Текст книги "В Суздаль!"

Светлана Замлелова
В Суздаль!

* * *

Мы вдвоём собирались на выходной съездить в Суздаль. В этой поездке было много соблазнительного. Мечталось, ни о чём не тревожась, приехать в старинный русский город, созерцать вечное и думать о вечном. Неспешно побродить по городским валам и заглянуть в заросшие рвы, увидеть, как в ещё свободной от ряски воде плавают облака-клёцки, а рыбки выпрыгивают и на лету хватают зазевавшихся комаров. Как по берегу прозрачного пруда важно ходят белые гуси с оранжевыми лапками, а их собратья бороздят белой цепью водную гладь. Как баба с девочкой полощут бельё в незаплёванном водоеме, не обозначенном ни на одной карте. Как красавцы-петухи прогуливаются по улицам города, не думая бояться прохожих. Мы жаждали патриархальности, тишины и русского духа.

Но наши планы стали известны Тане. Таня – это моя тётка. Собственно, у меня три тётки – Таня, Глаша и Люда. Все они – одинокие, уже стареющие женщины и оттого стараются держаться вместе. Эта троица представляет собой довольно странный альянс. На каждой из сестёр жизнь отразилась по-разному. Глаша – старшая – самая суетливая женщина на свете. Перемещается она только крупной рысью. Она постоянно куда-то торопится, даже если никуда не опаздывает. Она говорит без умолку и готова поддерживать любой разговор. Она ни минуты не сидит без дела. Ей нравится самой воздвигать себе препятствия и самой же их преодолевать. Глаша просто преисполнена жаждой деятельности, зачастую весьма бессмысленной.

Люда – необычайно восторженна и склонна к фантастическим преувеличениям. Любой, самый ничтожный, эпизод может вызвать у неё неподдельное восхищение и лечь затем в основу необыкновенных рассказов в духе барона Мюнхгаузена. Люда славится тем, что варит самогон. И хотя сама она никогда не напивается, но отчего-то норовит всем поднести. Ещё Люда поёт. Репертуар её состоит из каких-то дурацких песен, судя по всему, собственного сочинения. А может это неизученный фольклор?.. Впервые услышавший её пение, недоумевает. И лишь удостоверившись, что это такая шутка, а не проявление психической болезни, новичок успокаивается.

Таня – младшая из сестёр – наиболее здравомыслящая, уравновешенная и рассудительная. К тому же – убеждённый борец с неправдой. Завидев несправедливость, она, как коршун, бросается на неё. Однако беспристрастной её не назовёшь. Ни в ком я не встречала такой самозабвенной любви к своей улице, своему городу, такого горячего поместного и семейного патриотизма.

Узнав про Суздаль, Таня заволновалась и заявила, что непременно хочет принять участие в поездке. Отказать ей было невозможно. Таня обрадовалась и осмелела. И стала просить за Глашу:

– Она так хотела поехать в Суздаль! О-о-о, как она расстроится, узнав, что мы были там без неё! Ведь у неё кроме нас – никого!

Отказ прозвучал бы просто бесчеловечно.

– Ну что ж, – вкрадчиво сказала Таня, – раз уж вы согласны взять с собой Глашу, пусть и Люда поедет с нами!

Что ж, пусть едет. Это уже было неважно.

И вот в назначенный день мы впятером взяли курс на Суздаль. Выехали в самом благодушном настроении. День обещал быть прекрасным: солнце вовсю светило, небо было чисто, а облака весело неслись по своим делам. Но настроение наше стало портиться, едва мы покинули пределы родного города. Надежды на тишину рухнули ещё раньше. Как только Таня, Глаша и Люда разместились на заднем сидении авто, наше замкнутое пространство наполнилось всевозможными звуками. Сначала они достали два пакета – один с яблоками, другой с хлебобулочными изделиями – и принялись шелестеть целлофаном, распределяя содержимое кулей между собой. Послышались хруст баранок и чавканье надкусываемого яблока. Затем Глаша перешла к разговорам. Она то неистово шипела, повествуя о чем-то Тане на ухо, то громогласно, уже не стесняясь нашим присутствием, выносила приговор тем, о ком только что шептала. При виде душещипательной сцены на улице Глаша пронзительно вскрикивала, заставляя всех вздрагивать. Увиденное за окном напоминало ей пережитое. И тогда она принималась рассказывать нам о своих подругах, об их мужьях и детях, о том, как эти подруги меняли квартиры, устраивались на работы, покупали люстры, пекли пироги, ездили на экскурсии, знакомились с мужчинами, учились в институтах, распределяли гуманитарную помощь, ходили в церковь, участвовали в движении «Гербалайф», собирали грибы, стояли по ту сторону прилавка на рынке, переплачивали в ресторанах, лежали в больницах, поедали пряники, отчего потом болели, лечились и умирали, попадали в аварии, выходили сухими из воды, разводились с мужьями, снова сходились и так далее.

Подобно Шахерезаде, Глаша рассказывала нам одну историю за другой. Впрочем, кроме подруг её интересовали и другие явления:

– Оказывается, язва желудка заразна!..

– Как вы думаете, кто у нас на Руси самый богатый был?..

– Говорят, что разведчик Зорге – это не один человек, а целых пятеро: Зайцев, Оганесян, Рабинович, Гамсахурдиа и Евтушенко. З, О, Р, Г, Е – Зор-ге!

– Каждый второй житель Земли болен раком кожи!

– Как это?! Откуда такие сведения? Что же получается, двое из нас больны?

– Не знаю, я так поняла. Какой-то профессор по радио рассказывал… Я очень люблю радио. Там всегда такие интересные передачи передают! Столько познавательного!.. Вот вчера, например, один профессор сказал, что человек, который каждый день ну хоть каплю спиртного выпивает, неважно какого именно – такой человек непременно умрет от цирроза печени. А еще была передача…

Мы давно смирились с рассказами о подругах. И даже вступили в какой-то дурацкий спор. Как вдруг, не могу точно сказать, в какой момент это произошло – не приметила, но только Голод простёр над Глашей свою костлявую десницу.

Глаша затрепетала. Её трепет передался остальным пассажирам. Все знают, что Голод – не тётка. От него, проклятого, булками-яблоками не отделаешься. Как языческий бог он требует новых и новых жертв. И не наспех, на заднем сидении автомобиля. Такие жертвы ему не угодны! Он не принимает таких жертв! Ему подавай ритуал, последовательность действий, цепь перевоплощений. Для таких случаев нужна «полянка». То есть место в стороне от проезжей части, где, обманув дорожную пыль и выхлопные газы, мы обыкновенно, во время аналогичных поездок, приносим жертвы Голоду. Алтарём нам служит багажник. Поверх него мы раскладываем жертвенных тельцов из варёной картошки и холодной курятины, из селёдки и свежих овощей, из яблочного пирога и ветчины, из вездесущих солёных огурцов и чёрного хлеба. Чай, кофе – для возлияния. И непременная бутыль с вонючей жидкостью, которую приготовляет Люда и называет «настойкой».

Глаша приникла к окну и стала высматривать «полянку». Она решила не утруждать себя опросом общественного мнения с целью выяснить, кто из присутствующих, кроме неё, разумеется, желает трапезничать. Глаша словно бы вообще не подозревала, что она не одна.

Есть люди, чья непосредственная вера в свою уникальность забавляет. Правда, при коротких да к тому же нечастых встречах. Но, как вино, такие люди становятся опасными, если общение затягивается.

С «полянками» нам не везло. Дорога наша лежала средь полей и болот. Ничьей вины в том не было. Но обстановка в машине начала накаляться, поскольку Глаша решила-таки найти виновного. Её выбор пал на нас – зачинщиков этой поездки. Но мы не сразу это поняли. Глаша избрала хитрую тактику нападения. Для начала она перестала ёрзать и отлипла от окна. Она замерла, как хищник перед прыжком. Помолчав некоторое время, она тихонько, но так, чтобы все слышали, голосом не евшего три дня человека проговорила:

– Как есть хочется!

В ответ наперебой послышались заверения в том, что вскоре мы будем в Суздале, и уж там-то найдём местечко под стенами древнего монастыря, может быть, даже на берегу пруда или речушки. Мы достанем свой провиант и с набитыми ртами полюбуемся памятниками русского зодчества, послушаем Суздальский перезвон, крики гусей и пенье петухов. А засим отправимся гулять и пожрём уже глазами весь город. Но Глашу петухи не интересовали.

– Да, очень есть хочется, – опять прошептала она на весь салон. Потом она нервно засмеялась и опять громко зашептала:

– Почему, ну почему им трудно остановиться, когда все просят? Почему надо этого бояться? – И снова засмеялась.

Мнительные и неуверенные в себе люди частенько прикрывают раздражение или неприязнь эдаким противным тихохоньким смешком.

– А здесь был дождь, – вдруг прошипела она, завидев воду в придорожной канаве. – И какой!.. Точно! Здесь был ливень, сильнейший ливень. Каки-ие лу-ужи!

Помолчали.

– Да и в Суздале идёт дождь. Ну, точно – вон там, впереди тучи.

Между тем, и «вон там», и вот здесь свод небесный был так чист и светел, что, казалось, дождя не будет ещё месяц.

– Боже мой! – вдруг восторженно выдохнула Люда. – Суздаль – это чудный город! Это не поддаётся описанию! Я в жизни не видела города лучше! Такие улочки, церковки кругом!.. Там русский дух! Там Русью пахнет. Русалка на ветвях сидит. Пойдёт направо – песнь заводит, налево – сказку говорит… – «процитировала» она. – Боже мой! Это так-кая красота!.. Сказочный город! Просто сказочный…

– Лучше Москвы, что ли? – недоверчиво осведомилась Глаша, забыв о мучившем её голоде.

– Тоже нашла красоту! – Люде такое сравнение не понравилось. Она скривила губы и возмущённо зыркнула на Глашу. – Суздаль – это… это… это – песня в камне! Я только однажды там была, но запомнила на всю жизнь. Он мне иногда снится… – Люда блаженно закатила глаза.

– Кто?! – Глаша испугалась.

– Да Суздаль! «Кто!..» – Люда опять зыркнула. – Там у них главный храм стоит на такой площади, – продолжала она, – а площадь та – зеркальная! Идёшь, самого себя видишь. Это чтоб перед тем, как в храм войти, человек на себя посмотрел бы и грехи бы свои вспомнил… И по площади той, вот прямо по зеркалам, павлины ходят! Хвосты распуши-и-или! Головами кру-у-утят! – и Люда попыталась изобразить, как ходят павлины.

– А павлины-то зачем? – удивилась Глаша. – Да они зимой перемёрзнут!

Но Люда не успела ответить, потому что в разговор вступила Таня.

– Врёшь ты, Люда! Нигде я зеркальных полов не видела. Даже в Москве до такого ещё не додумались… А тут какой-то Суздаль – и вдруг зеркальные полы. Где это они зеркал столько набрали?

– Откуда я знаю? – Люда обиделась. – Я им зеркала не укладывала. Приедешь – спроси. – Она отвернулась к окну.

– И про павлинов врёшь! – Таня покачала головой. – Не могут павлины в Суздале по улицам ходить. Даже в Москве нет павлинов. И Глашка права – перемёрзнут они зимой. Вот если бы ты сказала, что в Астрахани павлины, ну я бы ещё поверила. А вот насчёт Суздаля я сомневаюсь. Там зима-то вроде московской. Даже холоднее, наверное… Какие ж там павлины?

– Павлины, я думаю, до плюс четырёх выдерживают, – задумчиво произнесла Глаша.

– Это почему так? – не поняла Таня.

– А у меня дома мандарин в горшке растёт. Про него в книжке сказано: зимой содержать при температуре 4-6 градусов. А павлины живут там же, где и мандарины. Значит, и температуру такую же выдерживают.

– Я и говорю – в Астрахани, – уточнила Таня.

– Ну да. Пожалуй, в Астрахани павлины могут жить, – согласилась Глаша. Но тут же вспомнила, что она голодна и тяжко вздохнула:

– Так нам и не удастся сегодня поесть! Вот посмотрите, приедем в Суздаль – разразится такой дождь!.. Мы не сможем выйти на улицу и останемся голодными!

Люда кашлянула. Таня вздохнула.

– Меня уже мутит с голода. Ну почему мы не остановились там, на той чудной полянке, в ельничке?! – это она сказала капризно. – Какие тучи над Суздалем! Портится погода. Портится… – это уже пророчески.

Глашин шелест прервала Таня:

– Хватит зудеть, Глаша. Никаких ельничков мы не проезжали. Ну зачем ты врёшь? Что ты терпение у людей испытываешь? В следующий раз никуда тебя не возьмут, дома будешь сидеть.

– И не надо! Не надо! А что я сказала-то? Ну что? – она снова возвысила голос.

Таня отвернулась и уставилась в окно. А Глаша опять зашипела:

– Какие лужи! Тучи движутся в сторону Суздаля. А там ещё свои тучи, там уже льёт. Мы приедем в самый ливень, не найдём полянки и останемся голодными! А всё почему? Потому что не захотели остановиться в том ельничке! А там – и солнышко, и сухо. Сейчас бы уже поели… – Она собралась было засмеяться, как вдруг Люда, решившая, что пора разрядить обстановку, возопила:

 
Курды-мурды-о-о-ой!
 

Это была одна из доморощенных песен Люды.

Никто, включая её саму, не знает, что значат эти волшебные слова. Никто никогда не слышал этого дикого мотива, напоминающего индейский клич. Но напев производит на людей магическое действие: он не оставляет равнодушным ни единого слушателя.

– Тьфу ты, Людка! Чтоб тебя!.. Напугала, окаянная! Чего ты орёшь-то? Больше песен, что ли, не знаешь? «Курды-мурды!..» – Глаша камнепадом обрушилась на сестру. Люда пожала плечами, закрыла глаза и откинулась на подголовник.

– Ну вот, с испугу ещё сильнее есть захотела. Какой же здесь был дождь! Какой дождь! Здесь, наверное, давно такого дождя не было. А я давно так не голодала. Ну просто живот подвело. – Она зашлась своим нервным смешком. – Когда же мы наконец приедем?

Её шипение осталось безответным: Люда впала в летаргический сон, Таня сделала вид, будто ничто никогда её так не интересовало, как происходившее в тот момент за окном.

СУЗДАЛЬ 4 – мелькнул указатель.

– Ну вот, здесь ещё нет дождя, но, судя по всему, сейчас ливанёт. Да-а! Измученные мы въехали в Суздаль! – заколыхалась Глаша.

– Скажи ещё «усталые, но довольные». Чем это ты так измучена? – Тане не изменяло чувство справедливости.

– Как это чем?! Как чем? Да у меня же голодный обморок сейчас будет. Если мы не покушаем, конечно, – Глаша так разволновалась, что опять сбилась с шёпота на крик.

Когда невиновного обвиняют в преступлении, которого тот никогда не совершал, первая реакция – оправдаться, доказать свою невиновность. Но чем более упорствует обвинитель, тем менее остаётся у обвиняемого уверенности в своей правоте. Сомнения закрадываются в душу – а ну как и вправду я?

У Глаши есть один бесспорный талант. Она способна вызвать чувство и даже сформировать комплекс вины у человека и с очень крепкими нервами. Она внушит этому человеку, что все несчастья ближних – из-за него. Она вспомнит тысячу примеров его бесчеловечности, ставшей причиной чьих-то страданий. Она достанет доказательства, предъявит улики и приведёт свидетелей его асоциального поведения. Спорить с ней бесполезно. Она не станет возражать, а просто поднимет глаза к небу и тяжело вздохнет. Словно желая сказать: «Что можно ответить этому извергу?»

Суздаль встретил нас засухой. Правда, Глашу это уже не занимало. Остальным же давно хотелось одного – встать где-нибудь лагерем и накормить голодающую.

А Глаша тем временем приободрилась. Она почувствовала, что одержала верх и оттого, позабыв про свой ужасный шепоток, заговорила громко, можно даже сказать, чеканя слова:

– Здесь?! Ну нет! Кругом – жильё!.. Там?! Да вы что?! Там же помойка! Я так и знала. Я знала, что в городе негде расположиться: всё дома да помойки.

Наконец улочка, по которой мы двигались, завела нас в тупик. Мы выехали к пруду, окружённому ивами и камышом. На берегу, с нашей стороны, паслись домашние гуси, а чуть в сторонке блеяла привязанная коза. На другом берегу стоял монастырь, отражавшийся всеми куполами и стенами в воде. В монастыре, как водится в таких случаях, звонили к обедне. Огромный чёрный ворон уселся на крепостную башню и тоскливо крикнул. Из камышей выплыла гусыня, а за ней – словно нанизанные на одну нитку, неуклюжие гусята. На мостках сидел полосатый кот, не обращавший на птиц никакого внимания. Его больше занимали рыбки, резвившиеся в прозрачной воде.

Такие картины, обычно, вдохновляют, настраивают на лирический лад. Охватывает блаженное чувство любви ко всему живому. Хочется забыть о мирской суете и вести тихую, уединённую жизнь, посвятив себя служению ближнему. Хочется простить людские слабости и прегрешения. Хочется направить человечество на путь мира и любви друг к другу.

Но чуждые всего земного мысли прервала Глаша, которой зачем-то вздумалось разбить водное зеркало обломком кирпича, валявшегося тут же.

Зеркало треснуло, осколки разлетелись сотнями страз, монастырь утонул.

В это время Люда, решив, что настал её звёздный час, как всегда неожиданно для всех, запела:

 
Солнце светит ярко, луна горит порой!
Где ж ты мой татарин, татарин молодой?
А я твоя татарочка, танцую ж я с тобой…