Текст книги "Зеленая терапия. Как прополоть сорняки в голове и взрастить свое счастье"

Сью Стюарт-Смит
Зеленая терапия. Как прополоть сорняки в голове и взрастить свое счастье

Sue Stuart-Smith

The Well Gardened Mind. Rediscovering Nature in the Modern World

© Sue Stuart-Smith 2020

© Евгения Цветкова, перевод на русский язык, 2023

© Оформление. «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Посвящается Тому

Все воистину мудрые мысли были обдуманы уже тысячи раз, но, чтобы они стали по-настоящему вашими, нужно честно обдумывать их еще и еще, пока они не укоренятся в вашем мозгу.

Иоганн Вольфганг Гете

1. Начало

Выйди в свет вещей,

Дай Природе быть твоим учителем.

Из стихотворения «Перевернутые столы», Уильям Вордсворт (1770–1850)

Задолго до того, как во мне зародилось желание стать психиатром, когда я еще даже не подозревала, что садоводство сыграет важную роль в моей жизни, я услышала историю о том, как, вернувшись с полей Первой мировой войны, восстанавливался мой дедушка.

Урожденный Альфред Эдвард Мэй, для всех он был просто Тед. Еще мальчишкой он поступил на службу в Королевский военно-морской флот, где прошел обучение на радиста и стал подводником. Весной 1915 года во время Галлиполийской кампании[1]1
  Галлиполийская кампания – военная кампания в период Первой мировой войны, проходившая на территории современной Турции. – Прим. пер.


[Закрыть] подводная лодка, на которой он служил, села на мель в проливе Дарданеллы. Большая часть экипажа выжила, но тут же попала в плен. У Теда была крошечная тетрадка, в которой он вел записи о первых месяцах своего плена в Турции. Но его последующие мытарства в невыносимых условиях трудовых лагерей не зафиксированы. Последним из них стал цементный завод на берегу Мраморного моря, откуда он в конце концов сбежал морем в 1918 году.

Теда спасли и лечили в британском плавучем госпитале, где он восстановил силы ровно настолько, чтобы их хватило для долгого путешествия домой. А затем, уже по суше, он смог вернуться к своей невесте Фанни, которую он оставил, будучи здоровым молодым человеком. Он появился на пороге ее дома в потрепанном старом плаще и турецкой феске. Она с трудом узнала его. Некогда здоровый молодой мужчина весил чуть больше тридцати восьми килограммов и практически лишился волос. Он проделал «адский» путь длиной в четыре тысячи миль. Последствия его недоедания были настолько серьезными, что, по мнению медиков, ему оставалось жить несколько месяцев.

Но Фанни преданно ухаживала за ним, каждый час скармливая ему крошечные порции супа и твердой пищи, так что постепенно его органы пищеварения снова заработали должным образом. Тед начал медленный процесс восстановления здоровья, и вскоре они с Фанни поженились. В тот первый год он часами сидел, поглаживая свою лысую голову двумя мягкими щетками в надежде, что от этого его волосы снова вырастут. Когда это наконец произошло, отросшие волосы были седыми.

Любовь, терпение и решимость позволили Теду бросить вызов предначертанному мрачному прогнозу, но пережитое в плену не оставляло его, и по ночам его терзали ужасные кошмары. Он очень боялся пауков и крабов, потому что в лагерях они ползали по пленникам в бараках, когда те пытались уснуть. Долгие годы он не мог оставаться один в темноте.

Следующий этап выздоровления Теда пришелся на 1920 год, когда он записался на годичный курс садоводства. Это была одна из многих инициатив, которые предпринимались в послевоенные годы с целью реабилитации бывших военнослужащих, пострадавших в результате войны. После этого он уехал в Канаду, оставив Фанни дома. Он отправился на поиски новых возможностей в надежде на то, что работа на земле еще больше укрепит его физические и психические силы. В то время канадское правительство внедряло программы, поощряющие переселение на канадские земли бывших военнослужащих, и тысячи мужчин, вернувшиеся с войны, решались отправиться в далекий путь через Атлантику.

Потрудившись некоторое время на уборке пшеницы в Виннипеге, Тед затем нашел более стабильную работу – садовником на скотоводческом ранчо в Альберте. Фанни тоже приехала к нему, но по какой-то причине их мечта начать новую жизнь в Канаде не осуществилась. Тем не менее Тед, пробыв в Канаде около двух лет, вернулся в Англию намного более сильным и здоровым человеком.

Несколько лет спустя они с Фанни купили небольшой участок земли в графстве Хэмпшир, где стали держать свиней и кур, завели пчел, выращивали цветы, фрукты и овощи. Во время Второй мировой войны в течение пяти лет Тед работал на радиостанции Адмиралтейства в Лондоне; моя мама помнит его саквояж из свиной кожи, доверху набитый домашним мясом и овощами со своего огорода, с которым он садился в поезд до Лондона. Затем он и саквояж возвращались с запасами сахара, масла и чая. Мама с некоторой гордостью вспоминает, что семье никогда не приходилось есть маргарин во время войны и что Тед выращивал даже свой собственный табак.

Я помню его неисчерпаемый запас добродушия и душевную теплоту – теплоту, исходившую от человека, который, на мой детский взгляд, казался надежным, основательным и пребывал в мире с самим собой. В нем не было ничего пугающего, он не выставлял напоказ свои внутренние раны. Он часами ухаживал за своим садом и оранжереей и практически не расставался со своей трубкой – его кисет с табаком всегда был поблизости. Долгую и здоровую жизнь Теда – он прожил почти восемьдесят лет – и то, что он смог справиться с теми ужасными переживаниями, которые явились следствием его жизненного опыта, наша семейная мифология приписывает живительному эффекту садоводства и работе на земле.

Тед умер внезапно, когда мне было двенадцать, от аневризмы, которая разорвалась, когда он выгуливал свою горячо любимую шотландскую овчарку. В местной газете появился некролог, озаглавленный: «Ушел из жизни когда-то самый молодой подводник». В нем описывалось, как Теда дважды объявляли погибшим во время Первой мировой войны и что он и группа других заключенных, сбежавших с цементного завода, прожили двадцать три дня на одной воде. Заключительные слова некролога отдают дань его любви к садоводству: «Он посвящал все свое свободное время уходу за своим обширным садом и прославился в округе разведением нескольких редких видов орхидей».

Я думаю, что все это отложилось где-то в глубине души моей матери, которая осталась относительно молодой вдовой, когда мой отец умер, не дожив до пятидесяти лет. На вторую весну после его смерти она купила коттедж и взялась за восстановление запущенного сада. И даже я, в то время полностью поглощенная собой и своими юношескими интересами, стала замечать, что наряду со вскапыванием грядок и прополкой сорняков идет какой-то параллельный процесс, благодаря которому она постепенно примиряется со своей потерей.

На том этапе моей жизни я не думала, что садоводство будет чем-то, чему я когда-нибудь буду посвящать много времени. Меня манил мир литературы, и к тому же я была полна решимости постичь тайны разума. Для меня садоводство было одной из форм работы по дому, только на открытом воздухе, причем я скорее предпочла бы испечь булочки или постирать занавески, чем пойти выдирать сорняки.

На протяжении всех лет моей учебы в университете отец периодически лежал в больнице. Он умер, когда я только-только начала свой последний курс. Новость нам сообщили рано утром по телефону, и, как только рассвело, я вышла на тихие улицы Кембриджа, прошла через парк и спустилась к реке. Был яркий, солнечный октябрьский день, мир был зеленым и тихим. Деревья, трава и вода дарили хоть какое-то утешение, и в их умиротворяющем окружении я нашла в себе силы признать ужасную для меня реальность: каким бы прекрасным ни был день, моего отца уже не было в живых, чтобы увидеть это.

Возможно, этот мир зелени и воды напомнил мне о более счастливых временах и о пейзаже, который впервые произвел на меня впечатление в детстве. Мой отец держал лодку на Темзе, и, когда мы с братом были маленькими, наша семья проводила много выходных и праздников на воде, а однажды совершила целую экспедицию к истоку реки. Я помню тишину ранних утренних туманов, ощущение свободы, когда мы играли на летних лугах и ловили рыбу с моим братом – тогда это было нашим любимым занятием.

Во время моих последних нескольких семестров в Кембридже поэзия обрела для меня новое эмоциональное звучание. Мой мир изменился безвозвратно, и я погружалась в стихи, в которых говорилось о тех утешениях, что могла дать природа, и о цикличности жизни. Британские поэты Дилан Томас и Т. С. Элиот были моей поддержкой, но прежде всего это был Вордсворт[2]2
  Вордсворт, Уильям (1770–1850) – английский поэт-романтик, условно относимый к так называемой «Озерной школе». – Прим. пер.


[Закрыть], поэт, который глубоко пережил это сам[3]3
  Из стихотворения «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства».


[Закрыть]:

 
Я теперь
Не так природу вижу, как порой
Бездумной юности, но часто слышу
Чуть слышную мелодию людскую
Печальную…[4]4
  Из стихотворения «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства при повторном путешествии на берега реки Уай». Перевод В. Рогова. – Прим. пер.


[Закрыть]
 

Горе изолирует, и это так, даже когда это совместно переживаемый опыт. Потеря, опустошившая семью, порождает потребность опираться друг на друга, но в то же время каждый переживает свое лишение, каждый погружается в состояние эмоционального коллапса. Возникает желание защитить другого от слишком сильных эмоций, а потому собственные чувства проще позволить себе проявить вдали от других людей. Деревья, вода, камни и небо, казалось бы, невосприимчивы к человеческим эмоциям, но в то же время они и не отвергают нас.

Природа остается невозмутимой к проявлению наших чувств, и то, что своими эмоциями мы не возбуждаем в ней сходных переживаний, приносит своего рода утешение, которое помогает смягчить одиночество от нашей потери.

В первые несколько лет, последовавших за смертью моего отца, меня тянуло на природу, но не в сад, а к морю. Его прах был погребен недалеко от его родового дома на южном побережье, в водах Солента – оживленного канала, где сновало множество лодок и кораблей. Но именно на длинных уединенных пляжах северного Норфолка, где редко увидишь лодку, я находила для себя наибольшее утешение.

Широкие горизонты были самыми широкими из тех, какие я когда-либо видела. Казалось, что это край мира, и здесь я была настолько близко к отцу, насколько это вообще тогда было возможно.

Изучив работы Фрейда для одной из своих курсовых, я заинтересовалась функционированием разума. Я отказалась от своего плана получить докторскую степень по литературе и решила, что буду учиться на врача. Затем, на третьем курсе медицинского института, я вышла замуж за Тома, для которого садоводство было образом жизни. Я решила, что если ему это нравится, то и мне понравится тоже, но, честно говоря, я все еще была настроена по отношению к садоводству довольно скептично. Тогда это занятие казалось мне еще одной рутиной, которую необходимо было выполнять, хотя, разумеется, приятнее (пока светит солнце) находиться на открытом воздухе, чем в доме.

Несколько лет спустя мы вместе с нашей малышкой Розой переехали в одну из переоборудованных под коттеджи фермерских построек недалеко от дома семьи Тома в Сердж-Хилл в Хартфордшире. В течение следующих нескольких лет к Розе присоединились также Бен и Гарри, в то время как мы с Томом погрузились в создание сада с нуля. «Амбар», как мы назвали наш новый дом, был окружен полями, и его расположение на холме, обращенном к северу и открытом всем ветрам, предполагало, что нам прежде всего нужно создать какое-то укрытие. Мы разбили несколько участков на каменистом поле вокруг нас, посадили деревья и живые изгороди, сделали плетеные ограждения; мы также трудились над тем, чтобы улучшить качество нашей земли. Все это было бы невозможно без огромной помощи и поддержки со стороны родителей Тома и нескольких наших друзей. Когда мы устраивали «вечеринки по сбору камней», Роза вместе со своими бабушкой и дедушкой, тетями и дядями тоже наполняла бесконечные ведра камнями и галькой, после чего их увозили.

Я ощущала, что физически и эмоционально буквально «лишена своих корней», и теперь нуждалась в восстановлении чувства дома, но даже тогда я все равно не осознавала, что садоводство может сыграть определенную роль в том, чтобы я могла «пустить корни». Гораздо лучше я осознавала значение сада в жизни наших детей. Они устраивали себе в кустах логова и укрытия и часами обитали в мирах, которые создавали в своем воображении, так что сад был местом фантастическим и реальным одновременно.

Я видела, как ежедневно творческая энергия Тома и его видение воплощаются в нашем саду, но только когда наш младший сын Гарри стал делать свои первые шаги, я, наконец, начала выращивать растения сама. Я заинтересовалась пряными травами и погрузилась в изучение книг о них. Новые знания привели к экспериментам на кухне и к появлению небольшого садика с травами, который стал «моим». Не обошлось без садоводческих «напастей», среди которых были ползучий огуречник и неубиваемая мыльнянка, но еда, приправленная всевозможными домашними пряными травами, несомненно, улучшала качество нашей жизни, так что оттуда было уже недалеко и до выращивания овощей.

Тогда мне было за тридцать и я работала младшим психиатром в Национальной службе здравоохранения. Садоводство давало видимые результаты моих усилий и стало контрапунктом моей профессиональной жизни, где я имела дело с гораздо более нематериальными свойствами психики и ума. Работа в больничных палатах и клиниках была преимущественно жизнью в закрытом пространстве, в то время как садоводство вытаскивало меня на улицу.

Я открыла для себя удовольствие бродить по саду, когда внимание свободно плавает, ни на чем не фокусируясь, я просто наблюдаю, как растения меняются, растут, увядают, плодоносят. Постепенно мое отношение к таким обыденным задачам, как прополка, рыхление и полив, изменилось; я пришла к пониманию того, что важно не столько просто выполнять их, сколько осознанно участвовать в этих процессах. Полив успокаивает, если вы не спешите; и, как ни странно, когда вы его заканчиваете, вы, как и растения, чувствуете себя освеженным.

Самое большое наслаждение от садоводства, которое я получала тогда и получаю до сих пор, – это выращивание растений из семян. В семенах нет никакого намека на то, чем они станут, их размер не имеет никакого отношения к дремлющей внутри жизни. Бобовые пробуждаются резко и не очень изящно, но с самого начала вы чувствуете их буйную, хулиганистую энергию. Семена табака такие мелкие, как частички пыли, – даже не видно, где вы их посеяли. Кажется невероятным, что из них когда-нибудь что-то вырастет, не говоря уже о том, что они подарят вам облака ароматных цветов, и все же это происходит. Я чувствую, как новая жизнь пробуждает во мне привязанность: я специально возвращаюсь, чтобы проверить все свои семена и саженцы; вхожу в теплицу, задерживаю дыхание, не желая ничего нарушать – тишина жизни, которая только зарождается.

По большому счету, нет смысла спорить с временами года, когда вы занимаетесь садоводством, – хотя вам может и сойти с рук отложить что-то ненадолго: «Я посею эти семена или высажу эту рассаду в следующие выходные». И вот наступает момент, когда вы понимаете, что задержка вот-вот станет упущенной возможностью. Но как только вы, словно прыгая в быстротекущую реку, наконец посадите свои саженцы в почву, вас подхватит и понесет энергия земного календаря.

Я особенно люблю заниматься садоводством в начале лета, когда силы роста наиболее заметны и так много нужно сделать на земле. Я начинаю и не хочу останавливаться. Я продолжаю в сумерках, пока не стемнеет настолько, что уже почти не видно, что я делаю. Когда я заканчиваю, в доме уже горят огни, и их тепло притягивает меня обратно внутрь. На следующее утро, когда я прокрадываюсь на улицу, вот оно: тот участок, над которым я трудилась накануне, за ночь уже преобразился.

Конечно, невозможно заниматься садоводством без того, чтоб какие-то из планов не удались. Вот вы в предвкушении выходите на улицу и видите жалкие остатки еще недавно таких прекрасных молодых кустиков салата или безжалостно погрызенной капусты. Следует признать, что бездумные пищевые привычки слизней и кроликов вполне способны вызвать приступы беспомощной ярости, а настойчивость и выносливость сорняков могут очень и очень изматывать.

Не все удовлетворение от ухода за садом связано с творчеством и взращиванием. Быть разрушителем и истребителем в саду не только допустимо, но и необходимо; потому что, если вы им не станете, его захватят и заполонят. Довольно много действий по уходу за садом пронизаны агрессией: обрезка секатором, двойная перекопка овощного участка, уничтожение слизней, убийство мошкары, обрезка лапчатки или выкорчевывание крапивы. Вы можете погрузиться в любое из этих действий со всей искренностью и простотой, поскольку все они являются формами деструктивности, которые тем не менее способствуют росту. Долгие часы в саду за подобным занятием, и, хотя ваши ноги, возможно, будут вас еле держать от усталости, внутренне вы будете чувствовать себя странным образом обновленным: одновременно очищенным и заряженным энергией, как будто в процессе вашей работы в саду вы проработали что-то и в себе. Своего рода «садовый катарсис».

* * *

Каждый год, когда мир выходит из зимней спячки, выхолаживая нас мартовскими ветрами, теплица манит и влечет меня своим теплом. Что такого особенного таит в себе теплица? Уровень кислорода в воздухе или особый свет и тепло? Или простая близость к растениям с их ароматами? Словно все чувства обостряются внутри этого уединенного, защищенного пространства.

В прошлом году, одним пасмурным весенним днем я работала в теплице – занималась поливом, посевом семян, внесением компоста и вообще всем понемногу. В какой-то момент небо прояснилось, и, когда хлынули потоки солнца, я вдруг словно перенеслась в другой, особенный мир – мир переливчатой зелени, где сквозь полупрозрачные листья сквозил солнечный свет. Капельки на только что политых растениях ловили и преломляли его, сверкая то тут, то там. Всего на мгновение я ощутила всепоглощающее чувство земной благодати – чувство, которое я до сих пор храню в своем сердце как дар.

В тот день я посеяла в теплице несколько семян подсолнухов. Когда примерно месяц спустя я высаживала в саду подросшие саженцы, то подумала, что некоторые из них могут не прижиться; самые крупные вселяли надежду, но остальные, растущие вне теплицы, казались слабыми и беззащитными. В последующие дни я с удовлетворением наблюдала, как они вытягиваются, постепенно набирая силу, хотя все еще чувствовала, что за ними нужно присматривать. Затем мое внимание переключилось на другие, более уязвимые саженцы.

Я рассматриваю садоводство как своеобразный диалог: я делаю немного, затем природа вносит свою лепту, потом я реагирую на это и так далее. Согласитесь, это мало чем отличается от разговора.

Это не шепот, не крики и не слова любого рода, однако в таком обмене действиями прослеживается неспешное, но устойчивое общение. Признаю, я – медленно реагирующая сторона в этом диалоге и даже на какое-то время могу прервать его, так что хорошо иметь растения, которые способны пережить некоторое пренебрежение к себе. Кроме того, если вы все-таки на время выйдете из диалога, интрига к вашему возвращению станет еще сильнее: интересно же узнать, кто чем занимался в ваше отсутствие.

Однажды я поняла, что все подсолнухи на грядке теперь стали крепкими, независимыми и гордыми и распустились цветы. Интересно, когда и как вы успели стать такими высокими? А вскоре тот самый, подающий надежды саженец, который так и остался самым сильным, уже смотрел на меня со своей огромной высоты всей широтой блестящего желтого цветка. Я чувствовала себя совсем маленькой рядом с ним, но меня согревало ощущение, что я запустила целый жизненный цикл, когда-то заключенный в маленьком семечке.

И как же они изменились месяц спустя. Пчелы высосали их дочиста, лепестки поникли, и самый высокий из них едва удерживал на весу свою склоненную голову. Недавно такой гордый, а теперь – поникший! У меня был порыв срезать всю грядку, но я знала, что если я подожду какое-то время, то цветы побелеют и высохнут на солнце, принимая иной, осенний вид.

* * *

Уход за садом всегда предполагает процесс обучения который никогда не заканчивается, – мы учимся понимать и уточнять, что работает, а что нет. Вам необходимо выстроить доверительные отношения с этим местом – знать о его климате, почве и растениях, там обитающих. Таковы реалии, с которыми приходится считаться, и на этом пути практически всегда приходится отказываться от каких-то своих фантазий и желаний.

Наш розовый сад, который мы начали разбивать, когда облагородили первые несколько участков на каменном поле, стал именно такой несбывшейся мечтой. Мы засадили клумбы прекраснейшими розами старинных сортов, такими как Белль де Креси, Кардинал де Ришелье и Мадам Харди, но больше всего мне нравилась нежная, пьянящая и восхитительная Фантен Латур с ее гладкими лепестками, напоминающими смятую бледно-розовую папиросную бумагу. Мягкая и бархатистая – можно было уткнуться носом в середину ее бутона и раствориться в его аромате. Тогда мы еще не знали, что розы с нами ненадолго: прошло совсем немного времени, прежде чем цветы начали протестовать против условий, в которых жили. Оказалось, что наша земля не очень подходила розам, а отсутствие свободной циркуляции воздуха на огражденных плетнем участках усугубляло ситуацию. Каждый сезон становился битвой за то, чтобы не дать гнили и плесени, которые все чаще нападали на цветы, окончательно победить, и, если мы не опрыскивали наши розы, они выглядели грустными и больными. Нам не хотелось вырывать их, но какой смысл заниматься садоводством поперек природы? И им пришлось уйти. О, как я скучала по ним и продолжаю до сих пор! Несмотря на то что сегодня на этих клумбах нет ни одной розы и все они давно заменены травянистыми многолетниками, мы все еще называем этот участок розовым садом. Они живут в нашей памяти.

Ни Тому, ни мне не нравилась идея аэрозольной обработки клумб химическими удобрениями. Причина моей боязни возникла из-за болезни моего отца. Когда я была ребенком, у него развилась недостаточность костного мозга, вызванная воздействием токсинов окружающей среды. До конца так и не удалось выяснить, что вызвало эту катастрофу, но среди возможных виновников мог быть один давно запрещенный пестицид, спрятанный в нашем садовом сарае, а также антибиотик, назначенный ему, когда он заболел на отдыхе в Италии за год до этого. Тогда он чуть не умер, но лечение в некоторой степени помогло и продлило ему жизнь еще на четырнадцать лет. Мой отец был высоким и физически крепким мужчиной, так что порой все мы забывали, что его костный мозг функционировал лишь наполовину. Однако его болезнь всегда фоном присутствовала в нашей жизни, и когда периодически у него случались обострения заболевания, угрожающие жизни, все, что мы могли, – это лишь уповать и надеяться.

В ту пору моего детства был один сад, который будоражил мое воображение гораздо сильнее, чем тот, что был у меня дома. Мать брала моего брата, меня и всех гостивших у нас друзей на плантацию Изабеллы – лесной сад в Ричмонд-парке. Едва прибыв туда, мы убегали и исчезали в массивных зарослях рододендрона, дрожа от предвкушения исследовать их и затеряться в ветвях. Кусты были столь густыми, что в них действительно можно было на какое-то время заблудиться так, чтобы даже запаниковать.

В этом саду был еще один элемент, будораживший наше детское воображение. На небольшой поляне, глубоко в лесу, мы обнаружили деревянный фургон, выкрашенный в красно-желтый цвет, над дверью которого была вырезана надпись: «Оставь надежду всяк сюда входящий»[5]5
  Концовка надписи, размещенной над вратами ада в «Божественной комедии», созданной Данте Алигьери в 1307–1321 годах («Ад», песнь 3, строфа 3). – Прим. пер.


[Закрыть]. Мы подначивали друг друга нарушить запрет и войти, но отказ от надежды был явно не тем, к чему я могла бы отнестись легкомысленно. Казалось, что, открыв эту дверь, я вдруг выпущу в мир весь тот ужас, который даже не осмеливалась назвать. В конце концов, как это часто случается со всем неизвестным, фантазия оказалась гораздо ярче реальности. Однажды, когда мы наконец все же открыли эту дверь, за ней обнаружилось простое, выкрашенное в желтый цвет помещение с деревянной койкой, и, конечно же, ничего страшного не произошло.

Пока на ваше формирование оказывает влияние опыт, вы не осознаете, что это происходит, поскольку что бы ни случилось, это просто ваша жизнь; другой жизни нет, и все это часть того, кто вы есть. Только гораздо позже, когда я уже училась на психотерапевта-психоаналитика и приступила к самоанализу, я осознала, насколько сильно структуры моего детского мира были потрясены болезнью отца. Я начала понимать, почему призыв над дверью фургона так сильно повлиял на мое детское воображение, а также почему в 16 лет мое внимание привлекло сообщение в новостях об утечке с химического завода в Севезо, Италия[6]6
  10 июля 1976 года в результате взрыва на итальянском химическом заводе образовалось облако диоксина, которое осело на город Севезо, к северу от Милана. Сначала начали умирать животные, через четыре дня люди стали чувствовать себя плохо, потребовались недели, чтобы эвакуировать город.


[Закрыть]. Тогда в результате взрыва образовалось облако токсичного газа, и сокрушительные последствия этой катастрофы в полной мере проявились лишь со временем. Почва была отравлена, и местные жители страдали от серьезных длительных проблем со здоровьем. Та катастрофа что-то всколыхнула во мне, и я впервые обратила внимание на экологические проблемы и связанную с ними политическую борьбу. Такова работа бессознательного, что при этом я не увидела параллели с неизвестным химическим веществом, которое сделало моего отца больным. Я только понимала, что пережила мощное экологическое пробуждение.

Перебирая прошлое и возвращаясь к подобным воспоминаниям в ходе моего самоанализа, я переживала другой вид пробуждения – к жизни психики и разума. Я приходила к пониманию того, что горе может уйти в подполье и что одни чувства могут скрывать другие. Моменты новых осознаний вспыхивают, проходят через душу, встряхивая и возбуждая ее; и в то время как некоторые из них могут быть желанными и бодрящими, другие могут оказаться трудными для усвоения и адаптации к ним. Параллельно с переживанием этих процессов я занималась садоводством.

Сад представляет собой защищенное физическое пространство, которое, в свою очередь, усиливает ваше ощущение ментального пространства, – все это создает тишину, неообходимую вам для того, чтобы слышать собственные мысли. Погружаясь в ручной труд, вы обретаете больше внутренней свободы, чтобы разобраться в своих чувствах и проработать их. Сейчас я обращаюсь к садоводству как к способу успокоить и разгрузить свой разум. Каким-то образом гул разноречивых мыслей в моей голове проясняется и успокаивается по мере того, как я заполняю ведро с сорняками. Идеи, которые дремали, выходят на поверхность, а туманная мысль вдруг неожиданно обретает форму. В такие моменты мне кажется, что наряду с физическим возделыванием своего сада я занимаюсь возделыванием своего ума.

* * *

Со временем я пришла к пониманию того, что в создании сада и уходе за ним могут быть задействованы глубокие экзистенциальные процессы. Поэтому я периодически ловлю себя на том, что задаюсь вопросом: как садоводство влияет на нас? Как оно может помочь нам найти или заново обрести свое место в мире, когда мы чувствуем, что потеряли его? В современном мире, когда уровень депрессии, тревоги[7]7
  В 2013 году, по данным ВОЗ, депрессия была второй причиной инвалидности во всем мире. В 2014 году у 19,7 % жителей Великобритании в возрасте 16 лет и старше наблюдались симптомы тревоги или депрессии – на 1,5 % больше, чем в 2013 году. Отчет Фонда психического здоровья за 2016 год. Случаи распространенных психических расстройств, таких как депрессия и тревога, у людей в возрасте 16–74 лет выросли с 16,2 % в 2007 году до 17 % в 2014 году. (Управление национальной статистики, 2016 г.) Adult psychiatric morbidity in England, 2014: results of a household survey.


[Закрыть] и других психических расстройств постоянно растет, а образ жизни в целом становится все более урбанизированным и технологически зависимым, как никогда важно понять то множество способов, которые объединяют наш разум и сад.

С древних времен было известно о восстанавливающих свойствах садов. Сегодня садоводство неизменно входит в десятку самых популярных хобби в целом ряде стран мира. По сути, уход за садом – это взращивание и забота, и для многих людей, наряду с рождением детей и построением семьи, процесс ухода за земельным участком является одной из самых важных вещей в их жизни. Конечно, есть те, для кого садоводство кажется рутиной и кто предпочел бы выбрать иное занятие, но многие признают, что сочетание физической активности на свежем воздухе и иммерсивности имеет успокаивающий и оздоравливающий эффект. Хотя другие формы активности на природе и иные творческие занятия тоже могут влиять подобным образом, тесная связь, которая формируется с растениями и землей, уникальна именно для садоводства. Контакт с природой оказывает на нас влияние на разных уровнях; иногда мы наполняемся ею и полностью осознаем ее благоприятное воздействие на нас, а иногда она действует медленно, затрагивая подсознательный уровень, что может быть особенно полезно для людей, страдающих от травм, болезней и потерь.

Поэт Уильям Вордсворт, возможно, глубже, чем другие, исследовал влияние природы на потаенную жизнь психики и ума человека. Благодаря его психологической проницательности и способности настраиваться на бессознательное творчество поэта иногда считают предтечей психоаналитического мышления[8]8
  McGhee, R. D. (1993). Guilty pleasures: William Wordsworth’s poetry of psychoanalysis. The Whitston Publishing Co. and Harris Williams, M. & Waddell, M. (1991). The chamber of maiden thought: Literary origins of the psychoanalytic model of the mind. Routledge.


[Закрыть]. В момент интуитивного озарения, наличие которого подтверждается и современной нейронаукой[9]9
  См. Рамачандран В. С., Блейксли С. Фантомы мозга. АСТ, 2019.


[Закрыть], Вордсворт понял, что наши чувственные впечатления не фиксируются пассивно, скорее мы конструируем свое переживание даже в тот момент, когда проходим его. Как он выразился, мы «наполовину создаем» и одновременно воспринимаем окружающий мир. Природа оживляет разум, а разум, в свою очередь, оживляет природу. Вордсворт считал, что такие живые отношения с природой являются источником силы, которая может способствовать здоровому развитию ума. Он также хорошо понимал, что означает быть садовником.

Для Вордсворта и его сестры Дороти[10]10
  Wordsworth, D. (1991). The Grassmere journals. Oxford University Press. and Wilson, F. (2008). The ballad of Dorothy Wordsworth. London: Faber & Faber.


[Закрыть] процесс совместного ухода за садом был важным актом восстановления. Это была реакция на потерю, ибо их родители умерли, когда они были маленькими детьми, после чего им пришлось пережить длительную и болезненную разлуку друг с другом. Когда они поселились в коттедже «Голубь» в Озерном крае, созданный ими сад стал средоточием их жизни, помогая брату и сестре вновь восстановить чувство дома. Они выращивали овощи, лекарственные травы и другие полезные растения, но большую часть участка, круто поднимавшуюся на холм, они оставили нетронутой. Этот маленький «горный уголок», как называл его Вордсворт, был полон «даров» – полевых цветов, папоротников и мхов, которые они с Дороти собирали во время своих прогулок и приносили в сад, как подношения земле.

В этом саду Вордсворт часто работал над своими стихами. Он описал сущность поэзии как «эмоции, которые вспоминаются в спокойствии»[11]11
  Предисловие Вордсворта к изданию стихотворения «Перевернутые столы».


[Закрыть], и это верно для всех нас – нам нужно находиться в правильной обстановке, чтобы войти в спокойное состояние ума, необходимое для обработки сильных или беспокойных чувств. Сад коттеджа «Голубь» с его прекрасными видами дал поэту ощущение безопасного укрытия. Именно в этом коттедже были написаны знаменитые стихотворения Вордсворта, а также здесь поэт на всю жизнь выработал у себя привычку[12]12
  Бьюкенен там же, Buchanan, C. & Buchanan, R. (2001). Wordsworth’s gardens, стр. 35, пишет: «Всю свою жизнь он писал свои стихи в саду, отмеряя шагами ритмы и распевая стихи вслух, прогуливаясь по дорожкам».


[Закрыть] мерить шагами ритм и громко декламировать стихи, идя по садовым дорожкам. Таким образом, сад был как физическим обрамлением дома, так и декорацией для ума; особенно важно, что он был создан собственными руками – его и Дороти.