Текст книги "Когда разум против тела. О самых загадочных неврологических расстройствах, когда-либо поражавших человеческое тело"

– Она сказала, это похоже на то, что человек становится дрессированным отражением самого себя. Тело может бодрствовать, но мозг – нет, поэтому понимание человеком мира отсутствует.

Тамара сделала макияж и уложила волосы, перед тем как лечь в больницу, – в тот момент она была эхом самой себя.

– Врачи поставили вам какой-нибудь конкретный диагноз, объяснили, что происходит? – спросила я.

Она подошла к шкафу и вытащила стопку бумаги, вложенную в папку официального вида.

– Это ее медицинская карта, – сказала мне Динара. – У каждого есть такой документ, который хранится дома.

– А у вас она есть? – спросила я.

– Нет! – Она рассмеялась. – Я никогда не была сильна в ведении записей!

Я пролистала кое-какие бумаги. Хотя большая часть была на русском, медицинские термины приводились на латыни, так что я могла узнать их без посторонней помощи. Диагноз – энцефалопатия, довольно общий термин для любого типа поражения мозга. Это было скорее описание ее клинического состояния, чем реальный диагноз. Динара перевела остальное: «Кожа и язык сухие; живот в норме; сердце и легкие в норме; лимфатические узлы в норме; анализы крови в норме; компьютерная томография головного мозга в норме; токсикологический анализ в норме. Причина: не установлена».

– На празднике много пили? – спросила я.

Типичный вопрос врача. Я просто ничего не могла с собой поделать.

Тамара рассмеялась.

– Нет, это был праздник для стариков. Намного старше меня. Он больше походил на домашнюю вечеринку или пикник. Люди пили чай. Все принесли салаты и пирожные, чтобы угостить других. – Она на некоторое время задумалась. – Я не должна была удивляться, что заболела в ту ночь.

– Почему?

– Сонная болезнь всегда поражает своих жертв в местах, где собралось много людей, – сказала она.

Заболевание появилось в 2010 году. Любовь, чью фотографию я видела в новостной статье, была первой жертвой. Надежда, медсестра, стала второй. После этого вспышки шли волнами, и каждый случай был столь же таинственно необъяснимым, как и Тамарин.

– У меня взяли образцы волос и ногтей и отослали на анализы. И в итоге сказали, что ничего не нашли, – продолжила она.

В период с 2010 по 2015 год примерно у 130 человек (при населении чуть более 300 человек) возникли такие же симптомы, как у Тамары. Она была одной из последних жертв. Вскоре после ее выздоровления таинственная болезнь исчезла так же внезапно, как и появилась. Когда я читала об этом расстройстве в газетах, его обычно называли сонной болезнью, но, поговорив с Тамарой, я узнала, что список симптомов был гораздо обширнее. Конечно, самый распространенный из них – сон, особенно у пожилых людей, но существовало множество других проявлений. Например, у детей недуг проявлялся совсем иначе. Вместо того чтобы спать, они странно себя вели, многие неудержимо смеялись. Случаи возникали кластерно: однажды девять детей из одного класса заболели в один и тот же день. Отнюдь не подавленные, они безудержно бегали, у них были галлюцинации, они падали на пол в конвульсиях. Я спросила о содержании галлюцинаций, но Тамара не знала. У нее их не было.

Казалось, что расстройство имело очень широкий спектр форм. Некоторые люди теряли способность ходить или говорить, но не спали. Действие на автомате было обычным явлением. Человек мог выглядеть спящим, но затем просыпался, внезапно отвечал на вопрос совершенно правильно, после чего снова засыпал.

Болезнь поражала мужчин, женщин и детей. Она могла длиться день или несколько недель. У тех, кому не повезло, случались повторные приступы.

Всех пострадавших обследовали в местной больнице. Когда тамошние врачи не смогли найти причину, некоторых из самых тяжелых пациентов отправили в Нур-Султан (тогда еще называвшийся Астаной) для более сложных анализов. Однако и эти тесты не выявили аномалий. Нескольких пострадавших отправили в больницу в России, но результат был тот же: причина не установлена. Хорошо, что все пациенты в конце концов спонтанно проснулись. Им ставили разные диагнозы, причем наиболее распространенный – токсическая энцефалопатия. Но если дело и было в токсине, никто не знал в каком.

Как только местные врачи подняли тревогу, подключилось правительство Казахстана. Красногорский был шахтерским поселком. Приехали эксперты, чтобы проверить почву и воду на наличие загрязняющих веществ. Урановый рудник закрыли много лет назад, но ученые все же проверили воздух внутри шахты. Ни один из тестов не выявил аномалий. Представители института радиологии провели в Красногорском несколько недель, но ничего не нашли.

Болезнь, продолжавшая распространяться по поселку, стала общенациональной темой для обсуждения. Президент Назарбаев лично выступил на телевидении, призвав зарубежных исследователей приехать в Красногорский, чтобы раскрыть эту тайну. Не знаю, ответил ли кто-нибудь на его призыв, но иностранные журналисты, безусловно, приехали. Поселок наводнили визитеры, и его жителей буквально допрашивали. Международные газеты и веб-сайты публиковали фотографии местных жителей, стоящих перед полуразрушенными зданиями и с тоской смотрящих вдаль.

На протяжении всего этого периода жители Красногорского продолжали болеть – но болезнь не коснулась никого из приезжих. Симптомы не проявились даже у правительственных ученых, которые провели в поселке очень долгое время.

Как и в случае с синдромом отстраненности, жертвами этого недуга становились далеко не все.

– Животные болели? – спросила я.

– Нет.

– Как вы думаете, что послужило причиной болезни?

– Я думаю, что нас травили, – твердо сказала Тамара.

– Яд из рудника?

– Нет, правительство.

Ее ответ удивил меня.

– Вы имеете в виду намеренное отравление?

– Я думаю, правительство отравило нас, потому что хотело, чтобы мы уехали.

Я не знала, что на это ответить. Я всегда считала, что несчастный случай и некомпетентность более вероятны, чем заговор, поэтому снова спросила:

– Почему не яд из рудника?

– Он всегда там был. Раньше мы никогда из-за него не болели.

– Но почему правительство могло хотеть, чтобы вы уехали?

– Я не знаю.

– Если это правда, то что, по-вашему, они отравили? Воздух? Воду? Еду?

Тамара задумалась.

– Это не могла быть вода. Все пили воду, но не все заболели. – Она еще немного подумала. – Но это не мог быть и воздух.

Она не знала, чем ее отравили, но была уверена, что причиной стало намеренное отравление. В этот момент ее печаль сменилась негодованием. Она пришла в ярость от несправедливости.

Мысленно я все время возвращалась к причине произошедшего. Очевидно, политика в этой стране была чужда моему собственному восприятию мира. Я не могла и не хотела отмахиваться от опасений Тамары по поводу действий правительства. Но Красногорский был крошечным населенным пунктом в сотнях километров от любого крупного города. От меня ускользал смысл этого заговора.

– Какой он – Красногорский? – спросила я. В поселке я еще не была, хотя вскоре собиралась туда поехать.

Услышав вопрос, Тамара расслабилась, перевела дыхание и улыбнулась.

– Рай, – сказала она. – Красногорский был раем.

Я искренне поразилась. Я считала Есиль унылым, по крайней мере на первый взгляд, но, судя по фотографиям, которые я видела в нескольких статьях, Красногорский выглядел еще хуже.

– Она правда использовала слово «рай”? – уточнила я у Динары.

Та кивнула: да.

– Мы были там так счастливы, – добавила Тамара. – То было особое место. А это место… – Она указала в окно на серые пустынные улицы Есиля, покачала головой и нахмурилась.

Тамара родилась в Сибири. Рай, я полагаю, понятие относительное. Красногорский был шахтерским поселком, и ее мужа направили туда работать специалистом по горному делу. Тамаре было чуть за двадцать, и у нее был семимесячный сын, когда они покинули Россию и перебрались в Казахстан. Она сказала, что была профессиональной танцовщицей и училась в российском хореографическом училище. Она переехала в Красногорский не по собственному выбору, однако почувствовала облегчение, когда получила работу преподавателя танцев в тамошнем культурном центре. В конце концов Тамара стала распорядителем культурных мероприятий.

Она взяла ноутбук со стола и поставила его передо мной, ее лицо ожило.

– Посмотрите! – Она показала мне видео, на котором подростки танцуют – сначала балет, а затем что-то похожее на танец живота, исполняемый в туфлях на высоких каблуках. Тамара учила этих девочек. Показывая видео, она была преисполнена гордостью и счастьем. – Это некоторые из моих девочек. Там была такая чудесная жизнь!

В советскую эпоху в Красногорском проживало несколько тысяч человек. К тому времени, когда появилась сонная болезнь, их было уже меньше трех сотен. Возможно, прежде поселок и был настоящим раем, но мне с трудом верилось, что он все еще оставался таковым в 2015 году, когда Тамара заболела. Должно быть, все эти обветшалые здания и мизерное число людей создавали впечатление города-призрака. Я намекнула на это Тамаре, но она лишь повторила, что полный зелени Красногорский – идеальное место, а вынужденный переезд – это худшее, что с ней когда-либо случалось.

– Вода здесь не очень хорошая. У нее неправильный вкус, – сказала она о своем новом доме.

Не то что в Красногорском! Деревья, сады, река, люди, дома в Красногорском были совершенно идеальными. По крайней мере, в памяти Тамары.

Из газетных сообщений я знала, что рудник, который поддерживал экономику Красногорского, закрыли в 1990-х годах. Почти весь поселок в одночасье стал безработным. Люди уезжали, чтобы найти работу в другом месте, так как здесь ее больше не было. Это произошло сразу после обретения независимости от России, а ведь Казахстан давно разучился заботиться о себе. Вскоре после закрытия рудника в Красногорском начала постепенно рушиться инфраструктура; несмотря на восторженный рассказ Тамары, я знала, что в большей части поселка уже много лет не работает водопровод. Во многих домах нет отопления, и это в местности, где температура зимой опускается до минус пятидесяти градусов.

Но, как ясно дала понять Тамара, эти трудности для нее ничего не значили и она никогда не хотела уезжать. Однако сонная болезнь заставила ее действовать. Когда разразилась эпидемия, правительство Казахстана предложило переселить оставшихся жителей Красногорского. В Есиле им предоставили квартиры, куда люди могли переехать. Тамара отказалась. Все они отказались. Только когда сонная болезнь настигла Тамару во второй раз, а ее муж и сын тоже заразились, женщина согласилась обменять трехкомнатную квартиру в Красногорском на гораздо меньшую двушку в Есиле.

– Она злится, – сказала Динара, когда Тамара пошла заваривать чай.

– Честно говоря, я не понимаю, почему ей так нравилось это место. По-моему, оно у черта на куличках, и все это звучит жутко мрачно. У них не было водопровода! Я бы мечтала уехать оттуда!

– Эта квартира вдвое меньше ее старой, – заметила Динара. – Никто не хочет спускаться на ступеньку ниже.

– Но в этой квартире есть батарея и унитаз со сливом.

– Она абсолютно убеждена, что кто-то сплел заговор, чтобы очистить поселок, – сказала Динара.

– Но зачем кому-то это делать?

Когда Тамара вернулась с черным чаем в фарфоровых чашках, Динара снова задала ей этот вопрос. Та ответила, что не знает причины. Она тоже была озадачена, но все же утверждала, что это правда. Тамара подошла к буфету, достала из ящика письмо и показала мне. Это был список имен, напечатанный на чем-то вроде официального бланка. Перечень всех, кто пострадал от сонной болезни. Сто тридцать три имени, хотя Тамара полагала, что многие просто не попали в список. Пострадавшие планировали подать в суд на правительство.

Может, в этом все дело, подумала я: с помощью болезни люди хотели выгодно обменять свои дома. Однако слово «рай» не покидало мои мысли. Я спросила, можно ли взглянуть на фотографии Красногорского, сделанные до закрытия рудника. Я видела много недавних снимков в газете, но ни одного из тех времен, когда поселок процветал. Мы просмотрели фотоальбом, но на всех снимках были люди, а не место.

– Можно вас сфотографировать? – спросила я Тамару, когда разговор подходил к концу. – Не для публикации, просто чтобы лучше запомнить вас.

Она отказалась. Вместо этого она предложила, чтобы я сфотографировала один из снимков времен ее молодости.

– У всех нас бывает время, когда мы выглядим лучше всего, – сказала она. – Я уже старею.

Я ходила по комнате, фотографируя снимки.

Под конец встречи я с предельной осторожностью спросила, не считает ли Тамара, что у этой проблемы могла быть психологическая причина. Возможно, жизнь в нищем, умирающем городе была попросту слишком тяжелой?

– Нет, нет, нет, – сказала она по-русски.

Мне не требовалась помощь Динары, чтобы понять ответ.

– Видимо, это была очень трудная жизнь? – Я никогда не умела вовремя остановиться.

– Там жизнь не была трудной. Это здесь – в пыльной дыре, где я быть не хочу, – трудная жизнь.

Выйдя из квартиры, мы с Динарой обсудили услышанное. Отравление казалось очень маловероятным, учитывая, что у людей были такие разнообразные симптомы, а при анализах ничего не нашли. Хотя бывают яды, которые невозможно обнаружить, последствия их воздействия должны проявляться в анализах крови или в виде аномалий при сканировании мозга. Когда человек без сознания, его мозг должен выглядеть как мозг без сознания, даже если причина этого остается загадкой. Другими словами, если человек подвергся воздействию яда, конечный результат этого должен быть очевиден и медицинские исследования должны обнаружить какую-то связь с симптомами, но ее не было.

Тщательное обследование жителей Красногорского не выявило объективных признаков патологического процесса, независимо от того, насколько серьезно люди были больны. Никто больше не заболел. Ни одно животное. Ни один журналист. Ни один ученый. Ни один чиновник. Выздоровление было спонтанным в каждом случае, даже у тех немногих людей, которые остались в городе.

Это расстройство не имело никакого смысла и с точки зрения патологии. Болезнь проявляет себя, даже если причину определить невозможно, а эта вспышка не поддается научному объяснению. Большинство волн болезни начиналось на групповых собраниях, но не в какой-то определенной части города. Не исключительно в помещении или на открытом воздухе. Все случаи были разными: некоторые из них были связаны с едой, другие – нет. И так или иначе заболевала лишь горстка людей, даже если все кругом ели одну и ту же пищу, пили одну и ту же воду и дышали одним и тем же воздухом.

За пять лет наблюдалась только эволюция симптомов. Это абсолютно типично для психосоматического расстройства: оно развивается с течением времени, по мере того как его историю пересказывает каждый новый пострадавший. Я видела эту эволюцию в рассказах о гриси сикнис, в которые каждое поколение добавляло новые элементы и интерпретации. Что касается красногорской сонной болезни, то люди переживали ее по-разному, и у детей она проявлялась совсем не так, как у взрослых, будто у них была совершенно другая проблема. Врачи и ученые провели довольно исчерпывающие исследования, однако не нашли никаких объективных доказательств наличия токсина или вируса, а также не обнаружили никаких заболеваний. Конечно, Тамара могла бы возразить, что расследование проводилось правительством, которому она не доверяла. За время краткого пребывания в Нур-Султане я уже поняла, что недоверие было отчасти оправданно. Тем не менее казалось, что правительство ни для чего не использовало Красногорский, после того как люди уехали, поэтому было трудно понять, что же оно в итоге получило, если обвинения правдивы. Психосоматическое состояние казалось мне неизбежным объяснением. Симптомы и нарушения здоровья не имели никакого анатомического или физиологического смысла. Распространение вспышки шло вразрез с тем, что бывает при обычных заболеваниях. Я подумала о бьющихся в конвульсиях и галлюцинирующих школьниках, о которых упоминала Тамара. В Никарагуа им сказали бы, что у них гриси сикнис, но в постсоветском Казахстане духовным объяснениям места не было, тогда как яды и коварные правительства существовали.

Читая о вспышке перед поездкой в Казахстан, я подумала, что виной всему, должно быть, суровая жизнь. Люди остались без работы и жили в крайней нищете. Кроме того, в разгар вспышки в Красногорский съехалось множество журналистов, и мне показалось, что это снова оживило поселок. Повседневный стресс вызвал болезнь, а вмешательство средств массовой информации могло бы увековечить ее. История Тамары и ее абсолютное отрицание того, что трудности послужили основой этого состояния, не изменили моего мнения.

Когда мы прощались с Тамарой у дверей ее дома, Динара ответила на телефонный звонок.

– С нами согласился поговорить врач, – сказала она мне, когда положила трубку. – Он лечил некоторых больных.

Я обрадовалась: мне не помешала бы более объективная точка зрения. Я знала, что этот врач не хотел давать интервью, – Динаре потребовалась вся сила убеждения, чтобы он согласился, и он попросил не называть его имени.

Больнице, как и всем бетонным постройкам в Есиле, настолько не хватало индивидуальности, что я бы не догадалась о назначении здания, если бы мне не сказали. Единственной зацепкой была невероятно старая, серая, выпущенная еще в советскую эпоху машина скорой помощи, припаркованная снаружи, – автомобиль, который больше походил на дом на колесах. Доктор, невысокий мужчина лет сорока, встретил нас у запасного входа в задней части здания. Складывалось впечатление, будто он хотел сохранить нашу беседу в тайне, но в действительности, думаю, все дело в удобстве: просто его кабинет был поблизости. Мы пожали друг другу руки, и по выражению его лица я поняла, что он замкнутый и не особо разговорчивый. Он провел нас в кабинет.

– О чем ваша книга? – спросил он, как только мы сели.

Даже после того, как я объяснила, он выглядел так, будто подозревал меня в чем-то. Многие журналисты посетили регион во время вспышки сонной болезни, но, несмотря на это, люди чувствовали, что их послание и приоритеты так и не были донесены до общественности должным образом. Пострадавшие хотели понять, ради чего правительство выжило их оттуда, и желали получить надлежащую компенсацию за дома, которые потеряли.

– Я сегодня очень занят, у меня мало времени, – сказал врач. – Чем я могу вам помочь?

Я хотела понять, каковы типичные симптомы расстройства, так что прежде всего спросила об этом. Врач ответил, что участвовал в уходе за несколькими пациентами с сонной болезнью. Когда он описал их состояние, я во второй раз увидела, что в данном случае не существовало такого понятия, как типичный набор симптомов.

Люди заболевали по-разному – можно сказать, каждый по-своему. Даже «сонная болезнь» была не очень точным обозначением: некоторые спали, но многие – нет.

– Дети, как правило, были гиперактивны, – заметил он, подтверждая рассказ Тамары. – Иногда они кричали или, казалось, хватали воздух, словно пытаясь поймать что-то невидимое для других. Они также были склонны к рвоте и галлюцинациям.

– Какого рода галлюцинациям? – спросила я, снова подумав о гриси сикнис.

– Один мальчик видел змей; одна девочка думала, что у нее в животе черви. Многие люди говорили, что чувствуют какой-то сладкий запах.

Люди, у которых проявлялась сонливость, обычно спали между двумя и четырьмя часами дня. Степень сонливости была очень разной: некоторых можно было разбудить, но ненадолго; другие же засыпали так глубоко, что их вообще не удавалось разбудить. Обморок был обычным явлением, хотя врач не считал это «нормальным» обмороком; пострадавший падал на пол, сохраняя некоторый контроль. Взрослые могли вести себя странно, но не так, как дети. Некоторые пытались выпрыгнуть из окна, кое-кто разгуливал в нижнем белье. Координация движений нарушалась, у многих возникали трудности с сохранением равновесия. Болезнь волнами накатывала на город. В отдельные дни врач принимал пять-шесть человек в течение нескольких часов. Он согласился с тем, что болезнь с наибольшей вероятностью затрагивала группы, которые посещали общественные мероприятия.

Много случаев произошло во время празднования Первого сентября. Врач осматривал одну из пострадавших. Родителям девочки позвонили, чтобы те забрали ее из школы, потому что она плохо себя почувствовала. В машине по дороге домой она впала в неестественный сон и оставалась в таком состоянии несколько часов. Как и другие жертвы, она иногда открывала глаза, но всегда ненадолго. В конце концов ее отвезли в больницу, где она все же очнулась, но даже тогда не сразу пришла в норму. Она была растеряна и вела себя странно. Она без конца пыталась помочь своей матери встать, хотя та нормально сидела. Мать не просила помощи и не нуждалась в ней. Ребенок полностью выздоровел на следующий день, но не мог вспомнить ничего из того, что произошло. Все медицинские анализы были нормальными, поэтому болезнь так и осталась без объяснения.

– Что показали обследования других людей? – спросила я.

Когда поступил первый пациент, врач подумал, что симптомы вызваны инсультом, но сканирование мозга не выявило аномалий.

У пары пациентов было высокое артериальное давление, в то время как еще у двух повысился уровень амилазы. Повышенный уровень этого пищеварительного фермента может указывать на заболевание поджелудочной железы, но не объясняет сонливость. Не было никакой общей для всех аномалии. По большей части все анализы крови, волос и ногтей были в норме. Пациентов проверили на отравление тяжелыми металлами, но никаких следов обнаружить не удалось. Тест на угарный газ был положительным у одного человека, сказал мой собеседник, но только у одного. Врач полагал, что в ряде случаев сканирование мозга, проведенное в Астане, показало отек мозга, хотя сам не видел этих результатов. Когда людей госпитализировали, им внутривенно вводили жидкость до тех пор, пока они не просыпались. Это было единственное лечение. Всем пострадавшим стало значительно лучше, но время выздоровления варьировалось. У некоторых приступы повторялись. Многие люди, как Тамара, больше никогда не чувствовали себя совершенно здоровыми.

– Как вы думаете, что послужило причиной? – спросил я.

– Яд, – сказал он с абсолютной уверенностью.

– Но почему болезнь была такой неоднородной? Что было источником яда?

– Была определенная закономерность, – сказал он. – Пострадало много людей на одной улице в Калачах. И вспышка была более вероятной, если ветер дул из Калачей в сторону Красногорского. Возможно, что-то из рудника?

Калачи и Красногорский находились очень близко друг от друга. Калачи – село, а не шахтерский поселок, но там была одна из шахт.

– Но ученые ведь проверили все на наличие токсинов?

Беспокойство по поводу шахт выглядело вполне обоснованным. Это были урановые рудники, хотя и закрытые в течение многих лет. Вот почему я удивилась, что Тамара не винила во всем именно их. Правительство было достаточно обеспокоено, чтобы направить группу исследователей в Красногорский и Калачи. Старая шахта не должна была представлять опасности, но все же туда командировали специалистов из института радиологии. Целый год они исследовали воздух, почву и воду. Никто из ученых не заболел, и в течение года, когда они там находились, у местных жителей не было зарегистрировано ни одного нового случая сонной болезни. Врач, как и Тамара, подозревал, что правительство намеренно отравляет местных жителей, чтобы заставить их уехать.

– Но почему? – снова спросил я.

– Все прекратилось, когда люди из Красногорского и Калачей согласились переселиться.

– Но там все еще живут тридцать человек, – заметила я. – Зачем прекращать травить людей, если цель не достигнута?

Он не знал и, казалось, был озадачен этим вопросом. Я чувствовала, что он намеренно игнорирует неудобные истины.

Большинство из тех, кто проживал в Красногорском в 2010 году, в конечном итоге согласились переехать в Есиль. Некоторые все еще надеялись на более выгодную сделку. По пути в Есиль я видела огромное пространство безлюдной степи. В этой стране земли было с избытком. Если правительство планировало секретную разработку, у него была возможность реализовать ее в другом месте. Если бы власти хотели вновь открыть урановые рудники, то, конечно, наняли бы прежних рабочих, а не выгоняли их. Кроме того, даже после того, как люди уехали и сонная болезнь прекратилась, все еще не наблюдалось никаких признаков осуществления секретного плана правительства.

– Могло ли что-то из этого иметь психологическую причину? – осторожно спросила я, зная, как плохо может быть воспринят этот вопрос. – Что, если это был эффект домино, когда один человек заболевает по какой-то другой причине, допустим, даже из-за яда, это порождает беспокойство, а затем все растет как снежный ком?

– Нет, – произнес он по-русски.

Тамара и врач довольно охотно отвечали на большинство моих вопросов, но на этот вопрос оба ответили одинаково кратко и выразительно. Я осознавала, что врач, судя по всему, изначально не хотел встречаться со мной, а кроме того, он уже дал очень четкий ответ на этот вопрос, но все же решила надавить. Я изложила свои доводы в пользу психосоматического объяснения: принципиальная невозможность отравления, не оставляющего объективных следов; нормальные результаты анализов у людей, находящихся в бессознательном состоянии; то, как беспорядочно расстройство выбирало жертв в толпе, но при этом затрагивало только местных жителей. Какой причудливый яд.

– Моему отцу было восемьдесят четыре, он был здоров всю свою жизнь, но потом внезапно умер. Он не должен был умереть, – сказал врач и добавил: – Я все еще думаю, что дело в руднике.

У жителей Красногорского были очень веские причины беспокоиться о том, что они живут так близко к урановому руднику. Меня бы это беспокоило. По информации Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), в районах добычи урана часто обнаруживается высокий уровень радона. Этот газ генотоксичен[8]8
   Генотоксичность – это термин, описывающий вредоносные действия над клеточным генетическим материалом, влияющие на его целостность. Генотоксичные вещества потенциально мутагенны или канцерогенны, в частности, способны привести к генетической мутации или к развитию опухоли.


[Закрыть], он способствует возникновению рака и мутаций ДНК. Когда шахта функционировала, рабочие, безусловно, могли подвергаться риску из-за радиации. Но люди полстолетия жили в сиянии урановых рудников без каких-либо жалоб. К 2010 году шахта была закрыта уже более десяти лет. Почему болезнь возникла именно тогда? Кроме того, сам тип болезни был неправильным. Радиация может привести к раку легких и врожденным дефектам, но не объясняет спорадические рецидивы, перечисленные симптомы и беспробудный сон. Члены ВОЗ были среди ученых, посетивших Красногорский и Калачи. Они также дали понять, что ничего не обнаружили.

Альтернативным радону объяснением было отравление угарным газом, которое, безусловно, вызывает сонливость, головокружение и неустойчивость и может привести к коме. К тому же хроническое отравление низкими дозами было бы трудно обнаружить. Но, оказавшись в больнице, вдали от источника угарного газа, и получая кислород, пострадавшие должны были проснуться довольно быстро – если только у них не имелось значительного повреждения головного мозга. Однако никаких свидетельств тому не удалось найти, что подтвердило обычное сканирование и ЭЭГ. Даже находясь в больнице, некоторые спали по нескольку дней или недель. Более того, окись углерода накапливается в плохо проветриваемых помещениях. Она поражает шахтеров в узких действующих шахтах, а не снаружи, на открытом воздухе.

И отравление угарным газом не могло объяснить большую вероятность заразиться на групповых мероприятиях, что стало значимой особенностью сонной болезни.

Не объясняло оно и некоторые из самых странных симптомов: действие на автопилоте, бесконтрольный плач, дергающиеся конечности. Кроме того, откуда вдруг взялась окись углерода в 2010 году и куда она исчезла в 2015-м? Страх перед урановой шахтой был абсолютно оправдан, но эту версию проработали вдоль и поперек и полностью исключили. Подозрение в отношении правительства, которое контролирует социальные сети и преследует собственные цели, также было вполне обоснованным, но все же теория заговора не соответствовала реальности.

– Кто заболел первым? – спросила я.

Мне уже сказали, что это Любовь, но этот момент был настолько важен, что я хотела удостовериться. При массовых вспышках психосоматических симптомов нулевой пациент часто отличается от остальных. Он заболевает по собственной личной причине, возможно, столкнувшись с совершенно иной медицинской проблемой, чем люди, которые становятся следующими жертвами. У него может быть обычное заболевание или психосоматическое расстройство; в любом случае он становится невольным катализатором всего, что происходит дальше. Его история ключевая.

– Любовь заболела первой, – подтвердил врач. – Я думал, у нее инсульт, но случай не был типичным.

– Вам нравилось жить в Красногорском? – спросила я.

На протяжении всего разговора меня не покидало ощущение, что ему не по себе. Конечно, он был занят и спешил, но было что-то еще. Возможно, он злился из-за того, что потерял свой дом. Он на мгновение просветлел, когда я спросила об этом.

– Там я был счастлив. Это было чудесное место. Больница была хорошо укомплектована, и у нас работали специалисты всех типов. Качество жизни было высоким.

Рай, подумала я про себя, вспомнив слова Тамары.

Когда мы прощались все у того же запасного входа, врач сказал напоследок:

– Все, чего я хочу, – это компенсация и помощь людям, которые заболели.

Оказавшись наедине за пределами больницы, мы с Динарой посмотрели друг на друга.

– Я все еще ничего не понимаю, а ты? – спросила я ее.

– Я тоже, – призналась она.

– На самом деле я не понимаю большую часть истории. Откуда в городке с населением всего 6000 человек могла взяться такая хорошая больница?

– Полагаю, из-за рудника.

Это имело смысл – хотя для такого бедного и изолированного региона страны это все же было странным.

– Мне не терпится увидеть рай, который находится в Красногорском, – сказала я, пока мы ждали такси.

– Мне тоже. Когда я рассказала друзьям, куда мы направляемся, они посмотрели на карту. И сказали: «С какой стати тебе туда ехать?» А теперь я не могу этого дождаться.

Подъехала еще одна ужасно ветхая на вид «Лада», и мы забрались внутрь. Динара начала стучать по клавиатуре телефона, пытаясь найти новые подсказки о сонной болезни в местной прессе.

– Смотри, – сказала она, показывая мне телефон. На экране появилось газетное сообщение о том, что пострадала кошка.

– Одна больная кошка не объясняет инцидент с добычей урана.

– Как цинично!

Такси рвануло с места на большой скорости, и на этот раз я вцепилась в остатки старого ремня безопасности. Скоро мы будем рисковать жизнью в токсичном раю, которым был Красногорский, но сначала мы должны встретиться с Любовью – нулевым пациентом.