Текст книги "Александр Алехин: партия с судьбой"

2. Миттельшпиль

Прибыв в Ригу 11 мая, уже 13-го, а затем 20-го он провел во Втором шахматном обществе сеан– сы одновременной игры, выиграв 54 партии и проиграв 2. Из Риги супруги отправились в Берлин, где Алехин буквально набросился на шахматы: матч с Р. Тейхманом, показательные партии с Ф. Земишем. Одновременно он написал и выпустил книгу «Шахматная жизнь в Советской России» с приложением двенадцати партий, сыгранных в 1918–1920 гг.

В июле он выигрывает турнир в Триберге, в сентябре – в Будапеште, в октябре – в Гааге. В апреле 1922 он разделил второй и третий призы на турнире в Пьештяне и там же получил первый приз за самую красивую партию. Кроме турниров он ездит с гастролями по всей Европе, пишет статьи и комментарии для самых разных шахматных журналов. В мае 1922-го на открытии в Праге шахматного клуба «Алехин» он дает сеанс одновременной игры вслепую на 12 досках, выигрывая 10 партий и 2 сыграв вничью.

Летом в Лондоне проводился 17-й Конгресс Шахматного союза, в программу которого, среди прочего, входил и турнир ведущих мастеров. Алехин занял второе место, уступив только Капабланке. К этому времени Алехин уже успел вызвать кубинца на матч за первенство мира, но Капабланка, десять лет ждавший возможности сыграть с Эм. Ласкером, не торопился принимать вызов. На Лондонском конгрессе Капабланка предложил подписать соглашение, регламентирующее условия проведения матчей на первенство мира по шахматам среди мужчин. Документ, который кроме Капабланки подписали Алехин, Боголюбов, Видмар и Рубинштейн, содержал 22 пункта. Помимо правил игры, соглашение прописывало и финансовые условия, на которых чемпион обязывался принять вызов. Речь шла о наличии призового фонда не менее 10 тысяч долларов США. При этом из общей суммы призового фонда чемпиону полагалось получить 20 % в виде гонорара за участие в матче, из остающейся суммы победитель получал 60 %, проигравший – 40 %. По тем временам деньги были немалые, и собрать их оказалось не всем под силу.

Но пока Алехин без перерыва играл: турниры, гастроли, сеансы одновременной игры…

С 1923 г. он обосновался в Париже. И не только потому, что Париж был центром русской эмиграции. В декабре 1921 г. на балу прессы в залах гостиницы «Лютеция» он познакомился с Надеждой Васильевой, вдовой русского генерала. Надежда Семеновна была старше Алехина на 19 лет – некоторые исследователи утверждают, что Васильева родилась в 1884 г., но ее дочь Гвендолина Изнар называла другой год рождения – 1873-й. Только в 1926 г. Алехин развелся с бедняжкой Анной-Лизой, в 1927-м получил французское гражданство, а в 1928-м официально женился на Васильевой. Забегая вперед, скажем, что и этот брак продлился недолго – Алехин снова «пожертвовал фигуру», – но, по свидетельству людей, знавших в то время гроссмейстера, период его жизни с Надеждой Васильевой был наиболее продуктивным, спокойным и обустроенным. Во многом этой женщине он обязан своими блестящими победами той поры и, в частности, победой над Капабланкой.

Но это будет потом, а пока после весеннего турнира 1923 г. в Карлсбаде, где Алехин завоевал первый приз и еще две награды за красивейшие партии, он выступал с гастролями в Чехословакии, Великобритании, после чего отправился в турне по Северной Америке, продлившееся почти полгода. За это время он провел блестящие гастрольные выступления, занял третье место в нью-йоркском турнире, установил несколько рекордов одновременной игры вслепую. В мае 1924 г. он вернулся в Европу и принялся за работу над книгами.

Участие в турнирах и выступлениях преследовало две цели – заработок и поддержку формы. Нужно отметить, что именно в эти годы, накануне матча с Капабланкой, он достиг лучшей своей формы, играя легко, быстро, с большой силой. Чемпион Германии З. Тарраш написал тогда: «Сравнение партий чемпиона мира Капабланки, игранных в Нью-Йорке, с баден-баденскими партиями Алехина с точки зрения стратегической точности, безошибочности игры и основательного ведения атаки, несомненно, в пользу Алехина. Во всяком случае, для чемпиона мира Капабланки вырос страшный соперник, усиливающийся из года в год, и едва ли долго Капабланке удастся баррикадироваться от матча с Алехиным золотым валом из 10 000 долларов…»

Энергия, целеустремленность, безукоризненность во всем, за что бы Алехин ни брался, просто поражают! Наряду с новыми рекордами и победами, он успевал работать над диссертацией на ученую степень доктора права. Работа «Система тюремного заключения в Китае» была успешно защищена в конце 1925 г. Эта защита подтверждает слова Л. Д. Любимова о том, что Алехин готовился не только играть в шахматы, но и всерьез заниматься юридической карьерой. Впрочем, британская энциклопедия The Oxford Companion to Chess утверждает, что Алехин не окончил обучение и не защитил диссертацию, но с 1925 г. стал добавлять к своей фамилии слово «доктор».

В августе 1926 г. Аргентинский шахматный союз пригласил его выступить в Буэнос-Айресе. Спустя неделю, аргентинцы заговорили о финансовой поддержке Алехину в матче с Капабланкой, то есть о преодолении того самого «золотого вала», о котором писал Тарраш. Идею выделить средства для матча поддержал президент Аргентины Альвеар. Финансовая база была сполна обеспечена, и Алехин отправил Капабланке вызов. Выступая тем временем в Латинской Америке, он сумел выиграть все турнирные и консультационные партии, проводившиеся в Аргентине. Затем отправился в Уругвай, Бразилию, где выступал с лекциями и дал десятки сеансов одновременной игры.

Едва вернувшись в Европу, Алехин провел победный матч с голландцем М. Эйве. В это время из Нью-Йорка пришло известие, что победитель нью-йоркского турнира, намеченного на весну 1927 г., будет рассматриваться первым кандидатом на матч с Капабланкой. Так постановил Организационный комитет. Алехину, прервавшему на время матч с Эйве, пришлось отстаивать свое первенство, свое уже добытое право на игру за титул чемпиона мира. Наконец после долгих переговоров с Оргкомитетом и Капабланкой согласие было достигнуто. Впрочем, по результатам турнира в Нью-Йорке Алехин занял второе место, уступив только самому Капабланке. А потому в любом случае право на матч за звание чемпиона мира оставалось за ним.

Встреча с Капабланкой была запланирована на сентябрь 1927 г. Вместе с Алехиным встречи в Буэнос-Айресе ждал весь шахматный мир. А учитывая популярность шахмат в те годы – просто весь мир. В ожидании этого события, на пути к исполнению мечты, Алехин летом 1927 г. с блеском выступил в венгерском Кечкемете и, воодушевленный новой победой, отправился за океан.

Как только не называли встречу Алехина с Капабланкой – «матчем гигантов», «титаническим матчем»… Любопытно и то, как сами титаны оценивали предстоящую встречу. Капабланка, судя по всему, пребывал в некоторой эйфории относительно самого себя и был уверен в своей победе, считая, что у Алехина нет темперамента для матчевой игры, нет духа борьбы, необходимого для таких поединков. Кроме того, по мнению Капабланки, Алехину мешало отношение к победе не как к самоцели. К тому же Капабланка воспринимал Алехина как слишком нервного соперника, неспособного к продолжительной и хладнокровной борьбе.

Совсем иной подход явил в оценке противника Алехин, подвергнувший партии Капабланки настоящему психологическому анализу. И. М. Линдер и В. И. Линдер в книге «Алехин» выражают уверенность, что в этом отношении Алехин выказал себя учеником Эм. Ласкера, подчеркивавшего, что «шахматная партия – борьба, в которой соучаствуют самые разнообразные факторы, и поэтому знание сильных сторон и слабостей противника чрезвычайно важно». Позже Алехин рассказал о том, как готовился к матчу с Капабланкой, как детально изу-чал будущего соперника – и не только его манеру игры на разных стадиях, но и весь жизненный путь, характер, поступки, особенно поведение в сложных и непредвиденных ситуациях. После такого тщательного анализа Алехин понял, что Капабланка не так уж и безупречен, как принято думать. Порой кубинец слишком доверяет интуиции, не перепроверяя ситуацию расчетом; со временем он потерял способность предельной концентрации; а в случаях упорного сопротивления Капабланка и вовсе теряет уверенность в себе. В этом, к слову, между русским и кубинцем была принципиальная разница: если на Капабланку неудачи действовали угнетающе, то Алехина поражения, напротив, «подстегивали», заставляя взять себя в руки и начать играть с удвоенной силой.

«Для шахматной борьбы прежде всего необходимо знание человеческой натуры, понимание психологии противника, – много позже заявил Алехин. – Раньше боролись только с фигурами, мы же боремся и с противником – с его волей, нервами, с его индивидуальными особенностями и – не в последнюю очередь – с его тщеславием».

Сочетание интуиции и расчета, присущее Алехину и в жизни, и в игре, не подвело и на этот раз. Уже в первой же партии кубинец уступил. И если в успех Алехина накануне встречи верили немногие, то после первой игры эти сомнения стали понемногу таять.

Во время игры у Алехина воспалилась надкостница, и пришлось играть, превозмогая боль и температуру, пришлось в самый разгар игры удалить шесть зубов. Но даже болезнь не смогла помешать русскому шахматисту выиграть шесть партий, против трех, выигранных Капабланкой, и отвоевать шахматную корону у непобедимого до тех пор кубинца. 29 ноября 1927 г. Капабланка не появился в зале Аргентинского шахматного клуба на улице Карлос Пеллеграни, прислав Алехину письмо: «Дорогой господин Алехин! Я сдаю партию. Следовательно, Вы – чемпион мира, и я поздравляю Вас с Вашим успехом. Мой поклон госпоже Алехиной. Искренне Ваш Х. Р. Капабланка». Алехина на руках вынесли из зала и на руках доставили к отелю.

Новость об итогах матча облетела весь мир. Газеты разных стран наперебой восхищались игрой русского гроссмейстера. В советские шахматные издания хлынули потоки писем от болельщиков и любителей, журналы и газеты размещали восторженные статьи и портреты нового чемпиона мира.

Для Алехина эта победа стала не просто личным триумфом. Он признавался, что осуществилась его мечта, что удалось пожать плоды долгих усилий и трудов. Но кроме этого, по мнению Алехина, шла борьба двух подходов к шахматам, двух разных взглядов на шахматное будущее: безграничные возможности шахматного искусства или его никчемность и скорое исчезновение. В том, что верх одержала жизнеутверждающая линия Алехина, было указание на открытие новой страницы шахматной истории. Алехин заявил, что испытывает двойную радость: «Во-первых, от сознания, что удалось избавить шахматный мир от вредного очарования, от массового гипноза, в котором держал его человек, сделавшийся за последнее время проповедником никчемности шахматного искусства и скорого его исчезновения; затем от веры, что факт моей победы, казавшейся столь невероятной, сможет напомнить многим, что и в других областях жизни рано или поздно может свершиться то непредвиденное и казалось бы невозможное, что сплошь и рядом превращает самые смелые сны в действительность…»

Мечты, как говорится, стали явью. Новый чемпион мира наслаждался славой. Когда 18 января 1928 г. Алехин с женой прибыли в порт Барселоны, их встречали поклонники. В честь нового чемпиона мира был устроен настоящий праздник с банкетом, шахматными состязаниями и бесчисленными интервью. 27 января Алехин вернулся в Париж. Принято думать, что и тут его встретили толпы поклонников, но это было бы не совсем верно. Конечно, французские газеты написали о его победе, он раздавал интервью. Но какого-то особенного интереса французы к нему не проявляли и явно им не гордились. Л. Д. Любимов, близко общавшийся с Алехиным и, вероятно, лучше многих сумевший понять его, утверждал, что новые соотечественники Алехиным не интересовались «по той простой причине, что шахматами мало увлекаются во Франции». Алехин понимал, что принести славу Отечеству, стать гордостью страны и народа он мог бы только в России. Но именно этого он и был лишен. Оказалось, что сама по себе шахматная победа не смогла его полностью удовлетворить. Не хватало чего-то еще, что получить было сложнее, чем обыграть Капабланку. В интервью Любимову Алехин говорил: «По всему миру разнесли, будто целью моей жизни было победить Капабланку. Но шахматы не имеют для меня столь подавляющего значения. Конечно, я хотел победить Капабланку: много лет готовился к матчу с ним. Но при чем тут «цель жизни»?» Любимов был убежден, что Алехин не мог довольствоваться только шахматными победами, он желал бы выдвинуться и на другом поприще. А кроме того, он стал осознавать, что по-настоящему его могли бы оценить только дома. Ведь «для французов он оставался иностранцем, недавно принявшим французское гражданство». К тому же шахматная жизнь в СССР вышла на мировой уровень, чему подтверждением послужил хотя бы 1-й Московский Международный шахматный турнир, проходивший с ноября по декабрь 1925 г. в Москве. В турнире, к слову, приняли участие все выдающиеся шахматисты того времени, включая Капабланку, Эм. Ласкера и даже Боголюбова, жившего с 1914 г. в Германии. Не было только Алехина, наблюдавшего за турниром со стороны.

В постановлении Исполнительного бюро Всесоюзной шахматной секции от 14 декабря 1926 г., среди прочего, говорится: «Шахсекция, однако, никогда не смотрела на шахматы только как на чистое искусство – тем более, только как на спорт – и такой же строгой принципиальной выдержанности требовала от всех своих членов и организаций. Вот почему она не сочла возможным вступать в какие-либо переговоры с Алехиным об участии его в международном турнире в Москве, считая этого мастера чуждым и враждебным советской власти элементом…» Ю. Н. Шабуров выводит из этого заявления, что руководители Всесоюзной шахматной секции сами оттолкнули гроссмейстера, объявив его врагом советской власти. Однако этот вывод кажется несколько категоричным. Во-первых, речь идет не столько о политических воззрениях Алехина, сколько о его отношении к шахматам, в заявлении Шахсекции говорится именно о разных подходах, о разном отношении к шахматам. Как известно, Алехин придерживался той точки зрения, что шахматы – искусство с неисчерпаемыми возможностями, красоту игры он ставил выше чистой и техничной победы. Но в Советском Союзе шахматы стали инструментом в работе над повышением культурного уровня простого народа. Само собой, что взгляд на шахматы как на искусство был непозволительной для пролетарской культуры роскошью и, стало быть, буржуазным по сути своей. В этом смысле Алехин, как шахматист, несомненно, буржуазный, и представлялся «чуждым элементом».

Во-вторых, руководители Шахматной секции, даже всесоюзного масштаба, могли объявить кого-то врагом только в пределах своей секции. Едва ли заклейменный Шахматной секцией человек автоматически становился врагом народа и советской власти со всеми вытекающими последствиями. Тема эмиграции и возвращения на Родину находилась в ведении отнюдь не спортивных или каких-то иных кружков и секций. Так, например, А. И. Куприн вернулся в 1937 г. на Родину по приглашению правительства СССР. А уж антисоветчиком Куприн был почище Алехина. Убедиться в этом можно, хотя бы прочитав его повесть «Купол Св. Исаакия Далматского», изданную в 1927 г. в Париже. А чего стоит его служба в 1919 г. в чине поручика в Северо-Западной армии под командованием Н. Н. Юденича? То есть Куприн воевал против советской власти с оружием в руках. И все-таки был прощен и вернулся умирать на Родину. Стоит вспомнить и предысторию возвращения Куприна. Началось все с обращения полпреда СССР во Франции В. П. Потемкина к И. В. Сталину, а после полученного одобрения – к Н. И. Ежову. Затем обращение Потемкина рассматривалось в Политбюро ЦК ВКП(б), постановившем «разрешить въезд в СССР писателю А. И. Куприну».

Да, Всесоюзная шахматная секция могла повлиять на решение СНК СССР относительно участия Алехина в Международных шахматных турнирах, проводившихся в Москве в 1925, 1935 и 1936 гг. Но объявить его врагом советской власти, которому заказан въезд в родную страну, – это было явно не под силу Шахматной секции. Если бы Алехин захотел посетить СССР или принять участие в Международных московских турнирах, он бы нашел возможность оповестить о своем желании и СНК СССР, и Политбюро ЦК ВКП(б). Однако он этого не делал либо из гордости, либо из-за каких-то опасений. Но нельзя утверждать, что происходящее в России его не интересовало. Напротив, в воспоминаниях хорошо знавших его людей тема ностальгии Алехина звучит убедительно и настойчиво. С. Флор вспоминал, как Алехин, провожавший его из Праги в Москву в 1933 г., грустно сказал: «Вот вы едете в мой родной город, а я остаюсь…» Тоску Алехина по Родине отметил и А. Лилиенталь, тем более что Алехин не раз расспрашивал Флора и Лилиенталя об СССР, где оба побывали на международных турнирах. «Однажды мы сидели с Флором в кафе, – написал потом Лилиенталь, – туда пришел Алехин. Разговорившись с нами, он сказал, что мечтает вернуться на Родину. Он не раз заговаривал на эту тему. Это было его заветной мечтой…»

В-третьих, стоит уточнить, что постановление Исполнительного комитета Всесоюзной шахматной секции от 14 декабря 1926 г. не касалось непосредственно Алехина. На экстренном заседании бюро рассматривалось заявление Е. Д. Боголюбова об отказе от советского гражданства. Боголюбов с 1914 г. проживал в Германии вместе с семьей. Шабуров почему-то недоумевает относительно недовольства Всесоюзной шахматной секции поступком Боголюбова. «Казалось бы, понятная каждому житейская ситуация», – удивляется он. Однако не такая уж она и житейская. Дело в том, что в том же 1926 г. Боголюбов был приглашен на международный турнир в Италию. Но правительство Муссолини отказало ему в визе как гражданину СССР. Раздосадованный этим обстоятельством Боголюбов отрекся от советского гражданства, руководствуясь исключительно личным удобством, то есть опять же вполне буржуазным мотивом, с точки зрения молодого советского государства. Живший в Германии гроссмейстер воспринимался в Союзе как свой, как соотечественник до тех пор, пока не предпочел Родине комфорт, пока не решил стать для соотчичей иностранцем ради свободного проезда в фашистскую Италию. Что же тут удивительного, если в Союзе его осудили и обиделись на него! Ничего не поделаешь: было время взаимных обид.

Сегодня большинству людей такие обиды непонятны. Но важно помнить, что понять людей другой культуры или другой эпохи можно, только усвоив их взгляд на мир, их представления о добре и зле.

Как бы то ни было, но Алехина на том заседании коснулись вскользь. А потому заявление о нежелании «вступать в какие-либо переговоры с Алехиным об участии его в международном турнире в Москве» выглядит, скорее, как приглашение в эти переговоры вступить. Ведь если человека вспоминают к месту и не к месту, значит, явно чего-то от него хотят, явно провоцируют на ответную реакцию. Еще живо было в памяти, как Алехин всего лишь пять лет назад уехал, не простившись, из России. Сказал, что поедет в Ригу, а сам исчез. Ну и что, бегать прикажете за этим обманщиком? Обиженная на Алехина Шахматная секция не желала первой идти на поклон и ждала от Алехина своеобразного покаяния. Пусть, дескать, сам придет и попросит, а первыми звать не станем.

Но Алехин тоже не хотел делать первый шаг. Любимов отмечает, что вдохновлялся Алехин по-настоящему лишь когда говорил о шахматах, «причем, если собеседник был иностранец, всегда подчеркивал, что самая высокая шахматная культура в Советском Союзе. И опять раздражался. «Вот я с вами толкую о шахматах, а ведь вы в этом ни черта не смыслите», – ясно говорил его взгляд». А ведь Алехин уехал, когда шахматными досками в Москве топили печки, когда полуголодные шахматисты встречались дома друг у друга, чтобы не потерять форму. Казалось тогда, что мировые шахматы сами по себе, а Советская Россия сама по себе. Но прошло всего лишь несколько лет, и вот уже лучшие игроки со всего мира собрались в Москве, в городе, где родился и вырос Александр Алехин.

По мнению Любимова, какое-то малодушие мешало Алехину признать «ошибочность своей разлуки с Родиной». И эта постоянная раздвоенность в конце концов надломила его. Возможно, Любимов не знал причину, по которой Алехин уехал из России – ведь дело было не только в желании помериться силой с Капабланкой и окунуться в мировой шахматный океан. Была еще странная история с ВЧК и расписками в получении денег от деникинцев. И если допустить, что Алехин действительно брал деньги – на личные нужды, конечно, а не на диверсионную деятельность, – то страх расплаты тяготел над ним и не пускал домой. Прибавим к этому и возможные обиды на Всесоюзную шахматную секцию, объявившую его «чуждым элементом».

Победа над Капабланкой вдохновила русских писателей-эмигрантов. Б. К. Зайцев и А. И. Куприн посвятили ему очерки «Алехину» и «Шахматисты». В. В. Набоков, вдохновленный победой соплеменника, начал работу над романом «Защита Лужина». Вроде бы Лужин не похож на Алехина. Но, возможно, Набоков уловил главное сходство: шахматы, особенно в эмиграции, не отпускали Лужина, шахматы как будто затягивали его в какой-то другой мир. И Лужин понимал, что ничего, кроме шахмат, у него нет, что только в шахматном мире он полон сил и всевластен, доволен и покоен. Алехин, в отличие от Лужина, был, по слову Любимова, «богатой натурой – он хотел взять от жизни как можно больше, во всех областях». Он ощущал в себе силу, выхода которой не находил. Когда-то он мечтал о карьере дипломата, для чего и поступил в Училище правоведения. Тема диссертации, которую он готовил в Сорбонне, также косвенно указывает на интерес к международным делам. Однако, если факт защиты диссертации можно оспорить, то возразить против несостоявшегося продвижения по дипломатической лестнице будет сложно. В интервью, данном гроссмейстером газете «New York Times» в 1924 г. во время нью-йоркского турнира, он заявил, что намеревается завершить профессиональную шахматную карьеру. «Шахматы слишком дороги мне, чтобы совершенно бросить их. Но в дальнейшем они должны быть отодвинуты на второе место в моей шкале жизненных ценностей. Буду продолжать играть как спортсмен или любитель, но не как профессиональный шахматист. Право выдвинется на первое место». Кроме того, он сказал, что имеет «некоторый опыт на поприще дипломатической службы» и, вернувшись в Париж, намеревается обосноваться там. Из сказанного им следует, что в Париже он собирался продолжить дипломатическую карьеру. Это интервью только подтверждает слова Любимова о том, что Алехин хотел от жизни чего-то еще кроме шахмат.

Но мечте о дипломатической карьере не суждено было сбыться. И, вполне вероятно, Алехин вслед за Лужиным тоже начал болезненно ощущать, что одни только шахматы способны дать ему на чужбине «иллюзию действительно полнокровной жизни». В мае 1928 г. Алехин вступил в парижскую масонскую ложу «Астрея». Надо сказать, что в этой ложе перебывала чуть ли не вся эмиграция, как и Алехин, наверное, искавшая «иллюзию полнокровной жизни». Однако масонские радения Алехину быстро надоели и, по свидетельству Любимова, «он нередко превращал и ложу в шахматный клуб, усаживаясь за шахматную доску с гроссмейстером Бернштейном». То есть и в самом деле – ничто, кроме шахмат, не могло удовлетворить его. Эдуард Ласкер вспоминал, что «Алехин не мог жить без шахмат. Каждый раз, когда он обсуждал течение какой-нибудь партии или анализировал, его глаза начинали светиться, от него исходил какой-то нервный ток, как будто он находился под действием наркотика. Он ел и спал только для шахмат и грезил только шахматами. О чем бы ни шел разговор, Алехин всегда находил возможность свести его к шахматам. Более того, шахматы были его единственной любовью». Это описание уже приближается к характеристике Лужина, данной Набоковым, который верно уловил главный конфликт алехинской натуры. Он смог проявить себя только в шахматах, но только шахмат было ему недостаточно. Изменить же ситуацию он не мог. Любимов, видевший Алехина и в домашней обстановке, и в масонской ложе, наблюдал в нем постоянный надрыв и неудовлетворенность собой. Любимов приписывал это гордыне, причем гордыне самого неутешительного свойства, помноженной на невозможность исправить ошибки, как-то переменить ситуацию, и на неутолимую тоску по Родине.

Его состояние должно было усугубиться после завоевания шахматной короны в связи с еще одним невыясненным до конца обстоятельством.

15 февраля 1928 г. в Русском клубе Парижа был устроен банкет в честь Алехина – нового чемпиона мира. На банкет были приглашены русские журналисты и писатели, издатели и общественные деятели, художники и вчерашние политики. Являвшиеся к ужину платили по двадцать пять франков; те, кто пришел на танцы, – по десять. С поздравлениями выступили представители нескольких периодических изданий, а также кружков и организаций. Выступил и сам гроссмейстер, рассказав, что получил множество писем с поздравлениями из России. А говоря о законах борьбы, о своей личной борьбе, закончившейся недавно победой, он подчеркнул, что боролся не столько за личный успех, сколько за «успех шахмат против их отрицания Капабланкой. Это значило – разрушить легенду о «машине-человеке», которую создал Капабланка в своем подходе к шахматам, не признающем их как искусство. Мне удалось развеять миф о непобедимости Капабланки». Речь шахматного короля была встречена овацией.

Но едва ли не на следующий день в русских газетах появились заметки о прошедшем банкете. Причем утверждалось, будто Алехин пообещал, что миф о непобедимости большевиков развеется, как развеялся миф о непобедимости Капабланки. Спустя годы, исследователи биографии и наследия Алехина А. А. Котов и Ю. Н. Шабуров уверяли, что перечитали все эмигрантские газеты тех дней и везде речь Алехина была передана по-своему; в некоторых газетах ни о каком мифе и вовсе не упоминалось. Другие исследователи настаивают, что, если бы эмигрантские газеты переврали слова Алехина, он непременно потребовал бы опровержения. Однако стоит вспомнить, что в сентябрьском номере английского журнала «Chess» за 1937 г. в статье «Снова чемпион мира», посвященной победе Алехина над Эйве, утверждалось, будто из одесской тюрьмы Алехина спас Троцкий. Дело происходило в мирное время, сам Алехин был в неплохой форме, в здравом уме и трезвой памяти. Не знать того, что Троцкий никаким образом не участвовал в его спасении, Алехин не мог. Более того, о том, что Троцкий в Советском Союзе впал в немилость, он тоже не мог не знать. Однако никаких опровержений с его стороны не последовало, что, кстати, и дало повод исследователям настаивать на версии Троцкого – спасителя Алехина. Но версии такие возникают, когда исследователь не проявляет достаточно эмпатии и не пытается понять своего героя, объясняя его поступки исключительно со своей точки зрения. А что, если Алехин просто не склонен был бегать по редакциям и требовать опровержений, уклоняясь от всяческой суеты? Котов и Шабуров уверяют, что едва ли не каждая газета по-своему передала смысл сказанного Алехиным на банкете. Так неужели нужно требовать или ждать от Алехина, чтобы, вооружившись листовкой с текстом своей речи, он обошел все издания, переговорил или переругался со всеми издателями и настоял-таки на правке и извинениях? Интересно, как поступили бы в этом случае сами исследователи, настаивающие, что отсутствие требований опровержения равносильно согласию с публикацией… Впрочем, спустя несколько лет, Алехин сам ответит на вопрос, почему не потребовал опровержения.

Но если бы он действительно сказал что-то о «большевистском мифе», все газеты наверняка напечатали бы одинаковый текст его выступления – едва ли кто-то из эмигрантских журналистов и издателей проигнорировал бы такой антисоветский выпад короля шахмат. Ведь в чем в чем, а в благожелательности к советской власти эмигрантские издания никак нельзя заподозрить. Но различия в публикациях свидетельствуют как раз о том, что заметки о банкете оказались в прямой зависимости от фантазии писавших. На что кому хватило фантазии, тот о том и написал. Так, одна газета выдумала «миф о непобедимости большевиков», поскольку слово «миф» звучало в алехинской речи, хоть и в другом контексте; другая рассказала о мифической непобедимости Капабланки; третья и вовсе забыла про этот миф и даже не упомянула о нем. Алехин же, судя по всему, предпочел не замечать журналистских проделок. Делать лишние ходы, не преследующие определенной цели, было не в натуре гроссмейстера.

Зато проделки эмигрантской прессы тут же заметили другие. В марте 1928 г. в № 6 советского журнала «Шахматный листок» появилась грозная статья «О новом белогвардейском выступлении Алехина» председателя Исполнительного бюро Всесоюзной шахматной секции Н. В. Крыленко, заявившего, что «после речи в Русском клубе с гражданином Алехиным у нас все покончено – он наш враг, и только как врага мы отныне должны его трактовать…» В мае того же года в «Шахматном листке» под рубрикой «Письмо в редакцию» было напечатано обращение харьковчанина Алексея Александровича Алехина – старшего брата гроссмейстера: «Я осуждаю всякое антисоветское выступление, от кого бы оно ни исходило, будь то, как в данном случае, брат мой или кто-либо другой. С Александром Алехиным у меня покончено навсегда!» Исследователи в голос заявляют, что письмо это было написано под диктовку властей. Однако никаких доказательств этому никто не привел. Поэтому утверждать, что представители власти вынудили Алексея Алехина написать письмо против родного брата, просто невозможно. Алехин-старший мог проявить инициативу, испугавшись вероятных неприятностей, и сам поспешил заявить, что ничего общего с тем, что якобы сказал на парижском банкете его младший брат, он не имеет.

Но едва ли Александр Алехин говорил эти слова. Иначе, повторимся, их бы в точности напечатали все русские газеты Парижа. Зато странностей вокруг невысказанных слов собралось немало. Так, спустя ровно неделю после того, как Алехин стал чемпионом мира, в одесской газете «Вечерние известия» (№ 1440 от 6 декабря 1927 г.) появился редакционный материал под заголовком «Алехин возвращается в СССР». В статье утверждалось, что «по полученным сведениям, чемпион мира по шахматам А. А. Алехин высказал желание возвратиться в СССР, подав соответствующие ходатайства о восстановлении советского гражданства. По этому поводу председатель Шахсекции ВСФК тов. Н. В. Крыленко сообщил следующее: «Никаких официальных заявлений от гр. Алехина мы до сих пор не получали. Для этого есть установленные законом пути. У Алехина не было оснований жаловаться на Советский Союз и недостаток внимания. Если верно то, что в нью-йоркском турнире 1924 года он эмблемой своей выставил трехцветный царский флаг, он должен будет в своем заявлении указать такие мотивы, которые создали бы уверенность в том, что нынешняя просьба не является только одной «шахматной комбинацией» нового чемпиона. Мы приветствуем всякие таланты и ценим их – в том числе и талант Алехина – лишь постольку, поскольку они могут быть использованы нами в общей работе над культурным развитием и подъемом трудящихся масс. Это Алехин должен знать. Согласен он искать с нами общий язык – милости просим, – мы не злопамятны. Не согласен – шахматное движение СССР пройдет мимо него».