Текст книги "Тварь"

Светлана Замлелова
Тварь

I

Был уже одиннадцатый час ночи. Роман Николаевич давно уложил детей спать, а сам расположился в большой комнате у телевизора с бутылкой пива. По телевизору рассказывали об убийстве какого-то губернатора. Показывали его тело, распростёртое на асфальте, дырку в голове, лужицу крови рядом и рыдающих женщин, очевидно, родственниц убитого.

Наконец, раздался звонок. Роман Николаевич отставил бутылку, выключил «ящик» и проследовал в прихожую. Вернулась Тамила Анатольевна, жена Романа Николаевича.

– Здравствуй, солнце моё! – сказала она, входя в прихожую. – Ух, как устала!..

И когда она переступала через порог, Роману Николаевичу показалось, что она посмотрела на него насмешливо, но в то же время с опаской. Как если бы это была кошка, спасшаяся на дереве от собаки.

– Где ты была? – спокойно спросил Роман Николаевич, помогая ей раздеться.

– По магазинам же моталась, – вздохнула Тамила Анатольевна, – устала!..

– Но ты знаешь, по крайней мере, который час?

Она вскинула рукав кофточки и посмотрела на часики.

– Двадцать минут одиннадцатого, – просто, точно удивляясь вопросу, ответила она.

– Ну, и в каком же магазине ты была до этой поры?

Тамила Анатольевна нетерпеливо пожала плечами.

– В разных… Не понимаю, шо ты хочешь знать? Я же так устала, а ты устраиваешь мне допрос на пороге. Хоть бы в комнаты завёл… Кстати, ужин готов?

Роман Николаевич молча прошёл в кухню. И только его шлёпанцы, прилипая к голым пяткам и тут же отклеиваясь, громко застучали по линолеуму.

– Вермишель с сосисками… Будешь?

Тамила Анатольевна присела за стол.

– Вермишель? – она брезгливо поморщилась. – Нет. Лучше налей чаю… Мог бы хоть картошки сварить, – немного подумав, добавила она.

– Я, между прочим, работаю, – сказал Роман Николаевич, наливая ей кипяток в синюю кружку.

– На шо ж это ты намекаешь? – Тамила Анатольевна подняла глаза на мужа. – Я не понимаю…

– Я ни на что не намекаю. Я только сказал тебе, что работаю. А ты сидишь дома и, по-моему, могла бы сама сварить картошки, а не ждать, когда это сделаю я… – и Роман Николаевич с грохотом опустил чайник на плиту.

– Ты шо ж, мене куском хлеба попрекаешь? – Тамила Анатольевна прищурилась и пуще прежнего застучала чайной ложечкой по стенкам кружки. – Я же сказала, шо ходила по магазинам. Чего же ж ещё? Это такая же работа. И устаю я не меньше твоего! – она выбросила ложку на стол.

– Что ты сегодня купила? – тихо спросил Роман Николаевич.

– Ничего…

– Как? Опять ничего?

– Да, опять! – она начинала выходить из себя. – Не нашла ничего подходящего. Ты с этого удивляешься? Пора бы давно попривыкнуть, шо у твоей жены изысканный вкус, и ей трудно подобрать шо-нибудь для себя, такое элегантное…

Она помолчала, отпила чаю и добавила:

– Особенно ж на твою учёную зарплату.

И по тому, как она отвернулась от него и как стала пить чай, Роман Николаевич заключил, что она осталась вполне довольна собой, решив, очевидно, что сказала что-нибудь очень остроумное.

– Ты довольно часто ходишь допоздна по магазинам и ничего не покупаешь. Тебе не кажется это странным? – спросил Роман Николаевич, подсаживаясь к столу.

– А шо странного? – она пожала плечами. – На те деньги, шо ты даёшь мне, я ж не могу купить себе ничего приличного, – торопливо, скороговоркой проговорила она. И Роману Николаевичу показалось, что она торопится, потому что боится забыть заготовленные слова.

– Зачем же ты столько времени проводишь в магазинах?

– Потому что… Потому что я… ищу!

– Чего? Тебе чего-то не хватает? Может, вместе поищем?

– Ну, уж нет уж! Спасибо!.. С тобой же ходить по магазинам – это ж отрава! И вообще, я не понимаю, шо ты от мене хочешь?

– Ничего… Просто мне интересно, зачем, имея мало денег, ходить так часто за покупками. И ничего не покупать при этом. Просто хочется понять твою логику…

– И никакой же логики! Обязательно везде ищет логику! Вот же… – и она с негодованием повела плечом. – Успокой свои нервы, я не по любовникам шляюсь… А ты мене замучил своими подозрениями. Возвращаешься из магазина вся никакая, прям готовая упасть и уснуть, а он пытает: где была?! Почему ничего не купила?!

Голос у неё дрогнул, и она отвернулась к окну.

На улице было уже темно, и её лицо отразилось в стекле. И Роман Николаевич увидел, что она и не собиралась плакать. Но разговор и сам Роман Николаевич ей ужасно надоели – на лице у неё было нетерпеливое и злобное выражение, как если бы он мешал ей получать удовольствие.

– Ну, извини, извини… – сказал Роман Николаевич и, шлёпая тапками, пошёл в большую комнату. Туда, где ждали его пиво и телевизор.

Он и не знал, зачем затеял этот разговор. Ему было всё равно, где она проводит время. Он был уверен, что она именно «по любовникам шляется», но ревновать её он и не думал. Ему хотелось только одного: уличить её, показать, что он всё знает и что ему плевать на неё. Он мечтал, чтобы она, наконец, узнала, что ничего для него не значит. Но это был нервный и вместе с тем робкий человек, считающий для себя недостойным и недопустимым делом следить за ней или требовать объяснений. И он всё ждал, когда же она сама проговорится или как-нибудь иначе выдаст себя. А потому, наверное, каждый раз он заводил эти разговоры о магазинах, притворно удивляясь, как это можно ничего не покупать…

II

Он познакомился с Тамилой Анатольевной несколько лет назад. Ему тогда было двадцать восемь. Он как раз недавно развёлся и, пожив немного в одиночестве, решил снова жениться. Но долго не мог найти невесту. На работе все подходящие оказались заняты. На улице у него знакомиться не получалось. Пробовал ходить на дискотеки, но тамошние молодые завсегдатайницы раздражали его своей глупостью и неразвитостью.

Как-то приятель предложил познакомить его с незамужней соседкой.

– Твоя ровесница… Ничего, миленькая… Только у неё маленький ребёнок. Она уже была замужем, и они тоже недавно развелись.

«Ребёнок – это ничего, – подумал тогда Роман Николаевич. – Ребёнок – это даже хорошо…»

И они договорились встретиться через несколько дней.

«Да, она действительно ничего… Миленькая…» – заключил Роман Николаевич, когда приятель представил ему свою соседку.

Потом они стали встречаться. Сходили в кино, в кафе, в парк.

В ту пору было очень жарко. Стоял июль. Воздух струился, пахло раскалённым асфальтом. От домов, как от печей, шёл жар. Повсюду было очень много народу, дурнопахнущего и мокрого. И поговорить толком не получалось. Тогда она сказала:

– Поедем ко мне…

И повезла его куда-то на Ленинский проспект, где у неё была комната в коммуналке, доставшаяся ей по суду после развода…

Когда он, довольный собой, ею и жизнью вообще, курил, подложив левую руку под голову, она предложила ему выпить кофе. И пока она одевалась, чтобы выйти на общую кухню, он тайком рассматривал её. «Да-а-а! – думал он, глядя, как она застёгивает цветастый ситцевый сарафанчик. – Красавицей её, конечно, не назовёшь. Но есть в ней что-то… Чёрт его знает, что… В общем, она ничего, миленькая…»

Она действительно была некрасива. Нижняя челюсть у неё заметно выдавалась вперёд, рот, тонкий и длинный, растягивался в улыбке от уха до уха. Зубы – редкие и мелкие. Аккуратный, маленький нос портили африканские ноздри. Глаза – слишком широко поставлены и такого же неприятного жёлтого цвета, какой бывает у выбракованных собак. Слегка оттопыренные уши Тамила Анатольевна старательно, но безуспешно прикрывала тонкими и редкими волосами. Ноги её показались Роману Николаевичу слишком короткими и некрасиво худыми, спина – чересчур широкой. И всё же она не переставала ему нравиться. Может, оттого, что надоела холостяцкая жизнь, надоели бесконечные поиски невесты. Может оттого, что давно уже он не встречался с женщиной, а она вдруг приятно удивила его своей страстностью и искушённостью. Такая молчаливая и покорная – во время близости с ним она менялась. Она дразнила его, звала, распаляла и томила. И, наконец, как ливень засушливым летом, она обрушивалась на него и несла облегчение. Она превращалась то в ягнёнка, позволяя делать с собой абсолютно всё, то в тигрицу, нападая и подчиняя себе. И всё это она проделывала так умело, так искусно, что, казалось, была специально этому обучена.

Но, может, была в ней какая-то изюминка, потому что при всей своей некрасивости и нескладности она всё же казалась Роману Николаевичу милой и обаятельной.

«Пожалуй, в ней есть что-то детское, – вдруг подумал он. – Да, да… Именно детское. Что-то в глазах… Какое-то выражение… Что-то детское и вместе с тем жалкое. Жалкое… Да, пожалуй, мне её жалко… Она какая-то… беззащитная. Одна с ребёнком. Муж бросил. Подонок!.. Так жалась ко мне… Конечно, она некрасивая. Но у неё… как бы это сказать… „стильная“ внешность! Она – „женщина-мальчик“. Поэтому ей идут оттопыренные ушки и эта челюсть. И вот, несмотря на свою некрасивость, она кажется вполне гармоничной… Но какова!..» – и он припомнил её ласки, её ухищрения.

Вошла Тамила Анатольевна, принесла кофе. И, сбросив сарафан, села рядом с ним на постели.

– Послушай, – спросил он, потягивая горячий напиток, – а почему вы развелись с мужем?

– Он свихнулся, – ответила она тихо.

За всё время их знакомства она очень мало говорила, всё больше слушая, что говорит Роман Николаевич. Это нравилось ему, поскольку он терпеть не мог болтливых женщин. Ему нравилось, что она смотрела ему в рот, ловила каждое слово. Если он острил, она заливалась смехом, если говорил о серьёзном – хмурила бровки и кивала в знак того, что всё понимает. И ему казалось, что она действительно всё понимает. Понимает его чувства и мысли. И не просто понимает, но и сама думает и чувствует также. А когда он в кафе сделал для неё бутерброд с маслом, она смотрела на него весь день глазами, полными слёз и собачьей преданности, как если бы он спас её от смерти. «Будет уважать», – почему-то подумалось тогда.

Рядом с ней за непродолжительное время он успел почувствовать себя невероятно сильным и умным. Она относилась к нему с каким-то немым благоговением и тем самым сумела ему внушить, что он бесподобен. И у него, как у вороны в басне, «вскружилась голова».

Но оттого, что она мало говорила, он ничего почти не узнал о ней. Она сказала только, что переехала с родителями в Москву из Макеевки – отец «пошёл на повышение». Что окончила здесь школу и строительный институт. Что после института работала на какой-то стройке в Коломне, где и познакомилась со своим первым мужем. И что, прожив с ним несколько лет, развелась. Ещё она сообщила, что у неё есть дочка, Оксана, которой уже полгодика…

– То есть как, свихнулся? – не понял Роман Николаевич.

– Ну, как… Сошёл с ума, это называется.

– Но почему? Люди просто так с ума не сходят…

– Я не знаю… Пожалуйста, не будем об этом… Мне больно… – тихо сказала она и, обняв руками согнутые ноги, спрятала лицо в коленях.

– Он что… Бил тебя? – осторожно спросил Роман Николаевич.

Но она не ответила, а только как-то вся сжалась.

«Бедная моя девочка, – подумал Роман Николаевич, – жила с психом! Это ж надо?.. Довёл её! Даже вспоминать не хочет. „Больно“, говорит. Бил её, наверное… Видно, буйный попался… Бедная!..»

– Прости… – прошептал он и поцеловал её в плечо.

Она слегка вздрогнула.

– Ну, а как же ты алименты получаешь? – осторожно спросил он. – Разве психи платят алименты?

– Он не платит, потому что… потому что это – не его ребёнок…

– А чей?..

– Мы познакомились уже после развода. Я его полюбила… Но он меня обманул. Когда я сказала, что беременна, он меня бросил…

– А кто он?

– Прошу тебя, не спрашивай! – она закрыла лицо руками. – Мне больно…

– Ну, ну, ну… – он нежно обнял её. – Успокойся, девочка моя. Успокойся… Не нужно… Не нужно плакать.

Он стал целовать её макушку, плечи, пальцы, которые она прижимала к лицу. Потом вдруг стало очень жарко, и глаза точно заволокло мутной плёнкой. Потом он почувствовал, что проваливается куда-то, летит в бездну. Потом он услышал её стон. И через несколько секунд всё кончилось.

– Я подогрею кофе? – тихо спросила она.

Он кивнул. Она легко соскочила с кровати, быстро оделась, собрала посуду и ушла.

Роман Николаевич остался один. «А чего мне ещё искать? – думал он. – Зачем обязательно красавица? С красавицами вообще одни проблемы. А тут уж точно никто не польстится. Так что насчёт верности я могу быть спокоен. Потом, она – бедное, брошенное, никому не нужное существо. Да ещё с ребёнком. И тут появляюсь я! Делаю ей предложение, удочеряю девочку… Да она по гроб жизни будет меня благодарить!.. Вообще хорошо, что у неё уже есть ребёнок. Не надо нового рожать. Не будет этого ужаса с пелёнками, криками по ночам. Будем воспитывать её Оксану…» И точно для того, чтобы придать себе уверенности, он принимался снова жалеть её: «Бедная! Сколько всего вынесла! Не везло до сих пор… Но ничего! Я спасу тебя, девочка! Со мной тебе будет покойно!»

И пока он жалел её, пока думал так, он ощущал самого себя героем, решившимся на подвиг. Да, он спасёт эту женщину! Спасёт её и ребёнка! Даст им приют, девочке даст отцовскую любовь, матери – мужскую ласку. И они, благодарные, тоже полюбят его. Потому что сегодня они – унижённые и оскорблённые, а завтра –его жена и дочь.

«К тому же я – человек порядочный, – продолжал рассуждать Роман Николаевич. – А после того, что между нами сегодня было, я, как порядочный человек, просто обязан на ней жениться. И тогда конец всем этим поискам, конец одиночеству, конец неудовлетворённости!» Ему стало весело. И когда она вошла в комнату с подносом и дымящимся на нём кофе, он уже всё для себя решил.

Она снова разделась и села с ним рядом. Они стали пить кофе.

– Послушай, – начал он, – я хочу предложить тебе кое-что…

– Что же? – спросила она осторожно и повернулась к нему.

Он заглянул ей в глаза и увидел там, что она давно ждёт, когда же он предложит ей это. «Бедная моя девочка, так намучилась!» – подумал он, видя её нетерпение и желание приблизить развязку.

– Я хочу жениться на тебе и удочерить твою дочку, – тихо сказал он.

Она вся встрепенулась, разлила кофе. Глаза у неё вспыхнули жёлтыми огоньками, и в эту минуту она показалась ему даже красивой. Потом она поспешно отставила куда-то свою и его чашки, прильнула к нему, обвила руками и ногами. И он снова почувствовал, что летит в бездну…

III

Через месяц она стала его законной женой, а Оксана – его дочерью. С девочкой, правда, вышел конфуз. Когда он, ещё жених, явился знакомиться с родителями, у которых в ту пору жили Тамила Анатольевна с Оксаной, ему, конечно, представили и девочку. Увидев её, Роман Николаевич остолбенел. Оксана оказалась красивой и совсем не похожей на мать. Это была смуглая, черноокая и чернобровая девочка. Всё тельце её, даже спинка, было покрыто мягким тёмным пушком. Чёрные, как ночь волосики, разрез и форма глаз, тонкий с уже заметной горбинкой носик выдавали в ней южную кровь.

– Кто её отец? – не удержался Роман Николаевич.

– Ты же обещал, – Тамила Анатольевна насупилась, – обещал не спрашивать меня об этом. Обещал не делать мне больно… Вот. Мы ещё не женаты, а ты уже пытаешься тиранить меня моим прошлым!..

И она заплакала. Он, как и в прошлый раз, обнял её, прижал к себе и стал целовать макушку.

– Ну, ну… Девочка моя, – говорил он. – Успокойся… Успокойся… Ну, прости меня, дурака. Клянусь, что больше уж никогда не спрошу об этом. Прости меня… Прости…

«И чего я и вправду раскудахтался? – думал он. – Ну, неожиданно, конечно. Но ведь ничего страшного. Можно было и промолчать, сдержаться… Бедная… Какой-то заезжий подлец кавказец… или араб… попользовался и бросил. Небось, со своими женщинами так не поступают!..»

И у него сжалось сердце от негодования и жалости…

После свадьбы жили неплохо. Он ездил в институт на работу, она оставалась дома с Оксаной. Он привык к ним и даже любил по-своему. Тамила Анатольевна была маленького роста и едва доставала Роману Николаевичу до плеча. Так что смотрела на него всегда снизу вверх. И когда она запрокидывала голову и поднимала на него глаза, то в этих глазах-янтарях он видел столько детски-беззащитного, столько трогательно-доверчивого, что ему неизменно хотелось оберегать это слабое и некрасивое существо, хотелось быть его хозяином и покровителем. И он почему-то не сомневался, что и ей хотелось того же.

Примерно через год после свадьбы, Романа Николаевича вместе с супругой пригласил в ресторан по случаю юбилея собственной фирмы один знакомый, некто Премилов. Празднество проходило с размахом – дела фирмы шли в гору. Премилова чествовали и называли «нашим президентом». А спустя месяц Роман Николаевич в бумажнике у жены нашёл визитную карточку Премилова. Он не придал этому значения и ничего не сказал жене. А спустя ещё два месяца Тамила Анатольевна вдруг объявила, что беременна. Сначала Роман Николаевич удивился – этого никак не должно было произойти. Но потом он всё понял. И это было именно то время, когда Премилов вдруг стал довольно часто звонить ему, приглашать на пикники и вечеринки и ни с того, ни с сего упрашивать Романа Николаевича перейти на работу в его фирму.

Как-то большой компанией они поехали на стрельбище, в лес. Сначала развлекались тем, что стреляли по выбрасываемым в воздух тарелочкам. И Тамила Анатольевна, умевшая неплохо стрелять, удивляла всех своей меткостью. Потом устроили пикник – расположившись у костра, жарили мясо, пили вино.

В какой-то момент Тамила Анатольевна, расчувствовавшаяся без видимых причин, провозгласила тост:

– За вас, мужики!

И опрокинула в себя рюмку водки. Никто из собравшихся не понял, к чему это. Повисла пауза. Роману Николаевичу стало неловко за жену. «Что это с ней? – подумал он. – Куда её несёт?» Потом кто-то из дам подхватил:

– Да, да! Выпьем за сильную половину человечества!..

Тогда все оживились, вскочили с мест, стали чокаться – веселье пошло своим чередом. Потом Тамила Анатольевна исчезла. Исчез и Премилов. Пришлось Роману Николаевичу отправиться на поиски.

Уже стемнело. Роман Николаевич долго ходил вокруг поляны, где горел костёр. Сквозь частокол деревьев он видел, как пляшет пламя. И было похоже, будто за высоким чёрным забором девицы в красных сарафанах кружатся в хороводе.

Сначала Роман Николаевич ничего не слышал, кроме смеха да криков, доносившихся с поляны. Потом в стороне от дорожки в каких-то высоких кустах он услыхал голоса. Он узнал их.

– Мила! – позвал Роман Николаевич.

Голоса стихли. И через несколько минут из кустов показались они. Премилов и Тамила Анатольевна.

– Это ты, солнце моё? – спросила она слабым голосом.

Когда они подошли к нему, он заметил, что у неё перекручена юбка, а у него рубашка застёгнута не на те пуговицы.

– Поедем домой! – сказал Роман Николаевич.

– Ты знаешь, – начал Премилов, – твоей жене стало плохо – наверное, выпила лишнего. А может, токсикоз… Я хотел ей помочь, а тут ты…

– Да-а! – сказала она громко, точно хотела заглушить слова Премилова о токсикозе – откуда ему это знать? Подбоченилась, закинула голову. – Да-а-а! Я – пьяная!..

И запела фальшиво:

– Напила-ася я пьянаю…

– Поедем домой! – повторил Роман Николаевич и пошёл вперёд.

IV

Всё, что случилось, огорошило его. Не было ревности, не было обиды. Он только никак не мог понять, зачем это хилое, бесцветное существо понадобилось Премилову? Ведь он богат, вокруг него столько женщин… А она? Ну, хороша! Не ожидал, честное слово, никак не ожидал! Что же за чары у неё? Чем она привлекает к себе? Он вспомнил, как сам ещё совсем недавно жалел её и только поэтому женился. Вспомнил, что она первая предложила ему сблизиться. А потом удивила своей искушённостью. Что ж, неужели эта способность вызывать к себе жалость делает её столь привлекательной? Или готовность и умение ублажать? Так ведь ничего другого у неё нет!

Уже в машине он спросил её:

– Что между вами было?

– Ничего, – спокойно ответила она. – Мне стало плохо, он хотел помочь…

– Ты что, его любишь? – он решил спросить напрямик.

Она повернулась к нему, помолчала немного, точно соображая, о чём это он, и ответила:

– Тю! Нужна я ему, прям как собаке пятая нога! У него же семья – жена, дети! Двое детей… Это исключено!

Он понял её. Она и сама думала о том же. Но прекрасно понимала, что для неё Премилов никогда не уйдёт из семьи. И единственное, на что она может рассчитывать – это на подачки от него для ребёнка.

«В какой-то сказке ведьма, обернувшись красавицей, тоже женила на себе дурачков, вроде меня. Но потом чары спадали, и ведьма становилась безобразной старухой», – думал Роман Николаевич, рассматривая уже дома жену. «И как же это меня угораздило с ней связаться?» То, что раньше казалось ему в ней милым, показалось теперь безобразным. Когда она улыбалась ему, то напоминала лягушку. Когда, удивляясь, округляла глаза – сову. А когда принималась грызть яблоко, заголяя свои мелкие, редкие зубы – белку. «Чудовище! – думал Роман Николаевич. – Настоящее чудовище… Сфинкс!»

С того дня всё изменилось. Точно между ними была завеса, и теперь эта завеса разодралась. И Роман Николаевич впервые увидел свою жену. Никакой любви, никакой благодарности к Роману Николаевичу у неё не было. Она устраивала свою жизнь, устраивала, как умела. Хитрила, извивалась, поворачивалась. Но хитрость её была хитростью мелкого хищника, хитростью, чтобы выжить. А такая хитрость никогда не сопряжена с умом. И все её комбинации рано или поздно оказывались прозрачными. И не потому ли развёлся с ней первый муж? Не потому ли её бросил кавказец?

«Да, – думал теперь Роман Николаевич, – умный человек бросил, а я, дурак, подобрал…» И теперь только он понял, что значили её слова о первом муже: «сошёл с ума». Сошёл с ума, то есть увидел, наконец, что она такое, выгнал её прочь, избавился от неё. То же с кавказцем или с арабом… Это народ горячий и не очень-то привередливый! И она, наверное, также ублажала его, также старалась. Даже понесла. А потом потребовала жениться. Но не тут-то было! Здесь эти номера не проходят. Впрочем, он ещё не знает, что она получила от кавказца.

И вот она осталась одна, на руках ребёнок. Что делать? Нужен муж. И тут подворачивается он. Молодой, симпатичный, одинокий. В свои двадцать восемь лет кандидат наук. Своя машина, дача. Живёт он, правда, с родителями, но зато в трёхкомнатной квартире в центре Москвы. Завидный жених!

Конечно, ни красотой, ни умной беседой она не смогла бы никого прельстить. И она, эта кокотка, всё правильно рассчитала. Всё, что она может – это заставить мужчину почувствовать себя её хозяином. Это была её приманка, лакомый кусочек. Капканом же была близость, которую она предлагала сама, улучив нужный момент…