Текст книги "Леди-судьба"

ГЛАВА 5

После пожара Джеффри вместе с семьей вернулся в Англию. Для того чтобы Евангелина смогла поскорее оправиться от травм, семья обосновалась в родовом поместье, в Четэме.

По молчаливому соглашению они никогда не говорили о Кэтрин, смирившись с тем, что ее не стало. Судьба сохранила жизнь Виктории, и за одно это следовало благодарить бога. Разумеется, Виктория ничего не знала о случившемся, даже о самом существовании Кэтрин.

Виктория росла красивой, очень способной девочкой и отличалась при этом ангельским характером. Когда ей было всего четыре года, она начала учить буквы и вскоре уже умела немного читать, писать и считать.

Заметив тягу дочери к учебе, Джеффри нанял для нее самых лучших преподавателей. Вскоре проявился самый большой дар Виктории – способность к иностранным языкам. Уже к десяти годам она бегло говорила на французском, итальянском, немецком и испанском.

Однако Виктория вовсе не была из тех, кого принято называть «синим чулком». Напротив, она живо интересовалась всем, что происходит вокруг. От матери ей передалась любовь к природе, животным, и прежде всего – к лошадям. Виктория так лихо управлялась с лошадьми, что к десятилетию дочери Джеффри решил сделать ей подарок. Он повез Викторию на племенные конюшни в Уэстлейке и предложил выбрать для себя любую лошадь.

– Ну, Виктория, кого же ты выбрала? – спросил Джеффри после того, как дочь внимательно рассмотрела всех лошадей, стоявших в стойлах. – Наверное, вот эту кобылку – смотри, какая она грациозная! Или твое сердце сумел покорить вот этот арабский красавчик?

– Нет, папа, – покачала головой Виктория. – Я хочу его.

И она указала отцу на гордость племенной фермы, огромного вороного жеребца. Звали этого двухметрового красавца Найтшедоу.

– Но, дорогая моя, ты еще мала для того, чтобы управляться с таким гигантом. Найтшедоу велик для тебя.

– Папа, Найтшедоу – самый красивый конь, которого я когда-либо видела. Нет, я хочу его и только его одного. И ты, и мама много раз говорили о том, что я – хорошая наездница. Поверь, я справлюсь! И еще, если ты купишь для меня Найтшедоу, я обещаю тебе всегда быть осторожной в седле.

Виктория крайне редко просила о чем-либо, и Джеффри, видя упорство дочери, понял, как сильно понравился ей Найтшедоу. Естественно, Джеффри не мог устоять, и Найтшедоу отправился на конюшни в Четэм.

С тех пор Виктория ежедневно, в любую погоду, стала совершать длинные верховые прогулки по живописным окрестностям Четэма. Во время одной из таких прогулок она о чем-то задумалась и не заметила колдобину на дороге. Жеребец споткнулся и едва не упал. Виктория не удержала равновесия и упала, да так неудачно, что повредила ногу. Боль была ужасна. Найтшедоу проскочил вперед, но немедленно вернулся, как только Виктория позвала его. Собрав в кулак всю свою волю, Виктория поднялась с земли, цепляясь при этом за ногу Найтшедоу как за ствол дерева, а затем, вскрикивая от боли, сумела кое-как вскарабкаться в седло.

Джеффри первым увидел Викторию из окна библиотеки. Он сразу же догадался о том, что с дочерью что-то стряслось, и выскочил во двор навстречу медленно ступающему жеребцу, на спине которого едва держалась его дочь с побелевшим, перекошенным от боли лицом. Джеффри послал подвернувшегося под руку слугу за доктором, а сам осторожно принял на руки обессилевшую Викторию.

– Папа, – прошептала она, когда Джеффри нес ее к дому, – пожалуйста, не ругай Найтшедоу. Он ни при чем. Я сама во всем виновата.

– Нет, милая, – покачал головой Джеффри, – это я во всем виноват. Ведь это я разрешил тебе взять этого жеребца. Бедная моя, ведь ты могла убиться до смерти!

– Прошу тебя, папа, поверь, я просто отвлеклась и не удержалась в седле. Он не…

– Поговорим об этом позже, Виктория, но одно я уже решил твердо: этот черный дьявол отправится назад, в Сассекс.

Пришедший вскоре врач осторожно наложил на сломанную ногу Виктории тугие лубки и велел оставаться в постели. Три дня боль была нестерпимой, но потом стало полегче, и уже на четвертое утро после падения Виктория уговорила отца отнести ее на веранду подышать свежим воздухом.

На самом же деле ей не терпелось взглянуть на Найтшедоу.

Ни о чем не подозревавший Джеффри поудобнее устроил Викторию на подушках и вернулся в библиотеку, где его ждала неразобранная кипа писем и газет.

Оставшись одна, Виктория осмотрелась по сторонам и окликнула Лайма, сына дворника, копавшегося в это время в саду:

– Эй, Лайм, ты не мог бы помочь мне?

Улыбающийся парнишка взбежал на веранду, скинул шапку с головы и заявил, потирая грязным пальцем свой щедро усыпанный веснушками нос:

– Конечно, миледи. Что прикажете?

В считанные секунды Виктория не только объяснила, чего хочет, но и успела сломить сопротивление Лайма. Он умчался и во мгновение ока вернулся назад с садовой тележкой, одноколесной и чудовищно грязной. На дно тележки была положена большая подушка, а поверх нее Лайм усадил молодую хозяйку, после чего осторожно покатил тележку к конюшням.

Надо ли говорить о том, как рассержен и удивлен был Джеффри, разыскавший через некоторое время свою дочь сидящей в грязной садовой тележке возле стойла Найтшедоу. Вид дочери, убитой горем, немного смягчил гнев Джеффри, а то, что он услышал, пока Виктория еще не заметила его появления, растрогало Джеффри до слез.

– Папа хочет отослать тебя обратно, Найтшедоу, – грустно говорила Виктория, поглаживая протянутой рукой просунутую сквозь перекладины стойла морду жеребца. – Но ведь это была моя вина, ведь это я не рассмотрела яму, и ты споткнулся. Вот так, зазевалась я, а отвечать придется тебе. Я пыталась все объяснить папе, но он меня и слушать не хочет.

Тут Виктория вскрикнула от удивления, увидев отца. Джеффри быстро подошел к тележке и присел на нее рядом с дочерью.

– Я не стану отсылать Найтшедоу назад, в Уэстлейк, – просто сказал он. – И обещаю впредь очень внимательно относиться к твоим словам.

Потом они продолжали сидеть и разговаривать – до тех пор, пока на конюшню не зашла Евангелина. Она широко раскрыла глаза, увидев мужа и дочь сидящими в обнимку на грязной садовой тачке. Они, заметив ее приход, весело заулыбались, приглашая жестами присоединиться к их теплой компании.

– Знаешь, Евангелина, я только что рассказывал Виктории о том, как мы с тобой познакомились, – воскликнул Джеффри. – Иди, подсаживайся к нам и проверь, не упустил ли я чего-нибудь.

Евангелина подошла, но сесть на грязную тележку все-таки не решилась, осторожно пристроившись на тюке прессованного сена.

– На чем я остановился? – спросил Джеффри. – Ах, да… адвокат сообщил мне о том, что я назначен опекуном дочери моего покойного партнера, сэра Томаса, – продолжал Джеффри. – Я переговорил с твоим дядей Эдвардом и отправился в Сассекс, ожидая найти там маленькую девочку. Однако, к своему изумлению, я увидел перед собой самую красивую девушку на всем белом свете…

При упоминании имени Эдварда сердце Евангелины вдруг кольнуло – то ли от воспоминаний, то ли от тревожных предчувствий. Надо сказать, что Евангелина, вернувшись вместе с семьей в Англию после пожара, так и не смогла заставить себя поверить в непричастность Эдварда к их несчастьям. Впрочем, тогда она постаралась как можно скорее отбросить свои глупые, как ей казалось, подозрения.

Здесь, в Четэме, семья Карлайл была далека от лихорадочного ритма лондонской жизни, но при этом оставалась открытой для общения и не могла пожаловаться на недостаток друзей или просто гостей, то и дело наезжавших сюда, в этот прелестный тихий сельский уголок. Деловые партнеры Джеффри зачастую оставались в Четэме на весь уик-энд, но самыми любимыми гостями в семье Карлайл были, без сомнения, Грейсоны – Марк, Ванесса и двое их сыновей.

Старшего сына Грейсонов звали Адам. Он от рождения носил титул виконта Райленда. Это был спокойный, серьезный юноша, рано осознавший всю важность своего будущего служения в качестве нового графа Фоксвуда. С самой первой встречи с Викторией Адам относился к ней как к малышке, и дружбы между ними не возникло. Впрочем, это вполне естественно, если юноша старше девочки на целых двенадцать лет.

То ли дело младший брат Адама, Майлс. Хотя и он был старше Виктории – на восемь лет, – дружба между ними завязалась прочная и взаимная. Майлс и Виктория могли часами просиживать вдвоем в библиотеке Четэм-Холла. Они не могли наговориться, наперебой делясь своими мечтами и планами на будущее. Планы эти, особенно у Майлса, отличались не только величием, но и были продуманы до последних мелочей.

– И тогда, Тори, я отправлюсь на своем собственном судне вокруг всего земного шара, – говорил Майлс, и глаза его горели от возбуждения. – Побываю в самых далеких уголках Земли, о которых мы с тобой читали в книгах. Но я не стану плавать просто так, я буду перевозить грузы, я буду трудиться как вол, и тогда через несколько лет смогу купить себе второе судно, затем третье, четвертое и наконец создам свою собственную судоходную компанию.

Виктория слушала, приоткрыв рот, не сводя восхищенного взгляда с темноволосого кареглазого друга.

– Я верю, что ты добьешься всего, чего хочешь, Майлс, – выдохнула она наконец. – Ведь ты не боишься работы, и трудности тебя тоже не пугают. Как жаль, что я не смогу плавать по морям и океанам, видеть над головой незнакомые звезды, заходить в шумные порты… Знаешь, ты хотя бы письма мне пиши – обо всем, что увидишь.

Незаметно пробежало время, и вот, когда Майлсу пошел двадцать первый год, он неожиданно получил наследство от далекой родственницы по материнской линии. Для того чтобы составить основу будущего состояния, этих денег было недостаточно, но на то, чтобы купить судно и нанять экипаж, – в самый раз.

Прежде чем поднять паруса на своем судне, Майлс навестил Викторию в Четэм-Холле.

– Я думаю, что сейчас ты самый счастливый человек на свете, Майлс, – сказала она своему другу. – Ведь наконец твои мечты начинают становиться явью!

– Ну, до судоходной компании пока очень далеко, Тори, – рассмеялся Майлс. – Нужно время. Нужно много работать. Да и удача нужна, если честно говорить. Но клянусь, я сделаю все, что в моих силах.

– У тебя получится, Майлс, я верю. Вот увидишь, пройдет всего несколько лет, и ты станешь владельцем крупнейшей судоходной компании во всей Англии.

– Спасибо за то, что ты так в меня веришь, Тори, – серьезно сказал Майлс, обнимая Викторию и целуя ее в лоб. – А теперь прости, нужно ехать. Я напишу тебе обо всем, обещаю!

Майлс уехал, и Виктории вдруг стало одиноко и грустно. Нет, она не сердилась на Майлса, желая ему только удачи. Она прекрасно понимала, что судоходная компания для него – это не просто дань морской романтике, но и возможность восполнить то, чего недоставало в его жизни, – солидного положения, респектабельности.

Впрочем, чего-то недоставало и в жизни самой Виктории, хотя она никак не могла понять, чего же. Именно это заставляло ее постоянно занимать себя каким-нибудь делом – учебой, музыкой, лошадьми, домашними делами, наконец. Со своей обычной кротостью она продолжала терпеливо ждать, что придет день, когда недостающая часть головоломки вдруг отыщется, и тогда вся картинка сложится легко и быстро. Евангелина очень остро ощущала одиночество дочери. Однажды ночью, когда они с Джеффри были наедине, она сказала мужу:

– Мне кажется, что Виктории не хватает брата или сестры. Может быть, нам с тобой пришла пора подумать об этом?

– Я думаю, что твои тревоги напрасны, дорогая, – ответил Джеффри. – Посмотри, ведь мы с тобой оба выросли в одиночестве, и ничего плохого с нами от этого не случилось. Виктория осталась у нас единственным ребенком, и она, естественно, стала тебе особенно дорога. Закрой глаза, любимая, засыпай и ни о чем не тревожься.

Он нежно поцеловал жену и не выпускал ее из своих объятий, пока та не уснула.

Джеффри знал, как страдает Евангелина от того, что не может больше рожать. Когда-то, вскоре после рождения девочек-близнецов, они мечтали о сыне, но раны, полученные Евангелиной во время той страшной ночи в Феллсморе, положили конец их надеждам. Переломы таза и внутренние повреждения не позволили бы ей выносить ребенка. Если бы Евангелина забеременела вновь, это оказалось бы смертельно опасным – и для нее, и для неродившегося младенца.

Джеффри слишком сильно любил жену, чтобы так рисковать ее жизнью. У них, слава богу, есть Виктория, и надо благодарить небеса за этот дар. С тех пор, как между ними стала снова возможна близость, Джеффри предпринимал все меры, чтобы уберечь жену от нежелательной и опасной беременности. Джеффри смирился с тем, что у них с Евангелиной никогда не будет ни сына, ни второй дочери.

Смирилась ли с этим Евангелина? Трудно сказать. Во всяком случае, она никогда не забывала о Кэтрин, более того, устроила в своей спальне нечто вроде тайника, в котором собирала все, что напоминало об их потерянной дочери. Вход в это святилище она закрыла для всех раз и навсегда.

Тот пожар в Феллсморе поглотил не все. В числе уцелевших комнат оказался кабинет Джеффри. Там на стене висела картина, которую он заказал к первой годовщине рождения дочерей.

Писать этот семейный портрет приезжал художник из самого Дублина. На картине была изображена счастливая, сидящая в густой траве Евангелина в красивом голубом платье, и на коленях у нее – две девочки, два очаровательных ангелочка в одинаковых голубых – в тон материнскому – платьицах, с золотыми цепочками, на которых виднелись тщательно выписанные кулончики-сердечки с выгравированными инициалами малышек. Увидев завершенный портрет, Джеффри немедленно дал картине название – «Алмазная россыпь Карлайлов». Самого Джеффри на этой картине не было, но он повесил ее в своем кабинете и не уставал любоваться ею, говоря, что она – одно из самых великих его сокровищ.

Теперь «Алмазная россыпь Карлайлов» перекочевала в тайник Евангелины вместе со шкатулкой, в которой бережно хранилось церковное свидетельство о рождении Кэтрин. Каждый год Евангелина и Джеффри отмечали восемнадцатое октября и первое декабря как дни рождения и смерти Кэтрин. Евангелина могла сидеть перед этим портретом часами в кресле-качалке, уносясь в воспоминаниях сквозь времена и расстояния. Воспоминания перемежались с молитвами, выстраиваясь в своеобразную заупокойную мессу.

Джеффри знал о существовании тайного святилища, но никогда не заводил о нем разговор, щадя чувства своей жены.

В этом ноябре исполнялось пятнадцать лет со дня свадьбы Джеффри и Евангелины, и они решили отметить это событие, пригласив на праздник всех своих друзей. Собственно говоря, идея принадлежала Джеффри, которому хотелось хотя бы ненадолго оторвать жену от невеселых мыслей. Предполагался праздничный обед и настоящий бал на всю ночь, с танцами и фейерверком.

Разумеется, Эдвард и Лорелея также получили приглашения. Графиню не слишком прельщало трехчасовое путешествие до Четэма, но поначалу она согласилась приехать.

В свои пятьдесят Лорелея все еще была хороша, хотя и смертельно боялась, взглянув однажды утром в зеркало, увидеть на своем лице признаки приближающейся старости. Она тщательно следила за собой и никогда не выходила из спальни, не убрав волосы в красивую прическу и не нанеся на лицо грим, делать который она была большая мастерица. Пробивавшуюся в волосах седину она регулярно подкрашивала, отчего ей казалось, что время не властно над ее молодостью и красотой.

Однако, когда пришло утро их отъезда в Четэм, Лорелея неожиданно заявила Эдварду, что у нее сильнейшая мигрень и поехать она не сможет.

– Поздравь их от нас обоих, любимый, – слабым голосом попросила она Эдварда, – а назавтра я, быть может, смогу присоединиться к вам.

Эдвард согласился и поехал в Четэм в одиночестве – если не считать, разумеется, слуги и кучера. Примерно через час пути Эдвард вдруг вспомнил о том, что забыл дома подарок, приготовленный для Евангелины и Джеффри, – редкостную старинную вазу из китайского фарфора. Он приказал кучеру развернуться и поехал обратно, к дому.

Старший дворецкий, Вильсон, увидев хозяина, заметно смутился и произнес, запинаясь на каждом слове:

– О… это вы… Вы вернулись, милорд? Что-то… Что-то случилось?

– Забыл подарок для брата и его жены, – ответил Эдвард.

Он взял со стола упакованную вазу и добавил, протягивая пакет Вильсону:

– Отнесите это в мою карету, а я схожу проведаю жену.

Вильсон взял пакет дрожащими руками, едва не выронив вазу на пол, и испуганно прошептал:

– Но, милорд, графиня просила… Просила ее не беспокоить.

Эдвард развернул старого дворецкого лицом к двери и сказал, направляясь к лестнице, что вела на второй этаж:

– Успокойтесь, Вильсон. Я знаю привычки своей жены, особенно когда ей нездоровится. Обещаю не будить ее, если она спит.

Подойдя к спальне жены, Эдвард услышал доносящийся из-за двери смех Лорелеи. Ей вторил низкий, явно мужской голос. Эдвард поспешил укрыться в оконной нише за портьерой, чтобы посмотреть на того, кто появится из спальни его жены.

Это оказался молодой человек со встрепанными волосами. В дверном проеме появилась и сама Лорелея в прозрачном розовом пеньюаре. Она страстно поцеловала юношу на прощание и закрыла за ним дверь. Молодой человек поправил прическу и направился к лестнице, насвистывая на ходу что-то веселенькое.

Когда шаги незнакомца стихли, Эдвард покинул свое убежище и решительно распахнул дверь спальни. Лорелея сидела перед зеркалом и причесывалась.

– Бездушная тварь! – накинулся на нее Эдвард. – От меня ты требуешь преданности, а сама ведешь себя как портовая проститутка!

– А я и не обещала быть верной тебе до могилы, – спокойно ответила Лорелея. – Это ты обещал. Хочешь подать на развод? Пожалуйста. Только помни, что в соответствии с нашим брачным контрактом ты не получаешь при этом ничего. И вообще я не понимаю, на что ты жалуешься? Я дала тебе все: деньги, дом, графский титул, наконец. Забыл, кем ты был, пока не женился на мне? Никем! А сейчас отправляйся к своему брату. У тебя есть несколько дней на то, чтобы успокоиться и хорошенько обо всем подумать.

Лорелея провела пару раз по волосам деревянным гребнем и добавила:

– Если ты хочешь остаться моим мужем, ты должен будешь навсегда забыть о том, что сегодня случилось. Станешь изводить меня упреками – я тебя брошу. А теперь убирайся прочь. Ванна стынет. Ты меня задерживаешь.

Эдвард продолжал стоять неподвижно, словно статуя. Лорелея отвернулась к зеркалу и снова принялась расчесывать свои локоны. Эдвард смотрел на нее остановившимся взглядом, борясь с подступающей тошнотой, и, только услышав в коридоре приближающиеся голоса горничных, сумел перебороть себя и выбежал из спальни.

Дрожа всем телом, вне себя от гнева, он прыгнул в карету и отправился в Четэм-Холл – второй раз за это злосчастное утро.

ГЛАВА 6

К тому времени, когда Эдвард добрался наконец до Четэм-Холла, все гости уже ожидали в гостиной приглашения к праздничному столу. Войдя в комнату, Эдвард раскланялся со всеми, кто был ему знаком, и взял с подноса бокал вина. В дальнем конце гостиной он увидел Евангелину и Джеффри, которые были поглощены разговором с Грейсонами.

«Как же она прекрасна, – невольно подумал Эдвард, – и насколько иначе могла бы сложиться моя жизнь, выйди она тогда замуж за меня, а не за Джеффри».

Кто-то тронул его за рукав, Эдвард обернулся и утонул в сиянии огромных изумрудных глаз.

– Добрый вечер, дядюшка Эдвард. А где тетушка Лорелея?

В присутствии Виктории Эдвард всегда чувствовал себя неуютно. Она была прелестной девушкой, но порой Эдварду казалось, что племянница умеет читать его мысли.

– Добрый вечер, Виктория, – ответил Эдвард, целуя ее в щеку. – Тетушке Лорелее нездоровится, так что мне пришлось приехать одному. Ты не откажешься сесть за столом рядом со мной?

Как раз в эту минуту всех пригласили обедать, и Эдвард, не дожидаясь ответа, подхватил Викторию под локоток и повел в столовую. Вместе с ними туда потянулись и остальные. Наблюдая краешком глаза за шагавшей рядом с ним Викторией, Эдвард мысленно повторил себе:

«Будь осторожнее с этой малышкой, приятель. Проявляй к ней больше интереса, и тогда ей вскоре наскучит твоя игра и она, быть может, оставит тебя в покое».

Прежде чем они уселись за стол, к ним подошел Джеффри, крепко пожал Эдварду руку и сказал:

– Добро пожаловать, Эдвард. А где Лорелея?

– Жена захворала и, к сожалению, приехать не смогла. Но я не унываю, потому что Виктория любезно согласилась составить мне пару на сегодняшний вечер, за что я ей премного благодарен.

И Эдвард с улыбкой повел племянницу на ее место.

Евангелина сидела на другом конце длинного стола. Она смотрела на мирно беседующих друг с другом братьев, в который раз упрекая себя в подозрительности, с которой она всегда относилась к Эдварду.

– Ты побледнела, Евангелина. Плохо себя чувствуешь? – спросил Марк, удивленный изменившимся выражением ее лица.

Евангелина через силу улыбнулась и ответила, покачав головой:

– Простите меня, Марк. Подготовка к сегодняшнему вечеру отняла у меня больше сил, чем я ожидала. Наверное, я сегодня лягу спать пораньше.

Обед шел своим чередом, а Евангелина тем временем не переставала мысленно спорить сама с собой.

«Столько времени прошло, но мне до сих пор неприятно присутствие Эдварда. А почему, собственно? Нет, если я не заставлю себя отбросить глупые подозрения, это испортит мне весь праздник».

Она улыбнулась и включилась в общую застольную беседу.

После обеда леди удалились в гостиную, где подали чай, а мужчины остались за столом – выкурить сигару и выпить портвейна. В гостиной Виктория и Евангелина оказались на одном диване.

– Я обратила внимание на то, что твой дядюшка Эдвард приехал один. Лорелея приедет сюда завтра? – негромко спросила Евангелина.

– Не знаю, мама, – пожала плечами Виктория. – Он только сказал мне, что ей нездоровится. Сказал еще, что сам себя чувствовал отвратительно перед отъездом, но Лорелея настояла на том, чтобы он ехал.

– Спасибо тебе за то, что составила Эдварду компанию за столом. Мне было не до этого. Впрочем, сама видишь, сколько у нас сегодня гостей. Устала я, – добавила Евангелина, невольно зевнула и смущенно прикрыла рот ладонью.

– Мама, а почему бы тебе не отправиться спать прямо сейчас? – спросила Виктория. – Я помогу развлекать гостей. Завтра нас ждет трудный день. Тебе необходимо как следует отдохнуть.

Евангелина с благодарностью взглянула на дочь и, извинившись перед гостями, ушла в свою спальню.

Вскоре в гостиной появились мужчины, и Виктория перехватила разочарованный взгляд Эдварда, обнаружившего отсутствие хозяйки. Секундой позже его лицо приняло свое прежнее выражение, и он направился к Виктории.

– Виктория, дорогая, твой папа говорил мне, что ты стала неплохо петь. Не уважишь ли своего старого дядюшку и не споешь ли пару песенок для него?

Весь остаток вечера Виктория трудилась в поте лица, исполняя вместо матери обязанности хозяйки, а дядюшка Эдвард все время крутился возле нее и без конца предлагал свою помощь. При этом с его губ не сходила сердечная, мягкая, но словно приклеенная улыбка.

Когда наконец все было закончено, Эдвард проводил Викторию до двери ее спальни, поцеловал в лоб и пожелал племяннице доброй ночи. Затем он направился в отведенную ему комнату, а Виктория, глядя ему вслед, покачала головой и чуть слышно прошептала:

– Интересно, что в самом деле у тебя на уме, дорогой дядюшка Эдвард?

На следующее утро гости собрались к раннему завтраку, чтобы после отправиться на верховую прогулку по живописным осенним полям. Во время прогулки Эдвард вдруг объявил, что в одной деревушке неподалеку отсюда есть церковь с удивительными старинными витражами. Группа всадников разделилась на две части. Одни решили скакать вместе с герцогом и Эдвардом осматривать церковь, остальные во главе с Викторией предпочли продолжать прогулку по полям и перелескам.

Еще когда они собирались выезжать из Четэм-Холла, Эдвард заметил, что среди всадников нет Евангелины. Он страстно желал поговорить с ней с глазу на глаз и теперь понял, что ему представляется великолепная, единственная в своем роде возможность. Он принялся незаметно развязывать подпругу.

Вскоре Эдвард остановился и сказал брату, что у него лопнула подпруга и он вынужден вернуться в Четэм-Холл. Впрочем, он обещал догнать всех, пока они будут осматривать церковные витражи.

Эдвард вернулся в дом.

– Где герцогиня? Да, и есть ли в доме кто-нибудь из приглашенных? – резко спросил он экономку, миссис Оливер.

– Ее светлость в своем салоне, а гостей в доме сейчас нет.

– Очевидно, моя золовка отдыхает после вчерашнего вечера. Распорядитесь, чтобы ее никто не беспокоил.

– Слушаюсь, милорд, – кивнула миссис Оливер.

Ни одна ступенька не скрипнула под ногой, когда Эдвард спускался по лестнице вниз. Подойдя к комнате Евангелины, он приложил ухо к замочной скважине, услышал быстрые шаги с той стороны двери и поспешно выпрямился. Дверь открылась.

На секунду Эдвард лишился дара речи, увидев в дверном проеме фигуру Евангелины, подсвеченную сзади солнечными лучами. Ее волосы, пронизанные светом, походили на золотистый нимб.

– Прошу прощения, если напугал тебя, Евангелина, – натянуто улыбнулся Эдвард. – Мне нужно поговорить с тобой, удели мне несколько минут. Можно войти?

Евангелина нерешительно отступила в сторону, пропуская Эдварда внутрь.

Все в этой комнате, выдержанной в бело-розовых тонах, говорило о том, что ее хозяйка – женщина. Небольшой диван и кресло были обиты палевым узорчатым шелком, а перед белым мраморным камином уютно пристроилось кресло-качалка с бархатными подушками. На столе рядом с креслом стояла маленькая деревянная шкатулка. Пол комнаты покрывал толстый персидский ковер, по краям которого виднелся светлый полированный паркет. Единственной вещью, нарушавшей гармонию, царившую в этой комнате, была картина в деревянной раме, прислоненная к стене возле камина и закрытая куском полотна.

Эдвард направился к картине, но Евангелина заперла дверь и быстро произнесла, заставив его остановиться:

– Может быть, ты лучше присядешь? Хочешь, я прикажу принести чай?

– Нет, нет, прошу тебя, не беспокойся. Мне действительно нужно только поговорить с тобой.

Эдвард устроился на диване, ожидая, что Евангелина сядет рядом, но она села на стул напротив. Эдвард издал сдавленный, странный звук, похожий на стон.

– С тобой все в порядке, Эдвард? – спросила Евангелина, взяв его за руку.

– Я не знаю, как мне быть, – начал он. – И с Джеффри стыжусь поделиться.

– Поделись со мной. Может быть, я смогу тебе помочь.

– Лорелея… – начал Эдвард голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций. – Я всегда старался быть ей хорошим мужем. Она была для меня всем… Но вчера я сделал ужасное открытие. Дело в том, что она… она…

Он прикрыл глаза и в отчаянии покачал головой.

– Продолжай, я слушаю тебя, – сказала Евангелина.

– Даже не знаю, как бы это поделикатнее сказать. Одним словом, жена изменила мне. Я застал ее с любовником.

И Эдвард закрыл лицо ладонями.

Евангелина погладила Эдварда по голове, словно ребенка, и негромко сказала:

– Не надо, Эдвард, успокойся. У вас все еще может наладиться. Лорелея очень красивая женщина, и ей хочется быть уверенной в том, что она по-прежнему может нравиться мужчинам. Это просто способ самоутвердиться, тебе не в чем упрекнуть себя.

– Но, может быть, это все же моя вина? Все эти годы я заботился о Лорелее, но никогда не любил ее по-настоящему, и она чувствовала это.

Эдвард выпрямился и добавил, глядя Евангелине прямо в глаза:

– Единственная женщина, которую я любил всю свою жизнь, это ты. И никто никогда не мог занять твое место в моем сердце. Прошу, не прогоняй меня. Я не вынесу этого.

Он крепко обнял Евангелину и страстно припал губами к ее рту. Евангелина хотела закричать, но Эдвард не дал ей издать ни звука. Как безумный, Эдвард продолжал неистово целовать ее. Она изо всех сил толкнула Эдварда, и только так ей удалось прервать этот безумный поцелуй.

– Ты что, с ума сошел? Отпусти меня немедленно! – гневно закричала она.

– Нет, дорогая, нет. Я не могу отпустить тебя. Я люблю тебя, и ничто теперь не сможет меня удержать.

Он крепко прижал Евангелину к себе, и только теперь она поняла весь ужас своего положения. Эдвард закрыл ей рот новым поцелуем. Евангелина пустила в ход кулаки, но она была лишь слабой женщиной, и ему не составило труда остановить ее. Когда же Эдвард оторвался от ее губ, Евангелина сделала последнюю попытку остановить его словами, привести в чувство этого безумца.

– Эдвард, не делай этого. Если я закричу и сюда явятся слуги, это обернется для тебя большими неприятностями.

– Нет, – яростно прохрипел Эдвард. – Я не могу остановиться. А если сюда кто-нибудь посмеет войти, я убью его. Ты должна была стать моей давным-давно, много лет тому назад, и теперь я либо получу тебя, либо умру.

Он выдернул заколки из волос Евангелины, и они пышной волной упали ей на плечи. Речь Эдварда становилась все более бессвязной.

– Я никогда не хотел причинить тебе вреда, но это все Джеффри. Это он написал мне тогда о том, как вы с ним счастливы. Вы были счастливы, а я несчастен, вы вместе, а я один, вы – все, а я – никто. Я сходил с ума. Мне казалось, что я должен так поступить во имя справедливости. Слава богу, что ты осталась жива.

Многое в словах Эдварда показалось Евангелине странным. Что значит – «не хотел причинить вреда»? И что означают его слова о какой-то «справедливости»? Что вообще все это означает?

Евангелина продолжала сопротивляться, но силы были явно неравны. Поняв это, Евангелина решила, что последнее средство – это попытаться выиграть время. Может быть, тогда ей удастся сбежать от Эдварда.

– Ну, хорошо, Эдвард, – сказала она. – Если ты так сгораешь от страсти, я буду твоей, но только не здесь. Сюда в любую минуту может прийти Джеффри. Если это случится, он убьет тебя на месте.

Эдвард злобно сверкнул глазами и ответил:

– Это ему надо бояться, а не мне. Но я больше не повторю своей ошибки.

Безумный взгляд Эдварда придал Евангелине сил, и она невероятным рывком сумела вырваться из его рук и вцепилась ему в лицо, раздирая кожу острыми ногтями, оставляя на его щеках кровавые полосы. Эдвард от неожиданности отпрянул назад, и Евангелина стремглав бросилась к двери.

Он догнал ее прежде, чем ей удалось справиться с замком. Крепко схватив Евангелину за руки, Эдвард швырнул ее на пол, задыхаясь от страсти и гнева.

– Ты тоже солгала мне, – прохрипел он. – Ты такая же шлюха, как и моя жена. Ну что ж, тем лучше!

С этими словами он резким рывком сдернул платье Евангелины вниз, обнажая розовый шелковый корсет.