Текст книги "Леди и лорд"

– Даю тебе слово, – еще раз пообещал Робби. – Не беспокойся, если придется махать мечом, за меня это сделают другие. А теперь, если у тебя больше нет для меня неоценимых советов, я, пожалуй, отправлюсь развлекаться.

С этими словами он встал и взял перчатки со стола, на котором в беспорядке были разбросаны морские карты и книги с торговыми отчетами.

– Развлекайся, – ответил Джонни, глядя снизу вверх на своего стройного младшего брата. – Советы у меня закончились.

– Кстати, на тот случай, если в ближайшее время я не встречу Рокси на какой-нибудь вечеринке, поцелуй ее от меня.

– Поцелую, – усмехнулся Джонни. – Даже дважды, потому что она считает тебя «сладеньким».

Робби театрально застонал.

– Честное слово, – продолжал Джонни, – она говорила о тебе с неподдельным восхищением. Дай-ка я припомню, что она сказала еще… Ага, что у нее непреодолимая тяга к молодым людям с рыжими волосами. Так что, когда тебе надоест миссис Барретт, можешь обратить внимание на несравненную Рокси.

В глазах Робби блеснул огонек.

– А ты не будешь возражать? – поинтересовался он.

– С какой стати! – равнодушно откликнулся Джонни.

– Ну-у, просто я думал… Ты ведь встречаешься с ней так давно… – замявшись, пожал плечами Робби. – А, дьявол! – выругался он, окончательно запутавшись и не понимая, говорит ли брат всерьез или подтрунивает над ним. – Короче говоря, увидимся через две недели. – И с этими словами, сконфуженный и покрасневший от смущения, он махнул брату рукой и вышел из комнаты.

10

В то же самое время, когда братья Кэрры приумножали свои богатства, хорошо припрятанное состояние Элизабет Грэм уменьшилось ровно на треть. Однако произошло это по ее собственной воле.

После возвращения в Харботтл в марте Элизабет в результате нелегкой борьбы все же удалось достигнуть перемирия с отцом, однако за это ей пришлось заплатить. Понимая, что он не оставит ее в покое и будет стараться выдать замуж за всякого, кто сможет способствовать его продвижению при дворе или дальнейшему обогащению, Элизабет решила откупиться от отца, отдав ему одну треть того состояния, которое получила в наследство от мужа. Таким образом в жадную пасть Годфри попало ни много ни мало двадцать тысяч фунтов, зато сразу после этого адвокат Элизабет подготовил все бумаги, которые в случае надобности смогли бы защитить се в суде от отцовских махинаций. По закону она и так имела полное право на деньги, оставленные ей покойным Хотчейном, однако теперь это было подтверждено еще и подписью Годфри и, честное слово, стоило потраченных двадцати тысяч!

Несмотря на то что Элизабет никогда не могла полностью доверять своему родителю, а ее телохранитель неотступно следовал за ней и постоянно был начеку, с этого момента она ничего не слышала об отце, и хотя бы это дарило ей покой.

Вернувшись из Голдихауса, она почти сразу уехала в «Три короля» и полностью погрузилась в свои строительные замыслы. Она еще раньше попросила у Монро разрешения периодически обращаться к нему за советами, и теперь они регулярно обменивались письмами. Элизабет самолично принимала участие в разработке многих эскизов и очень гордилась тем, как справляется с этим новым для себя делом.

Несмотря на то что она наняла одного из местных архитекторов, под контролем которого должно было осуществляться строительство, Элизабет то и дело находила поводы, чтобы снова и снова обращаться к Монро за теми или иными советами. Тот, в свою очередь, отправлял ей обстоятельные ответы, а иногда и книги по архитектуре. К июню он в своих письмах уже начал подтрунивать над тем, что они вдвоем целиком и полностью содержат местную почту. А госпожа Рейд, которая называла Элизабет не иначе как «эта милая леди Грэм», повадилась посылать ей даже пироги собственной выпечки и разнообразные хозяйственные мелочи, которые, по ее мнению, могли той пригодиться. В последнее время посылки начали достигать таких внушительных размеров, что в Ридсдейл из Равенсби их приходилось привозить двум здоровякам мужчинам. Что же касается лэйрда Равенсби, то, поскольку с того памятного дня, когда в Раундтри состоялся обмен заложниками, он практически не бывал в Голдихаусе, Джонни узнал обо всем этом только по приезде из Эдинбурга.

Когда после ранней верховой прогулки он возвращался из конюшен, его привлек на кухню восхитительный аромат клубничных тартинок госпожи Рейд. Подойдя к двери на кухню, Джонни застал ее за любопытным занятием: она раскладывала еще горячие тартинки по деревянным коробкам. Закончив с этим, госпожа Рейд строго обратилась к двум помогавшим ей мужчинам:

– А теперь езжайте, да поосторожнее. И запомните: никаких резких остановок! Я хочу, чтобы милая леди Грэм получила все в целости и сохранности.

Услышав имя Элизабет, Джонни буквально врос ногами в посыпанную гравием дорожку и подумал, что он, вероятно, ослышался.

– Когда приедете к леди Грэм, передайте, что пироги совсем мягкие, только сегодня испеченные. Пускай ест их сразу же, а не то высохнут. И тартинки тоже только что из печки, а не прошлогодние. Скажите, что свежая клубника у нас будет еще недели две, так что в следующий раз пришлю ей снова.

Само по себе упоминание имени Элизабет не поразило бы его так сильно. Он полагал, что общение с Рокси помогло ему загнать воспоминания о леди Грэм в самый дальний уголок сознания. Однако тот факт, что между ней и его домашними существовало, оказывается, какое-то общение, вновь извлек их на поверхность, как будто они вновь делили если и не кров, то, по крайней мере, домоправительницу. Джонни изо всех сил пытался сохранить хладнокровие, но помимо его воли перед глазами опять возник образ Элизабет – такой, какой он видел ее в постели в их последнее утро. Ему даже почудилось, что он вновь ощущает ее запах…

После отъезда леди Грэм Джонни раз и навсегда перестал пользоваться клеверным мылом госпожи Рейд, настолько явственные воспоминания о коже Элизабет вызывал его запах.

– Раненько ты сегодня поднялся, Джонни! – окликнула его госпожа Рейд, отвлекшись от своих манипуляций и заметив стоявшего у двери хозяина. – Не проголодался после прогулки?

Не обратив внимания на обращенный к нему вопрос, Джонни мягко поинтересовался:

– Что здесь происходит?

Ему было интересно узнать, как долго уже продолжается обмен между его домом и Элизабет.

– Я тут кое-что приготовила вдобавок к тем книгам, которые Монро то и дело ей посылает. Ты ничего не хочешь ей передать? У Джеда отличная память, перескажет все слово в слово.

Джонни подумал, что нет такого послания, которое он мог бы на словах передать Элизабет через Джеда. Он мог бы многое сказать ей, но… Вслух же он произнес:

– Почему бы вам не послать ей наших новых вин. Впрочем, – быстро добавил он, – вряд ли они перенесут это путешествие.

– Да нет, доедут, да еще как! – лучезарно улыбнулась госпожа Рейд. – Я уже послала ей два ящика шампанского. Ведь все дамы так его любят.

Помимо воли Джонни улыбнулся, причем не от добродушной наивности своей домоправительницы, а из-за того, что представил себе, как Элизабет смакует его шампанское. «А может, она к нему даже не притронулась?» – подумал он. Ведь в ту ночь в комнате, что находится в башне, она отказалась, когда он предложил ей вина.

«Как мало я о ней знаю», – размышлял Джонни, одновременно удивляясь тому, как прочно укоренилась Элизабет в его мыслях за последние месяцы. Конечно, в Эдинбурге Рокси помогала ему избавиться от воспоминаний об англичанке, точно так же, как и бурная торговая деятельность, которую он развернул после прибытия своих кораблей и поездки на континент. И все же был ли он пьян или трезв, бодрствовал или спал, леди Грэм неотступно присутствовала в его мыслях.

– Где Монро? – спросил Джонни. Ему неожиданно подумалось, что Монро может знать, пила ли Элизабет его шампанское, и захотелось спросить об этом кузена. Захотелось так сильно, как если бы его душевное состояние и вообще весь день напрямую зависели от ответа на этот вопрос. Когда же, следуя указаниям госпожи Рейд, несколькими минутами позже он обнаружил кузена в библиотеке, то упал в глубокое кресло и, откинувшись на спинку, будничным тоном спросил:

– Она пьет шампанское?

– Кого именно ты имеешь в виду, говоря слово «она»? – с усмешкой осведомился Монро, отрывая взгляд от редкого издания «Архитектуры» Витрувиуса и думая, почему Джонни понадобилось так много времени, чтобы наконец заявиться к нему за объяснениями. Ведь он вернулся домой уже два дня назад.

– Ты прекрасно понимаешь, кого я имею в виду под словом «она», и в твоем распоряжении имеется ровно три секунды, чтобы дать мне точный ответ. Иначе не успеет солнце зайти, как возведенные тобой новые стены будут разрушены к чертовой матери.

– Да, и оно ей очень понравилось, – натянуто ответил Монро, – но должен заметить, что, когда со мной начинают разговаривать грубо, с моей памятью что-то происходит и я забываю многие веши.

– Ублюдок.

– А я-то думал, что женщины тебя ничуть не интересуют, – невинным тоном парировал Монро.

– Меня не интересуют женщины в целом, но одна из них сводит меня с ума, и тебе это прекрасно известно.

– И неужели даже восхитительная Рокси больше не может раздуть это пламя?

– Лишь время от времени. А теперь рассказывай мне все от начала и до конца, пока я тебя не задушил.

– Ну что ж, я принимаю твои извинения, – с усмешкой ответил Монро. – Что же конкретно тебя интересует?

– Все. Что она делает, как выглядит, есть ли у нее кто-нибудь. Последнее – самое главное.

И Монро принялся рассказывать Джонни все, что ему было известно об Элизабет.

Уже после того, как Джонни задал кузену множество вопросов, удовлетворенный тем, что Монро действительно рассказал ему все, что мог, Джонни поблагодарил двоюродного брата:

– Похоже, у нее все в порядке, и отец держится от нее на расстоянии. Это хорошо. – А затем, как если бы между ними только что не было никакого разговора, неожиданно спросил: – Ты готов выехать вместе со мной примерно, пятнадцатого числа?

– Куда?

– В Эдинбург, на сессию, куда же еще!

– А-а, – протянул Монро, – а я было подумал, что ты решил навестить леди Грэм, учитывая то неутолимое любопытство, которое ты испытываешь по отношению к ее жизни.

– Может, и испытываю, но, по крайней мере, я еще не вконец безмозглый, – с улыбкой ответил Джонни. – Элизабет Грэм в некотором роде представляет собой ящик Пандоры, наполненный политическими и личными неприятностями, которые способны превратить мою эгоистическую жизнь в подлинный кошмар. Ни одна из женщин не стоит таких жертв, – добавил он с ленивой иронией. – А теперь, если сегодня я тебе не понадоблюсь, то после завтрака я намерен отправиться в поместье в Блэквуд и посмотреть, можно ли приступать к вырубке леса. – И Джонни порывисто встал. Ему не терпелось выйти.

Монро покровительственным взмахом руки позволил ему идти, и лорд Равенсби покинул библиотеку.

Однако, несмотря на то что Джонни пытался убедить себя в том, что вовсе уж не так сильно интересуется Элизабет, она решительно не желая покидать его воображение. Когда же вечером управляющий поместьем Гибсон ужинал с мажордомом и госпожой Рейд, он сообщил:

– Сегодня в Блэквуде лэйрд выглядел очень озабоченным. Мне приходилось повторять каждый вопрос по два раза, да и то после этого он не всегда отвечал. Как вы полагаете, может, его мысли заняты возможной войной с Англией?

– Гм-гм, – откашлялась госпожа Рейд. – Можно подумать, что какая-то там война способна заставить его потерять голову! Это все та женщина, которую он держал здесь целую неделю, та самая милая леди Грэм. Если вы спросите мое мнение, то я скажу: он должен отправиться в «Три короля» и выкинуть ее из мыслей – тем или иным способом.

– Но она же англичанка! – с испугом в голосе воскликнул Гибсон.

– Как будто наши шотландские короли не женились время от времени на англичанках! – фыркнула госпожа Рейд. – Да и многие богачи частенько отправлялись на юг за женами.

– Однако вся граница утыкана замками с английскими гарнизонами, – напомнил домоправительнице мажордом.

– Это не значит, что простые люди не могут пересекать границу, если у них есть какие-то дела.

– Но лэйрд – не какой-нибудь простой человек, – заметил Гибсон.

– Да, – со вздохом согласилась госпожа Рейд, – и в этом вся трудность.

11

Джонни оказался в Эдинбурге за две недели до того, как шестого июля парламент возобновил свои заседания. Четырнадцать дней и ночей то и дело вспыхивали и так же быстро угасали разговоры на одну и ту же тему – какую тактику изберет Патрик Стейл. Это было затишье перед схваткой – схваткой даже более важной, чем любая военная, поскольку в результате летней сессии парламента могла решиться судьба движения за независимость Шотландии.

– Как ты полагаешь, предоставит ли тебе сегодня слово Твидейл? – обратился Джонни к Эндрю Флетчеру. Они направлялись в парламент, который в тот день должен был начать работу.

– Не сегодня, так завтра, – отвечал тот, что был постарше.

Однако случилось так, что лэйрд из Салтуна получил возможность выступить лишь через неделю. Открытие парламентской сессии было отложено для того, чтобы в Эдинбург успели съехаться аристократы из отдаленных областей Шотландии, затем необходимо было уладить споры за места в парламенте и целый день ушел на то, чтобы зачитать послание королевы Анны. В нем сквозила явная тревога, если не сказать отчаяние. Ведь парламенту 1703 года так и не удалось утвердить два главных вопроса, которые двор считал важнейшими: выделение дополнительных средств на содержание армии и одобрение возведения на трон Ганноверов.

Эндрю Флетчер был общепризнанным лидером деревенской партии, человеком, преданным своим идеалам. А они, в свою очередь, не признавали корыстных махинаций, свойственных двору. Он говорил о необходимости независимости для Шотландии в терминах, присущих скорее какому-нибудь древнегреческому трибуну, и хотя многие его соратники были настроены гораздо менее мечтательно, можно было с уверенностью сказать, что большинство шотландцев разделяли его устремления.

В течение двух недель, наполненных парламентскими слушаниями и ожесточенными закулисными схватками между представителями двора и оппозицией, когда страсти достигали высшей точки кипения, обсуждались вопросы, имевшие первостепенное значение для будущего Шотландии.

Джонни пылко и со знанием дела выступал с обличительными речами, направленными против актов о мореплавании. Они намертво изолировали Шотландию от крупнейших торговых центров мира, запретив выходить в море любому флоту, если только он не состоит из кораблей, превышающих по быстроходности английские военные суда. Помимо этого, Джонни Кэрр также дважды выступал по поводу выделения денег на содержание английской армии, резко обрушиваясь на эту идею. Он в буквальном смысле рисковал своей жизнью, поскольку во время парламентских заседаний страсти накалялись до такой степени, что руки не раз ложились на эфесы мечей и возникала вполне реальная угроза дуэлей. Джонни всем сердцем был предан идее независимости и провел не одну бессонную ночь, расхаживая по комнате и размышляя над тем, как сорвать очередную коварную комбинацию двора.

Кульминация двухнедельных попыток собрать воедино раздробленные политические фракции, чтобы наконец одержать верх над противниками, наступила двадцать шестого июля, когда был предложен новый вариант решения вопроса о финансировании армии. Основная суть предложения, выдвинутого Роксбургом, заключалась в следующем: если Шотландия не получает независимость, Англия не получает от нее денег на содержание своей армии. Эта инициатива была поддержана подавляющим большинством.

Твидейл, официальный представитель королевы, немедленно прервал заседания парламента на десять дней. Это время было необходимо ему, чтобы съездить в Лондон и доложить о сложившейся обстановке.

В ту ночь и в Эдинбурге, и в его окрестностях только и было разговоров, что наконец-то найден способ убрать Англию с дороги к независимости Шотландии, ибо Лондону оставалось либо утвердить акт о безопасности, либо лишиться денег на содержание армии, в которых он отчаянно нуждался. Марльборо до сих пор планировал совершить бросок на Бленхайм, поэтому неопределенность в военном балансе сил являлась сильным фактором, удерживавшим Англию от конфликта с Шотландией. Вот почему на званом ужине в доме Роксаны в день ее двадцатипятилетия царило вдвойне праздничное настроение. То и дело поднимались бокалы и произносились тосты за тех, кто приложил столько сил, чтобы воспротивиться яростному давлению со стороны английского двора.

– И пусть Куинсберри жарится в аду вместе со своими грязными деньгами! – горячо провозгласил Хаттон, высоко поднимая бокал.

– Но прежде пускай расплатится по своим обязательствам здесь, на земле, – весело подхватил Джонни, также поднимая свой заново наполненный бокал.

– Мы примем окончательное решение после того, как истекут эти десять дней, – охрипшим после двухнедельного крика на заседаниях парламента голосом заметил лорд Ротс. – Черт бы нас подрал, если мы этого не сделаем! А потом Куинсберри может возместить тс сорок две тысячи фунтов, которые он потратил на взятки.

– А если у него не хватит денег, то пусть продаст свою дочь тебе, Ланарк, – с легкой улыбкой в красивом лице проговорила Роксана. – Кстати, чем вы все намереваетесь заняться на эти десять дней отсрочки? Может быть, в перерыве между вашими военными советами и заседаниями клуба Патрика Стоила я смогла бы заинтересовать вас морской прогулкой?

Эти слова были встречены с энтузиазмом, и предложенная Рокси прогулка была намечена через два дня. Затем Рокси обворожительно улыбнулась сидевшему напротив нее по другую сторону длинного стола Джонни и спросила:

– Я случайно не забыла сказать, что мы отправимся на твоей яхте, дорогой?

– Забыла, но, поскольку ты обычно распоряжаешься моей жизнью по собственному усмотрению, я ожидал чего-то в этом роде, – отозвался он с усмешкой.

– Ты льстишь мне, Равенсби, – дурачась, сказала она, обращаясь к мужчине, который являлся одновременно ее другом и любовником. – Можно подумать, что ты когда-нибудь позволял хоть одной женщине командовать собой.

– Или ты, Рокси, разрешала мужчинам приказывать тебе… – подхватила Элина, лучшая подруга хозяйки.

– Именно поэтому у нас с Рокси все так хорошо, – шутливо заметил Джонни, поднимая бокал и приветствуя им прекрасную женщину с огненными волосами, которой он был увлечен не на шутку.

– И если ты хочешь, чтобы этот столь гармоничный союз продолжал существовать и впредь, – с веселыми огоньками в фиалковых глазах объявила Роксана, поднимаясь со своего места. – даю вам тридцать минут после того, как мы, женщины, вас покинем, чтобы в последний раз пустить кувшин по кругу, а затем сделайте милость, перенесите свои политические дискуссии в кабинет. – Она с улыбкой обвела глазами всех сидевших за столом мужчин. – Не волнуйтесь, там тоже найдется что выпить.

Джонни ушел от Роксаны ранним вечером, извинившись за то, что не сможет посетить спектакль, на который они все собирались. После нескольких часов пьянства он чувствовал себя немного не в своей тарелке, что, впрочем, начиная с марта было для него обычным состоянием. После одного-двух бокалов память снова возвращала его в комнату в башне Голдихауса. Он, правда, не забывал ее и тогда, когда был трезв, однако алкоголь делал одолевавшие его видения более полными и красочными. Они не виделись уже четыре месяца… нет, даже чуть больше, и не было такого дня, чтобы Джонни не вспомнил об Элизабет. Нынешним вечером он был не в настроении обмениваться светскими любезностями, развлекаться и не хотел чтобы развлекали его. Даже радость в связи с победой в парламенте не изменила его настроения.

Впрочем, Джонни не мог возлагать всю вину за свое тоскливое настроение на одну только Элизабет Грэм. Конечно же, она являлась не последним фактором, однако оно было также обусловлено соображениями политического характера. Джонни оценивал перспективы обретения Шотландией независимости с гораздо большим скепсисом, нежели остальные его соратники. Занимаясь торговлей и хорошо зная Сент-Джеймский двор, он не сомневался: английский парламент не намерен предоставлять Шотландии никакой свободы – ни политической, ни экономической, ни религиозной.

И вместе с тем Джонни отчаянно хотел ошибиться на этот счет.

Не в состоянии спать и будучи в слишком сумрачном состоянии духа, чтобы присоединиться к своим разбежавшимся по клубам друзьям, Джонни Кэрр вернулся в Равенсби-хаус и направился прямиком в комнаты Монро. Он застал кузена собирающим вещи.

– Я вижу, ты решил воспользоваться отсрочкой в заседаниях, – прокомментировал он увиденную картину. – Решил проверить, как двигаются дела с возведением новых стен Голдихауса? Сделай любезность, посмотри, как там мой новый жеребчик. Адаме пишет, что с моего отъезда он вырос так, что теперь его не узнать. Я не видел его уже… – Джонни задумался, подсчитывая в уме, сколько времени он уже не был дома. – Боже ты мой, целый месяц!

– Я еду не в Голдихаус. – Монро на мгновение перестал свертывать плащ и поднял глаза на Джонни. – Я еду в графство Тивиотдейл.

– Ты изомнешь себе весь плащ, братишка. Почему бы тебе не поручить все это слуге? И куда именно ты собрался в Тивиотдейле?

– Ведь я тебе уже говорил – в Хоувик.

– А я был трезв? Что-то я не припомню, чтобы ты упоминал Хоувик. – На серебряном подносе, стоявшем на столе, Джонни увидел графин с коньяком и хрустальный бокал. Налив себе золотисто-янтарной жидкости, Джонни отпил из бокала и, изобразив на лице глубочайшее удовлетворение, откинулся в кресле. – Да, видимо, я был пьян, – ответил он на свой собственный вопрос. – Куда в Хоувик? К кому в Хоувик?

– К Жилю Локхарду. В часовне Хоувика у него состоится венчание.

– И на ком же женится бедный, пойманный в ловушку Жиль? – сочувственно поинтересовался Джонни.

– На Анджеле Грэм.

– Из английских Грэмов? – Из голоса Джонни разом пропало ленивое равнодушие. Он знал, что Грэмы жили по обе стороны границы, что все они состояли между собой в родстве и какое малое расстояние отделяло Хоувик от «Трех королей».

– Нет, она – из шотландской ветви Грэмов. Но всепроникающий взгляд, которым ты меня буравишь, вполне оправдан: Элизабет Грэм также будет присутствовать на бракосочетании.

– Почему ты говоришь с такой уверенностью? Откуда тебе это известно?

– Потому что мы с ней постоянно переписываемся в связи со строительством, которое она затеяла. У нее уже все готово.

Несколько секунд в комнате висела гнетущая тишина. Атмосфера, казалось, была заряжена электричеством. Монро продолжал паковать вещи, а Джонни вертел в руке бокал.

– Я составлю тебе компанию, – внезапно сказал он, и голос его был едва слышим.

Монро поглядел на кузена. Одетый в великолепный зеленый кафтан, тот сидел в красном кресле, по спинке которого разметались его длинные, цвета воронова крыла волосы. Во взгляде Монро читалось нескрываемое удивление.

– Но ты ведь терпеть не можешь свадебных церемоний, – растерянно заметил он.

– В течение нескольких дней мне будет совершенно нечем заняться, – сдержанно ответил Джонни, вытянув ноги и перекрестив носки черных туфель из козлиной кожи. – А в Хоувике в июле хорошо – нет такой вони, как в этом городе. Так что я еду с тобой.

– Не думаю, что ей хотелось бы видеть тебя.

Джонни даже не думал скрывать, что он понял, куда клонит двоюродный брат.

– Не волнуйся, – ответил он, – я не строю в отношении ее никаких коварных замыслов.

– Я думаю, она может с тобой не согласиться, – резко произнес Монро, со злостью швырнув в дорожную сумку пару перчаток.

– А я так не думаю, – парировал Джонни. Но, ошарашенный столь неожиданным и сильным отпором, быстро спросил: – Она тебе об этом уже говорила?

– Наша переписка касалась исключительно вопросов, связанных со строительством.

– В таком случае это не более чем твои предположения.

– Она слишком чиста и неиспорченна, чтобы ты волочился за ней, Джонни. Она только начала жить по-настоящему – впервые за все свои годы. – Говоря это, Монро продолжал отчаянно швырять в сумку свои веши. – Не надо рушить тот спокойный мир, в котором она теперь обитает.

– Ты влюбился в нее? – Нежелание, с которым Монро встретил решение Джонни поехать вместе с ним, открыло последнему глаза и ударило словно обухом по голове. – Ты в нее влюбился! – Джонни казалось, что он видит кузена насквозь.

– Даже если бы это было так, мне от этого никакой пользы, – ответил Монро, поворачиваясь к Джонни и тяжело садясь на постель. – Она меня все равно не любит.

– Она сама тебе об этом сказала?

– Нет.

– Тогда ты не можешь этого знать.

Тонкие пальцы Монро беспокойно пробежали по золотой филиграни, украшавшей углы его дорожного саквояжа.

– Господи, Джонни! – проговорил он, нервно запуская пальцы в свои песочного цвета волосы. – Я ведь родился и могу понять, когда женщина любит, а когда нет.

Джонни заметил, что уже несколько секунд не дышит, и медленно выдохнул:

– Понятно…

Монро поднял голову и встретился глазами со взглядом кузена.

– Ты не дашь ей ничего, кроме боли. Ты не способен на постоянство. Если тебе скучно, найди кого-нибудь другого и развлекайся.

– Ты рассердишься, если я все же поеду с тобой в Ти-виотдейл?

– Скорее, огорчусь. Элизабет Грэм слишком неопытна, чтобы противостоять твоему дьявольскому обаянию, и мне будет горько смотреть, как в конце концов ты затащишь ее в свою постель.

– Предположим, я буду вести себя как джентльмен и не стану покушаться на ее добродетель – такой вариант тебя устроит?

– На это ты не способен.

– Это почему же?

– Ты никогда этого не умел.

Джонни пожал плечами.

– А вдруг?

– «Вдруг» для нее – не защита.

– А ты не думал, что ей, может, и не нужна никакая зашита?

– От тебя – нужна.

– Какое неожиданное рыцарство со стороны моего братца-бабника!

– Элизабет не такая, как остальные, – медленно заговорил Монро, словно подбирая каждое слово и желая как можно точнее объяснить владеющие им чувства. – Она – как маленькая хрупкая птичка, раненная злобой и жадностью своего отца. Она нуждается в защите больше, чем такие женщины, как Джанет Линдсей. – Лицо Монро скривилось, и он отвернулся к окну, выходившему в обнесенный стеной сад. Затем он вновь повернулся к двоюродному брату и, тяжело вздохнув, сказал: – Я не должен потакать твоему и без того раздувшемуся самомнению, но приходится признать, что она уже почти влюблена в тебя.

Джонни поймал себя на том, что польщен этим вынужденным признанием Монро. Это было ново, поскольку обычно, когда в него влюблялась какая-нибудь женщина, единственным чувством, которое начинал испытывать Джонни, было чувство неловкости. Но чтобы он испытывал удовлетворение? Никогда!

– Что заставляет тебя так думать?

– Я наблюдал за ней в Голдихаусе – еще до того, как ты соблазнил ее в последнюю ночь.

– Это она тебе рассказала?

– Господи, конечно же, нет! Тут и говорить ничего не надо было. Вы оба просто светились на следующее утро.

Джонни недоуменно вздернул бровь.

– Обычно я не имею привычки светиться.

Монро нетерпеливо дернул плечами.

– Называй это как угодно. А потом, пока мы ехали к Раундтри, она просто не сводила с тебя глаз, да и ты не мог от нее оторваться.

– Просто она удивительно хороша… – Воспоминания о ночи, проведенной с Элизабет, снова ворвались в его мозг и разгорячили кровь. Чтобы унять охватившее его волнение, Джонни сцепил пальцы на тонком бокале. Позабыв о коньяке, плескавшемся в бокале, и глядя куда-то вдаль поверх головы Монро, он задумчиво проронил:

– Я ничего не могу обещать… – Взгляд его снова обратился к Монро и, испустив, в свою очередь, тяжелый вздох, он продолжил: – Черт побери, по крайней мере, я попытаюсь. Но ничего другого сказать не могу. Мне вообще непонятно, с чего это я решил разыгрывать из себя джентльмена! Ведь я мог бы поехать на свадьбу к Жилю без твоего согласия, мог бы уложить в постель Элизабет Грэм, не спрашивая у тебя разрешения. Соблазнение женщины – это игра, от которой трудно отказаться, и не только мне, а любому мужчине. Ответь мне, Монро, почему я борюсь с самим собой, ибо своим умом я этого понять не в силах.

– Потому что Элизабет Грэм не такая, как все остальные высокородные потаскухи, которые были у тебя до этого. Она по-настоящему добродетельна.

– Я не люблю добродетельных женщин.

– Скажи лучше, что ты не любишь всех остальных добродетельных женщин, кроме нее.

– Откуда тебе знать, может, сейчас она валяется на сеновале с несколькими из своих телохранителей? Она ведь женщина страсти, тут ошибки быть не может.

– Ты бы согласился поставить большую сумму денег на то, что твое предположение правильно?

Откинув голову на спинку кресла, Джонни из-под полуприкрытых ресниц внимательно рассматривал Монро, на лице которого застыло выражение непоколебимой уверенности в своей правоте. Губы его вытянулись в тонкую нитку, пальцы так сильно сжимали бокал, что тот, того и гляди, мог лопнуть.

– Ты начинаешь меня раздражать, черт тебя побери!

– Потому что я прав, и ты это знаешь, как бы тебе ни хотелось, чтобы Элизабет Грэм была такой же доступной, как твои остальные аристократические подружки.

– Откуда в тебе это морализаторство, Монро? Почему именно сейчас? Почему именно по отношению ко мне? Почему из-за этой женщины, которую мы оба так мало знаем?

– Ты можешь проклинать тот день, когда ты ее встретил, можешь пытаться обманывать самого себя…

– И да будет так, аминь, – мрачно пробормотал Джонни, отставляя в сторону коньяк, словно тот утратил вкус.

– Ты, в конце концов, просто можешь забыть ее, – закончил фразу Монро, и в глазах его мелькнул задорный огонек.

– А вот это у меня скорее всего не получится. Ее образ не выходит из моей головы ни на минуту – неважно, пьян я, или трезв, или лежу в постели с кем-то еще…

– В таком случае попробуй отнестись к ней благородно.

– Каким образом?

– Ухаживай за ней.

Глаза Джонни тревожно округлились:

– Ради всего святого, для чего?

– Чтобы жениться, разумеется.

– Типун тебе на язык! Мне двадцать пять лет!

– В таком случае я предсказываю тебе большие трудности. – В глазах Монро прыгали озорные искорки. Он наслаждался изумлением, читавшимся на лице Джонни.

– Черт! – вырвалось у того. Джонни вконец растерялся.

– Или же не езжай на свадьбу в Хоувик.

– Я хочу увидеть ее. Не спрашивай почему. Если бы я это знал, то смог бы отговорить самого себя и без твоей помощи.

– Что ж, я предчувствую, это будет любопытная поездка, – ухмыльнулся Монро. – Может, заключим пари на твою силу воли?

– Что касается меня, то я не поставил бы на свою силу воли ни единого шиллинга, мой дорогой Монро. – На лице Джонни появилась легкая ироничная улыбка. – В конце концов, я не так часто практиковался в том, чтобы ее закалить.