Текст книги "Последняя тайна Патриарха"

Глава 9
Путь на восток

Данила отпустил машину возле дома, они поднялись в квартиру, где изнывал от тоски Трезор, мгновенно облизавший не успевшего увернуться хозяина. Сборы, как поётся, «были недолги», главное – надо было на кого-то оставить пса, который почуял разлуку и ходил за Данилой как потерянный, шумно вздыхая и то и дело принимаясь скулить. Через полчаса проблема решилась: пса согласился взять знакомый – «на недельку». Он оперативно заехал и забрал упиравшегося «меньшего брата». Врать грешно, а что было делать? Будущее представлялось туманным и «неделька» – ох! – могла сильно растянуться…

Идею Никиты добираться до Барнаула на его старенькой машине отмели как неприемлемую: «девятка» героя кавказских войн давно должна была находиться в розыске. Новенький джип Данилы показался прекрасным выходом из положения, и уже почти решили, что добираться будут своим ходом, как раздался звонок на мобильник «светлейшего князя». Незнакомый голос строго произнес:

– Я звоню по поручению Владыки. Вам надлежит быть в Домодедово через три часа. Стойте у табло вылета.

Данила задорно улыбнулся:

– Вот и эта проблема решена! Быстро собираемся и – в аэропорт!

Настя вздохнула. Ей, «столбовой москвичке» и профессорской дочке, непривычно было пускаться в дальний путь без чемоданов с нарядами и всякими мелочами, столь необходимыми светской барышне из хорошей семьи… Она собралась с духом – врать ох как не любила! – и позвонила матери. Кукольным голоском «капризной доченьки» прощебетала, что они с Никитой уезжают в Крым отдохнуть на пару недель. Мать находилась в очередном романе с модным художником и нисколько не обеспокоилась, – не до того ей было. Лишь тихо радовалась, в редкие минуты вспоминая о дочке, что та за Никитой как за каменной стеной. Правда, на женитьбу с детдомовским «вахлаком» не соглашалась ни в какую. «Всяк сверчок знай свой шесток»! Актрисы, хоть и «вольная богема», тоже «чваншами» и «снобками» бывают еще теми! А отец давно уже не интересовался жизнью семьи – погряз в своей науке, не вылезал из лаборатории и разъезжал по всяким симпозиумам. Да и можно ли было назвать семьей всю эту, довольно трафаретную, смесь беспорядочных измен и унылого равнодушия?

Про учебу в универе Настя тоже вспомнила, но на носу была сессия, занятия закончились. Обойдется МГУ!

– На месте все купим, не боись, боярышня ты моя утонченная! – заверил Никита, которого уже манила Муза Дальних Странствий. Странное дело: стоило только блеснуть надежде на отъезд из Москвы, как парень ожил и от его недавней растерянности не осталось и следа. Сработал инстинкт разведчика и молодая тяга к приключениям, пусть и опасным. Москву гигант-десантник уже воспринимал как западню похлеще чеченской.

Дорога заняла немногим более двух часов, и вот уже троица стояла возле табло в новеньком терминале D… Настя ни разу не была здесь – все ее путешествия начинались в Шереметьево-2.

Никого подозрительного в снующих вокруг людях острый глаз Никиты не заметил.

Словно из воздуха возник человек в форме сотрудника аэропорта.

– Господин Милославский? – вполголоса обратился он к Даниле. Тот растерянно кивнул. – Это ваши спутники? – лишь скользнул взглядом, все примечая. – Следуйте за мной.

Никита шел насупившись, как пацаненок, который из атамана и «вождя краснокожих» вдруг превратился в обычного школьника, которого выдернули из игр с дворовыми друзьями и подзатыльниками гонят домой ужинать… Он вдруг ощутил укол самолюбия: все эти дни, понимаешь, был самый что ни на есть главный, а тут на тебе – «сопровождающее лицо»! Обидно… Хотя – чего уж там! – никто и никогда не звал его домой, да и дома никакого не было… Вечно голодные детдомовцы сами собирались возле дверей столовки задолго до скудных ужинов.

Пропустили их через все кордоны молниеносно, да никаких особых кордонов и не было: скромные двери, ведущие в обход всех правил и норм. Спецслужбы, дело такое…

Посадили ребят в самом хвосте, рядом с отсеком стюардесс, с интересом поглядывавших на занятных пассажиров: красивые, молодые, сидят на спецместах… А один томный стюард даже разволновался не на шутку, все пытался Никите, сидевшему с краю, то журналы предложить, то напитки, то леденцы. И, аспид этакий, так и норовил низко склониться к его плечу. Командир маленького войска сидел красный как рак, а Настя с Данилой над ним весело подшучивали.

Спать, конечно, не получилось – нервы были на пределе, но Настя и не дала бы. Она принялась вполголоса рассказывать о реликвии дальше, – то, что успела вычитать и припомнить из истории. Периодически одергивая Никиту, задумчиво провожавшего взглядом длинноногих стюардесс, – на самом деле он их и не видел вовсе, а думал о своем, но у ревнивой Насти не забалуешь! «Светлейший» тоже слушал внимательно, иногда вставляя замечания, почерпнутые в основном из кладезя фамильных легенд и преданий. Чего-чего, а этого добра в великосветском семействе хватало!

После реформатора Никона, лишенного сана, следы перстня надолго затерялись… Понятное дело, он достался царям, но, видимо, они ничего о его силе не ведали. Петр Первый, этот «плотник на троне», не очень-то любил украшать себя драгоценностями, да и кто на них обращал внимание в то суматошное время – вытаскивая Россию за волосы из болота, царь поставил ее вверх ногами! Тут уж все реформаторы действуют одинаково: один Ельцин чего стоит! Скорее всего, перстень тихо хранился у брата и соправителя Петра – Ивана, хилого, богомольного, никчемного. Способного только дочерей строгать одну за другой. Время перстня наступило в век женских царствований.

Суровая Анна Иоанновна драгоценности любила, как и всякая женщина, и батюшкин перстень ей-то уж точно помог каким-то чудом взойти на престол, а потом скрутить и вельмож, и всю Россию в бараний рог. Многое реликвия могла, только вот годы жизни не в ее власти…

Кроткая сердцем Елизавета, дщерь Петрова, с помощью гвардейского полка преображенцев совершила переворот и свергла младенца-императора Иоанна Антоновича вместе с его бесцветной матушкой-правительницей, родной племянницей императрицы Анны. Прибрала, разумеется, к рукам и все имперские сокровища.

Наряды, балы и маскарады она любила самозабвенно, не меньше любовных утех. Можно понять – царица была одной из самых красивых женщин той эпохи: белая румяная толстушка. Потом про ее характер даже стишок сочинили:

 
Веселая царица была Елисавет:
Поет и веселится – порядка только нет…
 

Находясь у нее, перстень вряд ли мог оказывать влияние на что-либо, кроме успешного поиска нового фаворита. Но промчались и годы правления этой венценосной «огневушки-поскакушки».

На престол вступила стопудовая немка Екатерина, по доброй традиции свергнув предшественника, которым был – ни больше, ни меньше – ее собственный незадачливый супруг, племянник Елизаветы. Свергла, да и приказала придушить. Долго потом старалась оправдать злодеяние и его личной бестолковостью, и «дурным нравом», и полной непригодностью ни к чему «царственному». Что было, как бы это помягче сказать, не совсем правдой: стоит только посчитать, сколь много вполне разумных указов издал Петр III за недолгое свое правление! Одно только упразднение мрачной Тайной Канцелярии – КГБ по-нашему, – наводившей на всех ужас, дорогого стоит! А что собой дурён, так на престоле не за красоту оказываются.

Никита не удержался:

– «К чужому берегу не корабль, так барка, а к нашему не хм-хм… так палка!» – и тут же получил локтем в бок. Данила кротко поинтересовался, что там вместо «хм-хм», и долго хохотал, записывая в специальный блокнотик прикольную шутку. Он все еще увлеченно изучал современный русский язык, с его нововведениями и сленговыми оборотами.

Настя продолжила:

Однако самодержицей Екатерина оказалась поистине великой – вот кому кольцо пригодилось «на все сто»! И то: узурпаторша, никоим боком к Романовым, а вот безраздельно царствовала целых 34 года! Подмяв под себя права на престол сына Павла, при котором вроде как мыслилась поначалу всего лишь регентшей. При ней Россия наконец приобрела вид заветной мечты Петра I! Только без тех чудовищных крайностей, позволивших впоследствии историкам называть его «Дракон московский».

Видимо, перстень умел находить полезных для государства людей: Панин, Безбородко, Румянцев, Дашкова… Наконец – блистательные Суворов, граф Рымникский и Потемкин, князь Таврический! Но перстень, среди прочих немыслимых даров – титулов, поместий, бриллиантов, тысяч и тысяч крепостных душ, – достался последнему ее возлюбленному, красавцу Платону Зубову. И почему выдающиеся женщины так часто западают на ничтожества? Скорее всего, Екатерина не понимала всей силы перстня и относила победы на счет своей личной харизмы.

Души в этом нахале не чаяла, хотя был князь Платон просто фитюлькой смазливой. Да еще годился престарелой мессалине разве что во внуки…

– Но-но! Ты не очень-то! Мы в родстве с Зубовыми! – Данила гордо расправил плечи и попытался приосаниться, но аэрофлотское кресло этому не способствовало. Настя бросила на него быстрый взгляд, в котором проскользнула интеллигентская жалость образованной гувернантки к кичливому балбесу-барчуку, но от замечания воздержалась и продолжила.

Однако вот что самое интересное. Есть свидетельства, будто бы незадолго до смерти императрица, страдавшая бессонницей, решила пройтись анфиладой дворцовых покоев. У тронного зала она увидела, как из дверей выходит какая-то женщина, неся тяжелый канделябр с зажженными свечами. В ней она узнала себя самое и упала в обморок. Очнувшись, все бормотала: «перстень, перстень…» Представляете: вроде как у призрака на руке не было кольца! Не было также и пальца – кровь потоком лилась прямо на платье… Екатерина сочла это очень дурным предзнаменованием и оказалась права: вскорости ее хватил удар. Перенервничала, пытаясь выдать внучку замуж за шведского принца, который повел себя неадекватно: отказался перейти в православие.

При этих словах Данила замахал руками и полез в свою записную книжку с русскими перлами, откуда выудил фразу: «Меньше нервов, мягче в бедрах». Тут и серьезный Никита прыснул, а Настя просто умерла со смеху и еще пять минут не могла говорить.

Самое интересное: графу Зубову удалось не только сохранить все свои «приобретения», заработанные известно каким местом, но и оказаться по-прежнему в фаворе у нового императора – Павла Первого, ненавидевшего даже имя матери. А вот Зубову близость к ней простил и даже обласкал! Что ж, перстень знал свое дело туго…

Камень на огромной лапе Никиты казался темно-синим, почти черным, но в глубине тлел крохотный огонек близкой опасности. Данила наклонился ближе и вдруг отпрянул.

– Ты чего? Или тоже померещилось всякое? Мне вот иногда там будто видится что-то: лица какие-то, а то и целые картинки, словно ожившие фотографии… Странная вещица! – Никита грустно улыбнулся.

– Какой ты у меня… впечатлительный! – Настя прижалась щекой к надежному плечу.

Но побледневший Данила все не отводил от камня недоверчивого взгляда.

– Там на мгновение будто женщина пожилая возникла… Строгое такое лицо, но не злое, спокойное… И вроде знакомое, но я и разглядеть толком не успел.

– Да просто привиделось… от Настиных рассказов. Мне вот тоже показалось, что на меня как-то этак во-он та стюардесса посмотрела… – в глазах Никиты плясали смешинки. Ему очень хотелось замять факты назойливого внимания красавчика-стюарда.

– Я тебе сейчас дам стюардессу! – Настя притворно возмутилась и ткнула любимого в бок маленьким острым кулачком. Но она давно поняла, что на рослого застенчивого парня обречены заглядываться все, какие ни есть, и девки, и даже мужние жены. Как теперь выяснилось, не только они…

– Не переживай, Насть, я с этой стюардессой быстро разберусь! – хохотнул «светлейший», и на его породистом княжеском лице нарисовалась рассеянно-высокомерная гримаса великосветского ловеласа. – Это у нашей семьи в крови, маман много слез пролила, глядя как отец флиртовал со всеми девицами подряд, будь то благородная или мещаночка. Дворяне, они такие… куртуазные.

– Ваша Светлость, вы насчет мещан тоже… не очень то! А что, у дворян так заведено: направо-налево? Только уж приглядывайте за моим бедолагой, если что… Ему же любая в два счета голову заморочит! – вырвалось у девушки словно наказ какой-то… Тень недоброго предчувствия скользнула по лицам всех троих, летящих на высоте многих тысяч метров в жуткую неизвестность, в незнакомый край, к совсем чужим людям…

Никита постарался рассеять вдруг возникшую грусть и лукаво улыбнулся. Он был абсолютно спокоен: ни на кого, кроме Насти, ему и смотреть не хотелось. Чаще всего неутомимыми «ходоками» бывают значительно менее красивые мужчины: им приходится всяко изворачиваться, чтобы добиться взаимности. А такие как Никита или Данила, мгновенно располагающие к себе, редко заморачиваются на составление «дон-жуанских списков побед». Если только уж совсем глупые…

Ребята шутливо подкалывали друг друга все оставшееся время полета, потом с аппетитом поглощали «предложенный легкий ужин», а потом и посадку объявили. На выходе из самолета Настя споткнулась о чью-то сумку и чуть не упала. Средних лет бородатый мужчина вежливо поддержал, смущенно бормоча извинения и пропуская ребят вперед. У Данилы сложилось впечатление, что где-то он уже этого коренастого мужика видел… Должно быть, опять «дежавю» привязалось, черт бы его драл!

Барнаульский аэропорт был мал и скромен по сравнению со столичным – настоящим «грандиозо монументо». Опять незаметно, словно из воздуха, возник парень с индифферентным сосредоточенным лицом и провел их через контроль. Посадил в служебную машину и повез по неожиданно-живописному городу, судя по всему, – к знакомому Серафима. Знакомый оказался пожилым, молчаливым. Типичный «особист на пенсии». Жена его Анна – улыбчивая широколицая кубышечка-алтайка, – немедленно принялась хлопотать и кормить ребят с дороги. Она тоже не отличалась многословием. Никита с особистами часто сталкивался, собственно, где-то даже был одним из них по долгу службы у Патриарха Алексия. Никак не получалось сказать о нем «покойного», да оно и понятно – после всего, чему ребята стали свидетелями…

Рослые парни кое-как разместились на кухоньке, сразу ставшей крохотной, перекусили сибирскими разносолами и отправились в город – закупать все необходимое: хозяин сходу предложил назавтра поехать на отдых в горы. Можно было расслабиться – указания Серафима выполнялись его доверенными лицами четко и неукоснительно. А московская умница-разумница в горах и не бывала никогда.

В местных магазинах оказалось приблизительно то же, что и в столичных, с поправкой, может быть, на еще большее засилие китайского ширпотреба – благо, страна невероятных индустриальных скачков и экономических чудес находилась под боком. Настя еще подумала: «А благо ли это?» И, смеясь, купила пестрый шарфик – длинный, как газопровод Уренгой-Помары-Ужгород. Сказала, что если его «вот так завязать, а потом еще вот этак», то получится очень даже ничего. Да и будет хоть какая-то память о путешествии в эти места. Так-то разве выберешься? Ну, а ребята со знанием дела покупали все необходимое для прогулки в горы, временами советуясь с Петром. Предложение съездить, повидать Алтай во всей зимней красе, а, может, даже и поохотиться, вызывало живую радость! Там, в горах, у хозяина было зимовье. Тревога, щемившая сердце все эти дни, слегка отступила – молодая горячая кровь брала свое.

Временами Никита ощущал спиной чей-то быстрый взгляд, но, обернувшись, видел лишь толпу обывателей, сосредоточенно и увлеченно занимавшихся шопингом. Мужики были сплошь какие-то бородатые (местная мода?), а их спутницы – раскрашенные, как индейцы на тропе войны. И металлический запах опасности не отвлекал.

Казалось, они таки убежали от московского кровавого ужаса, а скоро будут и горы, и чистый снег, и пьянящий воздух, и он зашвырнет проклятый перстень в… В голове пронеслось слово «лавина», и парню оставалось лишь подивиться своему воображению. Ах, да, Настя же затащила их в парфюмерный отдел! Ну, баба, что с нее возьмешь: приспичило ей купить духи! Ага, на охоту! Суровый спецназовец, ничего, кроме шипра и пороха не нюхавший, замечтавшись, вертел в руках пробник одеколона Lanvin, пахнущий заморскими странами, которых Никита никогда, наверное, и не увидит… Не иначе как название навеяло эту дурацкую «лавину»…

Но перстень, словно подслушав его мысли, вдруг стиснул палец и полыхнул синим огоньком. Испугался, наверное… Когда-то, еще пацаном, Никита решил проучить нашкодившего котенка и, свирепо вращая глазами, схватил его за шкирдак, громогласно поклявшись выбросить животину на помойку. Маленький проказник точно так же обезумел от страха и вцепился в руку всеми коготками, разодрав ее до крови!

В который раз мелькнула мысль: «Что за тайна сокрыта в кольце, что за странная и страшная сила его наполняет? Откуда оно взялось и для чего предназначено?» Школьные знания об устройстве мироздания и законах природы мощно восставали против, но не привиделись же ему события последних дней! Мир оказался куда сложнее, чем в учебнике. И страшнее…

Но вот все покупки были сделаны – за все заплатил по карточке VISA «светлейший», беспечно улыбавшийся и всем видом показывавший, что ему в радость сделать новым друзьям такой нехилый подарок! Сказал, что для него это «семечки» и чепуха. «Знаем его всего пару дней, – подумала Настя смущенно, – а уже так сроднились…»

Когда шли по улице, Настя заметила возвышающиеся синие главы Собора.

– Ой, ребята, а давайте в церковь зайдем! По-моему, это единственная тут достопримечательность – так-то и смотреть нечего, – ей, столичной штучке, провинциальный город казался маленьким и затрапезным.

Парни согласились, хотя при слове «церковь» у Никиты ёкнуло сердце: вспомнилось недавнее посещение и уплывающая во мрак фигура Алексия…

Петро оживился, сказал, что это Покровский кафедральный собор и что в краю есть и монастыри, и много чего еще интересного, одни только особняки купцов местных чего стоят! Да и нового понастроили – вон, дом «Три богатыря», и в Москве такого нет! По голосу чувствовалось: обиделся. Как это «смотреть нечего»?!

В соборе шла литургия, поминали покойного Патриарха всея Руси. Прихожан было немного – видимо, местные предпочитали шопинг религиозным обрядам. Службу вел пышно облаченный священник. «Смотри, смотри, сам епископ!» – Петр ткнул Данилу в бок.

Послушали, помолчали – каждый о своем. Поставили свечи и двинулись к выходу. И никто не заметил, с каким изумлением смотрел архиерей вослед бывшему начальнику охраны Алексия…

Уже вечером того дня митрополит Дамиан был осведомлен о появлении в Барнауле пропавшего Никиты. Он приказал не трогать, лишь проследить за его передвижениями. Не верил умный Дамиан в непричастность парня, и не давало ему покоя исчезновение перстня, о котором ходило столько слухов, и о котором митрополит встретил в древних книгах глухие таинственные упоминания. А книгочей он был страстный.

Назавтра решено было ехать рано поутру и, оставив ребят одних в квартире, «особист» с супругой тактично ушли, сказав, что переночуют у знакомых. Доверие, после орды врагов и череды подозрений, грело душу. Прежде чем лечь спать, полезли в Интернет – ознакомиться хоть немного с местами, куда предстояло ехать. Пытливый Данила интересовался всем, даже флорой и фауной. Рассмешила птичка «завирушка гималайская», обитающая в горах Алтая.

Данила тактично улегся на кухне, а Никита с Настей – в комнате. Парни провалились в сон мгновенно, а Настя долго лежала, думала… Ей как раз не верилось, что страшное – позади, и легкомысленную веселость в универмаге она напустила на себя сознательно – чтобы не ныть и не быть обузой в деле, которое обещало одно: приключения только начинаются! Чем-то они закончатся…

Зато утром она проснулась позже всех, застав полуголых ребят на кухне примеряющими снаряжение и набивающими рюкзаки всем необходимым. Засмущавшись, юркнула в ванну. А те даже не обратили на нее внимания: Никита с наслаждением вновь почувствовал себя и главным, и опытным – короче, «в своей тарелке»! А Даниле, авантюристу от природы, всякое путешествие было – самое оно! Вскорости и хозяева объявились, стали торопить и совать в рюкзаки какую-то нехитрую снедь.

Путешествие в Горный Алтай началось. Поехали на «газике» в сторону Белухи – священной в тех местах горы, венчающей двумя вершинами Катунский хребет и по таинственной славе не уступающей знаменитому тибетскому Кайласу, так до сих пор непокоренному и якобы охраняемому магическими силами. Все это дорогой рассказывал повеселевший барнаульский хозяин, тоже оживший, словно сбросивший груз лет и оставивший в городе свою молчаливость. Интересное дело: стоило отвернуться, – и его внешность, и даже имя припоминались с трудом… Других, надо думать, и не берут в «особисты».

Распогодилось, депрессивная зимняя мгла осталась позади – солнце сияло, снега сверкали, горы манили…

Перстень тревожно поблескивал синей искрой.