вперед огромный багровый колокол…

Наутро отчим снял с постели и выбросил, свернув в тугой узел, запачканную простыню. Потом подошёл к столу, отсчитал из валявшейся на нем пачки купюр половину и, ни слова не говоря, бросил ее на постель падчерицы (она в ту ночь так и осталась нерасстеленной).

Жанна, пошатываясь, бродила по дому. Внутри всё болело. Краем глаза она заметила пачку денег на своей кровати и поняла, за что эти деньги – за молчание! Она не знала, как поступить. Вернётся мать с ночного дежурства, что ей сказать? Расплакаться и объяснить, как всё было? А что тогда будет с ней через три дня, в следующее дежурство матери? Отчим сделает из нее отбивную котлету! И поверит ли ей мать, это еще вопрос. Вот, например, Верка, подружка Жанны, сказала предкам, что ее изнасиловал двоюродный братец. И что? Да никто ей не поверил, потом Верку же и избили за это! Кроме того, если отчим вякнет, что она пыталась у него из кармана стащить всю получку… Лучше не будет!

Жанна вздохнула. Она не знала, как поступить. Очень хотелось отомстить отчиму. Боль не отпускала, а на постели ее дразнила целая пачка смятых купюр… И перед глазами внезапно всплыли и заколка с золотом, и колечко с белым камешком, и колготки в сеточку.

Когда хлопнула калитка во дворе и скрип снега под окнами возвестил о возвращении матери, отчим с мрачным видом, будто по делу, вошел в комнату и скосил глаза на постель падчерицы. Денег на ней уже не было. Жанна в это время сидела за столом, прилежно склонившись над тетрадкой.

Через день у нее появились вожделенные заколка и колечко. На вопрос, откуда эти побрякушки, Жанна, честно глядя в глаза матери, соврала: мол, Верка дала поносить. Отчим, слыша это, промолчал.

Потом была еще одна такая ночь. А потом еще одна и еще…

Иногда Жанна брала деньги за каждую ночь, иногда требовала вперёд, если ей хотелось купить что-нибудь особенно дорогое, иногда соглашалась в долг. Впрочем, даже если бы она и не согласилась, это мало помогло бы… Она наизусть знала тот сценарий, который последует за ее отказом: сначала оплеуха, затем кровать, а может быть, наоборот. Иногда она пыталась разжалобить отчима и плакала, говоря, что ей больно. Тот ухмылялся и небрежно отвечал:

– Если вчера не было больно, то и сегодня потерпишь!

Иногда она пыталась припугнуть его тем, что расскажет матери и пожалуется в милицию.