Текст книги "Жил-был…"

Святослав Логинов
Жил-был…

Если в комнату заходит Гриша Гришелин – работы не будет. Говорят, группа матобеспечения держит Гришелина только для того, чтобы дезорганизовывать деятельность других отделов. Гришелин появляется, и сотрудники чужой лаборатории собираются вокруг него, никто уже не работает. Причём Гришелин никогда не заходит просто поболтать, у него всегда «дело». И сейчас он вошёл в лабораторию Цуенбаева решительным шагом и с выражением лица, какое бывает только у очень занятых людей. В руках он держал авторучку и чистый лист бумаги.

– Больше минуты не отниму, – преуведомил Гришелин, – у меня небольшой социологический опрос. Представьте, что вы идёте по лесу и несёте курицу…

– Какую? – тотчас спросил Саша Глебов. Саша был у Цуенбаева лаборантов и учился в университете на вечернем и потому считал необходимым в каждую проблему вникать обстоятельно.

– Ощипанную, второй категории, – ответил Гриша.

– Не понимаю, как меня может занести в лес с ощипанной курицей в руках.

– Вот привязался!.. – не выдержал новоявленный социолог. – Ну, дачу ты снял на лето в деревне и теперь идёшь туда через лес. А курицу купил в городе и несёшь, чтобы сварить суп. С лапшой. Теперь доволен?

– Я не ем лапши.

– Тогда – бульон или ещё что-нибудь. Короче, идёшь по лесу, с курицей, а навстречу тебе лисица. Настоящая, с хвостом. И она говорит тебе человеческим голосом: так, мол, и так – отдай мне курицу, а то у меня лисята малые плачут, есть просят. Твои действия?

– Ущипну себя покрепче, – сказал Гриша.

– Хорошо, ущипнул, синяк получил, а лиса по-прежнему просит.

– Тогда, отдам.

– А ты, Верунчик?

– Конечно, отдам… – растерянно сказала Верунчик. – А что, кто-нибудь отвечает по-другому?

– Изредка, – произнёс довольный Гришелин. – Два человека, причём, обе женщины. Первая сказала, что у неё тоже малые дети кушать хотят, а поскольку второй курицы с собой нет, то предложила эту пополам делить. А одна – вы её знаете – из группы ПМР, которая по утрам за полставки полы моет, так знаете, что она ответила? Я, говорит, лисе курицу протяну, а потом как дам по башке и буду и с курицей, и с лисьим воротником.

– Да что же она? – не выдержала Верунчик. – У лисы ведь дети останутся!

– Вот и я это сказал, а она мне, что никаких там лисят нет, лисы врут всегда. Каково?

– Логично, – произнёс Саша, – но противно.

– Ладно, – подвёл итог Гришелин, – Ваша комната меня оригинальными ответами не обогатила. Стандартно мыслите.

– Ты на всех не говори, – обиделась за коллектив Верунчик. – Подкузьмил двух лаборантов – и рад. Я, может, и стандартно мыслю, а ты бы Олега спросил или самого Цуенбаева, – Верунчик кивнула на стеклянную дверь профессорского кабинета.

– Ваш господин и повелитель – опасный человек, – сказал Гришелин. – Он горд и властолюбив, словно он не бай, а по меньшей мере хан. Подходить к нему с вопросами не рекомендуется. А Олега я спрошу, хотя он и зануда, и все его ответы можно предсказать на год вперёд. Он будет долго выспрашивать подробности, а потом отдаст курицу.

Открылась дверь, и в лаборатории появился герой разговора: Олег Савервальд. Относился Олег к несчастливой породе вечных МНСов. Уже много лет он сочинял кандидатскую диссертацию, делал замеры, собирал их в бесчисленные таблицы, обрабатывал на ЭВМ. Органические диамагнетики, которые Савервальд нагревал и охлаждал в самодельном термостате,, изменяли в зависимости от температуры свои свойства, но диссертации из этого почему-то не получалось. Что же касается Цуенбаева, то он ценил сотрудника за способность блестяще отрабатывать стандартные методики, а с диссертацией не торопил, хотя и не мешал.

– Вот он! – обрадовалась Верунчик. – Ну-ка, Гришуля, давай тест.

Гришулин начал излагать с самого начала. Савервальд внимательно выслушал, а потом произнёс:

– Я бы попросил лисицу сбегать к математикам и больно укусить товарища Гришелина за самое нежное место, чтобы он не болтался где попало и не отвлекал людей от дела. И отдал бы ей за это две и даже три курицы.

– Викинг неотёсанный, – сказал Гриша. – Срываешь социологический опрос.

– Какой опрос? – возмутился Савервальд. – Тоже мне, психолог, придумал глупость и бегает с ней. Скажи, какую информацию ты извлечёшь из своего опроса? И куда её денешь? Никакой и никуда! Вот и дуй отсюда.

– Я же говорю – викинг, – повторил Гришулин и поспешно вышел.

– Что ты на него взъелся? – спросил Саша.

– Дурак он, – отозвался Савервальд. – Лезет с вопросами,. а сам ни черта не понимает. Можно подумать, что кто-нибудь ему всерьёз ответит.

– А почему бы и не ответить? – раздался голос.

Все обернулись. Возле распахнутой стеклянной двери стоял Цуенбаев.

– Ой, – пискнула Верунчик, – разве вы не…

– Я – не… – ответил Цуенбаев. – Я всё слышал и не понимаю, почему не надо отдавать курицу. Если просит – надо дать. Или вам, Олег, жалко курицы, но стыдно признаться в этом?

– Вы не поняли! – закричал Савервальд. – Гришулин задурил всем головы своей курицей, а здесь главное – лисица! Говорящая лисица, ведь это великое открытие. Я этой лисе сто кур отдам, но только, чтобы она вместе с лисятами из лесу ушла в город, к учёным.

– Не понимаю. Говорящая лисица – чудо, а не открытие.

– Это почти одно и то же. Чудо – это открытие не предугаданное заранее и потому не запланированное.

– Как интересно! – воскликнул Цуенбаев. – Вы в самом деле полагаете, что чудо чревато открытиями? Почему же в древности, когда всё казалось чудом, сделано так мало открытий?

– Научное мышление было неразвито, – отпарировал Савервальд, – а открытия, кстати, всё равно делали, и какие! Огонь, колесо, лодка… Делал открытие тот, кто не восхищался чудом, а изучал его.

– И всё-таки неясно, какие открытия может принести говорящая лиса? Говорит – и всё. Интеллект у неё низкий, словарный запас маленький, что она может вам сообщить?

– Важны не сведения, а сам факт разговора. Важно, что такое явление существует. А извлечь из него научные факты – дело техники.

– Крайне интересная точка зрения, – повторил Цуенбаев и исчез в кабинете.

Олег пожал плечами и повернулся к ванне с антифризом. Сегодня он делал замеры при минус сорока градусах, и термостат никак не мог выйти на режим. Только к вечеру, когда Саша, уходивший на час раньше, убежал на лекции, и Верунчик тоже начала посматривать на часы, лишь тогда ртутный столбик опустился достаточно низко.

Савервальд привычно остался в лаборатории один. Спешить ему было некуда, и как убеждённый холостяк он считал своё положение естественным. Об утреннем разговоре он забыл, и о Цуенбаеве не думал: из кабинета был отдельный выход, а профессор обычно уходил не попрощавшись.

Но на этот раз Цуенбаев тоже задержался допоздна. Олег услышал в кабинете шум, словно там двигали мебель, потом сдавленное восклицание. Дверь приоткрылась, и Цуенбаев позвал его:

– Олег, вы не поможете мне немного?

Оказывается профессор пытался передвинуть огромный шкаф, набитый книгами, оттисками статей и старыми отчётами – тем научным хламом, что годами скапливается в любом НИИ. Сдвинуть шкаф было не под силу даже двоим, и Олег принялся разгружать полки, время от времени отбегая к установке, чтобы поправить начавшую бить мешалку или провести замеры.

Вдвоём им удалось вытолкать пустой шкаф в коридор и сдвинуть к стене широкий письменный стол, освободив таким образом почти весь кабинет. Всё это время Савервальда не покидало ощущение неуместности происходящего.

– Прекрасно, – сказал Цуенбаев, когда посреди кабинета остался лишь старый, до пролысин вытоптанный ковёр, – это, Олег, вам незапланированное открытие, называется: ковёр-самолёт.

Цуенбаев проговорил что-то, рассыпавшееся цепочкой гортанных звуков, и ковёр плавно поднялся на полметра вверх. Савервальд, чувствуя подвох в голосе руководителя, заглянул в просвет. Там не было ничего, кроме ржавой кнопки, вдавившейся в линолеум. Цуенбаев присел на корточки, нажал руками на середину ковра. Вниз посыпалась пыль,. ковёр выгнулся, сопротивляясь, но всё же профессор прижал его к полу.

– Старая вещь, – сказал Цуенбаев, отпустив ковёр, – летать уже не может. Ни грузоподъёмности, ни высоты. Но явление демонстрирует. Вам ведь больше ничего не надо? Вот и изучайте.

– Откуда он у вас? – выдавил Савервальд.

– Наследство. Прабабка была мастерица. Говорят, она и выткала. А мне ковёр от бабушки достался. Память. Так что я его не насовсем дарю. Как изучите – вернёте.

– А почему вы сами за него не взялись? – спросил всё ещё не вышедший из шока Савервальд.

– У меня взгляды старомодные. Я полагаю, что на ковре-самолёте надо летать, а если он не летает, его надо на пол постелить. Но если хочется, то можно и изучать. Заклинания я перепишу, а остальное сами как-нибудь. Завтра я в отпуск ухожу, можете обосноваться в моём кабинете.

Домой Савервальд шёл переполненный странными детскими мечтаниями. Словно наяву он слышал завистливые поздравления коллег, видел заголовки своих статьей в «Журнале физической химии» и с особым удовольствием представлял физиономию Джорджа Лаунда, читающего эти статьи.

Англичанин Джордж Лаунд был, сам того не зная, проклятьем Олега Савервальда. Пятнадцать лет назад Савервальду попалась одна из лаундовских работ, и он поразился простоте методик и очевидности выводов. Статьи Лаунда были написаны блестящим живым языком, и в них англичанин щедро разбрасывал гипотезы и предположения. Савервальд с восторгом взялся за проверку одного из этих предположений, провёл серию опытов и получил совершенно не те результаты, что ожидал Лаунд. Некоторое время Савервальд мучился, не зная, что предпринять, пытался повторять эксперименты, поджимал допуски в нужную сторону, хотя и понимал, что так поступать не следует. А потом из печати вышла новая статья Лаунда. Бывалый физхимик тоже получил парадоксальные результаты, но не испугался их, а опубликовал, выдав попутно новый фонтан идей. Аспирант Савервальд взвыл от обиды и разочарования и кинулся в догон. С тех пор прошло пятнадцать лет, но Олегу так и не удалось обойти Лаунда, ведь тот начинал проверку гипотез сразу, едва они появлялись, а Савервальд лишь через полгода, когда лаундовская статья добиралась к нему.

«Но уж теперь-то Джорджу придётся потесниться!» – фантазировал Савервальд. Сладкие мысли бежали плавной чередой, Савервальд пытался остановить их, вернее, перевести на другие рельсы, резонно рассуждая, что следующая статья никакого отношения к физхимии иметь не будет, и не о Лаунде теперь речь, а о Нобелевской премии, но мечты упрямо возвращались – утереть нос англичанину казалось приятнее.

Савервальд привычно зашёл в универсам, привычно купил кефира, булки и колбасы, привычно приготовил дома ужин. И всё-таки, это была совсем другая жизнь, в которую вторглось чудо – сиречь незапланированное другими открытие. Великое открытие. ВЕЛИКОЕ. В Е Л И К О Е!..

Наутро Савервальд первым прибежал в институт. Ключ от цуенбаевского кабинета приятно тяготил карман. На свою установку Савервальд и не взглянул, сразу заперся в кабинете и произнёс вытверженные за ночь заклинания. Ковёр послушно взмыл и остановился в полуметре над полом. Савервальд надавил ладонью, пытаясь, как делал вчера профессор, прижать ковёр к полу. Ковёр сопротивлялся словно магнит, когда его подносят к другому, большему магниту.

«Явно какое-то поле, – решил Савервальд. – Гравитацию пока оставим, возьмёмся за электричество и магнетизм.»

Савервальд запер кабинет и побежал к физикам, клянчить приборы.

Магнитного поля у ковра не оказалось, а наэлектризован он был не больше, чем и полагается пыльному ковру. Как управляться с гравитацией, Савервальд не знал. Смутно вспоминалось описание прибора с массивными шарами и пружинными динамометрами. Где их взять, эти шары? Пришлось засесть за книги.

Новую атаку на ковёр Савервальд проводил во всеоружии современной теории, но столь же безрезультатно. Никаких гравитационных эффектов ковёр не проявлял, он всего лишь навсего летал вопреки гравитации. Из всех величин удалось замерить лишь подъёмную силу (22 032 плюс-минус 0,001 кг) и высоту полёта (53,0 плюс-минус 0,5 см). Но ведь ясно, что это цифры случайные, у исправного изделия они совершенно другие.

Тогда Савервальд временно оставил ковёр в покое и взялся за волшебные слова. Он пытался поднимать в воздух ковры ручной и фабричной работы, паласы и даже пестрядинные половики, но те мёртво пластались по полу, как и полагается добропорядочным тканым изделиям. Наконец Савервальд решился показать заклинания филологам. Здесь его ждало разочарование: таинственная абракадабра, поднимавшая ковёр в воздух, оказалась варварски искажённой неумелым произношением сурой корана. А краткое «Аллах акбар», опускавшее самолёт на землю, означало всего-навсего «милостив Аллах». Филологический путь обернулся тупиком, ведь ни у кого из правоверных мусульман ещё не взмывал в небо во время намаза его молитвенный коврик.

Одно время в профессорском кабинете появился мощный бинокулярный микроскоп, а письменный стол заполонили книги по ковроткачеству. Основа ковра оказалась – редкое дело! – джутовой, а нити утка шёлковыми, шерстяными и из хлопчатой бумаги. Для каждого сорта нитей Савервальд насчитал по восемь выкрасок. Частота переплетения тоже вызывала уважение, хотя, если верить справочникам, современные двадцатичелночные станки дают и больше.

Всё это было крайне любопытно и поучительно, но ничуть не приблизило исследователя к открытию тайны.

Савервальд поднял на дыбы все свои знакомства, пытаясь найти какой-нибудь новый метод исследования. Дело осложнялось тем, что приятели не могли понять, что же собственно требовалось Олегу, поскольку тот тщательно оберегал тайну незапланированного открытия.

Друзья вывели Савервальда на Географическое общество, при котором издавна тусовались экстрасенсы, тарелковеды и прочие околонаучные чайники. На савервальдов призыв проверить, всё ли в порядке в профессорском кабинете, чайники откликнулись охотно. Явились двое: дама-лозоходка, притащившая вместо орехового прутика изогнутую вязальную спицу, и экстрасенс, пользующийся исключительно ладонями рук. Маги долго бродили по полупустому кабинету, обнаружили возле письменного стола глубокую область негативной энергии и посоветовали стол передвинуть. На ковёр они внимания не обратили.

Теперь Савервальд понимал, что имел в виду Цуенбаев, говоря, что не так просто извлечь из чуда открытие. Отчаявшись, Савервальд начал совершать необратимые действия – выдернул из ковра несколько цветных нитей. Грузоподъёмность ковра упала разом на двенадцать грамм, но отдельные нитки не проявляли никаких особых свойств и на заклинания не реагировали.

Радиоуглеродный метод (Савервальд добрался и до него) показал возраст ковра – сто пятьдесят лет, что косвенно подтверждало легенду о прабабке-мастерице. Получив эти данные, Савервальд окончательно пал духом. Месяц был на исходе, скоро появится Цуенбаев, а ему так и не удалось ничего установить.

Савервальд понуро сидел в лаборатории, уставившись безразличным взглядом в заброшенную установку. Колбочки, так и не вынутые из гнёзд после того, месячной давности опыта, покрылись пылью. Как просто было тогда! Любой замер давал цифру, а цифра – это результат. Пусть даже Лаунд снова обошёл бы его, всё-таки результаты можно доложить на институтской конференции и опубликовать в сборнике рефератов. А вдруг ему удалось бы обойти Лаунда? Такие вещи непредсказуемы.

Взгляд Савервальда упал на стол. Там лежала принесённая Верунчиком распечатка. Институтский ВЦ делал обзор рефератов и посылал каждому из сотрудников материалы по его теме. Савервальд просмотрел заголовки. Ну конечно, вот он, Лаунд, опять впереди. А это что? «Новый класс органических диамагнетиков с парадоксальными свойствами». Автор незнакомый: Ракши из Бомбейского химико-технологического. А вещества? Какие же они новые? Вон, Санька Глебов похожие получает, не для диплома даже, а для курсовой. И ведь верно, должны они быть диамагнетиками, как же он раньше не догадался проверить? Но уж зато теперь… вещества индуса плюс методики Лаунда – получится отличная работа.

Савервальд вскочил, отыскал в эксикаторе бюксы с глебовскими веществами, помыл колбочки, включил термостат. Если первые замеры проводить при 20 градусах Цельсия, то с ними можно уложиться сегодня.

«А ковёр? – кольнула мысль. – Ничего, ковёр немного подождёт. Сто пятьдесят лет ждал, подождёт ещё недельку.»

Мирно щёлкал термостат, жужжали мешалки, блестели в гнёздах четырёхгорлые колбы. На душе у Савервальда было светло и спокойно. Он так увлёкся, что не слышал шума за стеклянной дверью и вздрогнул лишь когда дверь распахнулась, и на пороге появился Цуенбаев, на неделю раньше обещанного вернувшийся из отпуска.

– Вы здесь, Олег? – спросил он. – Как удачно! Если вас не затруднит, помогите мне поставить на место шкаф.

Домой Савервальд возвращался в странном расположении духа. Обида за уплывшее открытие мешалась с надеждой, что уж на этот раз он утрёт нос Лаунду. Савервальд привычно зашёл в магазин, привычно купил булки, кефира и колбасы с клопоморным названием «Прима». С авоськой в руке вышел из магазина. Совсем как тогда. Жаль, конечно, тех детских мечтаний, но это даже хорошо, что они умерли. Пора наконец взрослеть, сорок лет скоро. В жизни, в науке не должно быть места волшебному чуду. И это справедливо.

Из-за угла выбежала лохматая, явно бездомная дворняжка. Принюхалась к савервальдовской авоське, забежала вперёд и вдруг произнесла сдавленным скулящим голосом:

– Хозяин, угости колбаской. Очень хочется.

– Пшла вон!.. – завопил Савервальд и запустил авоськой в шарахнувшуюся собачонку.