Текст книги "Сердечные тайны"

Глава 2

– Ну что, готовы? – спросил Руфус, – раз…

– Стойте, – Бэнни провела шершавым языком по запекшимся губам. Она не могла сосредоточиться, оторвать глаз от лица Лэйтона, обрамленного мягкими каштановыми волосами, пряди которых выбились из неуклюжего пучка на затылке.

– В чем дело?

– А? Ничего, ничего страшного, Руфус, дай мне только одну минутку, пожалуйста.

Чем дольше они не будут начинать, тем больше ее рука пробудет в его. О чем она думала? О том, что он английский солдат? Причем совершенно нескладный и глупый. Может быть, если бы она не взглянула на его лицо… Бэнни перевела взгляд на грудь лейтенанта.

Совершенно нелепая мысль. Разогретый предыдущей схваткой, он снял малиновый мундир и такого же цвета жилет. Сейчас они валялись на другом столе. На его поношенной белой рубашке не хватало пуговицы, и, несмотря на тусклый свет ламп, она смогла различить блестящие от пота островки кожи. На его груди не было волос, как у ее братьев. Она казалась такой же гладкой, теплой и упругой, как и его ладонь.

Бэнни почувствовала опять его руку. Неподатливая, сильная.

Он сжал ее руку в ответ.

– Ну, что, девушка Бэнни, теперь ты готова бороться со мной? – громко спросил он низким голосом.

Она посмотрела в его затуманенные, но веселые глаза.

– Ну, да, думаю, что я готова.

Руфус с беспокойством пристально посмотрел на нее.

– Бэнни, если тебе…

– Нет, ничего. Не волнуйся. Все в порядке.

– Ну, – Руфус сдвинул брови.

– Давай же, давай, Руфус, начинай!

Он явно с неохотой проговорил:

– Конечно, если ты настаиваешь. Раз… Два… Три…

Бэнни нажала руку Джона. Рука лейтенанта Лэйтона не дрогнула. Она нажала еще раз. Безрезультатно. Бэнни искоса взглянула на него. Он широко улыбался. Бэнни нахмурилась и налегла всем весом на мужскую руку. По-прежнему безуспешно. Но, к своему удивлению, она заметила, что и ее рука не отклонилась назад.

Постепенно она ослабила хватку, и сразу же почувствовала, как его рука тоже расслабилась. Затем без предупреждения, Бэнни со всей силой налегла на его руку. В ответ на это мышцы его мгновенно напряглись. Но он по-прежнему держал ее руку осторожно, почти нежно, как будто она была чем-то хрупким и ценным, и он боялся раздавить ее своей мощью.

Бэнни отступила.

– Ну, что, ты решил меня добить?

– Нет, – он энергично потряс головой из стороны в сторону.

– Ну, тогда, наверное, победа будет за мной. Как ты думаешь? – спросила она с надеждой в голосе.

Он снова улыбнулся и гордо сказал:

– Нет.

– Тогда что же, мы собираемся так сидеть здесь всю ночь? – В действительности, эта перспектива вовсе не казалась ей такой уже страшной.

Он нахмурился и пожал плечами.

– Не знаю.

– Хватит! – Кэд хлопнул ладонью по столу. – Отпусти ее руку.

– Одну минутку, – капитан Ливингстон встал со скамьи. – Еще не конец.

– Нет, все уже ясно. Он не может нанести Бэнни окончательное поражение, – ответил Кэд.

– Ерунда. Вы прекрасно понимаете, что он мог бы с легкостью это сделать.

– А как же я узнаю об этом, интересно? Если они просто сидят за столом, – сказал Кэд, не без самодовольства.

– Лэйтон, ваш долг – нанести ей поражение.

– Извините, капитан, но она девушка, я не могу этого сделать, – Джон поднял свою свободную руку и попытался убрать волосы со лба.

– Да, я знаю, что она девушка. Мы все знаем, что она девушка. Но я приказываю вам нанести ей поражение!

Уголки красивых губ Джона опустились:

– Не могу. Она девушка. Она хорошая.

– Благодарю вас, лейтенант Лэйтон, – Бэнни торжествующе улыбнулась.

– Кажется, это ничья. Не так ли?

– Лэйтон, вы просто безмозглый осел! – Ливингстон устало потер виски. – У вас даже не хватает соображения нанести оскорбление сопернику как следует. Джоунз, принесите нам выпить. На восьмерых только – я прослежу. Можно хорошей мадеры.

– Ну, капитан, по-моему, мы не обговаривали, что именно будете пить.

__ Я думал, что победитель вправе выбирать. Как это и должно быть в настоящем пари, которое заключают джентльмены.

– Ну, что касается меня, так я никогда не претендовал на звание джентльмена. Так ведь? Мы вам можем предложить отличный флип,[2]2
  Флип – горячий напиток из подслащенного пива со спиртом, яйцом и специями.


[Закрыть] который можно найти только в новой Англии.

– Флип?

– Да. Замечательная штука для того, чтобы разогреться в холодный ноябрьский день, – улыбнулся Кэд, но в его глазах промелькнул дьявольский огонек.

– Бэнни, сходи-ка принеси… Бэнни!

– Что, папа?

– Да, отпусти ты этого парня!

– А? Да, конечно. Извини, папа. – Неохотно она высвободила руку из ладони лейтенанта, но продолжала сидеть, не двигаясь.

– Ну, Бэнни, поди же, приступай к работе. – Кэд пристально посмотрел на свою единственную дочь.

– Да, папа.

– Пойди принеси наш фирменный напиток.

Сжав правую руку в кулак, как будто она подольше хотела сохранить приятное ощущение ладони лейтенанта Лэйтона, Бэнни выскользнула из зала.

В полутемном подвале она достала пять огромных оловянных кружек, налила в них пенящееся пиво с черной патокой и добавила сухой тыквы, чтобы подсластить смесь. Затем она взяла железную кочергу, которую постоянно держала на огне специально для этих целей, и сунула ее раскаленный конец в каждую кружку, поморщившись от едкого запаха.

Ловко взяв две кружки в одну руку и три в другую, она вернулась в зал. Англичане занимали два стола в центре комнаты. Бэнни сначала подошла к троим молодым солдатам в красных мундирах. Они взяли кружки, едва кивнув ей. Затем она подошла к офицерам и поставила одну из кружек перед капитаном, который уставился куда-то ниже ее шеи. Ей захотелось вылить ему на колени горячую жидкость. Но это было небезопасно. Последнюю кружку она дала лейтенанту Лэйтону. Он сделал большой глоток и тут же все выплюнул изо рта. Местом назначения этого потока оказался безукоризненно чистый жилет капитана.

– А!… Ой! Мое горло! – с трудом выдохнул Джон.

Капитан Ливингстон встал на ноги, пытаясь вытереть жилет.

– Лэйтон, клянусь вам, вы – самый неуклюжий солдат, который когда-либо находился в моем распоряжении. Когда мы вернемся в лагерь, я позабочусь о том, чтобы вы пожалели о случившемся.

Бэнни прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Принести вам полотенце, капитан? – подумав, она вытащила из-за пояса платок и протянула ему.

– Извините, капитан, – хмуро сказал Джон.

Элизабет взглянула на него, и все ее веселье улетучилось без следа. Он был похож сейчас на одного из ее племянников, который вот-вот будет наказан, но без сомнения больше переживает не из-за этого, а из-за того, что он расстроил своих родителей. Она уже было протянула руку, чтобы утешающе похлопать лейтенанта по плечу, но тут же остановилась. Не следует хлопать по плечу всяких чужих, взрослых мужчин, даже если этот жест покажется всем вполне естественным.

– Это не ваша вина, – сказала она. – Мне следовало предупредить вас, что флип горячий.

– Извините, – повторил он.

– Все в порядке, лейтенант, – сказал Ливингстон, сам удивившись своему терпению. – Вы же ненарочно.

– Нет, ненарочно. Почистить вам жилет? – спросил Джон, облегченно вздохнув.

– Ну, разумеется, когда вернемся в лагерь. Что ж мы не пьем? А вы, лейтенант, будьте впредь осторожны. Ладно?

Откинувшись на скамью, он сделал маленький глоток. Его передернуло.

– Очень горький.

– Мы здесь считаем, что лучше этого напитка ничто не согреет человека в холодную погоду. – Она слегка выделила слово «человек», что, правда, казалось, прошло незамеченным.

– Да, да, – сказал Ливингстон. – Согревает, даже очень.

– Бэнни! – прогремел голос отца. – У нас новые посетители.

– Иду, папа.

Бэнни начала обслуживать клиентов, и у нее уже не было больше времени обращать внимания на английских солдат. Из-за их присутствия в таверне было необычно тихо. Клиенты молча сидели и пили, курили трубки и разглядывали англичан. Обычно в «Дансинг Эле» раздавались возмущенные протесты в адрес Британии и той несправедливой политики, которую она проводила в своих колониях. Сегодня вечером все настороженно молчали.

Кэд распорядился, чтобы Бэнни обслужила крайние столы, а сам взял на себя англичан, и Бэнни поняла, что отец хотел, чтобы она подальше держалась от этих нежданных гостей. До этого он всегда верил, что она не растеряется в любой ситуации. Ей было непривычно, что отец вдруг опекает ее.

Она вытирала столы, мыла кружки, разливала пиво и все-таки время от времени украдкой посматривала на солдат. Она чувствовала, что и они за ней наблюдают. Капитан Ливингстон неторопливо потягивал пиво и внимательно поглядывал вокруг с нескрываемым любопытством. Обстановка в пивной, видимо, забавляла его. Каждый раз, когда глаза Бэнни встречались с полузакрытыми глазами лейтенанта, Джон улыбался ей с искренней радостью. И, несмотря на то, что она сразу же отворачивалась, Бэнни постоянно ловила себя на том, что улыбалась ему в ответ, не в силах сопротивляться его душевной теплоте и невинности.

– Смотри, – сестричка, осторожнее, а то отец заметит, что ты улыбаешься им так часто, – тихий голос Брэндана, который, видимо, все это время стоял в углу, испугал ее: она не думала, что кто-то из своих наблюдает за ней.

– Я им совсем не улыбаюсь.

Он затянулся и выдохнул целое облако дыма, которое окутало ее.

– Да?

– Конечно. Я улыбаюсь не им, а ему.

– Кому?

– Лейтенанту Лэйтону.

На лице Брэндана появилась грустная и чуть насмешливая улыбка.

– Ах, Элизабет, Элизабет. Мне казалось, что ты, как никакая другая девушка, свободна от чар таких мужчин как он: с сильным телом, красивым лицом и пустой головой. Я думал, что ты способна оценить более утонченных представителей мужского пола.

– То есть мужчин, похожих на тебя?

– Правильно.

Она рассмеялась и потянулась к оловянной кружке:

– Налить тебе что-нибудь выпить?

– Зачем ты спрашиваешь? Неужели я мог бы сказать «нет»?

Она щедро плеснула в его кружку крепкого сидра.

– Да нет, не то, чтобы этот парень мне действительно интересен, но как ему не улыбнуться? Он такой счастливый.

Брэндан взял бутылку рома и добавил изрядное количество в сидр.

– Счастливый? Ты так думаешь? Он сделал большой глоток.

– Ты считаешь, что все так просто? Счастлив и все.

– Да, – убежденно ответила она.

– Может, ты и права.

Элизабет налила себе сидра и облокотилась на стол, пристально вглядываясь в лицо Брэндана. Из всех братьев он был наиболее близок ей, может быть, потому что оба они отличались от остальных Джоунзов.

– Мне очень жаль, Брэндан. – Она провела пальцем по ободку своей кружки. – Я имею в виду то, что папа сказал насчет твоего рождения.

Брэндан сделал еще один глоток.

– Ничего нового в этом не нахожу, Элизабет.

Он был прав. В семье Джоунзов о мужчине судили по его размерам и силе. Брэндана нельзя было назвать маленьким и слабым, но он был худоват. И никто из домашних, кроме что разве матери и сестры, не ценили его ясный ум. Бэнни знала, что он очень хотел учиться в Гарварде, попробовать свои силы там, где, как и он, любили думать, анализировать, узнавать новое. И даже если бы у них было достаточно денег, чтобы послать его туда, отец бы этого никогда не сделал, так как Кэд Джоунз считал мыслительную деятельность пустой тратой денег и времени: человек должен работать, заниматься настоящим нужным делом, а не бить баклуши за письменным столом.

– Я согласна с тобой, – сказала Бэнни и мягко добавила:

– Но все же…

– Не обращай внимания, Элизабет. Эту рану так часто тревожат, что я уже не чувствую боли.

– Я только хотела бы, чтоб отец… Ну, я не знаю. Чтобы он перестал думать, что ты во всем должен походить на него.

– Он не изменит своего мнения. Я уже давно не надеюсь на это. – Брэндан улыбнулся и пристально посмотрел на нее:

– Оставь-ка свои отвлекающие маневры. Лучше скажи прямо: тебя действительно интересует этот верзила?

– Я бы не сказала, что интересует. Мне, похоже, жаль его. Любопытно, каким он был до этого несчастного случая?

– А, в тебе, как всегда, заговорила жалость. Мать очень расстроится. Она безуспешно старается выдать тебя замуж вот уже пять лет.

– Прекрати, – Бэнни шутливо толкнула брата. – По крайней мере, на тебя она потратила вдвое больше времени, пытаясь найти тебе жену. В конце концов, ты единственный в поселке, который несмотря на то, что ему за двадцать, еще не был женат.

– Я знаю. – Он театрально приложил руку к сердцу:

– Я нарушаю заповедь Господню: плоди и размножайся. Мать часто напоминает мне об этом. Ну кто же захочет выйти замуж за бедного печатника?

– Бедного? Да твое дело процветает. Ведь ближайший печатник есть только в Бостоне.

– Я уверен, что моя будущая жена живет тоже в Бостоне.

– Ну что ж, тогда маме придется довольствоваться внуками, которых поставляют ей остальные члены нашей семьи.

Из другого конца комнаты Руфус махнул ей рукой, чтобы она принесла еще пива.

– Ладно, у меня дел полно.

На «Дансинг Эль» опустились сумерки, за окнами тоскливо завывал холодный ветер. Внутри таверны было необычно тихо: сказывалось то, что посетители всего лишь пили, не отвлекаясь на привычные для них шумные разговоры. Присутствие английских солдат вызвало у всех раздражение и желание избавиться от них любым способом. Время от времени, то в одном углу, то в другом раздавались приглушенные голоса. Нервы у всех колонистов были напряжены до предела, и Кэда обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, он с нетерпением ожидал хорошенькой потасовки, а с другой – прекрасно понимал, какое жалкое зрелище будет представлять из себя его заведение после драки.

Однако красномундирники, казалось, не обращали никакого внимания на враждебность поселенцев. Допив флип, они потягивали теперь свое пиво. Наконец, капитан Ливингстон поднялся, и его солдаты тут же вскочили со своих мест. Англичане явно собирались уходить, и Кэд, и все его постоянные посетители испустили дружный вздох облегчения. Ну, наконец-то!

Ливингстон небрежно махнул рукой, подзывая хозяина таверны. Возмущенный таким обращением, Кэд все же был рад поскорее избавиться от этих непрошенных гостей и поэтому поспешил к капитану.

– Да, что пожелаете, капитан?

Ливингстон аккуратно смахнул невидимую пылинку со своего мундира.

– Во-первых, полагаю, нам не придется платить за то, что мы выпили.

– Интересно, а с чего это вы так решили? Вы должны мне четыре шиллинга.

– Многие ли из ваших клиентов постоянно платят вам? – спросил Ливингстон, взглядом указывая на остальных посетителей.

– Не много, – признался Кэд. – Но все они предлагают мне нужные товары или услуги. А что вы мне можете предложить?

– Вы все уже пользуетесь услугами британской армии, и я не вижу необходимости предлагать их для бартерной сделки.

– А я вижу.

– Мы здесь находимся, чтобы защищать вас.

– Защищать? Ха! Вы преследуете нас, и люди здесь в Массачусетсе не обязаны обеспечивать вам содержание. Нам не нужна ваша защита. Мы и сами можем отлично себя защитить.

– Ага, – Ливингстон поднял тонкий длинный палец. – Ты мне как раз напомнил: кажется, приближается время ежегодного смотра вашей местной милиции?

– Да, – протянул Кэд, – удивляясь, с чего это капитан заговорил об этом.

– Смотр не состоится.

– Что?! – Кэд поднялся во весь свой гигантский рост. – Конечно же он состоится. Мы проводим его каждый год с тех самых пор, как появился Нью-Уэксфорд.

– В этом больше нет необходимости. Теперь британская армия будет вас защищать.

– Как свободные люди и английские подданные мы имеем право защищать себя сами. Дело каждого мужчины – заботиться о безопасности его семьи. А мы не доверим это никому другому.

– Вы доверите это нам.

Трое рядовых стали по стойке смирно позади своего капитана, положив руки на рукоятки коротких сабель, пристегнутых к ремням пояса. Минутой позже лейтенант Лэйтон присоединился к ним, толкнув всего лишь одного солдата, прежде чем найти свободное место и втиснуть туда свое большое тело.

– Я приказываю вам – всем вам! – сказал капитан, обводя глазами всю комнату. – В Нью-Уэксфорде не будет больше смотров милиции.

Все мужчины-поселенцы в гневе вскочили на ноги.

– Нет, будет! – упрямо заявил Кэд.

– Это приказ, Джоунз. Вы – британские подданные.

– Мы – американцы, сэр, – гордо сказал Кэд.

На лице капитана заиграла тонкая, недобрая улыбка.

– Посмотрим.

Ливингстон повернулся и направился к двери, и его люди последовали за ним в строгом порядке. Даже лейтенант Лэйтон совсем немного сбился с шага, и ни у кого не возникло сомнения, что, если понадобится, он сможет использовать против них оружие.

– Ах, да, – как будто что-то вспомнив, сказал Ливингстон. – Любые выступления со стороны «Сынов Свободы» будут сурово пресекаться.

– «Сыны Свободы»? – криво усмехнувшись спросил Кэд, – с чего вы это взяли, что кто-нибудь из нас знает их? Всем известно, что их штаб находится в Бостоне в таверне «Гроздь винограда».

– Бостон всего в пятнадцати милях отсюда, Джоунз. Не так уж далеко.

– Я никого их не знаю. И никому здесь ничего не известно об их деятельности, – сказал Джоунз старший.

Капитан недоверчиво усмехнулся.

– Ну, возможно, но если ты встретишь кого-нибудь из «Сынов Свободы», то передай им мои слова. До сих пор они только играли в политику и войну. Теперь же они будут иметь дело с солдатами.

С гордым и уверенным видом он вышел.

Лейтенант Лэйтон шел последним. Внезапно он резко развернулся, потеряв при этом равновесие и схватившись за дверь, чтобы не упасть. В просвет двери было видно черное ночное небо. Холодный ветер колебал пламя свечи.

Джон покрутил головой из стороны в сторону, словно ища кого-то. Наконец, его взгляд остановился на Бэнни, стоявшей в дальнем конце комнаты, в ожидании ухода солдат. Глаза лейтенанта засветились радостью, и на лице снова появилась счастливая улыбка.

– До свидания, Бэнни.

Другие люди назвали бы его предателем. Он же назвал себя благоразумным. Он задумчиво смотрел на уходящих англичан. Так вот, значит, какой у них теперь будет новый офицер. Его связь, конечно, от этого не изменится. И вообще, капитан даже не узнает о его существовании, если это не станет необходимым. И все же он был рад увидеть Ливингстона в действии. Никогда не знаешь, что может потом пригодиться.

Капитан, этот очевидно, слишком насыщен и самолюбив. Он не знал пока, не превратится ли гордость в проблему. Сможет ли Ливингстон забыть о ней и сделать то, что должно быть сделано? По крайней мере, у капитана есть интеллект. Могло быть и хуже. Не знал он пока и кому можно доверяться: еще рано было говорить об этом. А это решение слишком важно, чтобы принимать его поспешно и необдуманно. Он и дальше будет слушать, собирать крупицы сведений и передавать их. Он будет смотреть и ждать.

Самое главное – быть осторожным и делать все, чтобы остановить это сумасшествие, пока оно не зашло слишком далеко. Погасить эти маленькие, разрозненные очаги до того, пока они не превратятся в страшное пожарище, которое принесет только одно – войну.

Глава 3

Бэнни покрепче ухватилась за ручку кожаного футляра, и осторожно опустилась еще на одну ступеньку. Она остановилась, прислушиваясь. Тихо. Крадучись, опустилась по лестнице, осторожно ступая на старые половицы и стараясь не выдать предательского скрипа.

Меньше всего она хотела сейчас быть застигнутой на лестнице кем-нибудь из ее семьи до того, как выскользнет из дома. Если это будет отец, то он заставит ее работать, вместо того, чтобы разгуливать без дела. Если ее поймает кто-нибудь из братьев, они будут безжалостно издеваться над ней. Если ее увидит мать – ну, об этом даже страшно подумать.

Спустившись с лестницы, она посмотрела по сторонам. Никого. Ей оставалось всего несколько шагов до двери и потом недалеко до леса – и она свободна.

Дверь открылась. Бэнни застыла. Нет, слишком поздно.

– Привет, мама.

– Элизабет, – Мэри вошла в дом и закрыла дверь. В руке у нее была корзина, с которой она обычно ходила на рынок. – Я только что была у Руфуса в магазине, и посмотри, что я нашла. – Она замолчала, наконец, оторвав взгляд от своей корзины, и внимательно посмотрела на дочь. – Ох, Элизабет, – сказала она с ноткой разочарования в голосе. – Что на тебе надето?

Бэнни бросила взгляд на свою просторную рубашку, бриджи и потертые ботинки.

– Одежда, по-моему.

– Я думала, мы с тобой решили, что ты не будешь больше носить бриджи.

– Нет, мама, это ты решила. А я решила, что буду носить их, когда юбки мне мешают. И потом подумай, сколько ткани мы сэкономим, если я буду носить бриджи вместо платья.

– Элизабет, девочка моя…, – любовь и укор звучали в материнском голосе.

Мэри нежно поправила выбившиеся из косы дочери локоны. Ее движения были грациозными и плавными.

– Не понимаю, почему ты не хочешь даже попытаться быть привлекательной. Ты такая статная. А если ты еще и оденешься, как следует, от тебя просто глаз невозможно будет отвести.

Статная. Глаз не отвести. Элизабет с покорной улыбкой смотрела на свою изящную, утонченную, женственную мать. В ее волосах, аккуратно уложенных в тугой узел, было всего несколько седых прядок. Ни один волосок не выбивался из ее прически.

Бэнни была нисколько не похожа на мать и прекрасно это знала. Темные глаза – вот единственное, что она унаследовала от Мэри. Все остальное ей досталось от Кэда.

– Я очень бы хотела, – продолжала Мэри, – чтобы ты подумала о поездке в Мэриленд. Ты же знаешь, что твоя тетя Сара будет просто счастлива, если ты погостишь у нее немного.

Снова Мэриленд. Бэнни не знала, почему Мэриленд приобрел репутацию места, в котором даже самая отчаявшаяся из девушек может найти мужа, как только пересечет границу городка, но мать, очевидно, верила в это.

– Я не поеду в Мэриленд. Я не испытываю непреодолимого желания выйти замуж.

– А кто говорит об этом? – невинно спросила Мэри. Я просто думаю, что тебе следует навестить свою тетю.

Бэнни покачала головой. Она знала, что возражать бесполезно. Ее мать, какой бы хрупкой на вид не казалась, могла быть такой же непоколебимой, как любой из Джоунзов. Бэнни не принадлежала к тому типу женщин, которых мужчины охотно берут в жены. Она была слишком высокой, слишком сильной, слишком похожей на своих братьев. Но Мэри не собиралась сдаваться.

– Ну что ж. Если ты не намерена поехать в Мэриленд, то почему бы тебе не сшить хотя бы новое платье к смотру? У меня есть отличная ткань, цвета зеленой листвы. Она тебе будет к лицу. Если у тебя будет красивое платье, я уверена, ты не захочешь ходить в обносках братьев.

– Я надела все это только потому, что собиралась пойти прогуляться, а юбки вечно цепляются за траву и кусты. Я уже устала штопать их, ты же знаешь, я не умею обращаться с иголкой так хорошо, как ты. Я постараюсь, чтобы меня никто не увидел.

– Ты снова идешь в лес, ведь так?

Бэнни тяжело вздохнула.

– Да.

– Я волнуюсь за тебя. Неужели ты думаешь, что женщина может в полной безопасности разгуливать по лесу одна?

– Со мной все будет в порядке. Кто захочет со мной связаться?

В ее немалом росте и недюжинной силе были свои преимущества, и Бэнни намеревалась воспользоваться ими, если возникнет такая необходимость.

– Ты, наверное, идешь в лес, чтобы поиграть на этой штуке, ведь так?

– Да.

– Право же, Элизабет, я буду бесконечно рада, если это будет какой-нибудь более подходящий для молодой леди инструмент. Спинет,[3]3
  Спинет – род клавикордов.


[Закрыть] например, или, может быть, клавесин. Если музыка – твое призвание, ты, конечно, должна развивать свой талант, дорогая!

– Мама, я не молода, и не очень похожа на леди. И скрипка меня вполне устраивает. Поэтому, если ты позволишь, я бы все-таки хотела пойти поиграть.

Бэнни вышла из таверны и направилась прямо к видневшемуся неподалеку густому лесу.

Поставив на пол свою корзину, Мэри прислонилась к косяку. На ее лице появилось выражение озабоченности. Она любила Элизабет и дорожила ею, как только мать восьмерых сыновей, может дорожить единственной своей дочерью. Но она не понимала Бэнни.

Мэри подняла руки к прическе и пригладила волосы, хотя в этом не было никакой необходимости. Снова она вспомнила времена своей молодости. Ей было тогда семнадцать, и она знала, что в городе считали неприличным, что одна из дочерей преподобного настоятеля церкви Нью-Уэксфорда выходит замуж за молодого громилу Кэда Джоунза. Тридцать три года спустя, она все также была уверена, что сделала правильный выбор.

Она всегда знала, что Кэд любит ее сильно и страстно. А для молодой женщины, чей отец часто ставил веру и свои обязанности выше семьи, это была довольно соблазнительная приманка, и Мэри ни разу не пожалела, что попалась в нее. Она любила Кэда со спокойной преданностью. Мэри понимала его, потому что он был простым, открытым, честным и гордым человеком. И всех своих сыновей она тоже любила и понимала. Семерых – потому что они были похожи на отца, а Брэндана – потому что он был так похож на нее. Брэндану, как и ей, необходимо было все обдумать, взвесить; он полагался на разум, а не на чувства – непредсказуемую и ненадежную вещь.

Бэнни, несмотря на явное сходство с Кэдом, была абсолютно на него непохожа. Она не была простой и открытой, как отец. Чувствовалось, что Элизабет многое скрывает. Она никогда не проявляла ни гнева, ни боли, ни страдания – по крайней мере, явно. Казалось, она всем довольна, но это было не так. В этих темных глазах пряталась непокорность. И безжалостно подавливаемые мечты. Но о чем? Бэнни и не помышляла о замужестве, не любила наряжаться, играла на этом странном, таком неженском инструменте и могла подолгу стоять где-нибудь в уголке, наблюдая и размышляя о чем-то своем, глубоко тайном. Что же скрывалось за внешним спокойствием ее дорогой дочери?

Кажется, Мэри ничего не может сделать и на этот раз. Во всяком случае, ничто из того, что она уже пробовала, не срабатывало. Но, если Мэри и научилась чему-то за три десятилетия жизни с Джоунзами, так это тому, что твердость, решительность и настойчивость, в конце концов, всегда приводят к желаемой цели. А уж этих качеств, Мэри было не занимать.

Оторвав, наконец, взгляд от того места, где Бэнни исчезла среди деревьев, Мэри наклонилась и подняла корзину. Сейчас она точно ничего не сможет сделать и, кроме того, ей нужно накормить голодных мужчин. Позже… Да, позже она подумает об этом.

* * *

Бэнни медленно шла по лесу с футляром в руке. Несколько одиноких потемневших листьев висели на причудливо изогнутых ветках кленов и других деревьев, в беспорядочном изобилии росших в лесу. Воздух был прохладным и свежим.

Бэнни любила этот лес. Земля здесь была неровная, заросшая травой и кустарниками, и изрытая многочисленными оврагами. Совсем рядом находился более удобный для обработки участок, поэтому здесь все оставалось нетронутым. Уголок этот был не очень большим, зато надежно укрытым от любопытных и осуждающих глаз плотной стеной деревьев. Здесь она чувствовала себя свободной. Здесь она была Элизабет Джоунз, и никто не пытался навязать ей свою волю.

Дойдя до своего любимого места, она опустилась на землю, не обращая внимания на сырость. По дну извилистого оврага бежал ручей, и его тихое журчанье всегда успокаивающе действовало на Бэнни.

Девушка задумалась, глядя на воду. Как и Брэндан, она всегда считала себя защищенной от обид, которые могут принести чьи-то слова. В детстве ее дразнили великаншей, остолопом, мальчишкой. Она справилась с этим, став сильной, сдержанной, гордой. И все же она почувствовала острую боль оттого, что снова, в какой уже раз, не оправдала надежд своей матери.

Подтянув к себе футляр, Бэнни отстегнула пряжки, подняла крышку и достала свою скрипку. Она любовно провела пальцами по дереву и легко тронула струны, прислушиваясь к чистому звуку инструмента.

Эта скрипка – подарок ее деда детям Джоунзов. До самой своей смерти он не расставался с надеждой «цивилизовать» семью своей дочери. Он считал, что умение ценить хорошую музыку – неотъемлемая черта настоящего джентльмена. К его глубокому разочарованию ни один из сыновей Джоунзов не проявлял и малейшего интереса к игре на скрипке. Единственным исключением был Брэндан, но у него, к несчастью, абсолютно не было слуха.

Бэнни обнаружила скрипку, покрытую слоем пыли, в одном из чуланов. Ее отец считал уроки музыки бесполезной тратой времени и денег, а мать убеждала перейти на какой-нибудь более подходящий для женщины инструмент. Но Бэнни полюбила именно скрипку, очарованная тем, что сама могла извлекать удивительные звуки из этого чудесного инструмента.

Так как учить ее играть было некому, то она сама себя и научила. Каждый раз, когда к ним в городок заезжал скрипач и давал концерты, Бэнни внимательно следила за ним: как он перебирал струны, как водил по ним смычком.

Часами она упорно упражнялась в игре на скрипке. Зимой, несмотря на то, что ее пальцы коченели от холода, она играла, спрятавшись на чердаке, в сарае. А летом пристанищем для нее служил Финниганский лес. Сначала у нее ничего не получалось. Скрипка издавала звуки, напоминавшие пронзительный визг кота, которого мучили деревенские мальчишки. Но со временем она научилась извлекать из инструмента чистые ноты, похожие на те, что слышала на концертах. И, наконец, эти разрозненные звуки слились в единое целое – то, что называется музыкой.

Теперь музыка стала тем единственным, что действительно принадлежало ей. Она легко перебирала пальцами по струнам, играть для нее стало так же естественно, как дышать и почти так же необходимо. Она могла воспроизвести любую мелодию со слуха, абсолютно при этом не фальшивя. Но чаще скрипка пела о том, что творилось в душе Бэнни, превращая ее чувства в прекрасные звуки.

Бэнни прижала скрипку к подбородку, провела смычком по струнам, как бы пробуя свои силы, и прислушалась к тонущему в чаще леса звуку. Удовлетворенная результатом, она взяла еще несколько нот, чтобы размять пальцы, и почувствовала, что между нею и скрипкой вновь установилась гармония. Закрыв глаза, она сосредоточилась только на скрипке, чтобы воспроизвести музыку, звучавшую в ее душе.

Но внезапно громкие аплодисменты нарушили ее уединение.

Бэнни вскочила на ноги и, смутившись, моментально спрятала скрипку за спиной.

Джон Лэйтон, широко улыбаясь, стоял совсем рядом, привалившись спиной к высокому дереву. Когда она посмотрела на него, Джон резко выпрямился и сорвал с головы свою пыльную треуголку.

– Привет, девушка Бэнни, – пробормотал он.

– Здравствуй, – сказала она, немного успокоившись. – Что ты здесь делаешь?

Он неловко переступил с ноги на ногу и ответил низким хрипловатым голосом, в котором опять слышались обычные для него глуповатые нотки.

– Я видел, как ты зашла в лес, и пошел за тобой следом. Я слушал, извини.

– Да ладно.

Бэнни с удивлением обнаружила, что она действительно так думала. Она знала, что Джон ее не осудит.

– Почему ты не в роте?

– Сегодня нет работы. Капитан сказал, мне можно пойти поразвлечься.