Текст книги "Дом под водой"

ЧЕЛОВЕК И СЛОН

Я разговорился с корреспондентом. С тем, толстым, что рассказывал смешные случаи.

– Хотите, – сказал он, – расскажу, как я не написал свою лучшую статью?

– Давайте.

– Дело было в Ленинграде. Я тогда ещё учился на журналиста. Раз меня вызывают и говорят: «Вот первое задание. В университете есть студент, который написал очень ценную работу про слонов. Найдите его и напишите о нём статью». Иду, узнаю – есть такой. Получаю адрес, вечером являюсь. Он дома. Маленькая комнатка, в углу что-то прикрытое простынёй. Разговорились.

Действительно, студент написал работу: «Особенности скелета слона».

«Вот, – говорит, – в углу кости. Слон».

«Откуда вы его взяли?» – спрашиваю.

«Выкопал».

«Где?»

«Тут, в Ленинграде».

Я решил, что парень врёт или сумасшедший. Обиделся и ушёл. Так статьи и не написал. А потом узнал: чистая правда. Только послушайте, какая история.

До войны в Ленинграде был слон. Очень знаменитый слон, вернее, слониха – Бетти. А этот парень был юннатом и часто ходил в зоопарк. Можно сказать, они с Бетти были знакомы. Когда настала война, парня забрали на фронт. А Бетти убило шальной бомбой. Её тело разделили на части и закопали на территории зоопарка. Война кончилась, парень стал учиться. На старшем курсе он стал писать работу о слонах. А о судьбе Бетти он знал. Получил разрешение директора зоопарка, достал лопату и давай копать. Перекопал весь зоопарк. Два месяца искал. И что вы думаете? Собрал весь скелет. Описал его, получилась блестящая работа. Недавно встретил его фамилию в журнале – Вадим Евгеньевич Гарутт. Крупнейший специалист по слонам. Вот так. А я о нём не написал. Смешно?

Я покачал головой.

– Не очень. Даже наоборот – печальная история. Человек и слон… Как вам вообще пишется?

– Так себе. Плохо начинаю. Иной раз интереснейший факт, замечательные люди, а начну писать – скукота. Для меня самое трудное – начало придумать, зацепку. А для вас?

Я вздохнул:

– Конечно, зацепку. Поверить в свои силы ещё нужно. Обязательно…

РИСУНКИ

Я мало рисовал. Мне казалось: ну что рисовать?

Дельфин удрал. Осьминоги и трепанги в Чёрном море не водятся. Рыб в бухте?

Я взял альбом, сел под скалой и нарисовал по памяти всё, что случилось в эти дни.

Я нарисовал, как буксиры тащат огромный кран с наклонной стрелой. Как плавает посреди бухты на боку «Садко».

Нарисовал похожие на пчелиные соты известковые стены Эски Кермена, выдолбленные изнутри скалы, и чёрные входы в подземелья среди зелёных кустов кизила.

Ещё я нарисовал Рощина-второго. Он стоял на берегу моря и тоскливо всматривался из-под руки в даль. Он ждал, не вернётся ли дельфин.

ДАВНЕНЬКО Я НЕ РИСОВАЛ ЧЕЛОВЕКА!

Когда я кончил рисовать Рощина, около скалы появилась женщина-корреспондент. На руках у неё была кошка.

– Вот, нашла на берегу, – сказала она. – Это ваш кот? Лагерный? Чуть не утонул.

– Наш, – ответил я. – Только кошки не тонут, они боятся воды. Отнесите Немцову, это его кот.

И женщина ушла.

ВЕРНУЛСЯ ПАВЛОВ

Всё было готово к постановке дома. Не было только Павлова.

– Везёт! Везёт! – раздалось однажды около нашей палатки.

Мы с Марленом выскочили наружу. Мимо нас пробегали полуголые водолазы.

– Кто везёт? – спросил Марлен.

– Павлов! Оператора! Бежим!

Мы побежали.

По дороге спускался к бухте грузовой «газик». За ним тянулось жёлтое облако пыли. «Газик» доехал до палаток и остановился. Из кабины вылез Павлов.

– Пожалуйста. Прошу вас! – сказал он.

Показался человек. Он лез спиной вперёд и тащил за собой жёлтые кожаные сумки.

– Знакомьтесь, – сказал, обращаясь ко всем, Павлов, – кинооператор Центральной студии. Будет работать у нас.

Человек повернулся, и я ахнул. Тот самый киношник, который снимал Телеева с осьминогом! Мой Главный киношник.

Я толкнул Марлена в бок.

– Помнишь? – спросил я его шёпотом. – Шхуна. Взрыв мины. Рыбы под водой… Это ведь тот самый!

– Ага.

МАРЛЕНА НИЧЕМ НЕ УДИВИШЬ!

– Где мне располагаться? – спросил Главный киношник.

– В палатке, вместе с художником.

Павлов подтолкнул меня:

– Вот он.

– А мы знакомы, – сказал Главный киношник. – Я очень хорошо помню вас по Тихому океану. Вы ещё советовали мне изменить сценарий.

– Да, это я.

Я помог ему перенести сумки в палатку.

– И я вас тоже знаю, – сказал Главному киношнику Марлен. – Помните, вы снимали фильм – взрыв мины под водой? Тут, на Чёрном море.

– Я много что снимал, – устало сказал киношник, и я вдруг увидел, что он здорово постарел. – Может быть, и был взрыв мины.

– Вы всё ещё снимаете морских животных? И бываете часто за границей?

– Как вам сказать… В общем, нет. Бросили на «Фитиль». Знаете, такие сатирические фильмы. Бичую недостатки.

– А-а-а…

ВОТ ОН УЖЕ И НЕ ГЛАВНЫЙ!

Я решил называть его для себя теперь просто Киношником.

– А почему вы тогда здесь? Тут нет никаких недостатков.

– Попробую тряхнуть стариной: снять документальную ленту. У вас тут надолго затянется?

– Экспедиция рассчитана на месяц. Но дом поставят завтра-послезавтра.

Киношник сел на раскладушку и стал расшнуровывать ботинки. Ботинки у него были отличные – прессованная подошва с шипами и медные блямбы вместо пистонов.

И носки хорошие. И костюм.

ТОЛЬКО САМ ОН ПОПЛОШАЛ.

ДЕСЯТЬ МЕТРОВ И ВОЛЬЕР

Прежде чем погрузить дом, опустили вольер.

Это было громадное круглое сооружение вроде циркового шатра. Большой сетчатый цилиндр. Его поддерживали на воде пустые бочки. Бочки затопили, и вольер погрузился.

Можно было начинать постановку дома.

Мы собрались у лебёдки. Она стояла под навесом на берегу и была похожа на горбатого рыжего медведя. Наступил торжественный момент.

Павлов подумал и сказал:

– Пошёл!

Мне казалось, что он должен сказать по случаю первого погружения дома речь. Или разбить о лебёдку бутылку, как это делают при спуске корабля.

Но он просто сказал: «Пошёл!»

Завыли электромоторы, скрипнули шестерни. Лебёдка ожила. Скрипнул и двинулся с места канат.

Я стоял метрах в десяти от него и смотрел, как он натягивается, ползёт, исчезает внутри лебёдки. Она поглощала его. Большой барабан, вращаясь, наматывал канат виток за витком.

Дом посреди бухты подрагивал, оседал. Вода уже лизала площадку с поручнем.

«Садко» тонул.

Наконец исчезли выпуклая верхушка дома, площадка…

Когда «Садко» скрылся, на поверхность выскочило много пузырей. Вода закипела. Белое пенное пятно постояло несколько минут и растаяло.

Лебёдка застучала быстрее.

Канат, который выходил из воды и полз к лебёдке, нёс по воздуху красный лоскут. Это была метка. Когда она подойдёт к лебёдке, будет «Стоп!». Глубина, которой достигнет дом, будет ровно десять метров.

– Стоп!

Красный лоскут остановился.

– Готово! – сказал Павлов.

С одного из буксиров спустили шлюпку. Она подошла к месту, где погрузился дом, повертелась и направилась к берегу. В шлюпке сидел Игнатьев.

– Пузырей нет! – сказал он. – Всё в порядке.

АКВАНАВТЫ

Мы провожали в дом первых акванавтов – Джуса и Марлена.

Я очень удивился, когда Марлен стал готовить акваланг.

– Ты чего? – спросил я.

– В дом.

– Жить?

– Жить.

Я обиделся:

– Почему ты мне раньше не сказал?

– Ты ведь читал план испытаний.

– Нет.

Как-то Марлен дал мне тоненькую книжечку в розовом картонном переплёте. Она так и называлась: "Эксперимент «Садко». Но я, вместо того чтобы прочесть, сунул её под подушку.

Мы уходили тогда на Эски Кермен.

– Между прочим, – сказал Марлен, проверяя замок у своего акваланга, – там есть и твоя фамилия. Вернее, ты без фамилии. Там сказано – деятели искусств.

Я сунул руку под подушку и достал книжечку.

И верно: «Первый этап. Глубина 10 метров. Экипаж – Марлен, Джус… Последний этап – всплытие. Посещение дома корреспондентами и деятелями искусств».

– М-да! Только после всплытия.

В плане было много интересного, даже монтаж на дне буровой вышки.

– Это ещё зачем? – спросил я Марлена. – Тут же нефти нет?

– Нет. Просто опыт – заработает или нет. А искать нефть будут потом на Каспии. Сперва научиться надо, доказать всем…

Я стал смотреть, что написано про моего Киношника. Вот звёздочка и примечание: «Съёмки кино на всех этапах эксперимента, по плану студии».

Мы вышли с Марленом на берег. Там уже стояли Павлов и около него Джус с портфелем.

НЕУЖЕЛИ ОН ВОЗЬМЕТ ЕГО С СОБОЙ?

Вещи акванавтов положили в контейнер. Сверху впихнули портфель.

ВСЁ-ТАКИ ВЗЯЛ!

Подошла шлюпка, контейнер отнесли в неё. Туда же сели Павлов, Марлен, Джус.

На том месте, где недавно стоял дом, качался буёк с флажком. Шлюпка ушла к нему.

МНЕ ВЕЗЕТ

Вечером я вышел посмотреть на этот флажок.

ГДЕ-ТО В ГЛУБИНЕ ПОД НИМ – ЖИВУТ ЛЮДИ.

Я стоял, скрестив на груди руки.

– Не рисуете? – раздался позади меня голос Павлова. Он незаметно подошёл и стал рядом. – Я думал, художники – чуть свободная минута – рисуют. Вон корреспонденты так и строчат. И то им объясни, и это. Еле сбежал.

Я понял, что не оправдываю его надежд.

– Понимаете, – сказал я, – мы, художники, такой народ… Как бы сказать проще… Мы смотрим, смотрим, а что получится, сами не знаем. Хотите, я нарисую ваш портрет?

Теперь покраснел он.

– Бросьте валять дурака, – сказал он. – Я ведь так. Конечно, смотрите. Между прочим, у меня дома есть несколько книг с вашими рисунками. Морских животных вы рисовали?

Я очень обрадовался:

– Я. Конечно, я! Это где осьминог, трепанги, кальмары?

– Ага. Очень хорошо нарисованы. Как живые. Вы в доме хотите пожить?

Я задохнулся от неожиданности. ВОТ ТАК РАЗ!

– Хотелось бы.

– Проверитесь у врача. Будете жить со вторым экипажем.

– Я проверялся.

– Ещё раз. Беда – корреспонденты просятся! Вы, я знаю, водолаз, а они-то нет!

БУДУ ЖИТЬ В ДОМЕ!

КОМАНДНЫЙ ПОСТ

В первой палатке, где расположился командный пост, было много проводов, много приборов, стояли телевизор и телефон. Правда, телевизор так и не сумели наладить. Когда его включали, мелькали одни полосы.

– В доме не хватает света. И ещё – много помех, – объяснили телевизионщики. – А так у нас всё в порядке.

Я пришёл на командный пункт – дежурил Игнатьев – и попросил, чтобы мне дали поговорить с Марленом.

Мне казалось, что получится очень интересный разговор: человек первый раз в подводном доме.

– Минутку, – сказал Игнатьев. – Запишу показания приборов и соединю.

Он раскрыл толстую тетрадь и начал писать: температура воздуха в доме… давление… влажность…

– А знаете, – сказал я, – может быть, мне скоро доведётся там жить. Павлов обещал.

Игнатьев кивнул.

– Как у вас уши?

Я вспомнил погружение на Дальнем Востоке:

– Так себе.

– Продувать надо.

Он придвинул телефон.

– Марлена вызывает берег.

РАЗГОВОР

– Привет, Марлен, это я – Николай. Ну как там у тебя?

В трубке шумело. Так шумит воздух в морских раковинах.

– Ничего, – сказал Марлен.

И замолчал. Я тоже ничего не придумал. О чём говорить? На этом наш разговор и кончился.

РАЗРЕШИТЕ, Я ВАМ ПОМОГУ

Всё-таки Павлов разрешил корреспондентам побывать в доме.

Мы сели на буксир.

– Не больше десяти минут, – сказал Павлов. – Если пробудете в доме дольше, придётся потом сидеть в декомпрессорной камере.

– Сидеть? Сколько времени? – поинтересовался корреспондент с лысиной.

Павлов посмотрел в книжечку.

– Два часа… Значит, так, – он сурово посмотрел на нас, – опускаться будут только мужчины. По очереди. С каждым идут трое обеспечивающих. Двое держат за руки, третий – сзади…

Я вспомнил, как страховал когда-то Марлена, когда тот опускался на сорок метров.

– Внутри дома, повторяю, находиться десять минут. Ответственный за все погружения Немцев.

На лысого нацепили акваланг. Он посопел и сказал, что готов.

– Тогда пошли.

Немцев первый прыгнул в воду. Потом свалился корреспондент.

Прыгая, он не придержал рукой маску. Её сбило, он захлебнулся. Немцев подхватил его под мышки.

Корреспондент долго плевался и икал.

– Может, не надо? – спросил, перегнувшись через борт, Павлов. – Ну что там интересного?

Корреспондент замотал головой. Он снова вставил себе в рот загубник и показал рукой вниз.

Они нырнули. Четыре пузырчатые дорожки свились в клубок. Вода зарябила. Потом пузыри исчезли.

– Вошли в дом! – сказал Павлов. – Я думал, не войдут.

Через десять минут вода забурлила и показались четыре головы. Пловцы работали ластами и отдувались.

Их втащили на буксир. Корреспондент стянул со лба маску. Тусклое солнце вспыхнуло на его лысине.

– Ух как интересно! – сказал он. – Вот это дом!

Опустили второго. Этот плавал, как морж, вода вокруг него кипела и расходилась кругами. Он никак не мог погрузиться.

– Навесьте на него грузы! – сказал Павлов.

Толстяку повесили на пояс несколько свинцовых плиток.

Когда, побывав в доме, пловцы вынырнули, толстяк, перевернулся на спину и захохотал.

– Что с ним? – встревожился я. – Может, нервное потрясение? Говорят, есть опьянение глубиной.

– Ему просто весело, – сказал Павлов.

Толстяк влез по трапу на буксир.

– Шикарный дом, – сказал он. – Только я в нём чуть не остался. Туда влез легко – был мокрый и скользкий. А там высох и застрял в люке.

Он снова захохотал.

Тогда вперёд выступила женщина.

– Мне этот надеть? – спросила она и тронула рукой акваланг.

– Пойдут только мужчины, – неуверенно сказал Павлов. Он сказал это, не глядя на неё.

Женщина подняла баллоны.

– Разрешите, я вам помогу, – сказал Немцев.

Павлов отвернулся.

Немцев почесал в затылке, продул загубник и в третий раз пошёл к трапу.

– Туфли снимите, – сказал Павлов женщине.

– Ах да…

– Шут его знает! У неё есть все бумажки, – сказал наш начальник, когда женщина и Немцев скрылись под водой. – Все разрешения. Прошли курсы лёгких водолазов.

Эта пара возвратилась ровно через десять минут. Я помог женщине взобраться на буксир. Она сняла плавательную шапочку и отжала волосы. Светлые струйки побежали по немолодому лицу. Она даже не запыхалась.

– Дом как дом, – сказала она.

Корреспонденты попросили шлюпку и ушли на берег передавать по телефону свои сообщения в редакции.

Немцев сказал:

– А что? Ничего ребята. Первый и второй немного дрыгались, а эта – совсем спокойно. Всё-таки десять метров. Не в ванне!

Я спросил Павлова:

– А я?

Он пожал плечами.

– Стоит ли? Заселим дом вторым экипажем – и пойдёте. Не стоит портить впечатление. Насмотритесь.

Последним опускался в дом сам Павлов. Я сидел на корме и смотрел, как он плывёт, поблёскивая ластами. Когда он приблизился к дому, навстречу ему выплыла ещё одна человеческая фигура. Их было еле видно. Они были как два пятна – дрожащие и неверные.

Мне показалось, что они пожали друг другу руки.

Я посмотрел на берег. Из палатки, где стоял у дежурного телефон, вышел маленький корреспондент. Он, как видно, передал своё сообщение, прикрыл голову газетой и побрёл к себе в палатку отдыхать.

ЭТИ ТРОЕ-ТО МОЛОДЦЫ!

НЕ ПОВРЕДИТ

Когда мы вернулись на берег, я встретил Игнатьева. Он поманил меня.

– Соберите себе пакет, – сказал он. – Книжки, бумагу для писем. А то после дома вам ещё сидеть в камере – вот где будет скучища.

Я так и сделал. Завернул в газету карандаши, бумагу. Положил книжку.

Я Долго думал, что лучше всего читать от скуки? И решил – про шпионов.

Конечно, шпионские книжки – это не литература, но ничего.

ОДНА ШПИОНСКАЯ КНИЖКА НА ТРОИХ НЕ ПОВРЕДИТ.

ПРОБКА

Марлен и Джус прожили в доме три дня. Затем их сменили Игнатьев и Немцев.

– Пусть и эти поживут два денька, – сказал Павлов, – а уж потом мы вас…

Когда два дня прошли, я напомнил ему.

– Да, да!

Он стоял передо мной и смотрел на меня сверху вниз.

БЫВАЮТ ЖЕ ТАКИЕ ГРОМАДНЫЕ ЛЮДИ!

– Зубную щётку возьмите, – сказал он, – бельё, мыло.

Я уложил всё, и Павлов повёл меня к врачу.

– Нуте-с, – сказал врач.

Он послушал моё сердце, измерил давление крови, а потом вложил в рот мундштук. На столе стоял прибор для измерения объёма лёгких.

– Дуйте!

Я напыжился и дунул изо всех сил. Прибор забулькал. Его крышка медленно поползла вверх. Она доползла до числа 1500 и остановилась.

– Ого! – сказал Павлов.

Он сидел тут же рядом и смотрел, как я тужусь.

– Н-да! – удивился врач.

Я почувствовал что-то неладное.

– Что такое? – спросил я. – Плохо дул?

– Дули хорошо, – сказал врач. – Но такой объём лёгких бывает только у детей. Полторы тысячи кубиков – это ребёнок лет десяти.

– Как же я вас пущу под воду? – сказал Павлов. – У водолаза лёгкие должны быть за четыре тысячи.

– Я знал одного водолаза, – сказал врач, – у того в лёгких помещалось семь литров воздуха!

– Вот как надо! – сказал Павлов и взял у меня из рук мундштук. Он пополоскал его в баночке с розовой водой и, набрав полную грудь воздуха, стал дуть.

Крышка поднялась чуть повыше моей отметки.

– Две тысячи! – удивился врач.

– Ага! – сказал я. – Две тысячи – это ребёнок лет двенадцати.

Врач задумался. Потом он вытащил резиновую пробку – ею был заткнут прибор, чтобы не выходил воздух, – повертел её в руках, поднёс к глазам и сказал:

– Всё ясно! Пробка подсохла.

Он достал откуда-то новую пробку.

Павлов насупился, сделал несколько вдохов и дунул изо всех сил. Крышка чуть не подскочила до потолка.

– Шесть пятьсот! – весело сказал врач. – Не лёгкие, а кузнечные мехи. Теперь, пожалуйста, вы.

Я выдул ровно четыре тысячи кубиков.

– Вот это другое дело! – сказал Павлов. – Как, доктор, противопоказаний нет?

– Нет.

И он написал в моей водолазной карточке: «РАЗРЕШАЮ».

Когда я вернулся в палатку, Марлен сказал, что, кроме меня, в доме будет жить немцевский кот.

Это тоже будет эксперимент.

– Ты знаешь, – сказал я, – что-то ноги болят. Уже несколько дней. Я врачу, конечно, не жаловался.

– И правильно сделал. Это после Эски. В подводном доме отдохнёшь!

ЕЩЕ О ДЫХАНИИ

Когда Павлов выдувал свои шесть тысяч, я вспомнил, как мы с ним сидели однажды на буксире.

От дома к судну плыли два водолаза. Людей не было видно; две дорожки пузырей тянулись от «Садко» к нам.

– Справа Игнатьев плывёт, – сказал Павлов. – А слева… Не знаю, может быть, Джус.

– Как это? – удивился я. – Человека не видно. Как же вы можете знать?

– По пузырям. Какой у человека характер, такие и пузыри. Игнатьев – скала. Его расшевелить – надо гору взорвать. Он и дышит соответственно. Выдох от выдоха через минуту. А Джус у нас быстрый, всё торопится. Раз-раз! – сообразил и сделал. Пожалуй, это он дышит!

Аквалангисты доплыли до борта и, шлёпая ластами по стальной лесенке, стали выходить.

Они сняли маски, первым шёл Игнатьев. Вторым – Джус.

Помню, я тогда сказал:

– О-о-о-о!

В «САДКО»

Провожать меня пошли на шлюпке Павлов и Марлен.

Мы выгребли на середину бухты, привязали шлюпку к буйку и стали надевать акваланги.

– Всё взяли? – спросил Павлов. – А щётку?

– Взял.

– Послушай… – сказал Марлен. – Я Немцеву говорил уже: будете плавать, присмотрите хорошее дно для акустического полигона. Чтобы чистое было, много рыб и укрытия – камни, что ли.

– Угу!

Я бросил в воду полиэтиленовый мешок, слез сам, нырнул. Под водой мешок надулся и, как маленький аэростат, потащил меня вверх. Я ухватился за него. Мешок вырвался и ракетой взвился к шлюпке.

Я всплыл, поднял маску на лоб и пожаловался:

– Не хочет тонуть!

– И не захочет, – сказал Павлов.

Он достал из-под скамейки сумочку с грузиками, положил внутрь моего мешка грузик и бросил в воду.

Мешок плавно пошёл на глубину. Я еле успел схватить его. Рядом прошумело – это прыгнули из шлюпки Павлов и Марлен.

Подо мной колыхалось огромное белое пятно. Оно покачивалось и двоилось. Это был «Садко».

В стороне смутно виднелся вольер.

Я опустился на верхнюю площадку дома, цепляясь за выпуклую стену, подобрался к иллюминатору.

Прямо на меня через толстое стекло смотрел Немцев. Он смотрел на меня изнутри очень серьёзно и беззвучно шевелил губами. Должно быть, разговаривал с Игнатьевым.

Сзади кто-то проплыл. Я обернулся. Павлов делал знаки: «Пошли!»

Мы нырнули под дом. Вот и вход.

Павлов подтолкнул меня, и я очутился внутри широкой стальной трубы – тамбура.

В глаза ударил электрический свет, по стеклу маски покатились струйки воды.

Кто-то подхватил меня под руки.

Ноги нащупали ступеньку.

Стоя в воде по пояс – голова и грудь в воздухе, – я снял маску, увидел Игнатьева и сказал:

– Привет!

Голос у меня оказался глухой, ватный.

Снизу меня толкали.

Я вылез из воды и, сев на лавочку, стал стаскивать с себя снаряжение. Мешок положил на пол. Через белую плёнку огоньком светилась зубная щётка.

ВОТ Я И В ПОДВОДНОМ ДОМЕ!

У ног колыхалась жидкая прозрачная дверь. Никакой двери в тамбуре не было. Была вода. Сжатый внутри дома воздух не давал ей подняться и залить дом.

Водяное зеркало раскололось. Показалась голова Павлова. Он спросил:

– Всё в порядке? Располагайтесь!

И скрылся.

ДОМ

Первым делом Немцев показал мне помещения.

– Осторожно, – говорил он, – тут можно удариться коленом, тут – головой.

Мы карабкались по железным лесенкам, как белки. В доме было три комнаты – три отсека. Нижний, через который я вошёл, жилой и лаборатория.

В нижнем стояла скамеечка, висели на крючках гидрокостюмы и акваланги.

Ещё тут было много кранов.

– Ох, сколько их! – сказал я. – И каждый небось нужен.

– Конечно, воздух, вода.

– А если не тот повернёшь?

Немцев даже удивился. Он потрогал свои – щёточкой – усы и сказал:

– Скорее всего, утонете. Или взорвётесь… Не шутите. Идёмте в жилой отсек.

В жилом отсеке было всё: и столовая, и спальня, и кают-компания. Стояли в два яруса койки, обеденный стол, висело радио.

Через люк мы поднялись в лабораторию. В ней было много приборов, и она походила на кабину космического корабля.

Я облазил весь дом и почувствовал, что в нём чего-то не хватает.

Чего? И вдруг понял: кухни!

– Где же вы готовите пищу? – спросил я.

– Как, разве вы не видели? У нас есть шикарная плита с необыкновенной вентиляцией.

Меня повели снова в лабораторию. У стены стоял никелированный, с пластмассовыми ручками, кучей циферблатов прибор.

ВОТ ТАК ПЛИТА!

– Электрическая! – с гордостью сказал Немцев. – Сюда ставите сковородку. Здесь устанавливаете температуру, здесь – время. Закрываете дверцу. И через несколько минут – гудок! Пожалуйте, обед готов… Вы сколько дней пробудете с нами?

– Десять.

Он показал мне мою койку.

– Между прочим, – сказал Немцев, – деликатный вопрос. Вы не храпите?

– А что?

– Должен предупредить. Здесь и без того повышенная нагрузка на нервы. Говорят, у американских гидронавтов был случай: один водолаз храпел, так другой чуть не выбросил его из дома.

– Что вы, я сплю, как ангел!

Мы оба засмеялись.

Смех в доме звучал странно, тоже глухо и как-то не весело.

Вдруг неподалёку от койки я заметил портфель Джуса.

НЕУЖЕЛИ ЗАБЫЛ?

– Не поместился в контейнер, – объяснил Немцев. – Бумажки Джус взял, а портфель оставил. Сказал – потом.

КАК ЖЕ ТЕПЕРЬ ДЖУС БЕЗ ПОРТФЕЛЯ?